ДЕМОКРАТИЯ В РОССИИ
«Демократия есть именно политическое спортивное состязание...» Иван Ильин (4)
Ситуация с демократией в России
В нынешних политических обсуждениях присутствует убеждение, будто бы все знают, что такое демократия, всем это ясно, понятно, очевидно. Даже если у нас и возникают какие-то разногласия, то уж точно они могут быть развеяны обращением к нашим «старшим братьям по демократии», Европе и США. Уж они-то точно знают, что это такое, и подскажут, направят в случае чего. А ведь в то же время демократия – это слабое место России, по которому западные страны бьют и будут бить. Если приватизировать стандарты демократии, можно до бесконечности обвинять в недемократичности другие страны, но что можно этому противопоставить?
Демократия – зона вопросов, а не ответов
Обращаясь к западным дискуссиям, мы видим, что на Западе демократия – это не готовый ответ, а проблема и ожесточенные споры. Это происходит в поле теоретических обсуждений западных ученых, для которых демократия – это сложная и многосоставная проблема. С одной стороны, демократия для стран Запада – это своего рода священная корова, результат ценностного исторического выбора, и никто не может всерьез поставить под сомнение её идеалы. А с другой стороны, там постоянно обсуждаются новые версии демократии, появляются новые слова, например, «полиархия»(2), «вертикальная демократия»(8), «демокра¬тия множества»(11). В США стали обсуждать степень, в которой им нужно быть демократическими, и для этого тоже придумали термин – «эффективная демократия». Из этого видно, что все-таки Запад в чем-то недоволен демократией, и дискуссии продолжаются.
Это происходит и в поле практической политической жизни. США пошли на серьезные ограничения демократии после терактов 11 сентября 2001 г. Конечно, мало кто осмелится заявить, будто бы Штаты отказались от демократии. Это не так, но факт остается фактом: после принятия «Патриотического Акта»(7) из Конституции США, своего рода иконы демократии, был исключен, хоть и на время, ряд пунктов, которые всегда считались основами американской демократии. Помимо этого, продол¬жается спор и неразбериха, какие страны и на каком основании считать «демократическими». Монархическую Великобританию все без сомнения считают «демократичной». По поводу же замены губернаторских выборов в Рос¬сии другой процедурой, как мы помним, была поднята огромная буча. Выборы во многих европейских странах посещают не более 30% населения, а другие страны обвиняются на этом же основании в «недемократичности». На недавних вы¬борах в Палестине 90% населения вполне легитимно и определенно выбрало «Хамас», и это, опять же, почему-то считается «недемократичным». Все это заставляет задуматься и признать, что демократия – не готовое решение.
С проблемой демократии есть много и других подобных вопросов и казусов, мы обсудим их ниже, но ведь то, что счи¬тается вопросом и проблемой во всем мире, для России почему-то выглядит так, как будто все уже решено. Либо Путин знает, либо Буш знает, ну хоть кто-нибудь знает! Вот эта неспособность видеть проблемы, которые не имеют готового решения, нежелание заду¬маться, осмыслить и освоить то, что происходит, и порождает опасность «формальной демократии», о которой предупреждал Иван Ильин.
«То политическое течение, которое, по-видимому, преобладает в современном мире, должно быть обозначено как “фанатизм формальной демократии”. Фанатизм – потому, что это течение превратило свой лозунг в “исповедание веры”, в панацею (всеисцеляющее средство), в критерий добра и зла, в предмет слепой верности и присяги; так, как если бы надо было выбирать между тоталитарным режимом и формальной демократией, ибо ничего больше нет (тогда как на самом деле есть еще многое другое!). Это есть фанатизм формальной демократии, которая сводит все государственное устройство к форме всеобщего и равного голосования, отвлекаясь от качества человека и от внутреннего достоинства его намерении и целей, примиряясь со свободою злоумышления и предательства, сводя все дело к видимости “бюллетеня” и к арифметике голосов (количество)»(4).
Опасность такого неосмысленного и формального отношения к демократии мы видели на примере дискуссий после заявления в ряде посланий нашего Президента и докладах В.Ю. Суркова1) тезиса о суверенной демократии.
В ответ на это многие подумали, что теперь главная задача – это отстоять суверенитет и отказаться от всего прозападного, в частности, от демократии, и стали обсуждать суверенитет как войну с Западом, изоляционизм. Другие, которые называют себя демократами, а на деле являются псевдодемократами, стали видеть в суверенной демокра¬тии попрание принципов демократии, отказ от демократии и тенденцию к тоталитаризму. Все это не только свидетельствует о неправильном понимании Президента, но и является показателем непонимания самой демократии, всей глубины и сложности демократического вопроса.
Россия уже объявила всему миру о том, что будет демократизироваться, отказ от этого сегодня сразу поставит ее в глазах мирового сообщества в ранг тех, с кем не разговаривают. Если говорить предель¬но грубо, с «врагами человечества» не ком¬муницируют, с ними воюют. И здесь нужно понимать, что демократия это не просто один из политических режимов или характеров политичес¬кой организации общества, типов правл嬬ния. Сегодня демократия это еще и бренд, «ярлык», знамя, под которым ведется наступление ряда стран на остальной мир. В ХХ веке демократическими стали называть страны, противостоя¬щие группе социалистических государств вне зависимости от того, насколько они были демократическими на самом деле2). Если раньше в истории России удавалось изолировать себя от влияния Запада, то сегодня это не только бессмысленно, но и невозможно.
Фанатизм российских псевдодемократов
Наши псевдодемократы, которые в ответ на тезис о суверенной демократии с другой стороны баррикад кричали о том, что Россия катится к тоталитаризму, проявили безграмотность в понимании ситуации с демократией не меньше «изоляционистов». Это их Иван Ильин называл «фанатиками формаль¬ной демократии». И действительно, их поведение напоминает группу спятивших религиозных фанатиков, которые не понимают всей сложности демократического вопроса и толкают Россию на слепое копирование внешних проявлений демократии с Запада. Во-первых, это просто бессмысленно, поскольку ясно, что в полной степени они не могут здесь прижиться, Россия все-таки отличается от западных обществ. Во-вторых, это опасно, поскольку, как только мы согласимся с тем, что стандарты и ориентиры нашего политического и общественного устройства находятся не у нас, а «у них», мы тут же попадаем в ситуацию внешнего управления, и теперь нам станут говорить, какими мы должны быть и что нам делать.
Фанатизм наших псевдодемокра¬тов виден на примере сегодняшних обсуждений на радио «Эхо Москвы». Ими выделяется ряд ключевых вопросов и тем по демократии, например, свобода слова, права человека, какие в стране есть нарушения и пр. Дальше вместо то¬го, чтобы разобраться с тем, что это такое по существу, зачем нужна эта свобода слова, при каких условиях она может прижиться в России и пр., они начинают ее муссировать, как будто бы свобода слова, права человека и ценности демократии есть нечто естественное, только некоторые злые дяди этому мешают. Это чисто демагогический прием, в результате которого не выделяются проблемы демократии, как, когда и в каких зонах она будет в России осмыслена и эффективна, а вместо этого со стороны псевдодемокра¬тов раздаются призывы к взятию внешних проявлений демократии, а не ее полезного содержания и сущности.
Демократия как оружие
В проблеме демократии нельзя забывать, что демократия есть еще и довольно сильное смысловое оружие в мировой конкуренции. Это хорошо видно в западных дискуссиях, описанных выше; экспорт демократии – одна из самых оживленных тем. К числу известных авторов, можно отнести Хантингтона, Пшеворского, Лейбхарда и целый ряд других. В этом смысле демократия все больше становится функциональным элементом в борьбе за насаждение определенной схемы организации общества. Ведь оказывается, как фиксируют многие западные авторы, демократия возможна далеко не в каждом типе общества. Тогда тезис о демократизации есть претен¬зия на трансформацию других обществ, в том числе и российского, под один стандарт.
Современная ситуация в мире – это борьба за господство схем организации общества. Кто навя¬жет свой порядок, тот победит. Кто присвоит себе стандарты общественной жизни, тот сможет контролировать остальных. Тезис о необходимости повсеместного установления демократии и есть элемент такой борьбы. Если им удастся навязать нам свои стандарты демократии, мы попадемся в ловушку. Принятие чужих стан¬дартов организации общественной и политической жизни означает, что наше общество не сможет развиваться и самостоятельно вы-ра¬батывать свои собственные ориен¬тиры и ценности. Вся подлин¬ность общественной и политической жизни тут же деградирует до тривиального набора формаль¬ных демократических механизмом при¬ня¬тия решений и выборов руководителей. Неосмысленное отношение к демократии чревато потерей общества.
Тем самым мы просто потеряем свое общество и его способность к самостоятельному, российскому смыслообразованию, следовательно, дальше мы оказываемся неспособными противостоять ценностям и смыслам, которые будут навязываться со стороны других стран, наших конкурентов. Эта опасность будет существовать до тех пор, пока мы будем считать, что центр образования стандартов и механизмов демократии находится на Западе. А что нам мешает создать свой собственный?
Среди прочего мешает предрассудок, будто бы демократия – вещь известная, всем понятная. Самое время сделать еще одно разоблачение – не только сейчас, но и никогда в истории не было ни единой всеобщей формы реализации демократии, ни единого понятия демократии. Трансформации понятия демократии происходили несколько раз в истории, происходят сейчас и, по-видимому, будут происходить в будущем.
Трансформации демократии
Демократия в полисах Древней Греции
Перевод слова «демократия»3) с греческого способствует укоренению представления о том, что «демократия – это власть народа». Однако это не совсем так.
Когда в Древней Греции говорили «демократия», под «демосом» понимали не весь народ, а лишь небольшую и впол-не определенную его часть. Из истории известно, что «демос» ограничивался несколькими тысячами человек, которые могли уместиться на городской площади. Это были свободные граждане полиса, которые довольно сильно отличались от плебса (сброда) и других слоев людей (рабов, полурабов, иноземцев), не входивших в «демос» и не участвовавших в принятии решений. Кроме того, существовала система цензов, которые определяли данную группу.
В этом смысле греческую демократию можно было бы назвать «властью демоса», то есть властью одной специфической части народа. «Власть демоса» в Древней Греции противопоставлялась аристократии (власти лучших), олигархии (власти немногих), и монархии (власти одного). Но демократия противопоставлялась и охлократии, то есть власти «охлоса» – того народа, который не входил в «демос». Причем охлократия понималась как «плохая» форма правления – «власть сброда» в буквальном смысле этого слова (Подробнее об этом см. у Аристотеля, который описал различные формы правления с разделением на лучшие и худшие формы).
С тех пор название «демократия» осталось, но его смысл сегодня довольно сильно изменился. Во-первых, кардинально изменилась и усложнилась структура общественной и политической жизни – мы уже не живем в греческих городах-полисах. Во-вторых, более новое понятие демократии, сформировавшееся спустя две тысячи лет на Западе, возникло в совершенно иной ситуации.
Демократия в национальных европейских государствах XVIII века
Вопреки распространенному противопоставлению «демократия – тоталитаризм», современное западное пони-мание демократии в значительной мере возникло в оппозиции к республиканс-кой форме правления.
История Европы показывает, что идеи свободы, которые были направлены против сословно-аристократического общества, могут реализоваться и в республиканской форме. Республиканская форма правления предполагает значительную свободу граждан, но не отдельных граждан непосредственно, а либо их различных сословно-корпоративных организаций, либо территориальных образований (провинций, городов и т.п.). Республиканская форма правления строится на представительстве всех слоев населения, провинций, корпораций и др. образований. Вместе с этим появляются различные формы парламента (республика Венеция, Генеральные Штаты во Франции и др.)
Итак, современная демократия, хотя и обозначается тем же термином, что и в Древней Греции, возникла в оппозиции к республиканской форме. Ее появление связывают с периодом буржуазных революций в Европе, когда понадобилось сломать существующие территориальные, сословные, корпоративные объединения и сделать всех людей принципиально равными, ввести общие для всех демократические механизмы и дать всем равные условия и права. Одно из таких прав – избирательное право, которое фиксируется для каждого отдельного человека, а не для их объединений – в отличие от республиканской формы правления.
Новый проект демократии был реализован в рамках национальных суверенных государств (его М. Хардт и А. Негри в своей работе «Множество: война и демократия в эпоху империи»(11) называют «проект демократии эпохи модернити»). Как пишет Р. Даль(2, 3), по сравнению с прежней древнегреческой моделью демократии возникли представительства, сильно расширилось пространство представительной демократии – и географическое, и численное, и политическое.
Современное понятие демократии
Современное коммуникативное общество привело демократию к следующей форме. Формируются общественные проблемы, не имеющие решения, будь то терроризм, экология или другие. Постоянно идет их обсуждение, интерпретация, появляются все новые точки зрения, но при этом сами проблемы не решаются. И так до тех пор, пока эти проблемы не будут доведены до того, что часть общества начнет их чувствовать, понимать и какие-то части тем или иным образом переводить в политические решения.
Вопросы обеспечения жизни целого (страны, общества, народа) уже не решаются одними институтами государства: сюда можно отнести и вопросы экологии, и вопросы производства, которое давно стало транснациональным, и вопросы финансовых потоков и каналов коммуникации, которые уже не принадлежат отдельному государству, а давно переросли государственные границы. Развитие сетевых структур обеспечения жизни, разнородность и подвижность населения зашкаливает за любой предел допустимости прежних форм демократии. Для граждан возникли существенные пределы участия в принятии решений – появилось языковое, этническое, культурное, религиозное и профессиональное разнообразие населения и другие трансформации общества.
Демократия будущего
Хардт и Негри отмечают(11), что наступил конец прежнему проекту демократии, созданному для мононациональных государств. Национальных государств уже почти не осталось. Мир изменился. Авторы настаивают на необходимости разработки новой формы демократии.
Реально мы живем уже в другом типе общества, но при этом продолжаем новое называть демократией. Все это напоминает время, когда первые автомобили называли самодвижущимися телегами (просто привыкли к телегам). Отсюда известное обвинение в поддер-жании «демократического мифа». Глобализация, мировой терроризм, глобальные проблемы экологии, развитие средств масс-медиа и других сетевых структур, резкое повышение мобильности населения и перемешивания населения разных культур, этносов и религий… Эти и другие факторы говорят о том, что прежняя модель демократического национального государства, возникшая в XVIII веке, себя исчерпала, что вполне открыто обсуждается рядом западных авторов (11).
Все перечисленные выше формы демократии и есть поиск ответа на этот вопрос. Окончательный ответ вряд ли может быть дан в ближайшем будущем, но вопрос требует обсуждения. Здесь же мы оставим его без ответа, но обсудим его в наших следующих статьях.
В нынешних российских дискуссиях сплошь и рядом считается, что все знают, что такое демократия. Реально вопрос о содержании понятия демократии стоит, и очень остро, не только для России, но и в странах Запада, «логове демократии».
Что пишут в «логове демократии»?
В самом деле, а почему бы Западу, наконец, не успокоиться с демократией, к чему так горячо призывал Фукуяма в статье «Конец истории» (10)? Почему бы ему не признать успешное завершение проекта демократии, и просто заниматься подтягиванием к её идеалам «отставшие», с его точки зрения, общества? Вместо этого, читая работы популярных западных исследователей, мы видим, что тема демократии – это тема не просто живая, но и интенсивно обсуждаемая. Более того, идет рефлексия понятия демократии. Складывается ощущение, что и на Западе демократией в чем-то недовольны, все пытаются ее достроить, обустроить, что-то к ней приделать. Для чего это?
По-видимому, люди постепенно замечают, что мир изменился, современное общество уже устроено иначе, и проекты Локка, Руссо, Монтескье и других уже как-то не отвечают современности. Но в то же время мы видим, что демократия для западных авторов – это не просто одна из многих моделей общества. Другие варианты недемократического общества просто не обсуждаются. На Западе демократия действительно считается результатом ценностного исторического выбора.
Русский философ Иван Ильин это отмечал еще в середине прошлого века: «Еще Жан-Жак Руссо учил, что человек от природы разумен и добр; и что единственное, чего ему не хватает, это свободы. Надо только не мешать ему свободно извлекать из своего доброприродного сердца – руководительную “общую волю”, мудрую, неошибающуюся, спасительную... Только не мешайте... – а уж он из-вле-чет!..
Люди уверовали в это два века тому назад. Уверовали французские энциклопедисты и революционеры, а за ними анархисты, либералы и сторонники “формальной демократии” во всем мире. Уверовали до такой степени, что даже забыли о своей вере и о ее опасностях: решили, что это и есть “сама” “несомненная” “истина” и что она требует в политике – благоговения перед свободой, почтительного формализма и честного подсчета голосов. И вот, два века этой практики поставили современных политиков перед величайшим политическим землетрясением мировой истории...
Что же им делать? Урезывать формальную свободу? Отказаться от механики частных вожделений? Отменить голосовую арифметику? Но это значило бы усомниться в “священных” догматах современной демократии! Кто же дерзнет на это? Кто сам себя дезавуирует? И что же тогда противопоставить тоталитаристам слева и справа?
Но если здесь - тупик, то что же тогда? Неужели соглашаться на уродства и зверства тоталитарного режима?! Невозможно!» (5).
Поскольку демократия для Запада есть ценностный выбор, возникает вопрос – что бы такого приделать к демократии, чтобы в условиях современности сохранить хотя бы видимость демократии? И для этого придумываются новые слова, например, полиархия.
Автор этого термина, Роберт Даль (известный политолог, теоретик демократии) в своей работе «Полиархия, плюрализм и пространство»(2) настаивает на признании того, что демократия претерпела в своей истории кардинальные перемены. Следовательно, мы не можем уже фактически другой порядок продолжать называть демократией, в чем следует согласиться с автором, и вводится новый термин – полиархия.
В другой своей работе «Предпосылки возникновения и утверждения полиархий»(3) автор выделяет контроль над конвертацией ресурсов как основную процедуру возникновения полиархии. Речь идет о конвертации военного ресурса в политический, ему автор придает ключевое значение. В этом смысле полиархия у него противостоит концентрации силового ресурса в руках одной или нескольких групп и возможности насильственного захвата власти. Странно, что автор не придает такого же значения конвертации смыслового или экономического ресурса в политический. Ведь может же быть и смысловое или экономическое принуждение, и оно не менее сильное, чем военное. Тезис Роберта Даля о том, что полиархия возникает, когда необходим контроль над конвертацией военного ресурса в политический, не распространяется на другие типы ресурсов, скорее всего, в силу идеологических причин, поскольку в том типе общества, в котором живет автор (т.е. в «западном обществе» – автор называет его «современное динамическое плюралистическое общество»), так сложилось исторически. Как обстоит дело с теми обществами, которые таковыми не являются, – неясно. Важно также отметить, что вопрос о необходимости полиархии не обсуждается, он считается ценностным, очевидным.
Проще говоря, полиархия есть современная форма демократии, которая обеспечивает в современном обществе ряд условий:
• ротацию лидеров (сохраняя политическую конкуренцию между ними);
• частичное и весьма ограниченное включение общества и населения в принятие решений по поводу жизни целого (чаще за счет выборов представителей);
• наличие нескольких источников власти и барьеров конвертации их между собой, чтобы ни одна из групп не могла достичь политической силы, достаточной для смещения полиархии.
При этом полиархия сама имеет целый ряд условий, при которых она может существовать (часть их касается достаточного уровня благосостояния населения и высокой образованности), и вряд ли может быть применена повсеместно. Тем не менее, поскольку автор не обсуждает альтернатив полиархии, по-видимому, у него присутствует предположение, что все-таки когда-нибудь это станет возможно.
Если рассмотреть конструкцию полиархии не предвзято, а прагматически, то становится ясно, что, по сути, она не обеспечивает возможности общества самостоятельно определять порядок своей жизни, а лишь создает видимость этого. Если каждый выбирает представителя в одну из властей (или инстанций власти4)), то оказывается, что никто не может выбирать и контролировать ту конфигурацию властей, которая по факту и задает порядок жизни.
Другое нововведение в демократии принадлежит перу Джованни Сартори(8) (известный американский политолог итальянского происхождения), который подхватывает у Р. Даля термин «полиархия». Сартори также признает, что в нашей действительности нет никакой горизонтальной демократии, где демос непосредственно сам решает свои дела. Реальность состоит в том, что правит не народ, правит всегда меньшинство. Поэтому к полиархии он достраивает еще один механизм, который обеспечивает в современном обществе хотя бы какую-то вероятность того, что в число лидеров, принимающих решения (он их называет «контролирующее меньшинство»), попадут достойные этого, обладающие необходимой компетенцией. В итоге получается довольно простая машинка с названием «селективная полиархия» или «вертикальная демократия». Вертикальная она потому, что есть большинство «внизу» и меньшинство «наверху», осуществляющее над большинством контролирующую власть. Теперь задача – сделать так, чтобы правили не те, кто случайно пролез наверх (альтиметрический критерий селекции), а еще и те, которые этого достойны (меритократический критерий).
Гарантий, что в числе контролирующего меньшинства окажутся достойные, Сартори не дает, решается скорее идеологическая задача. Условие: имеем современное сложно устроенное, дина¬мическое, рефлексивное и разнородное общество, эффективное управление которым из одного центра и за счет одной цели невозможно. Неминуемо возникает контролирующее меньшинство, на которое повлиять впрямую невозможно. Требуется объяснить, что это и есть демократия, поскольку все равны перед механизмами селективности и «наверх» попадут те, у которых управлять большинством получается лучше. По сути, строится миф, ведь измерить эффективность в политическом пространстве невозможно, поэтому неизвестно, кто лучше будет управлять, – это скорее вопрос веры.
Известный западный интеллектуал Лейбхарт в работе «Демократия в многосоставных обществах»(6) ввел понятие сообщественной демократии: «Сообщественную демократию можно определить через четыре ее характерных элемента, из которых первым и самым важным является осуществление власти большой коалицией политических лидеров всех значительных сегментов многосоставного общества. Она может выступать в нескольких различных формах, например, как кабинет большой коалиции в парламентской системе, как «большой» совет или комитет с широким объемом совещательных функций, или как большая коалиция с участием президента и высших должностных лиц в президентской системе. Три других важных элемента сообщественной демократии это: 1) взаимное вето или правило «совпадающего большинства», выступающее как дополнительная гарантия жизненно важных интересов меньшинства, 2) пропорциональность как главный принцип политического представительства, распределения постов в государственном аппарате и средств государственного бюджета и 3) высокая степень автономности каждого сегмента в управлении своими внутренними делами»(6).
М. Хардт и А. Негри, в свою очередь, выдвинули конструкцию под названием «демократия множества». Как и ряд других исследователей, они признались в окончании проектов модерна по построению демократии в рамках национального государства и сказали, что мир уже давно ушел вперед. Теперь авторы «Множества»(11) ставят вопрос - как в современном обществе с его трансгосударственными и транснациональными процессами коммуникации, перемещений, биополитического производства и пр., все же жить при демократии. Поразительно: даже эта пара радикальных альтерглобалистов и коммунистов – и те радеют за демократию! Хотя, может, это своего рода мимикрия, чтобы присутствовать в коммуникации по поводу мирового общественного порядка. Действительно, попробуй скажи, что ты против демократии, – тебя сразу перестанут слушать, признают диктатором и врагом человечества и заставят об этом пожалеть. Россия, конечно, тоже обязана с этим считаться, в этом смысле предложить другой проект – по построению недемократии – означает тут же нажить себе массу врагов и проблем и загубить проект. Поэтому приходится играть в тонкую игру, прикрываясь демократией, осторожно вводить другие понятия, которые, по сути, означают другие механизмы политической организации общества. Но если это открыто делают на Западе, почему этого не можем мы?
Демократия, по сути, предполагает иерархию, пирамиду, ведь выбирать все равно приходится куда-то. Все равно остается иерархия, может быть, даже и далевская полиархия, но все равно обязательно остаются некоторые вершины. А если мы имеем сетевые структуры обеспечения жизни, то они и разрушают демократию. Попытки насильственно установить тот или иной общественный или политический режим вводят, по Хардту и Негри, мир в состояние «войны»: это и столкновения антиглобалистов, и бунты выходцев из стран третьего мира в Европе, и конфликты в Ираке и Афганистане. Следовательно, мир все равно остается разностным (отсюда и название – «множество»). Глобализация и демократизация, мягко говоря, буксуют, а тем временем конкуренция за доминирование в схемах организации общества продолжается.
Запад, поставивший цель экспорта демократии, неминуемо наткнулся на вопрос – а при каких условиях возникает эта демократия? Почему у нас она возникла, а в других странах – нет, да и к тому же они и не думают самостоятельно меняться? Одним из таких условий является наличие так называемой гражданской культуры, или политической культуры гражданства. Ряд исследователей, в частности, Г. Алмонд и С. Верба(1), выяснили, что демократии способствует гражданская культура, следовательно, насадив гражданство, становится возможным подвинуть мир в сторону демократизации.
По мнению этих авторов, развитию гражданской культуры способствуют следующие условия:
• Баланс между властью и ответственностью. Элиты, осуществляющие власть, должны чувствовать ответственность за свои решения. По сути, речь идет о своего рода негласном соглашении, по которому народ соглашается на правление элит, а элиты берут на себя некоторую долю ответственности.
• Разрыв между потенциальным влиянием гражданина на политику и реальным влиянием и заинтересованностью ею. Мнение о том, как нам обустроить страну, есть у каждого, но реально степень своего участия каждый сводит лишь к поддержанию того или иного представителя на выборах, понимая, что никогда ни одна идея не может быть реализована.
• Баланс между прагматикой политики и эмоциями. Эмоции не должны взять верх над прагматичностью принимаемых решений, равно как и наоборот.
• В обществе должен быть определенный уровень социального доверия.
• Для формирования гражданской культуры необходимо длительное время, она не возникает сразу.
• В случае, если этого времени нет, а это именно так в условиях проекта экспорта демократии, гражданство может возникнуть путем обучения гражданской культуре.
Отсюда видно, что а) на Западе нет никакого согласия по поводу того, что такое демократия, b) демократия – это вовсе не то, что под этим понимается в нынешних российских дискуссиях, и c) демократия не такова, как ее нам представляют.
И еще несколько выводов:
Эти обсуждения полиархии, вертикальной демократии, демократии множества, многосоставной демократии и прочих демократий показывают, что на Западе демократия есть результат ценностного выбора. Это хорошо видно в рассмотренных выше текстах: никто не обсуждает альтернатив демократии. Если не демократия, то что? Правильно. Угнетающий жизнь тоталитаризм. Как будто бы других альтернатив не существует!
Мы уважаем чужие ценности, но Россия уже сделала другой ценностный выбор – не в пользу демократии, а в пользу своей целостности и исторической преемственности, поэтому обращаться с демократией нам надо осторожно. Но демократия нам нужна для того, чтобы контактировать с Западом и разговаривать с ним на одном языке. А для этого мы должны овладеть демократическими понятиями.
Демократия превратилась в бренд, ярлык и знамя, объединяющее группу стран, ведущих не только идеологическое и смысловое, но и силовое наступление на остальной мир. Об этом хорошо свидетельствуют и книги, и факты. В книгах обсуждаются технологии и условия, при которых можно насадить демократию. Факты с событиями в Сербии, Ираке, Палестине, Украине, Грузии и Киргизии, о которых уже немало говорили, также это показывают. Россия здесь не будет исключением.
Поскольку демократия есть ценность и знамя, публично отказаться от нее Западу уже нельзя. Но и там понимают уязвимость и слабые места демократии, а также то, что современные изменения в обществе требуют новых политических моделей. Поскольку признаться в неэффективности демократии невозможно, к ней приделывают различные вспомогательные механизмы и понятия. Это видно из изложенного анализа западных теоретиков. К демократии приделываются различные дополнительные конструкции и прилагательные (вертикальная, селективная, эффективная и пр.), и все это по-прежнему называется демократией. По сути, происходит латание дыр демократии. И дело не в том, что демократия какая-то плохая, а попросту современное общество ушло от прежних форм демократии, и сейчас интенсивно ищется новая форма. На практике видим то же самое. Повторим пример с принятием Патриотического Акта США, что по факту означает отмену ряда демократических прав и свобод, но Штаты не считают это отказом от демократии. И, чтобы залатать дыры и сохранить благопристойность, Западу приходится строить лживые конструкции оправдания демократии, которые базируются на весьма шатких основаниях. Прямо как бывшие верующие, утратившие веру в Бога, продолжают ходить в церковь и формально выполнять религиозные процедуры, дабы сохранить приличие и благопристойность. Переделывание термина демократии и есть попытка сохранить благопристойность. Но ведь еще надо заставить верить других, вот и приходится строить все новые изощренные конструкции.
Что на это может ответить Россия? Прежде всего, отказаться от фанатизма формальной демократии, но при этом и не впасть в ксенофобию демократии и изоляционизм. Ценность демократии у нас не жива, но демократия нужна нам для коммуникации с Западом. Но только не в позиции ученика, а в разговоре на равных. Демократия также нужна нам как инструмент, который лучше других выполняет ряд функций. О главных из них пишет Роберт Даль(3), повторим их:
• современная демократия обеспечивает ротацию лидеров, сохраняя политическую конкуренцию между ними;
• она также обеспечивает частичное включение общества в принятие решений по поводу жизни целого (чаще за счет выборов представителей);
• она предполагает наличие нескольких источников власти и барьеров конвертации их между собой, чтобы ни одна из групп не могла достичь критической политической силы.
Поэтому мы должны научиться осмысленно и технически подходить к демократии, а это значит ответить, как минимум, на два вопроса: при каких условиях демократия работает и в каких зонах и границах она эффективна в России.
Когда демократия работает?
Часто считается, что демократия есть нечто естественное и даже присущее человеческой природе, и что она вырастает сама по себе. Это заблуждение часто эксплуатируют наши псевдодемократы, но мы должны понимать, что есть тип общества, где демократия действительно образовалась и зажила собственной жизнью. Это ряд стран Европы и США. Россия – другой случай, здесь другая культура, другие ценности, и у нас демократия сама по себе не «вырастает».
Для западных стран вопрос об условиях демократии не столь актуален, как для России. У них демократия произрастает сама по себе. Точно так же, как для человека, живущего в лесу, нет вопроса о том, при каких условиях растут деревья. Они сами растут. Но такой вопрос есть для садовника, и чтобы вырастить сад, надо понимать, какие деревья при каких условиях приживаются, какая должна быть почва, глубина посадки, орошение и пр. Демократия в России от природы не «растет», и в этом случае мы сами «садовники» демократии, и мы должны понимать, какие демократические побеги приживутся на нашей почве, при каких условиях и в чем их польза.
В описанных выше западных дискуссиях по поводу демократии можно выделить, при каких условиях применима и эффективна эта модель политического устройства.
При каких условиях демократия может существовать?
Первое.
Должна быть достаточная однородность населения в экономическом, этническом, культурном, религиозном, количественном отношении. Если население неоднородно, то как может быть соблюден принцип равноправия представительств разных групп?
Второе.
Демократия работает при достаточной привязке населения к территории. Если территориальное условие не выполняется и мы имеем значительные перемещения людей, то как они могут участвовать в демократических процедурах? Получается, что две трети населения, фактически проживающие в Москве, но зарегистрированные в других городах, выключены из его демократических процедур. Если население постоянно перемещается, то оно не сможет участвовать в принятии решений своего региона, время пребывания в котором минимально. Невозможность выполнения процедур демократии означает и несоблюдение принципов демократии, под которые они строились.
Третье.
Демократия существует в условиях относительной автономности территории. Как минимум, речь идет об экономической и экологической автономности. Одно государство загрязняет реку и тем самым наносит ущерб соседнему. Демократические процедуры в этом случае не позволяют принимать решения по поводу действий другого государства.
Четвертое.
Демократия не работает в условиях появления единственной цели и необходимости мобилизации населения под эту цель. Это может быть страновой суперпроект, вроде индустриализации, электрификации, информатизации и т.д. Это также классическая ситуация войны и необходимости противостояния врагу. Как известно, на время войн даже самые демократичные государства, вынуждены ее (демократию) останавливать. В наше время США фактически отказались от демократии5), пытаясь противостоять «мировому терроризму».
Пятое.
Демократия предполагает не сетевую форму правления, а, в любом случае, иерархическую. Выборы подразумевают место, в которое выбирают. Но далеко не вся общественная жизнь контролируется из одного источника. Есть, конечно, ряд сфер, которые могут регулироваться одной из инстанций власти, но развитие сетевых форм организации общества есть серьезный удар по демократии.
Шестое.
Демократия предполагает наличие общего смысла, который может быть выработан, озвучен и, следовательно, реализован. Это или идея всеобщего блага, или еще что-то.
В современном обществе демократия остается своего рода прокладкой, обеспечивающей взаимодействие общества с некоторыми политическими и государственными механизмами. Причем с такими механизмами, которые не охватывают целостность всего общества. Следовательно, тезис о демократии всю полноту политической и общественной жизни сводит:
а) к примитивному и банальному тезису об участии в ряде формальных процедур, типа выборов;
б) к функции ротации руководителей и невозможности реализации ни одного проекта переустройства общества.
В любом случае, демократия свелась к ряду функций, механизмов, инструментов. Запад уже признал (и нам пора понять), что нельзя путать вопрос политической организации общества и идеологии. В идеологию мы можем верить, но как нам организовать наши политические структуры – извините, это уже вопрос не веры, а эффективности. США это уже поняли и меняют свою демократию как хотят. А почему мы замерли в нерешительности?
Идеальное государство для демократии – это национальное государство, которое территориально закреплено, иерархически устроено, население которого однородно, где есть общий смысл и т.д. В истории действительно был период, когда такие государства существовали: Великобритания, Франция, Нидерланды. В Соединенных Штатах Америки демократические принципы были изначально заложены, приезжее население просто включалось в эти механизмы, поэтому для них демократия естественна. Сегодня таких стран, которые бы идеально подходили для демократии, уже не осталось. Если страна имеет свою культуру и историю (как, например, Россия), то в ней эти принципы не выполняются, и сама по себе «живая» демократия не может в ней произрасти.
Поэтому, если мы хотим выращивать у себя демократию, необходимо понимать, какие для нее должны быть общественные условия. С другой стороны, рассматривая демократию как функциональный политический механизм, нужно понимать, что у него, как у любого механизма, есть определенные функции; это, как отмечали выше, ротация лидеров, включение общественности в процесс выработки и принятия решений и состыковка общественности с государственными иерархическими механизмами. Конечно, эти функции могут достигаться и другими недемократическими процедурами, но в чем прелесть демократии, так это в том, что она позволяет выполнять эти функции лучше других. В демократии эти функции отчуждаются, и ими становится невозможно манипулировать, что часто и ставят в заслугу демократии. И это мы должны освоить и взять на вооружение, если условия позволяют. А конкретную реализацию и процедуры демократии, как того хотят наши псевдодемократы, перенять не получится, они не приживутся на нашей почве. Повторим, нельзя путать демократию как политический механизм и идеологию. К механизму и инструменту отношение прагматическое: либо работает, либо не работает, если работает – берем, улучшаем, переделываем.
Демократия предполагает определенный политический механизм соединения и включения общественности и государственных институтов. Как механизм и инструмент демократия имеет ряд условий, при которых она в принципе осуществима и эффективна. В той степени, в какой она эффективна, к ней следует относиться прагматически и перенимать, осваивать, совершенствовать. Современные западные обсуждения конструкций типа «селективной полиархии», «вертикальной демократии», «многосоставной демократии» и прочих означают, что этот механизм не сформирован раз и навсегда.
Перенос центра образования демократии в Россию
Россия имеет не меньшее право иметь центр формирования демократии, чем Европа и США.
Современная форма демократии – это, по сути, технологизация революции. Опыт революции был хорошо осмыслен рядом стран и была сделана конструкция, которая позволяет нереволюционным путем менять курс станы и обеспечивать ротацию лидеров. Это и есть демократические механизмы. В этом, кстати, сильное преимущество демократии. Поскольку процедура демократии обеспечивают возможность постоянной ротации лидеров (правителей) при определенном уровне вовлечения народа и участия в принятии решений по поводу жизни страны. Поэтому подлинно демократическими являются страны, прошедшие революции.
Россия, как и ряд европейских стран, прошла такой опыт коренной трансформации власти и способна вполне на равных участвовать в мировой дискуссии по вопросу демократии. Если же мы объявили себя демократической страной, то мы вполне можем создать свой центр демократии, а не просто копировать западные образцы демократии. Но для этого мы должны понимать всю проблемность вопроса, как минимум, с такой же глубиной, как это обсуждается на Западе.
У нас же тема демократии приватизирована «фанатиками формальной демократии», местом демократии в России является почему-то оппозиция, а это неправильно. Наш Президент отвечает за суверенитет России. У нас есть ответственный за права человека. А вопрос демократии остался бесхозным. Кто будет отвечать за демократию? Демократия во всем мире – это фронтир политической и интеллектуальной игры высокого уровня. И обсуждая эту тему, мы попадаем в эпицентр мировой политики. А пока мы не отнесемся к демократии как к живой и дискутируемой теме, как к проблеме, не имеющей готового решения, мы так и останемся в смысловом тупике: либо тупо копировать демократию с Запада, что означает признаться в собственной неспособности в выработке смыслов и ценностей общества, попасть под внешнее управление; либо не делать этого и скатиться к тоталитаризму. А выход стал обсуждать Иван Ильин еще в 1948 г. в своей статье «Оптимизм в политике»(4): «Загнали сами себя в мнимый тупик и не видят ни перспективы, ни исхода: или тоталитарная диктатура – или формальная демократия. А между тем, в самой этой формуле уже указываются новые исходы:
1. Диктатура, но не тоталитарная, не интернациональная, не коммунистическая; диктатура, организующая новую неформальную демократию, а потому демократическая диктатура – не демагогическая, «сулящая» и развращающая, а государственная, упорядочивающая и воспитывающая; не угашающая свободу, а приучающая к подлинной свободе.
2. Демократия, но не формальная, не арифметическая, не прессующая массовые недоразумения и частные вожделения; демократия, делающая ставку не на человеческого атома и не безразличная к его внутренней несвободе, а на воспитываемого ею, самоуправляющегося, внутренне-свободного гражданина; демократия качественности, ответственности и служения – с избирательным правом, понятым и осуществленным по-новому.
А за этими двумя возможностями скрывается множество новых политических форм в разнообразнейших сочетаниях, начиная с новой, творческой, чисто русской народной монархии. Но ведь такой формы нигде нет! Странное возражение! Как будто на свете не бывает ничего нового! Или как будто мы, русские, только и можем заимствовать у других народов их моды и их ошибки…».
Демократия не есть готовое решение. Когда у нас к демократии относятся с отвращением и попыткой защиты от нее, как к чему-то чужеродному – это слабая позиция. Вместе с этим предаваться фанатизму «формальной демократии» и копировать ее у Запада также означает заведомо проиграть в этой борьбе. Необходимо изменить отношение к демократии. Не избегать, не защищаться, не бояться демократии, но и не поддаваться на провокации, а перейти к логике освоения демократии. В той степени, в какой она эффективна, перенимать ее, в остальном же – вводить другие общественные и политические механизмы. Это делают и Европа и США, а почему мы не можем? Есть вражья пушка, да, она стреляет лучше нашей. Ее бессмысленно ненавидеть, критиковать и игнорировать, надо осваивать технологии и строить свои, сравнимые по эффективности орудия. То же самое делается во всем мире с рыночной экономикой, ведь не стоит же вопрос о том, учредить ли ее везде или вовсе отказаться от рынка. Там, где нужно, включаются рыночные механизмы, там, где это неэффективно, вводятся другие формы экономической организации. Россия имеет все шансы сформировать собственный центр демократии и участвовать в дискуссии и соревновании с Западом на равных, а не с позиции напуганной обороны или ученика и фанатика.
Поскольку в России нет неусомневаемой ценности демократии, как на Западе, сразу привить эту ценность всему народу невозможно, сама она не приживется; каким же должен быть наш ответ Западу? В таких случаях нужен садовник, уполномоченный по делам демократии. И это вполне реальный и действенный ход, потому что тогда будет тот, с кем Западу можно разговаривать на равных. У нас есть уполномоченный по правам человека. Через него на эту тему беседует Запад, он разговаривает с нашим Президентом, ездит по стране, регистрирует проблемные вопросы по правам человека, и делает он это технически. Если бы Россия была полностью демократическая страна, как Великобритания и США, мы бы не обсуждали проблему демократии. Поскольку у нас другая страна, нам нужен институт представителей демократии, которые бы понимали проблему демократии, обсуждали ее, вели коммуникацию с Западом и анализировали, в каких зонах и при каких условиях демократические механизмы у нас будут эффективны, как и в каком виде они могут быть у нас привиты.
|
