2.5 Дети как товар
Еще одно важное отличие нашего времени состоит в том, что уход за детьми во все возрастающей степени становится оплачиваемым занятием. Большинство родов проходит вне дома, и уже вскоре после этого большинство детей передается на попечение чужих людей, получающих за свой труд деньги. Их принимают на работу и увольняют на основе трудового договора. Нередко они имеют специальное образование, являются членами организаций, защищающих их интересы на рынке труда, работают в больших коллективах с большими группами детей. В наименьшей степени все вышеуказанное работает, если мы говорим о нянечке, в наибольшей – в условиях общеобразовательной школы. Чем старше дети, тем больше разделение труда среди тех, кто ими занимается. В самом начале воспитательного процесса уделяется много времени одному ребенку, к концу уделяется мало времени большой группе детей. Дети и подростки объединяются таким образом, чтобы получались группы одного возраста. Возможно, ровесникам действительно интереснее играть друг с другом. Однако в том, что касается источников разновозрастных моделей поведения, среда ровесников представляет собой не очень подходящий материал. Теряется возможность тянуться за старшими или заботиться о младших. В связи с этим на взрослых падает дополнительная нагрузка.
Мы отнюдь не считаем само собой разумеющимся, что родители являются лучшими воспитателями для своих детей, нежели оплачиваемые специалисты. После всего того, что Август Стриндберг, Зигмунд Фрейд и другие рассказали нам о темных закоулках человеческой души, было бы неразумно отрицать пользу дипломированных воспитателей. Но у них есть один важный недостаток: именно дети и подростки являются основой их существования в этом профессиональном качестве. Дети к тому же не могут быть включены в современный производственный цикл как рабочая сила, теперь это общепризнанный факт, их надо где-то содержать, чем-то занимать, изолировать от жизни взрослых. Это приводит к тому, что дети начинают играть очень важную роль в производственном цикле – но уже в качестве сырья. Вряд ли стоит удивляться тому, что отдельные представители этого «живого сырья» тоже это понимают. Хлопочет ли воспитатель ради меня, или я для него – это необходимое зло, позволяющее потом заняться настоящим делом?
Учителя и организации учителей больше не играют важной роли в общественной политической борьбе, как это было раньше принято в Скандинавии. Зато выросло их значение в качестве знатоков положения детей в нашем обществе, поскольку остальная часть взрослых все меньше контактирует с детьми. Однако тут есть свои проблемы. Во-первых, специализация и узкое разделение труда среди обучающего персонала приводит к тому, что они перестают воспринимать ребенка как индивидуальность. Учителя нередко стонут по поводу огромного количества учеников. Их так много, что они превращаются в безликую массу, мельтешащую перед глазами. Та же проблема стоит и перед учениками. Уже в детском саду персонал довольно часто сменяется, приходят студенты, проходящие практику. В младших классах ситуация несколько стабилизируется, а потом начинается предметная специализация, и количество учителей увеличивается. И учащиеся, и учителя с недоверием относятся к статистике, утверждающей, что в Норвегии в среднем на тринадцать учеников приходится по одному учителю (Кристи, 1981). У них складывается совершенно обратное впечатление. Разделение труда и специализация среди обучающего персонала приводит к тому, что и перед персоналом, и перед «живым сырьем» оказывается все возрастающее количество зеркал, каждое из которых дает свое отражение их личности.
2.6 Соска-пустышка
К концу прошлого столетия школа в скандинавских странах стала всеобщей. До этого были школы для благородных, школы для менее благородных, а для простых людей школ, пожалуй что, и вовсе не было. Однако вместе с идеями о равенстве возникла и идея одинаковой для всех школы. Хотя бы общей начальной школы. Тогда-то у нас и появилась народная школа, хотя школьной администрации и пришлось пойти на изоляцию определенных девиантных групп, дабы не отпугнуть самых благородных (см. Стенг Даль, 1979). Однако воплощение идеи общенародности на этом не остановилось, и позднее появилась интегрированная школа, куда должны были ходить и слепые, и хромые, и умственно отсталые, и сроки обучения для всех увеличивались. Латинская школа превратилась в гимназию, гимназия – в среднюю школу. Конечно, в средней школе ученики разбиваются на группы с различной специализацией, однако большинство выбирает теоретические предметы. Во всех скандинавских странах обязательным считается девятилетнее обучение. Однако действительность показывает, что большинство учится гораздо дольше, чем того требует закон.
Перед школой все равны. Равны в том смысле, что все в равной мере обязаны ее посещать, и посещают, потому что, во-первых, единственной альтернативой учебе в школе была бы безработица, а во-вторых, потому, что отсутствие образования сильно осложнит дальнейшую жизнь. В школе у всех равные права – как и на спортивной арене у всех равные права, и у олимпийского чемпиона, и у человека, страдающего избыточным весом и одышкой. Разница тут только в том, что недостатки, мешающие в спорте, сразу же замечают и принимают во внимание, устраивая соревнования. Самые быстрые бегуны конкурируют с другими такими же. Менее способные вращаются в своей собственной среде. Но общенародная школа всегда одна для всех. Все могут учиться. Все зависит от тебя самого.
Но это не так, и современная социологическая наука доказала это как нельзя лучше. Существует целая гора исследований (в качестве хорошего примера можно назвать хотя бы Хернеса, 1974), ясно показывающих, что лучше всего с обучением справляются наиболее подготовленные, как того и следовало ожидать. А хорошая подготовка в данном случае в значительной степени связана с социальным происхождением ребенка. Дети из высших или средних слоев общества обычно с самого начала успешно справляются со школьной программой. Критерием успешности здесь могут служить и результаты экзаменов, и оценки в аттестате, и суждение учителя, и мнение учеников о себе и друг о друге. А также то, нравится ли ученику учиться, хочет ли он продолжать образование. Школьники из высших социальных слоев лучше успевают не только в самом начале обучения. Когда в старших классах появляется возможность выбора – учиться дальше или нет, эти дети обычно решают продолжать образование, в то время как среди других социальных групп процент отсева куда выше. Это свидетельствует уже о наметившейся тенденции. У всех на слуху пример дочери рыбака, ставшей известным ученым, или сына ученого, бросившего учебу после пяти лет в школе. Именно эти исключения из общего правила помогают поддерживать миф об обществе равных возможностей, где все зависит от тебя самого.
Почему у школьников возникают проблемы с обучением, тоже постепенно становится понятным. Это может быть связано с самим содержанием школьного образования, с характером опыта, который ребенок приобретает в школьных стенах, а так же с той функцией, которую школа выполняет для общества в целом. Содержание образования вполне отвечает тем привычкам и интересам, которые доминируют в социальных слоях, поставляющих больше всего школьников, к тому же с хорошей успеваемостью. Школьная программа – и в начальной школе тоже, но в особенности программа предметов теоретической специализации в старших классах – в большой степени отражает университетские требования к образованию и интересы образованной общественности. Такая школа с полным на то правом может именовать себя хранительницей культурного наследия, однако ее критики с не меньшим правом подчеркивают, что это культурное наследие не всего общества, а только отдельной его части. Сложившаяся ситуация вполне закономерна. Для одних слоев общества письменная форма языка является более естественным способом самовыражения, чем для других. Знание сначала передается посредникам в форме написанного слова, а потом в таком же виде приходит к ученикам. Устная форма становится редкостью, мировоззрение низших слоев общества и местные культурные особенности не принимаются в расчет. Первые признаки тенденций, столь явно проявляющихся в системе школьного образования, можно заметить уже в детском саду.
Теоретически можно попробовать смягчить сложившуюся ситуацию, организовав школу, в большей степени рассчитанную на то, чтобы создать ребенку благоприятные условия, помочь ему наилучшим способом проявить свои способности. Однако для этого придется в значительной степени расширить вариативность в рамках школьных занятий. Следует уделять больше внимания устной форме выражения и местным особенностям. Однако все это противоречит тем важным функциям, которые школа выполняет в обществе. Существует потребность в некоем общем мериле, позволяющем выявить лучших. Для этого все должны пройти одинаковую систему проверок. Но если система проверок одинакова для всех, то и школьная программа должна быть скроена по одному и тому же образцу. Со стороны учителя было бы очень мужественным – или наивным – уделять большое внимание укреплению самооценки учеников, их личным интересам и предпочтениям, рассказывать об особенностях культуры родного края, зная при этом, что в скором времени всем придется сдавать экзамены, к которым ничто из вышеперечисленного не имеет никакого отношения. Ну, хорошо, учитель поможет ученикам обрести уверенность в собственных силах, а потом они провалятся на экзаменах и окажутся перед закрытой дверью, захоти они продолжать образование или найти престижную работу.
Поэт сказал, что в день победы не вспоминают о поражениях. Ну, а как насчет проигравших? Уже были попытки выяснить, во что обходятся поражения плохим ученикам, тем, кто плохо и медленно усваивает знания, предписанные им для заучивания власть предержащими. Поражения в виде недовольной гримасы учителя, смеха одноклассников, оскорблений, обидных прозвищ, стонов возмущения, плохих оценок, наконец. За один только год набираются тысячи и тысячи таких «радостей». И если человек создается путем общения, нетрудно себе представить, какой человек может получиться в результате такого общения (Эриксон и Рудберг, 1981).
В кастовом обществе человек уже рождается членом какой-либо касты. Это никак не зависит от его собственных усилий, а исключительно от судьбы. С судьбой, конечно, может не повезти, но в любом случае это не твоя вина. В открытом же обществе все зависит от твоего собственного вклада. Если вклад недостаточен, то ты сам в этом и виноват. Наше общество является изощренным сочетанием обоих вышеупомянутых типов. На первый взгляд, это открытое общество, где все достигается своим собственным трудом. Но дело в том, что самый первый и по большому счету решающий раунд проводится на той арене, где успех напрямую зависит от кастового происхождения человека. Дети и подростки из всех общественных слоев конкурируют на аренах, созданных определенными классами и для определенных классов. Проигравшие довольно легко приходят к выводу, что сами во всем виноваты. Победители чувствуют, что заслужили свою победу. Они выиграли в честной гонке. На деле же каждый занял то положение, для которого был рожден.
Дополнительную изощренность этой соревновательной арене придает тот факт, что она в буквальном смысле слова предназначена для всех. Избежать участия в соревновании невозможно. В течении двенадцати формирующих человека лет школа является практически обязательной.
В результате складывается такая ситуация, что официально власть предержащие говорят всем: «Добро пожаловать в общенародную школу», а на практике такая школа приводит к деградации многих из тех, кто в нее ходит, у кого просто нет другого выбора. На словах им говорится да, на деле это значит нет. Таково положение, в котором не по своей воле оказалась часть нашей молодежи.
3 Структура жизни
3.1 Время
Древние римляне знали счет дням. В первый день каждого месяца – то есть в день новолуния – всенародно объявлялось о наступлении нового месяца, а также о том, какие в этом месяце празднуются праздники.
С отсчетом часов было похуже. У солнечных часов не всегда были часовые деления, а в пасмурную погоду они и вовсе не работали. Водяные часы нельзя было носить с собой. Карманные часы впервые появились в семнадцатом веке, однако ясно, что не всем они были по карману. Зачастую они были, что называется, однорукими – минутные стрелки отсутствовали.
Со временем ситуация с отсчетом времени улучшилась. Характерной приметой Кристиании1 конца прошлого века был Генрик Ибсен, гуляющий по улице Карл Юхан2. Перед зданием Университета он останавливался, вынимал из кармана часы и подводил их по университетским часам. И он мог делать это совершенно спокойно. Потому что каждую неделю приходил – и сейчас приходит – часовой мастер и подводит эти часы. Здание Университета из-за своих часов получило прозвище «дом с часами». Однако сегодня мало кто сверяет свои часы по университетским. Для нас гораздо естественнее воспользоваться часами радио или телевидения.
Времена меняются. А с ними и отсчет времени. Можно выделить четыре особенности определения времени в наши дни.
Во-первых, стандартизация деления времени все больше осуществляется вне связи с расходом человеческих сил или с явлениями природы. Раньше разделение на временные отрезки было тесно увязано с временами года, солнцем и расходом собственных сил и сил вьючных животных. …В норвежском языке до сих пор употребляют слово «шkt»3. Оно означает «усилие», это мера того времени, в течение которого человек способен работать. Физик Дэвид Парк сказал, что время – это нечто, измеряемое при помощи часов (1980, с. 40). Однако он тут же поторопился добавить, что часы – это предмет, закономерности движения которого нам известны. Относительно человека мы также располагаем подобными знаниями. В этом смысле человека можно назвать часами. Хотя довольно-таки плохо стандартизованными. Чем тяжелее работа, тем короче рабочие периоды (шkt). Но в крестьянском обществе нужно было как-то измерять время, а особой альтернативы указанному способу не существовало.
Во-вторых, единицы измерения времени все больше и больше дробятся. Если раньше люди обходились просто «утром» и «вечером», теперь у каждого есть часы с секундной стрелкой.
В-третьих, время стало более навязчивым и вездесущим. Количество приборов для измерения времени резко увеличилось, особенно за последние годы. В конце семнадцатого века в большинстве английских приходов имелась деревенская часовня с часами, которые будили народ по утрам, звонили перед церковной службой и звонили вечером. Сто лет спустя у людей – в смысле, у «благородных» людей – было уже так много часов, что правительство сделало попытку обложить их владельцев налогом, во всяком случае тех, в чьем хозяйстве было больше одних часов (Томпсон, 1967). Сегодня такой налог и впрямь смог бы принести государству много денег. Мы начали с положения, при котором одни часы приходились на одну деревню, следующая ступень – одни часы на одно хозяйство, а потом и на одного человека, теперь же ситуации такова, что мы окружены всевозможными предметами со встроенными часами. Поточное производство ручек со встроенными электронными часами. Электронные игры со встроенными часами. А у этих часов в свою очередь есть встроенный звуковой сигнализатор, который напоминает, хотим мы того или нет, что прошел еще час. В трамваях, автобусах, даже в учебных аудиториях, если преподаватель по неосторожности немного задержится с занятием, раздается дружный писк, как если бы спугнули стаю птиц.
В-четвертых: изменился характер времени. Если раньше оно было циклическим, возвращающимся, то теперь стало линейным и заканчивающимся. Фрюкман и Лофгрен (1979, с. 26) пишут о том, что «если время крестьянина можно сравнить с колесом, которое медленно вертелось в соответствии с ритмом ежегодного цикла хозяйственных работ и сменой времен года, то теперь оно кажется нам линией или лентой, стремящейся в будущее».
* * *
Многое проясняет тот факт, что эти изменения в значительной мере связаны с ростом промышленности. Новый характер времени во многом отвечает потребностям промышленного производства. И само измерение времени напрямую с ним связано. Может быть, в конце концов, измерение времени перестало идти в ногу со временем?
Уже в начале восемнадцатого века встречаются примеры, подтверждающие значимость нового, стандартизованного времени. Э.П. Томпсон в своем исследовании (1967, с. 82) приводит фрагмент устава металлургического завода Кроули – да, только маленький фрагмент, потому что во всем уставе больше 100 000 слов:
«Каждое утро в пять часов бригадир должен звонить в колокольчик о начале работы. В восемь часов звонят на завтрак, полчаса спустя – о возобновлении работы. В двенадцать часов – на обед, в час – о возобновлении работы, и в восемь часов звонят об окончании работы, и всех отпускают по домам».
Но на людей полагаться было нельзя. Как-то раз выяснилось, что кто-то «подправил» часы, – они стали звонить на работу позже, а с работы – раньше. Поэтому вышел дополнительный указ о том, что часы должны храниться под замком, вне досягаемости для рук посторонних.
Рабочий продает себя – на время. Это приводит к возникновению решающего для нас различия между временем владельца фабрики и «своим собственным» временем, вследствие чего появляется общее разграничение между рабочим и свободным временем. Для наших поколений, индустриальных поколений, это разграничение воспринимается как само собой разумеющееся: рабочее время против свободного. Сюда же борьба за восьмичасовой рабочий день. За право на отпуск. За право на пенсию. Однако с точки зрения всей человеческой истории подобные требования выглядят как забавные отклонения. Что значит выражение «собственное время» для человека, который работает на себя или руководствуется часами природы? Как можно взять выходной у своей страсти? Какому деревенскому лавочнику придет в голову закрывать заведение и гнать прочь народ, в то время как все важные шишки сидят у прилавка и судят-рядят о порядках в деревне? Что значит «свободное время» для рыбака, если сельдь не пришла? А для подростка, не прошедшего в старшие классы? А для безработного?
Что до крестьянина и рыбака, то для них время вернется. На следующий год вновь заколосится пшеница. Подойдет к берегу сельдь, не в этот год, так в следующий. Время было возвращающимся, циклическим, по выражению Фрюкмана и Лофгрена (1979). Или же его можно представить в виде маятника, что качается взад-вперед, тик-так. Кстати, циферблат тоже годится для модели. Стрелки обходят полный круг и возвращаются туда, откуда пришли.
Противоположностью этого времени является время, растворяющееся в будущем. Пульсирующее беспокойство электронных часов демонстрирует это как нельзя лучше. Каждую секунду на мониторе появляется новое число, а прежнее исчезает. Более того, каждая секунда стоит денег. Надо покупать новые батарейки, а использованные выкидывать. Время – деньги в прямом смысле слова.
Если раньше времени у нас было в изобилии, оно постоянно возвращалось, то теперь оно стало дефицитным товаром. Теперь «время – деньги» относится и к свободному времени, нашему собственному времени. С самого детства нам – во всяком случае старшему поколению – вдалбливали в голову, как нужно правильно жить. Деньги тратить нельзя, но и складывать в чулок тоже не стоит. Деньги надо инвестировать. То же относится и ко времени: жить надо не настоящим, жить надо для будущего. Надо инвестировать время, чтобы создать будущее для создания будущего для создания будущего… Таким образом, получается, что время у нас отнято. Мы не можем жить в настоящем, мы живем для будущего. Мы активно инвестируем, а сами нуждаемся. Мы отказываемся от мгновения в настоящем, чтобы использовать его в другой раз. Как-нибудь потом, а может быть и никогда.
Это хорошо работает на определенных этапах исторического развития. Первым капиталистам приходилось вести упорную борьбу с дурной привычкой своих рабочих бросать работу, когда они заработают достаточно. Были введены паспорта. Для предотвращения прогулов заработная плата устанавливалась на уровне прожиточного минимума. Только по истечении времени простым людям удалось привить привычку к бережливости и вкладывать деньги.
Однако в наше время не наблюдается такого дефицита времени, во всяком случае если взглянуть на ситуацию в целом. Пенсионер, всю жизнь занимавшийся инвестированием времени, внезапно получает весь капитал на руки, но подчас уже не может ни на что его употребить. Для других ситуация складывается таким образом, что они лишены возможности выставить свое время на продажу. Для безработного время – не деньги, а постоянная угроза. Чтобы заставить людей работать, мы создали гигантскую систему внешнего и внутреннего контроля, базирующуюся на времени. Вокруг нас часы, и внутри нас часы. Наш мир вращается вокруг часов. Время вне работы приобретает ценность, когда противопоставляется рабочему времени. Но во что выливается эта организация, когда работы, регулируемой временем, нет?
В этом отношении заключенные находятся в более благоприятном положении, нежели безработные. У заключенных отбирают время. Неизвестно, сумели бы они с толком его использовать или нет. Однако сам факт того, что время отбирают, придает этому времени ценность. Что будет, когда заключенный получит обратно свое время, – вот в чем вопрос. Станет ли это время для него даром, или же, напротив, тяжким бременем? Ведь за годы пребывания в тюрьме он стал еще менее способным распоряжаться своим временем в настоящий момент, чем старомодный капиталист-инвестор в конце жизни.
|
