Стихи. Зауэр Ирина. О романах и принцессах
Придумывать мир — это просто. Листок, карандаш…
Леса нарисуешь и гор неприступных отроги.
Всему, что ты создал, названья немедленно дашь,
И повесть напишешь, где будут герои и боги…
И вложишь, конечно, хотя бы немного души,
Хоть это опасно — делиться с другими душою:
Твои персонажи, обретшие право на жизнь,
Получат и выбор и смогут поспорить с тобою.
Сегодня с утра со скандалом Принцесса моя,
(роман про нее еще пишется, долго и трудно):
— Ну сколько же можно? Ты ищешь свой «смысл бытия»
В лесах и болотах… Но нет там его, абсолютно!
Зачем ты гоняешь меня по подобным местам,
Где вороны с лешими вечно дают мне заданья?
Уж если так надо — броди по развалинам сам!
И дай отдохнуть мне, хоть раз прояви состраданье!
Мне даже и стыдно. Права же, и что тут сказать?
Когда-то богаты казались сюжет и идея.
Сейчас же… Ну просто хочу я роман дописать,
И замуж Принцессу за Принца отдать поскорее.
Но лишь заикнулся об этом, себе на беду,
Она посмотрела, как будто я глупый мальчишка:
— Его не люблю и за Принца вовек не пойду!
Води по болотам, но замуж вот так — это слишком!»
И это не первый и вряд ли последний наш спор,
Друг друга понять не помогут болотные квесты.
— Чего же ты хочешь? — я кончить решил разговор
И так написать, чтоб возник интерес у «невесты».
Пусть все не по-моему, лишь бы, роман не губя,
Сюжетную линию вывести к радостной ноте.
Принцесса сказала:
— Я встретить хочу там тебя,
Неважно, когда или как, пусть бы даже в болоте.
Ты главное — встреться, бродягой приди к огоньку,
Мальчишкой бездомным, чудовищем или злодеем.
Как только узнаю — то замуж сама побегу,
С любимым, единственным, милым венчаться скорее.
— Ты любишь меня?
Отвечает лишь взглядом на взгляд,
И кроткой улыбкой, какой не видал я доныне.
Чудесная девочка, как же терпела ты ад
Любви безответной, что хуже болот и пустыни?
И к черту все планы. Я автор, иначе решу,
Исправлю сюжет, ради цели простой и чудесной.
На чистом листе я историю так запишу:
«Ее он окликнул, и голос был тих и надтреснут:
— Пожалуйста, дай мне напиться, я слаб и устал,
Три тысячи миль прошагал, ночевал у обочин…
Тебе подарю я… — ромашку он тут же сорвал, —
Вот этот цветок, или просто возьми, если хочешь».
Я сам бы так сделал… Но в мире реальном моем
Законы другие, принцессам ромашек не надо.
Но будет иначе в романе — и счастье вдвоем,
И сладость прохладной воды — им обоим награда.
У автора тоже свои есть святые права:
Любить всех героев, отчаянно и без ответа.
И все же любовь — это больше чем просто слова,
И все наши правды не стоят единственной, этой.
Проза. Реализм. Хорунжий Сергей. Точка опоры
Вовка был занят важным делом…
В маминой комнате, у большого зеркала, он корчил рожи.
Обычно сюда его особо не тянуло.
Чего тут интересного?
Большая кровать, здоровенный шифоньер, трюмо, два пуфика и… всё! Ни тебе компьютеров, ни игрушек, в общем, ничего, на что стоило тратить время.
Правда, была пара таинственных мест…
Одна из дверок шкафа и выдвижной ящик прикроватной тумбы почему-то не открывались. Вовка, конечно же, сомневался, что там могли храниться несметные пиратские сокровища или какие-нибудь инопланетные артефакты, НО… чего ж они тогда заперты, а?
Мысль про космический тайник закралась ему в голову совсем недавно.
Они с папой ходили в кино, смотрели «Звёздные войны», и Вовке после этого как-то само собой подумалось, что в доме у них всенепременно должны быть какие-нибудь внеземные штучки.
А почему бы и нет?
Он стал внимательно приглядываться к родителям.
Может батЯнька — это опальный Дарт Вейдер, а мама… — хорошо замаскированная принцесса Лея! Вот было бы здор-рово!
Фильмы и мультики на космические темы теперь просматривались ежедневно и не по одному разу.
И всюду Вовке грезились инопланетные монстры или их следы…
Живущий в аквариуме профессор Бурль или Буль, который был гостем не то у Алисы Селезнёвой — «Гостьи из будущего», не то у Нии из фильма «Через тернии к звёздам», мерещился ему даже в унитазе, и Вовка в последние дни писал туда с большой опаской. А вдруг осьминожье щупальце выметнется из воды и ухватит его, чтобы утащить за собой. Ладно, если зацепит за руку там или за шею, а если за писюн? Дед его, конечно, успокоил по этому поводу, дескать, другой отрастёт, как у ящерицы, но Вовка-то знал, что к этим юрким длиннохвостым созданиям он точно не имеет никакого отношения. Приглядывался, ища сходство. Примерялся. А ничего и в помине такого не было: ни жёлтого пуза, ни чешуи.
Да и дед, похоже, смеялся над ним, хоть и говорил вроде серьёзно.
Потому Вовка и мучился все последние дни…
Вскрыть ящик и дверцу смелости не хватало. Папа его как-то предупредил, чтоб он даже не думал совать туда свой нос, и посмотрел так, что у пацанёнка сразу попа зачесалась. Вот и приходилось до всего доходить своим умом и готовиться… к встрече с братьями по разуму.
А как тут подготовишься?
У кого ни спрашивал, все на него смотрели, как на малахольного: родители хмыкали и отмахивались, дед — отшучивался, дружки же… разве им такую тайну можно доверить?
Да ни в жисть!
А вдруг его отец и впрямь Тёмный Властелин, а он — его сын, которых послали на Землю с тайной миссией. Вот выдаст он друзьям страшный секретный секрет, а они его р-раз — и предадут, вызовут сурового участкового дядю Митю и он… их заругает, как бабку Нюру за козу, которая слопала всю зелень на соседском огороде.
Вот делов то было-о!
Вовка тогда, сидя с дружками за забором в высокой траве, вообще думал, что строгий лейтенант за такую провинность застрелит вредную старушенцию из пистолета или чего хуже… заберёт с собой и посадит в «обезьянник».
Кстати, у них потом целый день голова пухла, зачем в полиции клетки для мартышек?
А спросить ни у кого не решились. Додумались только, что раз построили, значит — надо!
Так вот, Орешкин-младший туда точно не хотел.
Потому и приходилось тренироваться… перед маминым трюмо.
Во-первых, здесь места было побольше, а во-вторых, само зеркало было таких размеров, что в него помещалась не только мальчишечья голова, но и всё его худосочное тело: в майке на лямках и в трусах, которые он натянул по обыкновению до самого подбородка, чтоб взбодрить себя для пущей важности.
Впрочем, сконцентрироваться и принять суровую воинственную позу у него никак не выходило. Мешали все эти мысли в голове: про инопланетян, папу — Дарта Вейдера, бабку Нюру с её козой — будь она неладна! А ещё не давали сосредоточиться спрятанные в ящиках сокровища и обезьяны, которые в них же и сидели.
В общем, как он ни пытался — ничего не получалось!
По крайней мере, на полу.
На глаза попался мамин пуфик: на нём он тоже смотрелся совсем не страшно. В дело пошла одна из тумбочек, на которую мальчишка взгромоздил хоть и небольшую, но весьма увесистую мягонькую табуреточку. Кое-как, кряхтя и потея со страху, Вовка взобрался на эту хлипкую пирамиду, напыжился, принимая позу «космического лорда» и… навернулся вниз.
Николай Васильич, Вовкин дед, как раз открывал входную дверь, вернувшись из магазина, когда услышал грохот на втором этаже, и, как был — в сандалиях и с сумками, набитыми едой, ринулся наверх, спасать внука.
То, что виновником подозрительных звуков был малолетний непоседа, он даже не сомневался: заглянул сначала в Вовкину комнату, потом в кладовку и уже в последнюю очередь — в спальню родителей.
Пацанёнок лежал вверх ногами, придавленный пуфиком, и не шевелился…
Дед с перепугу отбросил съестное, не обращая внимания на колбасу и конфеты, которые покатились в разные стороны, и кинулся спасать отпрыска.
— Вовка, туды твою в качель, ты живой? — при этом дрожащие руки лихорадочно ощупывали внука. Тот же, приоткрыв один глаз и сообразив, что колошматить его пока не собираются, всё-таки изобразил страдание на лице и даже попытался зареветь. Правда, деда Орешкина трудно было провести, и он сразу же пресёк маленькую «военную хитрость».
— Слышь, Гагарин, руки-ноги целы, всё в порядке, так что ты давай, прекращай сырость разводить и скажи лучше, чего тут произошло?
Вовка, поняв, что разжалобить деда не удастся — это не мама, решил выложить всё начистоту, в том числе и про инопланетян.
Дед, сидя на полу, слушал и не перебивал, только уточнял детали…
Про Дарта Вейдера — кто это такой? Про дядю Митю и его обезьян, которых тот выращивал у себя в участке. Про бабку Нюру, козу, профессора Бурля или как там его, Алису, Нию… В конце же глубокомысленно изрёк:
— Ну и каша у тебя в голове, мил человек! — и раздумчиво так подытожил: — Надо чё-то с этим делать.
— Ч-чего? — опасливо отодвинулся от старшего Орешкина внук.
— Ч-чего-ч-чего, — передразнил Вовку Васильич. — Растолковать тебе, садовой голове, что и как! А то ведь так недалеко и до настоящей беды. Кто его знает, куда тебя в следующий раз нелёгкая вознесёт.
Мама, придя с работы, так их и застала в своей комнате ползающими на четвереньках…
И очень удивилась происходящему.
Никто и не собирался прибирать устроенный погром: перевёрнутая тумбочка, пуфик, лежащий на боку, конфеты, разложенные в виде каких-то странных фигур, пакеты с молоком и сметаной, выстроенные в пирамидки, обсуждались на о-очень повышенных тонах. При этом слова, которыми оперировали мужчины, были из категории «высших материй», а на возмущённый вопрос «Что тут происходит?» разгорячённые переговорщики отмахнулись и попросили не мешать.
Она пожала плечами и молча пошла готовить ужин.
Через полчаса дед и внук, ещё не остывшие от недавнего разговора, прискакали на кухню, дожёвывая колбасу, не дотянувшую до холодильника, и попросили чайку, дескать, всухомятку не пролазит. Но натолкнулись на суровый мамин взгляд, требующий немедленного разъяснения ситуации.
За дело взялось, конечно же, более умудрённое в таких делах старшее поколение.
Василич начал издалека…
Зачем-то приплёл к делу Макаренко с Ушинским, полез в «воспитательные дебри" — запутался, раскраснелся… а потом, видать, решил не умничать и уже без всякого перехода «врезал» по астрономии, законам физики, в частности по тому разделу, который отвечает за притяженье Земли и то, как оно влияет на подрастающий, ещё не окрепший молодой организм.
— Па-ап, — терпеливо выслушав весь этот бред, с подозрением обратилась к нему дочка, — раз вы науку штурмовали заодно с педагогикой, почему тогда Вовка окривел на один глаз? Это что — какой-то новый метод быстрого усвоения материала?
— Ну, так про то и разговор вели… — снова зарделся от неловкости старший Орешкин. — Про точку опоры — туды её в качель! И что от этого бывает, когда её теряешь не только в голове, а и в реальной жизни…
— Во-овк, — не дослушав объяснение отца, нахмурила брови мама, — а ты чего молчишь?
— А я чего? — зашмыгал носом мальчишка, пытаясь спрятать за своего защитника ту половинку лица, которая уже прилично опухла, обещая на следующий день расцвести фиолетово-багровыми тонами. — Я ничего! Дедуня правду говорит. А потом, понимаешь, мам, когда смотришь на этого профессора Бурля и сравниваешь его щупальца с папиными руками, прям в голове не укладывается — и как такое могло в мозгЕ всплыть! Ведь Дарт, ну то есть Тёмный Властелин — это жить не поправдышнему…
Похоже было, что Вовкины слова ещё больше запутали дело, и Василич решил снова вмешаться:
— Мань, да не переживай ты — всё нормально! Мальчишки — они ж такие фантазёры, что ты, не знаешь, что ли?
— Ой, пап, да в том-то и дело, что знаю. Ему-то всего ничего лет, а вы про какую-то физику с астрономией уже завелись…
— Ма-а! — возмущённо высунулся вперёд Вовка. — Ну ты даёшь! Что я, маленький, что ли? Деда мне всё популярно объяснил на фюзическом языке, конфетках и молоке, чего может произойти, если потерять… пресс… прус… — мальчишка наморщил лоб, а потом обрадовался вспомненному, — … пространственный ориентир, вот!
— Ну-у, вы даёте-е-е…
— А чего-о! — захорохорился Вовка, почувствовав, что «грозовые тучи» окончательно прошли стороной. — Мы с дЕдой ещё и не такое разузнаем, скажи жить…
— Скажу-скажу, — вмешался в разговор, подоспевший к ужину папа. — Вовка, откуда бланш?
— С дедом физику учили, — сразу попыталась смягчить ситуацию мама.
— Ну и как? — заинтересовался отец. — Выучили?
— Да хто ж её за один-то день осилит, — снова шмыгнул носом Вовка и на всякий пожарный задвинулся подальше за деда, поблёскивая оттуда подбитым глазом.
— Вовка-а-а! — испуганно протянула мама.
— Да ладно вам, молодёжь! — напомнил о себе Васильич. — Себя забыли?
— Па-а-ап…
— А чего пап? — утвердительно моргнул старший Орешкин. — Пока Вовка со мной, можете быть спокойны — мы с ним все науки выучим. Скажи, внук?
— Ага! — радостно подтвердил кривой улыбкой дедовы слова пацанёнок.
— Ой, мамочки, — обречённо прижав руки к груди, осела на табуретку мама.
— А чего ты, любимая, волнуешься? — встал на «мужскую сторону» папа. — Парень ведь у нас растёт — понимать надо! А мы ребята все такие… естествоиспытатели, — и, неожиданно подмигнув сыну, закончил: — Пока на своей шкуре не попробуем, что и как, — никому не верим!
Проза. Реализм. Разов Олег. Новая Зеландия
Я сижу уже восемь лет и, кажется, не будет этому никакого конца. Сижу на одном месте не двигаясь, как истукан с острова Пасхи. Время придавило меня, ссутулило мои плечи, согнуло мою шею. Усадило на низенькую табуреточку в стеклянной колбе песчаных часов и принялось посыпать сверху песком секунд, дней, месяцев. Я сижу неподвижно — по грудь засыпанный песком времени — а сверху, падая мне прямо на темя, всё течёт и течёт по крупицам отведённый мне срок. И даже когда время песчаных часов завалит меня с головой, когда мне станет трудно дышать под его толщей — даже тогда назначенный мне срок не истечёт, а будет всё сыпать и сыпать, аккуратно разравнивая над моей неподвижной стриженной фигуркой зыбкие тонны песчаного кварца. И тогда я стану совсем как древний потерянный город, увидеть и пройти по которому можно, только затеяв длительные археологические раскопки.
Я и чувствую себя древним. Городом. Который никто никогда не раскопает. Сижу неподвижно, смотрю в зелёную, облезлую стену — а вижу его красивые мощёные улочки, допотопные дома, каменные площади и повозки, их наполняющие… А ещё базарников, погонщиков, зазывал, мельников, медоваров, ткачей, корчмарей, сапожников, пекарей… Нет в моём городе только нищих. И солдат тоже нет. Не от кого им охранять...
Я люблю свой придуманный город. И знаю точно — в определенные моменты он становится материален. Вокруг меня ничего нет — лишь зелёные голые стены и мёртвая тишина. Зато внутри кипит жизнь, бьют фонтаны, звучат песни, и маленькие людишки, принадлежащие мне целиком без остатка, со всем своим скарбом, домишками, жёнами и детишками, спасают меня от пустоты и бездействия. Мой внутренний мир, мой каменный город внутри меня не даёт утонуть, поддерживает, как последняя соломинка, держит меня на плаву. А больше мне не за что зацепиться, больше у меня ничего нет. И, наверное, уже никогда не будет.
Конечно, я не всегда сидел таким истуканом и смотрел в зелёную стену. Поначалу я сохранял жизненную инерцию, пытался что-то делать. Я пёк хлеб, строгал доски, клеил бумажные пакеты, сбивал тарные ящики из дощечек… Сейчас я сижу. Я очень устал. Я не хочу больше ничего делать. Пропасть лежит между мною, сколачивающим ящики, и мной, сидящим неподвижно напротив зелёной стены. Пропасть настолько глубокая, что можно прыгнуть в неё и лететь вечно, так и не достигнув дна.
|
