Сказка Криштул Илья. Правильный человек Зауэр Ирина. Лучшее время
Скачать 2.24 Mb.
|
Проза. Реализм. Sinatra. Снег в тебе «…Сколько нервов ты тратишь на то, чтоб быть проще, забыть про кофе и реже пить? Но с каждым днем почему-то сложнее становится просто быть. Говорить простыми словами, не искать высших смыслов — на кой черт бы они сдались? Утром глаза только откроешь — в голове молоточком стучит: «Ну, держись!» Под глазами — тени непрожитых снов, в крови чуть-чуть алкоголь, от запаха кофе уже мутит. Но что делать? Ведь утром надо иметь бодрый вид, рабочее состояние, заряд на свершения, настрой на задание. Вставать, идти, писать, сдавать, воспринимать, анализировать и успевать. Успевать, успевать, успевать… Как похоже на «отпевать». Все ходы прописаны, но не тобой. И ты не ноешь, это внутренний вой. Вой, ной, гной — накопилось, пора вскрывать, резать, вправлять и отсекать. Шрамов видно не будет, они внутри, главное — вытерпеть, доползти, зализать, зарасти. Дорасти до нового дня, где все проще, легче, где ты сможешь писать — не то, чего ждут, а то, от чего жжет ладони и в пальцах зуд. Ты еще не утратил чуйку, держишь марку, не пропускаешь удар. И теряешь себя каждый день, размениваясь на азарт и угар. Но мелка монета, в пространстве уже не звенит — зато попадаешь в десятку, заполняешь обойму, и готов ко всему на вид. Кто бы тебя отменил, обнулил, запретил быть вдвойне и втройне… Жизнь твоя катится к такой-то матери, будто на чертовом колесе. А вокруг — круговерть, мельтешение, нарастающий острый звук, а на главное — другу теплое слово, звонок родителям — не хватает ни сердца, ни рук. Вдруг…» Вдруг гаснет свет. С легким хлопком — так перегорает лампочка. От неожиданности зажмуриваешься и понимаешь: что-то перегорело в тебе. Смолкает этот ломкий нелепый речитатив — откуда он только взялся в твоей голове? Тишина в эфире. Потемки, потеря горизонта, утрата направлений. Можно идти куда угодно, но никуда не хочется. Телефон в кармане коллекционирует пропущенные звонки, пока аккумулятор не разряжается в ноль — твой верный друг и соратник издает последний прощальный писк. С этим звуком вдруг отчетливо понимаешь, что каждый человек одинок — от рождения до смерти и, может быть, за… Безбрежно, космически. Внезапно ты обнаруживаешь себя на улице, в коконе фонарного света посреди темноты. Как тебя сюда занесло? Глядя в лицо подслеповатому беззвездному небу, чувствуешь, что инерция, которая все еще тебя куда-то влекла, иссякла окончательно. Ни звука, ни мыслей, ни желаний. И вдруг в этой тишине замечаешь — идет снег. В тебе. Идет. Снег. Медленно, словно ощупью, отыскивает тебя, чтобы сообщить нечто важное. И ты поддаешься его гипнотическому круженью, оно задает новый ритм, и самое главное — указывает направление. Ведь снег идет сверху вниз, так? С неба — к тебе. И в зимних сумерках словно вырастают укрытые снегом указатели: «налево» и «направо», «прямо» и «назад» (хотя туда тебе точно не надо). Раз есть направления, надо идти. В окружающей пустоте нет точек опоры — только ты сам. Вслушиваешься в поющую тишину, вглядываешься в зимнее спокойствие снега — пытаешься сохранить, удержать в памяти этот краткий миг, миг наедине с собой. Отталкиваешься от себя, вновь вступаешь в ломаную геометрию городских кварталов, контуженую арифметику разноэтажных жилищ. В городе идет снег. Может быть, как раз для того, чтобы ты остановился, осознал единственную возможную точку опоры, оттолкнулся и пошел дальше. «…Ничего, перетерпим, пойми — период такой. Все хорошо или будет, не волнуйся, хороший мой». Стихи Берман Евгений Это первый осенний дождь, Это ветра дыханье в дом, Это веток измокших дрожь За расчерченным вкось окном. Это тихий деревьев сон И над речкой — пожар-закат. Это крики шальных ворон. Это время в твоих руках, Что сквозь пальцы течёт светло Струйкой бежевого песка. Это поздней любви тепло, Что напрасно всю жизнь искал. Это сына недетский взгляд. Это радость, когда не ждёшь. Это жизнь, что мила стократ. Это — первый осенний дождь… Белка Елена О чём молчит сосновый лес? Нет, нет… Не в сказках — настоящий? О звездах, в темноте горящих, Что сыпят гроздями с небес? О чём? О северных ветрах? Нет, нет… Не злых и не холодных, А дерзких, смелых и свободных, Рождённых в дальних берегах. В чем тайна сладостных речей? А тихо шепчут им мистрали Про нескончаемые дали И сини северных морей. Где утром розовый рассвет Обнимет мачту с парусами, И, соревнуясь с небесами, По водной глади мчит корвет… Но только ветер не сказал И избежал опять удачно: О чём молчит корвета мачта В надежде обрести причал… Илинар Я скажу вам по секрету: У судьбы украл я нить, Нанизал на нитку эту Я мечты, чтоб не забыть. Труд, скажу вам, не из лёгких — Было некогда поспать. Но зато какие чётки! Буду их перебирать. В них закаты и рассветы, Все свои и нет чужих, В них счастливые приметы… Целый мир упрятан в них! В этом мире, если плачут, То от счастья — нет невзгод. И дорогу на удачу Переходит чёрный кот. В нём довольны все судьбою, А в домах — всегда уют, И собаки под луною Там не воют, а поют. И, конечно, я не скрою, Как мой мир увидел свет: Я создал его любовью. А к кому? Вот тут — секрет. Представляем. Яна Мазманиди — Ваши работы узнаваемы и необычны. Как давно Вы рисуете? И как бы Вы охарактеризовали свой стиль? — Рисую, сколько себя помню. В детском саду воспитатели делали так: тем, кто хорошо, по их мнению, рисует, они давали чистые листы бумаги, остальным — листы раскраски. Мне всегда доставались листы раскраски. Обидно было до слез! Но я хитрила — рисовала на обратной стороне. Дети смеялись над моими рисунками, и я тогда захотела во что бы то ни стало научиться рисовать. И рисовала, рисовала, рисовала. И до сих пор рисую. — В какой технике Вы работаете? Какую роль играет компьютер в творческом процессе? — Мне нравится работать тушью, но в целом я рисую в смешанной технике — хочется попробовать все. Питаю пока что совершенно безответную любовь к акварельной живописи и каллиграфии; надеюсь, когда-нибудь научусь и тому, и другому, а пока остается только работать над собой. Компьютер для художника сейчас — вещь практически незаменимая, я стараюсь сканировать все-все-все свои картинки, так что весь мой бумажный архив продублирован. А вот с цифровой живописью у меня отношения довольно натянутые, тяжело проводить за компьютером столько времени. — Как возникает идея иллюстрации? Делите ли Вы работу на этапы? — Я вообще не умею придумывать. Ничего никогда не придумываю. Просто беру бумагу, карандаш, и рука рисует сама. Я не знаю, как так получается, но так было всегда. Будто бы открываешь невидимую дверцу, а оттуда все мои картинки сами выбегают. Это очень легко. И совсем наоборот выходит с надуманными картинками — рисуешь, рисуешь, а все не так выходит, все не то. Поэтому я крайне редко рисую на заказ: для меня это безумно трудно, а в результате выходит какая-то неинтересная и безжизненная картинка. Мне больше нравится вытаскивать своих принцесс и жаб из пустоты. Что касается этапов — я стараюсь нарисовать все сразу. От начала и до конца. Иногда ночами сижу, пока в глазах двоиться не начнет. — Что дает Вам именно такой вид творчества? — Я получаю огромное удовольствие от рисования! Это всегда какое-то маленькое чудо: из белого листа и черной туши получается сказка. Разве не здорово? — Заменит ли в будущем цифровая иллюстрация классическую книжную графику? — Цифровая иллюстрация — это чудесно. Но классика останется классикой, есть в ней что-то такое… какая-то необъяснимая прелесть, какая-то магия… Так что, думаю, в будущее они войдут вместе, крепко взявшись за руки. — Несколько слов о себе. — Вообще-то я выпускница филологического факультета. И работаю на серьезной взрослой работе. А рисование — это любовь всей жизни. Еще я пытаюсь учить японский. Трудно. В детстве пойти в художку не получилось — все казалось, что там чему-то не тому учат, так что созрела я только в 25 лет и поступила на курс книжной графики, который и закончила с отличием. 3 года — это очень мало на самом деле. Только карандаш научилась держать правильно, а уже дипломную надо делать. Рисую для местного детского журнала "Акбузат". А по большому счету рисую, потому что не рисовать не могу. Если получается что-то продать — здорово, нет — ну что ж, тоже ничего страшного. — Любимые писатели и произведения. — "Идиот" Достоевского, да и вообще весь Достоевский, "Севастопольские рассказы" Толстого, "Палата №6" Чехова, "Иуда Искариот" Андреева, рассказы Гаршина, Кортасара, "Сто лет одиночества" Маркеса, "Колыбель для кошки" Воннегута, стихи Мандельштама, Есенина, Бродского, Пастернака, Лорки… ой, много всего. И очень-очень-очень люблю читать сказки и мифы народов мира. И еще научно-популярную литературу — вроде Хокинга и Сасскинда (к физике у меня тоже безответная любовь). — Над каким проектом работаете в данный момент? — Сейчас я бросила все силы на изготовление подарков для друзей — открыточки, картиночки, шкатулочки. Так уж вышло, что 90% моих близких празднуют дни рождения в октябре-ноябре. Горячие месяцы для меня. Беседовала Ула Сенкович Стихи. Санчес *** Знаешь теорию волновых струн? ЛГУН! Признайся, волнует. Нередко проснешься средь ночи, и точит. Точит — нет мочи. Взвыл бы на луну, будь один — Она в углу. Давно пора рассказать, Да мнишь себя мыслью, что отпустит. Мол, не время для грусти, есть примеры и хуже… Ну же. Ну же! Лежишь, вперив взгляд в пустоту, вспоминая ту, которой имя Вчера. И там же твоя мечта. Среди других якорей. Скорей бы, скорей! Унять эти струнные — такие шумные. Бывало, услышишь случайно, И в дрожь. Замрешь — не ее ли скрипка царапает хлипкую стену мирка из папье-маше? Туше. Кольнет где-то в сердце и обратно на дно. Гуно… Нет. Она в то время играла Баха. От страха. От боли. Потому то было свое «вчера». Обречена… Вздрогнешь. Так же обреченно пойдешь дальше, уже без фальши. Без улыбки, сводящей скулы. Куда-то вперед. Куда-то, как можно быстрей. В трей. А как быть ночью? Никуда ведь не деться. От сердца. От собственных мыслей, нанизанных на хвостики нот: «Вай нот»? Ответ давно найден, Но музыке до этого нет дела. Чувствуешь ее всем телом. Ее бесконечный сигнал: «Предал!» Доносится прямо из черной дыры внутри. Пока не устанет. Пока не затихнет задушенный сном — все норм… Стихи. NeAmina Про Бабайку С грязной ложкою в кармане С лысым кактусом в руке Я иду на бой с Бабайкой, Что живет на чердаке! Буду ложкой его тыкать, Прикажу на кактус сесть, Я же дурочка немножко, У меня и справка есть! Фольклор Началась вся эта заморочка просто с разговоров во дворе. Дом, где я живу, большой и прочный, хоть и был построен при царе. Этажи, лепнина, купол крыши — гордое величье старины. Но соседям — тем, что жили выше — звуки с крыши разные слышны: то завоет ночью, то застонет, то скулит, как в прериях койот, то играет громко на гармони и частушки матные поёт. Бабушки гуляют на лужайке, бабушки сурово говорят, мол, шалит под крышею Бабайка. И на внуков бросят строгий взгляд. Только и поежишься, уж слишком: люди во дворе не дураки. А в мозгах отложится мыслишка: вот бы познакомиться с таким. Что же дальше: очень-очень скоро, опросив бабулек местных всех, отобрав жемчужины фольклора, оценил я шансы на успех. Разное болтают, но прознай-ка, правда или взято с потолка. Если ж там и впрямь живет Бабайка и глядит в окошко чердака? Шебуршит, играет на гармошке — посиди-ка днями взаперти. Первым делом — по фольклору — с ложкой на Бабайку надобно идти. Да, вот так, с обычной грязной ложкой, грязи роль не очень мне ясна. Хоть и есть сомнения немножко, вариантов нету ни хрена: дом обшарен сверху и донизу, на чердак поход необходим. Ложка нержавеющая в списке значится под номером один. Номер два (за ложкой) — лысый кактус. Если по-научному, пейот. В Интернете пишут, некто Карлос по нему советы раздаёт, мол, растет такое на Ямайке и вставляет прочего быстрей. Главное — увидеть лишь Бабайку, а не всех неведомых зверей. Кактус вымыт, высушен и сварен… Чтоб еще раз взять такое в рот?!.. В пьяном мескалиновом угаре мой крестовый начался поход. Весь в пыли и серой паутине ночью я бреду по чердаку, представитель нечисти былинной где-то притаился, ни гугу. Только кошки злобно вслед мне воют да вороны по углам кричат. Вот за что же это мне такое? Спать должны зверушки по ночам. Стены тают, окна корчат рожи, и плывет малиновый дымок. А потом — пробило аж до дрожи, шагу дальше сделать я не смог — вылезла метелка из-под лавки и сказала басом: «Гой еси! Вход к Бабайке только лишь по справке. Справку из дурдома приноси». Я отпрыгнул, не ища дороги, искрами светилась темнота, только спотыкнулся на пороге и ступеньки все пересчитал. «Скорую» мне вызвали соседи, злобно полуночников кляня, и врачи в спасительной карете правду всю узнали про меня: про чердак, про кактус и Бабайку… Вскоре я забылся в странном сне. … У меня халат из серой байки и решетка прямо на окне, все в тумане. Только мысли главной не теряю в сумрачном бреду: ну, теперь-то точно будет справка. Жди меня, Бабайка! Я приду. Проза. Мистика. Grettxen. Первый снег Рассказ занял первое место на конкурсе рассказов "Огни Самайна" Ты все спрашиваешь, почему по осени меня не вытащить из дома, особенно когда выпадает первый недолговечный снежок. Изволь. История эта покажется тебе невероятной, и я крепко рискую репутацией, рассказывая её. Надеюсь, она позволит нам лучше понять друг друга, а не станет поводом для насмешек или неверия. Тогда я была молода, а мир катился к чертям: шел 199…-й год. Странное время; вспоминается, как бесконечная череда вьюг. Мы с друзьями арендовали комнатку в подвале одной из церквей Васильевского Острова. Церковный купол венчался огромной фигурой ангела. Его было видно почти с любой точки Острова. Здание порядком пострадало за годы советской власти, и новый батюшка старался хоть как-то собрать денег на реставрацию. Во всяком случае, мне хочется думать, что наши копейки шли именно туда. Отец Игорь был приветлив, но изможден лицом, и черный подрясник подчеркивал его бледность и худобу. Он однажды навестил меня в снятой каморке, внимательно поглядел на ряд деревянных матрешек, которые я расписывала, спросил о чем-то незначительном и больше не появлялся. В подвале, сводчатом, гулком, было холодно и сыро. Когда-то здесь располагался геологический НИИ, от ученых кое-где остались полупустые шкафы со склянками, ретортами, забытыми образцами минералов. Пол был бетонный, но кое-где оставался земляным. В длинном коридоре от входа до нашей каморки поверх плотно утрамбованной земли лежали доски. Видать, по весне становилось совсем сыро — Нева несла свои воды буквально в паре десятков метров. Мне понравилась каморка именно этим прямым сообщением с выходом — сидя за рабочим столом, я могла видеть всякого, кто спускался по истертым ступеням. Здесь работалось лучше, чем дома — ничто не отвлекало. Остальные комнатушки располагались гребенкой вдоль хода. В одной из них было под потолком небольшое окошечко, но чтобы в него выглянуть, требовалось влезть на табуретку. Здесь же, в углу, зияла дыра размером чуть меньше футбольного мяча. Оттуда тянуло холодом. И хоть от нашей каморки её отделяло комнат пять или семь, я не поленилась найти доску и положила поверх. Этот смотрящий из угла черным оком лаз мне совсем не нравился. Желающих снять соседние комнаты не нашлось, и я могла бродить, где вздумается. Но предпочитала сидеть в своем закутке. Включала трамвайную печку (на которой можно было при случае и чаю вскипятить), ставила её под стул и рисовала-рисовала-рисовала, стараясь не думать о бесконечных сводах и пустых комнатах. Матрешки смотрели неживыми прекрасными глазами, сияя поталью*. По вечерам каморка наполнялась веселыми голосами и музыкой — друзья приходили репетировать. Играли free jazz, и мелодии под гулкими сводами порождали ощущение побеждающего хаоса. Особенно угнетали звуки дудки из черного дерева. Корявая, всего с тремя дырочками, она издавала поистине нечеловеческие ноты и была предметом гордости Ивана, раздобывшего её где-то на Удельной барахолке. Тип, продавший ему инструмент, по словам Ивана смахивал на клиента Скворцова-Степанова* и даже денег не взял. Мы над Иваном посмеивались, мол, а за что деньги-то брать? Из неё мелодии даже не выдуть. Я иногда оставалась послушать музыку, после Ваня провожал меня до троллейбуса. Мы шли пустынной набережной, почти всегда молча. Приближалась зима. С каждым днем в подвале становилось все холодней и, выходя на свет божий, я удивлялась разнице температур. Осенний воздух был куда теплее подвального. В тот вечер Иван пришел раньше остальных. Наверху еще шла служба, на улицы спустились сумерки, и последний вечер октября гнал мокрые листья по церковному саду. Я стояла на табурете в дальней комнате, вглядываясь в сумрак за оконцем, слушая далекое пение хора и ветер. Листок пришпилило порывом к мокрому стеклу, он повис, как распятый, потом его унесло куда-то дальше, в подступающую ночь. Раздался резкий заунывный звук. Он прозвучал как чей-то стон за стеной. Но это была всего лишь Иванова дудка. Спрыгнув с табуретки, я пошла в каморку. Странное дело — я не услышала, когда Иван прошел мимо. Музыкант стоял рядом с моим столом, освещенный светом единственной лампочки и сосредоточенно дул. Впервые я распознала если не связную мелодию, то какие-то обрывки её. Ваня восторженно посмотрел на меня: — Во сне понял, как мелодию выдуть! И он снова заиграл. Я поморщилась. Музыка, хоть и более-менее связная, мне не нравилась. — Ты помнишь, батюшка просил не репетировать, пока служба не окончилась? Иван отнял трубку от губ. Глаза у него были собачьи — карие, внимательные, грустные. — Да кто там услышит-то, — неуверенно произнес он, а потом добавил: — там, знаешь, как дует, на улице? Ураган прям. — Да, я видела. Чай будешь? Поставлю. — Да не, — он осторожно провел пальцами по дудке, будто отвечал ей, а не мне. Я закатила глаза и установила на печурке железную кружку — согреть кипятку. Ваня снова заиграл. Мигнул свет. Раз и еще. А потом стало темно. — Эх, опять пробки полетели, — вздохнул Иван и зашуршал чем-то в карманах. Я ощупью нашла на столе спички и небольшую, вставленную в реторту свечу. Огонёк затрепетал. По потолку поползли причудливые тени. Где-то в шкафу звякнула геологова посуда, потом стало тихо. — Надо же, — почему-то шепотом сказал Ваня, — я и не знал, что здесь такая тишина. Негромко затрещал фитиль свечи, Иван припал к своей дудке. Я села над быстро остывающей печкой и стала переобуваться. Без электричества в подвале становилось невыносимо холодно уже минут через десять, о работе на сегодня можно было забыть. И почему-то было обидно, что Ваня так увлечен своей музыкой… Пламя свечи задрожало, заметались тени на гладкой бетонной стене за моим столом. Я глянула мельком через плечо — что там такое? Что-то будто шевельнулось в полутемном углу. Не завязав ботинок, привстала, подняла свечу. От пола вверх по стене расходилась сеть быстро темнеющих трещинок. Сквозь них сочилась вода. Свет дрогнул. По полу будто судорога прошла. А Иван играл. Теперь мелодия оформилась окончательно, и мне показалось, я её где-то слышала раньше. Я мало что смыслю в музыкальных инструментах, но мне кажется, такую музыку нельзя было извлечь из неказистой дудочки. Пол, своды и стены дрожали все сильней. Я вскочила — на одной ноге тапок, на другой — ботинок, схватила Ивана за руку. Вспомнился черный лаз в комнате с окном. И оттуда, из чернильной пустоты, что-то лезло, сдвинув мою дощечку. Видение это было таким ясным, словно я действительно могла видеть сквозь стены. — Да перестань ты уже! Прекрати! Лицо Ивана было совершенно белым в неверном свете свечи, глаза окаменели, подернулись мутной пленкой. Он играл и играл. Я беспомощно оглянулась — бежать темным коридором мимо страшной комнаты? Остаться здесь, с этими ужасными звуками? По стенам каморки расползались трещины. Здание содрогнулось от самых своих корней до огромного ангела на шпиле. Вторя музыке, раздался вой и низкий гул. Шел он со всех сторон из-под земли, воздух уплотнился и завибрировал. — Ваня, Ванечка! — в нарастающем грохоте я трясла его за руки, пытаясь оторвать проклятую дудку. Но она будто срослась с его лицом, черной змеей впиваясь в посиневшие губы. Я потащила его на выход, уже молча, сжав зубы. Прямо над моим ухом раздался хохот и стук копыт. Стены, дрожа, расплывались в сыром мареве. Сквозь них я видела плотно слежавшуюся землю, мерзлую, окаменевшую перед лицом зимы. Она наполнялась темной водой, тяжелея, раздаваясь под напором. И по самые макушки скрытые, двигались сквозь земляной покров и воду слепые всадники, небрежно разбрасывая копытами смерзшиеся комья. Со всех сторон острова пробивались они к церквушке. Привлеченные звуком? Поднятые какой-то иной силой? Я не знаю. Наваждение мелькнуло и погасло, я дернула Ивана изо всех сил, он вздрогнул и шагнул за мной к выходу. Длинным коридорчиком предстояло нам добраться до ступеней, что вели наружу, в сонный дворик за церковью. В этот момент где-то далеко наверху раздался страшный грохот и будто крик сотен голосов, заглушенный землей. Там, снаружи, что-то прогрохотало по куполу и тяжело грянулось оземь. Мы шагнули в темноту. Огонек свечи дрожал, бросая нам под ноги резкие тени. Иван уже не играл, но мелодия не думала прекращаться. Или мне это только казалось? Пол все трясся. Доски под нашими ногами чавкали в быстро поднимающемся иле. Стоило на миг остановиться, и живот мой скрутило судорогой. Так бывает, когда мчится вниз карусель… — Господи, да она же…— я не успела договорить, Иван споткнулся и встал на колени. Я обернулась, чтобы поднять его, и остолбенела — они были здесь. Поднимаясь от пола, выступая из стен, грозные тени на фоне догорающей вдалеке свечи. Под их копытами сверкали брызги. Им было тесно в черном подвале, они толкались, перетекая друг в друга, извиваясь подобно клубку змей. Склизкий шорох и стук копыт неслись со всех сторон. Я упала перед Иваном, обхватила его, чувствуя, как горячо потекло по ногам. Что-то холодное коснулось моего лба, как будто снежинка. — Прости меня, — прошептал Ваня. Свеча догорела. Вместе с тьмой опустилась тишина. Мы стояли друг перед дружкой на коленях, в темноте, погребенные под сумрачными сводами, гранитными плитами, ногами прихожан, пыльными ликами икон, вычурными колоннами, тяжелым куполом и глухим, без единого просвета, небом, что, набухнув водой, опускалось все ниже, ниже… Застучало по ступеням. Кто-то шел к нам с улицы, громыхая ключами. — Живые, что ль? Ребятки? Я встрепенулась, встала, потянула Ивана вверх. Он как-то деревянно поднялся, будто пьяный. Скрипнула дверь, на ступенях показался батюшка с керосиновой лампой в дрожащей руке. — Фух, слава Богу, все в порядке, — заговорил он быстро, торопливо озирая что-то за нашими спинами. Молча, не отпуская иванова рукава, я двинулась к выходу. Прочь, прочь отсюда. Батюшка вытер лицо, вдохнул поглубже. Бежал он, что ли? Так запыхался… Мы выбрались во дворик, и уже тут меня прорвало. Я хохотала, глядя на осколки каменного ангела. Ветер нес по воздуху сор и ветки. Иван молча смотрел. Глаза его были уже вполне человеческие, живые, в них застыл ужас. Батюшка взял меня под локоть, повел в сторожку: — Давай-ка, голубушка, чаю надо. Горячего. Лица на тебе нет, — неприятно холодила руку его мокрая насквозь ряса. И этот холод отрезвил меня, успокоил. Всхлипывая и икая, я зашагала за батюшкой, Ваня — следом. В сторожке было жарко натоплено. Сторожиха сидела в темной рубахе и платке по самые глаза. Пока она отпаивала нас с Иваном, батюшка принес длинную юбку и мой ботинок: «На-ка вот, переоденься. Да и переобуйся». Иван сидел истуканом, не морщась глотая кипяток. Дудку свою он где-то обронил. Не дожидаясь расспросов (а что было спрашивать — откуда всадники?), отец Игорь затараторил: — Ветрище-то какой! — и, не дождавшись реакции, продолжил: — Ангела жалко. Войну пережил, а такую напасть — нет. Он тяжко вздохнул и вышел вон. Сторожиха, будто только и ждала его ухода, заговорила быстро-быстро, будто самой себе: — Жалко вас, детишек, совсем молодые еще. Кое-как нацепив узкую юбку поверх джинсов, я пододвинулась ближе, а она продолжила, довольная, что слушают: — Я ведь и говорю — тут пока институт был, такой дряни под полы закопали, ужасть! Геологи всякого понапривозили, а куда девать? Вот и закапывали. Нельзя в том подвале долго-то! — Она назидательно подняла палец. — Тяжелые металлы! Последнее явно говорила с чужих чьих-то слов и гордилась этим своим знанием. Я кивнула. — Спасибо за чай, мы пойдем. Старуха пожевала губами, вздохнула. — Да и раньше, тут, говорят, всякое творилось… Церковь не зря построили, вроде как охрана. Так и подмывало ответить, мол, не работает ваша охрана ни черта. Но просто поблагодарила за чай: бабке тут сидеть еще до конца дней, а нам пора. Дома ждал душ и горячий чай. — Пойдем, Ваня. Он встал, все такой же заторможенный и молчаливый, и мы выбрались в узкий Т-в переулок. Здесь до сих пор сохранилась старая мостовая, Иван спотыкался о камни и вдруг тихонько заплакал. Мы остановились. — Ну что ты, Ваня? Все же позади. Я обняла его, взяла за руку. Холодная твердая ладонь камнем легла в мою. Где-то далеко впереди сквозь шум ветра и дождя послышался перестук копыт. Ваня высвободился из моих объятий, отступил на шаг и достал из-за пазухи дудку. Лицо его исказилось мукой, карие глаза будто выцвели, он силился что-то сказать. И когда наконец сумел разлепить губы, слово было: — Беги. Я схватила его за руки, потянула. Он грустно покачал головой, поднес к губам сверкнувший черным мундштук. Я кинулась к дверям сторожки — заперто. Заметалась по узкому переулку, слыша звуки уже как будто со всех сторон. Но где-то за пеленой дождя и ужаса был ярко освещенный С-й проспект, я видела. Спешили люди, проехала машина. Я бросилась туда. Позвать кого-нибудь, срочно! Силясь закричать, только зря разевала рот. Это было как во сне, когда хочешь завопить, а никак. Юбка, намокнув и отяжелев, полоскалась вокруг ног, спутывая шаги. Я споткнулась, грянулась на острые камни и, вставая, мельком глянула назад. Всадники входили в переулок со стороны Невы, поднимаясь из-под тротуара единой черной массой. Тоненькая Иванова фигурка преграждала им путь. И когда он заиграл, они обступили его со всех сторон, подобно клубам дыма. Повалил снег. Когда наконец добежала до проспекта, из-за угла, словно там ждали, вышагнули мои приятели-музыканты, спеша на репетицию. Из истеричных выкриков они поняли, что дело плохо, и бросились к церкви. Я не смогла себя заставить вернуться. Ивана не нашли. Наутро город стал белым-белым. Я много лет помнила эту историю смутно, как сон. Она постепенно гасла в прошлом, казалась все менее реальной. Да и сейчас не вполне я уверена, все ли было именно так? Были ли всадники в подвале? Вряд ли, скорее, мне это привиделось. Им там было бы просто негде развернуться, да и церковь все-таки, святая земля, откуда там быть такой нечисти. Но Ивана, стоящего в кругу с черной дудочкой у лица, я не могу забыть. Я избегаю Васильевского Острова, не люблю сырости и первого снега. Про захоронения в подвале сторожиха не врала — после осенней истории я всю зиму провалялась по больницам, и врачи вынесли диагноз «поражение щитовидной железы солями тяжелых металлов». Всё спрашивали, на каком вредном производстве успела поработать, невольно косясь на мою раннюю седину. Пару месяцев назад мне пришлось проходить мимо старой церкви. На фоне вылизанного города она выглядит ужасно: купол обшарпан, новый ангел лежит во дворе, прислоненный к забору, сеть морщин покрывает все здание. Я слышала, что реставрация здесь была, не один даже год велась. Но не помогает. Что-то неуклонно подтачивает эти мощные древние стены. Из нашей компании Ивана больше никто не видел. Но стоит мне поздней осенью выйти на набережную, сквозь дождь и ветер я слышу ту музыку. Так что пойми меня правильно. Мы обязательно пойдем с тобой гулять, когда зима окончательно обоснуется в городе, и он заполнится привычными звуками, а не заунывным плачем и мольбой черной дудки. А пока мне лучше побыть дома. Примечания *Поталь — тонкие листочки фальшивого золота, изготавливаются из сплава меди и цинка, употребляются для нанесения позолоты. *Скворцова-Степанова — лечебница для душевнобольных недалеко от станции Удельная. |
Похожие:
 | Время и пространство межличностных взаимодействий 185-196 Глава Эмпатия и время в контексте диалога-общения 197-201 | | Бюллетень Ежегодного Республиканского конкурса среди изобретателей Республики Татарстан «Лучшее изобретение года». Выпуск №13. Казань:... |
| Я, к ирина Ивановна, 1940 года рождения, с октября 1995 г и по настоящее время являюсь нетрудоспособной в связи с достижением пенсионного... | | «Сказка», регулирует деятельность по назначению и выплате компенсации и сроки обращения за компенсацией. Руководитель дошкольного... |
 | Центр развития ребенка – детский сад №13 «Сказка» (далее доу) разработан в целях повышения качества предоставления и доступности... | | Опфр. В настоящее время доходы за прошлый финансовый период, например, от ифнс, поступают минуя счет 40101 сразу на 40401 и л/с 12... |
| Опфр. В настоящее время доходы за прошлый финансовый период, например, от ифнс, поступают минуя счет 40101 сразу на 40401 и л/с 12... | | «Детский сад №34 «Русская сказка» города Смоленска, именуемое в дальнейшем Детский сад, в лице заведующего |
| Лектор: Аганова Ирина Геннадьевна, доцент кафедры Сибгту, директор ООО «Север – Аудит плюс», аттестованный аудитор | | Конкурс проводится на лучшее название строящегося жилого комплекса в городе Сыктывкаре Республики Коми, на пересечении улиц К. Маркса-Осипенко... |