Рассказывая о Павле Васильевиче Рудакове, я забыл об одной забавной истории, произошедшей с моим соавтором Володей Синакевичем. История эта не связана с
Скачать 3.97 Mb.
|
- Ты, конечно, смотри сам, но если что, – он же тебя первый и заложит. Своей очереди выхода на сцену я ожидал в гримуборной и не видел состава зрителей. Знал только, что в ложе сидит и сам Первый секретарь ЦК партии Армении - Димиртчан. По-моему я уже писал в главе о наших с Потемкиным ереванских гастролях , что опекал нас и возил по институтам в тот приезд младший сын Димиртчана – Михаил, и мы расстались с ним большими друзьями. Все пространство за сценой было заполнено национальными танцевальными и певченскими ансамблями, артистами цирка, солистами оперы и оперетты. Была и пара разговорников, но, во-первых, они вещали на армянском языке, а, во-вторых, в тональности бодренько произносимых ими фраз четко угадывались сладко угодливые дифирамбы родной партии и любимому правительству. Наконец настал и мой черед. Я бодренько вышел на сцену и сразу же как-то подзакис. Три первых ряда занимала партийно-правительственная элита, которую легко можно было узнать по надменному выражению откормленных каменных лиц. Пять-шесть следующих - занимали старики аксакалы, золотозубые передовики производства, знатные чабаны и доярки с иконостасами значков, медалей и орденов во все грудное и часть животного пространства пиджаков и платьев. До остального зала, состоящего из серой массы шестерок высшего партзвена с женами и блатников от торговли, отблеск прожекторов рампы не доходил, и их лица, впрочем, как и сами они, оставались в тени. Сердце мое слегка дрогнуло, но репертуар был утвержден республиканским министерством культуры, министерством печати, радио и телевидения и, естественно, в самом ЦК КПСС братской Армении. Я бросил бегдый взгляд в правительственную ложу, но, как мне показалось, САМОГО Димиртчана в ней не было. Зато сидели оба его сына и жена, которая в мой первый “комсомольский” приезд в Ереван дважды побывала на моих концертах, вместе с опекающим нас в то время младшеньким Мишей. Я бодренько начал читать про “драчку Ивана-дурачка со Змеем-горынычем,” стараясь при этом как можно театральнее хлопотать мордой лица, дабы расшевелить не знающих русского языка чабанов и доярок великим мастерством пантомимы. Но то ли с этим мастерством у меня было слабовато, то ли интеллект горных чабанов равнялся интеллекту подведомственных им горных козлов и баранов, а у доярок подстать телкам и коровенкам, но зал недоуменно, а главное дружно, безмолвствовал. Прослушав секундные аплодисменты зала консистенции жидкого детского дерьма, я приступил к фельетону “День счастья”, десятилетиями проверенного биткового шлягера. Увы, но реакция этой монолитно-безмозглой толпы была прежняя. С мокрым лбом, пахом и подмышками, под легкий шорох хлопков я понуро покинул место у микрофона, уступив его факиру с краснозадой макакой. Зал взорвался шквалом аплодисментов, которые не смолкали в течение всего, достаточно длинного обезьяньего номера, и были слышны даже на улице, когда я садился в ожидавший меня филармонический автобус. Утром в номере гостиницы раздался звонок, и мне очень жестко сообщили, что внизу стоит машина, дабы доставить меня в ЦК. Я натянул трусы на задницу и маску эдакого независимого человека - писателя на лицо и, вспомнив почему-то вдруг о городе Запорожье, на слегка подрагивающих ногах спустился в вестибюль. Встретивший меня внизу высокий жилистый “искусствовед в штатском”, был от ширинки до серой непроницаем. Он открыл заднюю дверцу черной правительственной “Волги”и привычным, до автоматизма отработанным жестом, положив мускулистую ладонь на мою плешинку, резким точком воткнул меня в сидение и сел рядом. На заданный мною какой-то шутливый, ничего не значащий вопрос, он мрачно хмыкнул, “не повернув головы качан и чувств никаких не изведав”... Я заткнулся и целиком ушел в свои, далеко нерадостные мысли. Мы миновали три поста с автоматчиками, и в длиннющем коридоре с красной ковровой дорожкой “искусствовед” открыл предо мной типовую дверь с табличкой: ”Заведующий отделом“. Фамилию высокопоставленного товарища-клерка я от волнения прочесть не успел. Носато – усатый грузный армянин с помятым, очень смахивающим на местечкового жида лицом, указал мне жирным пальцем на кожаное кресло, стоящее напротив, до блеска отполированного внушительных размеров стола, на котором, скорее всего, никогда не проживала долго ни единая по настоящему деловая бумажка. Далее диалог был приблизительно такой: - Вы, уважаемый писатель, наверное забыли, в какой республике вы находитесь. Чушь, которую вы вчера бессовестно несли в такой знаменательный для республики день, да еще с такой ответственной сцены, не может вынести ни одно нормальное ухо советского человека. Вас кто-нибудь перед концертом прослушивал? - А как же, я читал эти же фельетоны позавчера на репетиции, и именно они внесены в рапортичку концерта. - Внесены-то они, конечно, внесены, но главный режиссер телевидения, отвечающий за программу, ручается партбилетом, что названия ваших пошлых, и я бы даже сказал, где-то антисоветских шуточек, вроде бы даже те же, что и в утвержденном списке, но читали-то вы совершенно другие фельетоны. Честно говоря, мне поплохело. Значит, главреж, этот симпатяга парень, который так восхищался моими текстами и мастерством исполнения, спасая свою партшкуру, просто-напросто подставил меня. Совершенно естественно, что этот высокопоставленный носатый цекашный клерк не будет разбираться, кто из нас прав, кто виноват. Главреж телевидения для него свой человек. Я же почти космический пришелец. И свалить на меня присланную в ЦК какой-то трусливой сволочью кляузу, причем, засланную так, на всякий случай, - святое дело для каждого, безвозмездно любящего свое мерзейшее, но столь свойственное такого сорта людям, подонка. Колесики крутились в башке с космической скоростью. Надо было срочно что-то придумать, иначе в мою филармонию, а может быть, как и в случае с Запорожьем в союзное ЦК опять придет убийственная “телега” и тогда с эстрадой будет покончено надолго, если не навсегда. И спасительная мысль пришла. Я не торопясь достал записную книжку, отыскал телефон квартиры Димиртчана, который мне в прошлый приезд дал его сын, и спокойно попросил клерка разрешить мне сделать очень важный правительственный звонок. Он удивился моему наглому спокойствию и с легкой издевкой спросил, какой номер мне набрать. Я продиктовал цифры и так, как бы между прочим, небрежно бросил, – это квартира Димиртчана. - Он очень медленно и осторожно положил трубку обратно на рычаг и повернул ко мне испуганную физиономию. - Вы знакомы с самим?!… - Со всей семьей, и много лет, - не моргнув глазом ответил я. – Кстати, фельетон “День счастья” – любимый фельетон младшенького Миши и папы. А старшему брату очень нравится “Змей Горыныч”. В мой прошлый приезд по приглашению ЦК комсомола я пару раз устраивал небольшой творческий вечер в семье после семейного обеда. Хочу заметить, что чувство юмора вашего первого секретаря ЦК значительно выше, чем у подведомственного ему аппарата. - Давайте я сам наберу номер, я давно собираюсь позвонить Мише, но эта проклятая гастрольная суета замотала. А тут еще этот юбилейный концерт так некстати свалился на голову. Я потянулся к телефону, но клерк мягким жестом остановил меня. - Я не думаю, что из моего кабинета стоит делать этот звонок, - сказал он доверительно. Правительственная линия стоит на прослушивании и, знаете ли, лучше от греха и высокого руководства держаться подальше. “Скромнее надо быть, скромнее” – этому учит наш дорогой товарищ Димиртчан. Должен вам сказать, уважаемый, лично я вполне разделяю мнение столь уважаемой мною семьи нашего руководителя об этих замечательных фельетонах. Лично мне тоже они очень понравились. В них наряду со смелой, но справедливой критикой присутствует элементы и здоровой самокритики. А это очень правильный, я бы даже сказал, партийный подход к описанию нашей замечательной советской действительности. И я даже был несколько удивлен, когда наш главный режиссер написал мне эту глупую бумагу. - От удивления я чуть было не присвистнул. Это же какой надо быть тварью, чтобы самолично, своими же руками заложить писателя, с которым ты только что побратался и чьи тексты ты сам выбрал для концерта! Мы выпили по паре стопок прекрасного ”Наири”, пожали с очень большим начальником друг другу руки и, обоюдно довольные расстались почти друзьями. Я позвонил из номера главрежу. Сказал, что какая-то сволочь написала на меня кляузу в ЦК. И когда он очень натурально, с великолепным актерским мастерством спел мне гимн бесконечного возмущения человеческой подлостью, добавил, как бы невзначай, что только что держал в руках писулю этого подонка и, прочтя знаменитые пушкинские строки, - «...ты гнусь, ты раб, ты армянин!», повесил трубку. Концерты в Ереване, да и по всем главным городам Армении проходили с битковыми аншлагами и огромным успехом. Писатели – сатирики, которых тогда и было-то во всей державе «кот наплакал», в Армении бывали очень редко. Задорнов еще на сцене не родился, а Жванецкий был в кабале театра Райкина, и концертировать по стране Аркадий Исаакович ему не разрешал. Помню, что в музыкальном театре, на престижнейшей площадке для элиты интеллигенции Еревана, в зале на триста посадочных мест на мой вечер набивалось по шестьсот зрителей. И моих гостей из ЦК комсомола я пристраивал на пожарном ящике с песком. Не помню, уже говорил ли я об этом или нет, но… повторюсь. Мой братишка Фел прислал мне из Италии бело-кремовый кримпленовый костюм - тройку. Кримплен в те времена был последним криком моды, и когда я, облаченный в это чудо века, выходил под яркие прожектора рампы, мужская половина Кавказа почти теряла сознание. Мне уже и не надо было что-то читать. Достаточно было просто находиться на сцене. Помните, был такой армянский анекдот о Зыкиной. Когда она выносила свои тучные прелести из-за кулис, зал вставал и хором скандировал: - «петь не надо, ты, дорогая, просто ходи туда и взад! Ходи и ходи!» Армения славится своими древними достопримечательностями и говорить о них глупо, их надо видеть. Как-то меня повезли в древнейший храм. Уже точно не помню, то ли он назывался Гарни, то ли Герард. Оба великолепны. Построен он был четыре тысячи лет назад, напоминал миниатюрный греческий Парфенон и великолепно сохранился. Расположен он на уступе, который вдается в глубочайшую пропасть, и кажется, что храм просто висит в воздухе. Естественно, такое чудо света не могло не потрясти взор, но не меньшее впечатление произвели на меня яблоки, которые продавались местными жителями на крохотном базарчике у входа. Они были очень большими, почти прозрачными, как будто сделанными из матового стекла, и источали необыкновенно свежий вкуснейший аромат, по мощи вполне соперничающий с нежным запахом цветочных французских духов фирмы «Кристиан Диор». Вкуса их я, естественно, уже не помню, но не могу забыть стойкости этого аромата, - он держался на ладонях более недели, и мыло было не в силах с ним совладать. ………………………………Х………………………….. Как-то на гастролях мне в номер гостиницы позвонил начальник милиции города Ачмиадзина и сделал совершенно неожиданное предложение. К нему обратилась администрация епархии Ачмиадзина и попросила узнать, смогу ли я приехать на обед к Католикосу Армении и всех армян мира Восгену I. Он, как оказалось, был большим поклонником таланта Райкина, и случайно увидев в городе мою авторскую афишу, захотел со мной пообщаться. Я, естественно, был очень тронут и обрадован столь лестным предложением и с восторгом согласился. В полдень следующего дня за мной заехал водитель начальника милиции, и мы отправились к Папе всех армян. По дороге словоохотливый шофер поведал, что его милицейский шеф - дальний родственник Католикоса, и что этим высоким посещением я обязан именно ему. Мы въехали во двор епархии, где нас встретил казначей - очень высокий епархиальный чин. Он извинился, сказав, что Католикос будет еще около часа занят, и спросил, не желаю ли я посетить церковный музей Ачмиадзина. Сопровождал меня в этой великолепной экскурсии здоровенный монах. С левой стороны черной плотно облегающей рясы, в районе подмышки я заметил явственно выпирающий бугорок, формой сильно смахивающий на пистолетную кобуру. Да и выправка этого молодца явно выдавала в нем бывшего строевого военного, эдакого лихого десантника. Но надо сказать, что то невероятное количество уникальных ценностей, мимо которых мы проходили, вне всякого сомнения, настоятельно требовало крутой охраны, как минимум взвода омоновцев класса группы «Альфа». И вооруженных не какими-то там простыми автоматами системы Калашникова, а ручными крупнокалиберными пулеметами. Примерно такими, из которых в блокбастерах крошат бандитов Сталлоне и Шварцинегер. Среди наиболее ценных экспонатов мое, далеко не слаборазвитое от рождения воображение поразили наконечник копья Лонгина, которым по легенде этот римский стражник проткнул уже остывшее распятое на кресте тело Иисуса, кусочек самого креста и огромный нательный крест из очень крупных изумрудов. Правда, лет двадцать пять спустя, работая над романом о жизни и смерти Спасителя, я узнал, что такой же наконечник хранился и в одном из австрийских музеев. И что именно жажда обладания им вдохновила Гитлера в корне изменить свою жизнь и ввязаться в кровавую борьбу за право стать великим властелином мира. Подслеповатый легионер Лонгин с помощью одного удара своего копья добился прощения Всевышнего, прозрел и был впоследствии причислен к лику святых. Гитлер же, овладев его копьем, с годами стал плохо видеть, а после смерти был на века проклят человечеством. Обломков же креста Господня в музеях, церквях и костелах мира к сегодняшнему дню набралось порядка четырех тонн, при ориентировочном весе оригинала не более семидесяти – ста килограмм. Проводив меня после осмотра музея в апартаменты Католикоса монах низко поклонился и перед уходом шепнул: «Попросите владыку показать вам золотой алфавит, который он оплатил из личных сбережений и подарил армянскому народу и церкви.» Его Преосвященство- Восген показался мне очень симпатичным, добрым и словоохотливым пожилым человеком, обладающим великолепным чувством юмора. Он с явным интересом слушал мои байки о работе над текстами с Аркадием Исааковичем. Очень заразительно смеялся над фельетоном «День счастья» и несколько раз участливо спросил, почему я так плохо ем. Обед был достаточно скромный, но приготовлен вкусно. Все блюда были обильно наперчены, и я боялся, что на вечернем концерте у меня сядет голос. Незаметно пролетел час. Это было то крайнее время, которое его Преосвященство мог мне уделить. Так во всяком случае мне было сказано казначеем перед тем, как мы сели за стол. Я попросил разрешения встать, поблагодарил за трапезу и внимание, и чуть дрожащим от волнения голосом спросил Католикоса, нельзя ли мне взглянуть на знаменитый золотой алфавит. - Конечно можно! – Ласково и даже, как мне показалось с оттенком радости в голосе, ответил его Преосвященство, и мы в сопровождении казначея, ключника и монаха с пистолетом в кобуре спустились в длинный чистый, хорошо освещенный подвал – хранилище драгоценностей. Ключник открыл две тяжеленные двери с несколькими сейфовыми замками, и мы попали в небольшой зал с огромным круглым сейфом в стене. Сейф открыли, и мы вошли в небольшое хранилище с ящиками на полках. У одной из стен стоял металлический шкаф, закрытый на обычный, но огромных размеров замок дверного типа. Ключник открыл дверцы, и на задрапированной черным бархатом доске засияли увесистые золотые буквы армянского алфавита, окружавшие подковой большой золотой крест. Я не поклонник золотого тельца, и этот красивый благородный металл ни алчной ценностью своей, ни возможными благами при обладании им не трогает меня, но при виде этой совершенной красоты все же что-то дрогнуло внутри меня, и этот блистательный орнамент, скрепленный святым крестом, запал в память и душу навсегда, также как потрясающая мудрость Католикоса. Восген обещал приехать в Ереван на мой авторский вечер, однако, по какой-то причине не смог. Из епархии мне позвонил его секретарь, передал извинения и добрые слова Католикоса. Сейчас, когда я принял православие, и вера совершенно самостоятельно, но прочно вошла в мою душу, я понимаю, как обеднил неверием и своим тогдашним идиотским и где-то даже показным воинствующим атеизмом тот счастливо выпавший на мою долю божий подарок общения с наместником Бога на Земле. |
Похожие:
 | Читая эти страницы, вы, возможно, много узнаете об истории церкви. И все же церковная история в этой книге не главное. Книга эта... | | Володей Синакевичем. Мой день, а он был рабочим и по субботним, и по воскресным дням, начинался в семь утра и заканчивался, почти... |
| ... | | Что будет, если школьник забыл поставить свою подпись на бланке или забыл указать код школы? |
| Отечества, истории Древнего мира, Средних веков, Новой и Новейшей истории зарубежных стран. Его главная задача- сформировать у старшеклассников... | | Бки, в котором хранится кредитная история субъекта кредитной истории, порядок и форму направления из цкки информации о бки, в котором... |
 | Мках подготовки к кандидатскому экзамену по дисциплине «История и философия науки» аспирант (соискатель) представляет реферат по... | | Ганса Касторпа, следует отметить, что это именно его история, а ведь не с любым и каждым человеком может случиться история. Так вот:... |
| ... | | ... |