Рассказывая о Павле Васильевиче Рудакове, я забыл об одной забавной истории, произошедшей с моим соавтором Володей Синакевичем. История эта не связана с
Скачать 3.97 Mb.
|
- Ты знаешь, старик, но я сейчас как раз на мели и боюсь, что не смогу тебе помочь. - Вадя, ты что двинулся, - обалдел я от неожиданности, - ты, директор вполне приличного института не можешь взять под отчет в бухгалтерии жалкие двадцать пять рублей на представительские расходы? Или просто под зарплату? - Не – е – т, конечно, могу, но, ..знаешь - ли, как - то не хотелось бы… Это не совсем удобно…Я все же директор… - Проблеял мой лучший друг. - Ну хорошо, одолжи у кого-нибудь под меня на недельку, ведь, слава богу, не в пустыне живешь, это я тут, в чужом городе! - Знаешь, старик, ты уж прости меня, но попробуй выкрутиться сам, ты же у меня умница и все можешь… Короткие гудки отбоя буквально оглушили меня. Растерянный я вышел из будки междугороднего телефона – автомата и, плохо соображая, - что же это такое сейчас произошло… Потерянный поплелся в свою квартиру, уже много лет бесплатно предоставляемую мне по первой же просьбе моим приятелем, просто хорошим человеком (но, отнюдь, вовсе не лучшим другом) в любое время года и на любой срок. Приятель этот, - Альгис Скиркявичус, был заместителем министра коммунального хозяйства Литвы, и мы подружились еще во время моей аспирантуры, когда я делал в Литве, в его министерстве очередную гидродинамическую машину. Я уже писал об этом. Это была миленькая, предельно чистенькая однокомнатная квартирка в министерском ведомственном доме знаменитого литовского «водно-почечного» курорта, полностью обставленная современной мебелью, укомплектованная красивой посудой и всегда прекрасно отглаженным сменным постельным бельем. Я написал в ней пять пьес, и когда-нибудь «благодарное потомство» присобачит под тогдашним моим оконцем красивую мраморную или бронзовую мемориальную доску. Предполагаю, что текст на ней будет приблизительно следующего содержания: «В этом доме (в такие – то годы) жил и плодотворно писал свои бессмертные «нетленки» такой-то (широко известный в узких кругах драматург, графоман, бездарь, жулик от литературы (нужное вставить). Который по (наивности, глупости, идиотизму или просто врожденному дебилизму - нужное вставить) мечтал оставить всему прогрессивному человечеству после своей, вполне своевременной кончины, лучшее, на что он был способен. Сидящая за стойкой комендантша дома, женщина мало мне знакомая, но, очевидно, душевно добрая, разглядев смятение на моем упавшем оземь лице, участливо поинтересовалась, не болен ли я. Я в сердцах, кое как, и до сих пор не пойму зачем, изложил ей неважную суть моего достаточно дохлого на ближайшую неделю дела. Она, улыбнувшись, достала из кошелька заветный четвертной и, без единого слова, спокойно, как будто свершала это богоугодное дело ежедневно и даже по несколько раз в сутки, протянула его мне. Я с благоговением взял индульгенцию недельного существования на этом свете, поцеловал ей, не как нищий на паперти, а как истинный джентльмен – петербуржец, жесткую трудовую морщинистую руку, и, смахнув, так кстати выкатившуюся из глаза благодарственную слезу, поплелся на свой этаж. Нет, - это не был взрыв атомной бомбы, вдрызг расколотивший нашу вечную и нерушимую как…(нужное сравнение вставить) дружбу, но достаточно глубокий рубец на ее, доселе гладком, без единого шрама и просто родинки теле. Правда видимый только с моей стороны, но, оставшийся навсегда. Конечно, я утешал себя. Уж очень больно терять единственного, как бы взращенного и тобой в том числе , близкого человека. Я выдумывал массу самых разных, самых невероятных причин его странного поступка и пытался примерить их на себя, как бы встав на его точку зрения, но оправдания этой, столь некрасивой мелочи не находил. Да, Вадюня, как говорила моя еврейская бабушка Мария, был редкий шлимазл ( это «растяпа» по-еврейски). Как-то на отдыхе в Литве у озера Белый Локай я попросил его загасить костер на ночь. Вадя не долго думая, взял канистру с бензином и начал гасить тлеющие угли ее содержимым. Поднявшийся столб пламени был выше столетних сосен. К счастью, уроненная им в огонь канистра была пластиковая и взрыва не произошло, она просто мгновенно расплавилась. За время наших многолетних поездок случаев подобного распи…йства с моим дружком можно было вспомнить в избытке. Однако же, если взглянуть на них с другой стороны, быть может именно в этих маленьких слабостях друга и таилась та самая притягательная сила его человеческого обаяния. Вадик, как впрочем, и абсолютное число мужей, был подкаблучником и его «остро – сильно – характерная» половина - Маша управляла им с большим мастерством. Совершенно естественно, как это было и в случае с моим давним школьным дружком Вовой – «кобелищем», во всех смертных грехах её бескрылого земного ангела Вадюни был, конечно, повинен один злостный совратитель с путей истинных – Веня. Это, конечно, его надоумил он! И это он! И это… и это… и это тоже! Мой Вадим на такое --не –спо-со-бен! Верная жрица «нашей» тогдашней партии, кандидат педагогических наук --жена Маша пыталась всеми силами вести мужа по «верному пути» и путь этот она знала. Её кандидатская диссертация была тому порукой: «Культурное движение в сельской клубной работе времен НЭПа» - приблизительно так звучало ее название. А, что это означало? А означало это многое! Мария преподавала (по-моему) историю партии в Институте Культуры имени очень культурного члена этой замечательной партии товарища Луначарского. Таким образом, как надо культурно жить она знала досконально: то есть, как говорится, «от НЭПа и до наших дней»! Нет, может быть, Машуня давила Вадюню и не больше, чем это делают и все остальные наши жены, но Вадюня был скроен из человеческого материала необычайно мягкого и податливого особливо для крутой женской руки и железной бабской логики. В 1993 году погиб Сашенька. Вадик с Машей пришли на похороны. Стояли, как-то отчужденно, странно, в сторонке. С этого дня я Вадика больше не видел и не слышал вживую. На мои телефонные звонки он отвечал вяло и неохотно. На встречи не соглашался, был очень загружен работой… Так четвертьвековая дружба неожиданно, без всяких видимых причин просто ушла в песок… До сего дня причина этого разрыва для меня остается такой же тайной за сотней замков, как, скажем, возникновение планеты Земля. Ну да Бог ему судья…. …………………………..Х……………………………………., Со вторым моим самым любимым дружком, Володей Шориным я познакомился в году 1988. Был он тогда директором Ленинградского Сбербанка. Должность вроде бы и немалая, но по тем временам нищенски оплачиваемая. Попал я к нему на прием случайно. Сберкасс в городе было немного и для того, чтобы оплатить, скажем, дорожный налог на машину приходилось тратить долгие часы в очередях. Для меня это было делом непривычным и я, взяв свою липовую визитку «Крокодила» и прорвался в кабинет высшего финансового чиновника города – героя.. К моему удивлению, ни мой строгий вид разгневанного народными бедами корреспондента, ни громкое имя цекашного журнала не произвели на него ровным счетом ни малейшего впечатления. Мой незапланированный приход закончился милым разговором почти по душам и положил начало нашей последующей многолетней дружбе. Статус не последнего в стране писателя-сатирика в те мутные перестроечные горбачевские годы еще чего-то стоил. Да и все взращенные мною молодые звезды эстрады, я уже не говорю о театре Райкина, делали близкое знакомство со мной, если и не престижным, то во всяком случае, в какой-то мере притягательным. Я пригласил Володю на дачу и поскольку своей у него в то время еще не было, то эти поездки стали повторяться все чаще и чаще. Семейная жизнь моего нового приятеля в то время складывалась не совсем удачно. Жена Светлана, красивая, но крайне взбалмошная женщина тихо спивалась, и остановить этот быстро прогрессирующий процесс Володя оказался не в силах. Надо сказать, что и сам он тоже практически никогда не бывал абсолютно трезв. Он жил во французской манере - по чуть, чуть, но равномерно - постоянно. Манера эта пришла к нему в комсомольско-партийные годы. Володя пришел в банк из обкомовских инструкторов, а там «без этого дела» и делать – то было нечего. Организм его в те годы был железным, он за воскресный день на даче спокойно уничтожал свой законный литр любого сорокоградусного напитка под детектив и пару пачек «Мальборо», и при этом был в полном порядке. «Отключился» он на моих глазах лишь один раз, да и то от силы минут на десять – пятнадцать. Предшествующий этому из ряда вон выходящему случаю эпизод сам по себе был забавен и стоит того, чтобы рассказать о нем в нескольких словах. Один из приятелей уговорил меня поселить на нашей даче в Юкках на десяток дней шестерых крупных китайских руководителей торговли и их переводчика. За это мне и Инне была обещана шикарная поездка по Китаю за счет министерства торговли этой загадочной для сердца и разума российского обывателя страны. Время было голодное. Полки магазинов пусты, базарные продукты стоили заоблачно. Кое-как я втиснул этот достаточно любопытный восточный паноптикум в свой небольшой загородный дом, превратил Инну в домашнюю рабыню, а сам, забросив все дела, превратился в снабженца – мешочника двадцатых годов. Володя дал нам в пользование банковский микроавтобус «Мерседес», и с утра эта, на редкость жизнерадостная компашка, отправлялась на экскурсии по ленинградским универмагам. В первый же день они обзавелись велюровыми шляпами, сидящими на ушах, коверкотовыми пальто до пола и огромными кожаными портфелями. Этот непременный комплект делал в Китае из любого маодзедуновца настоящего большого начальника! В узкоглазых лицах моих постояльцев, едва они напялили на себя эту амуницию, появилась этакая начальственная значимость, неторопливость в движениях и даже их высокие визгливые голоса стали, вроде бы, погуще, побасистей. Каждый вечер перед ужином они чинно и очевидно по некому одним им известному ранжиру усаживались за нашим большим овальным обеденным столом и устраивали партийное собрание по итогам прошедшего дня. Вел его строгий махонький парторг с обезьяней мордочкой в маодзедуновском наглухо застегнутом кителе с холодными глазками функционера, едва пробивающимися сквозь узкие безресничные веки. В начале и конце собрания они дружно и очень громко выкрикивали одну и ту же фразу, очевидно здравицу вождю. Как-то ко мне подошел переводчик и сказал, что парторг просит пригласить на ужин какого-нибудь очень большого начальника. Просьба застала меня врасплох, ибо начальников больших по чину, чем Владимир Александрович в моем арсенале в то время не водилось. Володька согласился и, въехав во двор дачи на дорогой черной машине, удовлетворил коммунистические амбиции парторга. Разобравшись по приезду на дачу со спальными местами, китайские товарищи навесили на свои чемоданы увесистые замки, хотя, окромя их в доме больше никто не проживал и воровать они могли только друг у друга. За вечер они по несколько раз открывали свои навесные запоры, дабы вынуть какую-нибудь мелочь, скажем зубную щетку или кружку с крышкой для зеленого чая, который Инна весь вечер кипятила им в большом баке. Кормил я их различными вариациями гречневой каши, так как один из друзей доброхотов сжалился надо мной и подарил мешок дефицитнейшей гречки. В день визита «очень большого начальника» я с утра съездил на Кузнечный рынок и на половину месячной зарплаты закупил всяческих деликатесов: колбасы, сала, язык, свежие помидоры и огурцы. Последние в ноябре в Ленинграде были невероятной роскошью. Я разложил эти дары рая на столе перед гостями и ждал их реакции после многодневной гречишной диеты. Парторг благосклонно кивнул головой и передал через переводчика, что на этот раз готовить будет лично он сам. - Это будет очень вкусное чисто китайское блюдо, - заявил переводчик. Парторг собрал все имеющиеся в доме сковородки, нарезал весь привезенный харч большими кусками, бросил все на сковороды без масла и добавил в эту коломеху воды соли, а также и все имеющиеся в доме специи. Затем вывалил получившееся жарево на блюдо и довольный уселся за стол. Китайцы и мы тоже заняли свои места и вдруг случилось нечто из ряда вон выходящее. После небольшого, но крикливого совещаница они отомкнули баулы и поставили на стол бутылку водки, в которой плавала некая мерзкого вида небольшая рептилия и корень женьшеня. Далее из полиэтиленового мешка были торжественно извлечены и уложены на блюдо десяток куриных яиц черного цвета, от которых исходил умопомрачительно гадкий запах сероводорода. Как оказалось, этот деликатес пролежал в бочке с известью два года и сейчас каждый из нас мог продегустировать и насладиться этой изысканейшей китайской кулинарной редкостью. Володя еще до приезда ко мне, что было естественно, принял свою нормативную дозу, резонно полагая, что небольшая добавка за столом в триста-четыреста грамм из привезенных с собой нескольких бутылок «Столичной» будет, как раз в самый раз, чтобы достойно, без перебора завершить этот международный дружественный вечер. Выпив первый стакан русской водки без закуски, для куража, он сделал короткий, пятиминутный, но до предела насыщенный доклад о дружбе между нашими великими народами и произнес прекрасный тост в честь дорогих гостей. Закончив торжественную часть, он только было присел, дабы отправить в рот дефицитную балтийскую таллинскую кильку, как парторг открыл заветный бутылек с заспиртованным китайским гадом и, плеснув из него в его стакан грамм пятьдесят-семьдесят пять, поднял свою махонькую десятиграммовую рюмашечку. Братья китайцы, тоже капнув по такой же дозе в свои такие же рюмочки, высоко, гордо и дружно, оттопырив мизинцы, подняли свои «капельки датского короля» и, громко крикнув «камбэй», что на иххуевом языке означало – пьем до дна, - по-молодецки опрокинули национальную гадость в ротовую полость. Владимир Александрович, вначале нюхнув пойло, попробовал его на язык и махнув рукой, как бы, «где наша не пропадала», выпил. Несколько секунд он стоял не шевелясь и не мигая. Затем плюхнулся на стул и отключился. Минут пять, семь его застывшее тело не подавало никаких видимых признаков жизни. И, когда, ни на шутку испугавшийся парторг начал расстегивать ворот его рубашки, дабы, приложив ухо к сердцу выяснить не отдал ли большой начальник богу душу-- он легко, как муху смахнул его на пол, открыл глаза и громко выдохнув произнес – ну, братцы, такого говна пить мне еще не доводилось… Право не знаю, как интерпретировал своим собратьям эту фразу переводчик, но радость осветившая их лица говорила о том, что искреннее Володькино откровение им явно пришлось по душе. Выставив нас на пару месячных зарплат, ктайские товарищи, наконец, отбыли, оставив на прощанье щедрые обещания скорого вызова и адрес парторга на мало понятном китайском языке. Никакого министерского вызова мы, естественно не получили, но были настолько счастливы, что эта дружбонародная каторга, наконец, закончилась, что, пожалуй, и не жалели о случившемся. Володя был прекрасным отцом. Поскольку жена даже в редкие минуты протрезвения была занята только собой, он готовил, стирал белье, то есть целиком переложил все семейные заботы на свои плечи. Человек он, вне всякого сомнения, был неординарный и, не сломай его партийный демократический централизм, то есть абсолютное, безоглядное подчинение нижестоящих вышестоящим подонкам, из него могла бы получиться любопытная и, не исключено, полезная обществу (обязательная советская присказка) личность. Он был чрезвычайно осторожен во всех своих действиях и решениях и все делал с непременной, глубоко сидящей в нем с комсомола оглядкой. Он вполне устраивал всех своих „верхсидящих“ во все времена и, когда банк был государственный, и когда, обобрав до нитки гигантскую страну, стал наполовину акционерным. Именно поэтому карьера его была длинной и безоблачно удачной. Дружить со мной, авантюристом по натуре, ему было не просто. И тут, я должен отдать ему должное, он достаточно часто по моему настоянию ( правда скрепя сердце), совершал не свойственные его характеру и должности поступки, о чем, естественно, позже сожалел, хотя и не корил меня часто. Скорее всего тут он почти всегда был прав. Я счастливо прожил большую часть своей сознательной жизни, так как практически не имел над собой прямых начальников и был волен поступать, как мне заблагорассудится. Директора небольших периферийных филармоний, от которых я в качестве писателя – сатирика, а не артиста (упаси бог) ездил по стране, были не менее, чем я сам заинтересованы в количестве привозимых (честно заработанных) мною денег. И не они, а я составлял себе карту своих маршрутов. Играл то или иное количество концертов. Брал себе администраторов и партнеров. Практически я никогда не советовался с ними ни по одному вопросу, и упаси меня господь посетить хотя бы раз худсовет. Мои министерские связи были несравненно выше и крепче, чем у них. И не я их, а они просили меня замолвить словечко за филармонию. Именно поэтому я многого не мог понять в тех или иных поступках моего друга. Меня можно было уволить, отстранить на время от концертной деятельности, наконец просто посадить за антисоветчину, но мне нельзя было приказать или понизить в должности. Крупного советского чиновника Шорина вышестоящий начальник мог в любой момент пинком под зад выкинуть на улицу, а если к этому было подключено еще и партбюро, – он мог спокойно идти к такой-то маме или в кочегары. Правда, он был причислен к номенклатуре, то есть госэлите, но и в этом случае запросто мог бы оказаться в должности зам.директора банно-прачечного треста или мыловаренного завода районного подчинения. В то время я уже организовал кооператив по выпуску бытовых турбинных стиральных машинок, работающих без электродвигателя под напором водопроводной воды, и взял в акционеры Володю. Он был настолько не денежноспособным, что вступительный взнос за него выплатил я сам. Несколько позже, при его приеме по моей рекомендации в Инженерную Академию, мне пришлось взять на себя и этот вступительный взнос. Правда, при создании моего театра на малой сцене театра им. Ленсовета, Сбербанк взял на себя половину расходов по зарплате актеров. Я создавал все новые и новые акционерные общества и во всех непременно присутствовал мой друг. Пару раз он даже рискнул и помог небольшим кредитом банка в трудную минуту. Но бизнесменом я оказался дерьмовым, да и государству неплохие мозги инженера – ученого в то время были уже ни к чему. Наступило время проходимцев, воров и бандитов, а этому я с малолетства не был ни обучен, ни расположен. Банк акционировался, и Володя перестал нуждаться в деньгах. Появились большие новые финансовые возможности и, соответственно, новые „дружеские связи“, построенные на совершенно иной основе… Наши пути начали медленно, но верно расходиться. У Володи появились, не свойственные ранее, барские замашки. В беседах со мной явно сквозило не скрываемое, а иной раз просто нарочито подчеркнутое пренебрежение к неудачнику. --О чем сегодня можно говорить с несостоявшимся человеком (читай нищим)? На моих глазах совершалось чудо перерождения некогда щедрой и честной личности в современного, стандартного до нельзя „нового русского“. Правда, он мне помог выпустить оба романа, так как самостоятельно я материально не осилил бы их издания. Но любопытно, что прочтя первый роман, он, вроде, как бы шутя – играя, называл его при мне на людях не иначе, как: -« твое дерьмо». Второй роман, выпущенный с посвящением ему в память былой дружбы, он просто не прочел. Немного материально помог в восстановлении той самой дачи в Юкках, с которой началась наша дружба, после того. как ее дотла сожгли конкуренты по бизнесу. Страна стремительно катилась вниз. Богатое жулье богатело, а неимущие, как это и было во все времена истории человечества , - „строгали детей“. Моя небольшая, но очень умненькая фирма дышала на ладан. И в эти труднейшие дни Володя вначале „прокатывает“ нас с кредитом на строительство собственного помещения для переброски производства чистой питьевой воды на другую территорию, промурыжив обещаниями полгода. Оборонный ракетный завод, на земле которого оно было расположено, в начале обанкротили и разворовали негодяи из питерского правительства, а затем территорию продали таким же подонкам из Москвы для еще одной аналогичной, но более выгодной распродажи. Не успел я прийти в себя от этой напасти, как мой лучший дружок выгоняет меня из офиса, который я же в свое время помог ему купить за гроши и честно платил аренду много лет, как чужому арендодателю. Володе понадобились деньги на строительство второй дачи на Неве. А на фирму, акционером которой он являлся, но прибыль от которой практически равнялась нулю, ему стало наплевать. Да и на бывшего друга тоже. ------------------------------------------+-------------------------------- Мой небосклон хрустально ясен И полон радужных картин Не потому, что мир прекрасен, А потому, что я – кретин. И. Губерман. И еще один очень характерный для изменения его личности пример. Тот ранний в начале нашей дружбы Володя был человеком далеко не робкого десятка. Как – то я взял его с собой в город Черкеск к своему дружку, бывшему директору Домбая Василию Ивановичу, который в то время заведовал туристским транспортным агентством. О нем я уже рассказывал. Вася принял нас по – королевски. Помог мне купить разборный ангар для фирмы. Свозил в какое – то потрясающее ущелье и предложил смотаться в Домбай. Мы, естественно, с радостью приняли это предложение. Сотрудники самого престижного лыжного комплекса страны встретили бывшего директора с распростертыми объятьями. Не знали куда посадить, чем накормить и напоить. Часа в четыре дня мы поднялись по канатной дороге почти на самый верх горы, где лыжными инструкторами в честь дорогого гостя был организован праздничный шашлык. Посиделки затянулись до позднего вечера, и очнулись мы в десятом часу вечера, когда канатка уже была отключена. Положение сложилось аховое. Остаться на ночевку в фанерной инструкторской будке в пятиградусный мороз, да еще в нашей легкой одежонке, было бы смерти подобным мероприятием. Включить канатку можно было только снизу, но связи с диспетчером не было. Идти вниз пешком по скользкой узкой дорожке над километровой пропастью в абсолютной тьме, нащупывая дорожку ногой, - самоубийство. Оставался единственный способ: у сторожа, присоединившегося к нам, было небольшое кузовное шасси – маленький трактор с кузовом впереди. Трактор был чуть живой. Дорожка вдоль обрыва, по которой он в дневное время поднимался наверх, была шире колеи его колес не более, чем на полметра. Из положенных двух фар горела только одна, причем на наше несчастье, - со стороны, противоположной пропасти. Сторож, он же водитель этого драндулета, был пьян от рождения и в довершение ко всему слеп на один глаз. Довериться ему было бы просто безумием. Я наотрез оказался от этой сумасшедшей затеи и решил, что хоть на четвереньках, но вниз буду ползти самостоятельно.. Однако, Володя железной рукой закинул меня в кузов и спокойно приказал сторожу заводить его „мерседес“. До последнего часа я буду помнить эту веселенькую прогулку. Она могла бы послужить блестящим сюжетом для нового варианта отечественного кинофильма “Плата за страх“. Я тихо умирал от ужаса на каждом повороте. Володя же достаточно трезвый, чтобы реально оценивать опасность, спокойненько пел песни с Васей. Таков был Шорин образца 1991 года. В сентябре 2002 года мы с женами поехали на моем автомобиле по побережью Лазурного Берега. На пару дней остановились в Ницце. За день до нашего приезда прошел сильный шторм, и на дикий пляж накатывались двухметровой высоты волны. Французский купальный сезон закончился и пляж, хотя он находился в самом центре города, был практически пуст. Мы лениво валялись с книжками на теплой крупной гальке и „об войти в море“ не могли и помышлять. Вдруг молодая пара, то ли французы, то ли итальянцы, переждав девятый вал, по гладкой пенной поверхности вбежала в воду. У меня екнуло сердце. Я прекрасно понимал, что выбраться из воды при таком высоком прибое может только очень опытный и физически подготовленный пловец, и уж ни в коем разе не молодая девушка и не профессионал. Ребят тут же подхватила пологая откатная волна и быстро утащила далеко от берега. Они сделали отчаянную попытку противостоять ей, но сил и умения плавать у девушки было явно маловато. Минут через пять оба начали громко взывать о помощи. Лежащий рядом с нами мужчина подошел к воде и также как и они, переждав самую высокую волну, умело нырнул в воду. Течение обратного тока воды быстро унесло его в море, но вместо того, чтобы плыть на помощь вопящим ребятам, он повел себя более, чем странно: лег на спину и спокойно продолжал лежать, качаясь на волнах. - Ребята же, к чертовой матери, потонут! Надо что-то делать? – обратился я к Володе. - Да пошли они подальше…, - не отрываясь от книги, буркнул он. Надеюсь, ты не собираешься тонуть вместе с этими идиотами… Думать надо головой, а не… С точки зрения здравого смысла он был абсолютно прав, – нам спасти своими силами этих идиотов было вряд ли возможно, впрочем, также, как и вызвать спасателей без знания языка и номера телефона этой службы. В этот момент еще один сумасшедший доброволец, атлетически сложенный молодой парень с разбега влетел в высоченную набежавшую волну. Однако неразумная попытка окончилась плачевно. Могучая стихия подняла его на гребень и, перевернув вверх ногами, всадила головой в гальку. Подбежавшие сопляжники оттащили, не подающее признаков жизни тело, подальше от воды и совершенно бесперспективно начали пытаться искусственным дыханием оживить его. Истерический женский крик с моря рвал мне сердце. Мозг судорожно искал решения, которого пока не было, да, скорее всего, и быть не могло. В этой безнадежной ситуации оставалось только ждать прибытия команды профессиональных спасателей, которых, как я надеялся, кто-то из местных все же должен был вызвать. - Володя, надо что-то решать! – Опять дернул я друга. - Веня, а не пошел бы ты вместе с ними подальше… - В сердцах ответил он, не отрываясь от книги. Плавал Володька хорошо. В отличие от меня холодной воды не боялся. Как-то на Валааме, куда мы вместе попали на каком-то плавучем пароходном семинаре, он прыгнул в ледяную, не более 5-7 градусную воду и, проплыв метров пятьдесят, спокойно вылез на берег. В другой раз, катаясь зимой по льду Вуоксы на снегоходе, с хода влетел в полынью. Сани немедленно ушли на дно, а Володька выплыл и самостоятельно выбрался на лед. Вокруг не было ни души. И минут сорок по двадцатиградусному морозу, обледенев, как генерал Карбышев, он мужественно шел пешком к своей даче. Пока жена, отчаявшаяся найти его в живых, бегала в деревню за мужиками с баграми, дабы вытащить утопшее тело, он добрался до дачи, выпил пару стаканов водки, переоделся, затопил баню и встретил её, убитую горем, с лицом, распухшим от слез, в парной и с веником на полке. Видеть погибающих ребят, слышать их отчаянные вопли о помощи я более не мог и прекрасно понимая, что со своим никудышным сердцем я ничего сделать не смогу, все же встал и с разбега, удачно влетев в пену откатной волны, поплыл к несчастным. Парень, увидев приближающуюся подмогу, бросил подругу и яростно, из последних сил поплыл к берегу. Я же с трудом, почти без дыхания, добравшись до девушки попытался перевернуть её на спину для транспортировки к берегу, хотя уже понимал, что это будет лишь бессмысленная, бесполезная трата остатка сил и судорожных беспорядочных биений моего больного и уже совсем не пригодного к свершению подобных подвигов сердца. Испуганная до безумия девушка, не сообразив, что я пытаюсь с ней сделать, мертвой хваткой утопающего ухватила меня за горло и, не ударь я ее довольно крепко по лицу, чтобы, хоть как-то ослабить эти страстные, но в данном случае смертельные объятия, быстренько утопила бы нас обоих. Кто-то с пляжа бросил в море небольшой детский надувной круг, с привязанной к нему метровой веревочкой. Я отпустил по-прежнему дико орущую девицу и сплавал за ним. Подсунув кружок под неё, я попытался за веревочный обрывок тащить этот нелегкий груз к берегу против затягивающей нас все дальше в море откатной волны, но движения вперед, увы, не получалось. Однако мне уже несколько полегчало, теперь я был почти уверен, что до появления спасателей, если таковые все же прибудут, моя подопечная не утонет, разве, что у неё лопнет сердце от страха. С сердцем же моим была такая история. Угробил я его в ранней молодости, будучи пловцом сборной команды города. В то время в спорте стали усиленно применять анаболики. Эти химические вещества из группы стероидов резко наращивают мышечную ткань. Помню, как мы тогда бегали за тренером или спортивным врачом команды, с умильными личиками выпрашивая лишнюю парочку таблеток. Мышцы у меня и впрямь наросли и грести ручками и ножками стало сподручнее, однако, со временем начала расти межжелудочная сердечная перегородка. Годам к пятидесяти она уже была в два раза толще нормальной, и при повышенных нагрузках закрывала выброс насыщенной кислородом крови в аорту, направляя ее обратно в легкие. Врач, поставивший этот „веселенький„ диагноз обнадежил, сказав, что „отдам концы“ я мгновенно, скорее всего, завязывая шнурок ботинка. Минут через сорок, уже плохо соображая, на каком свете нахожусь, а на плаву меня, пожалуй, держали лишь отчаянные вопли девицы, прибыла пара спасателей и машина скорой медицинской помощи. Надев спасательные жилеты и, приторочив длинную веревку к поясу, опытные ребята вначале вытащили труп неизвестно от чего погибшего первого мужчины, затем выловили девушку. В последнюю очередь они вытянули и меня, героя – идиота. Парень, которому так неудачно перевернувшая волна напрочь сломала шейные позвонки, уже лежал в пластиковом черном мешке с застегнутой молнией. Неудачливый герой – любовник, затащивший любимую в морской ад и, с такой легкостью бросивший ее в труднейшую минуту неизвестно на кого, грустно стоял на коленях перед подругой, без сил лежащей на носилках и, с вдрызг разбитой о прибрежную гальку физиономией, и что-то с жаром говорил ей, очевидно, пытаясь оправдаться. Простенького и такого ненавязчивого слова, как „спасибо“, даже на ихуевом иностранном языке, ни от него, ни от нее я не услышал. Наши отволокли меня подальше от моря на теплую гальку и я, чуть живой, лежа на животе не менее часа, приходил в себя, отогреваясь на солнце , даже не в силах перевернуться на спину. К утру я понял, что сильно простыл, а впереди были еще почти две тысячи километров дорог до нашей „ридной германщины“. „Подвиг“ этот стоил мне двух месяцев обострения хронического бронхита и презрительной клички – „мудак“-- из уст моего лучшего друга Володи, а также постоянных насмешек с его стороны в разных совместных компаниях при воспоминании об этом грустном эпизоде. Я не сомневаюсь, что лет десять-двенадцать тому назад, тот другой, „бывший Володя”, в те крайне неприятные для совести каждого нормального мужика минуты, оказался бы не меньшим, если не большим „мудилой,“ чем я. И, не исключаю, что, пожалуй, он, не раздумывая, раньше меня прыгнул бы в бушующее море спасать этих ребят, даже понимая, что это смертельно опасно... Увы, к этому времени мой „очень не плохо упакованный друг - банкир 2002 года“ был уже совсем иным человеком. Предполагаю, что, где-то в глубине души, ему до сего дня немного стыдно за то свое не мужское поведение, ибо ведь хоть что-то в нем должно было еще остаться от прежнего Володи …Но, совсем не очень уверен, что он когда – нибудь вспоминает этот позорный эпизод …. И защищая „того прежнего“ в себе нынешнем, он и выбрал этот, не самый лучший, способ защиты своей, слегка просыпающейся в эти моменты, сладко дремлющей совести. Я почти уверен, что он все же прочел мой роман о Христе и Жанне д, Арк , тем более, что половину стоимости её издания он добровольно спонсировал, но по инерции, по той же причине говорит, что „еще не трогал это дерьмо“. Это тоже своеобразный, хотя насквозь прозрачный и далеко не лучший способ защиты своего больного самолюбия. Кстати, в 2007 году я с этой книгой стал Лауреатом Национальной Премии Италии, а роман был назван лучшей Европейской книгой 2007 года. Я очень тяжело пережил наш разрыв. Я понимал, что это была последняя дружба в моей жизни. В семьдесят лет новых друзей заводят редко. Много лет я понимал, что образ друга я придумал себе сам. Придумал и нянчил этого, давно погибшего ребенка в своей душе. Но…се ля ви… Вы помните, какой нации принадлежат эта печальная, но такая верная фраза… Мой дорогой читатель. Я понимаю, что все эти „дружеские разборки“ кроме меня не интересны никому, и эта глава о друзьях, - просто ваше убитое время. Ну, уж, простите старика, – наболело… -------------------------------------------+-------------------------------- В году 1977 на нашем спектакле у Райкина я встретил художественного руководителя и создателя первого лучшего Мюзик-Холла в стране - Рахлина. На рахлинские спектакли публика ломилась, почти так же, как и на Аркадия Исааковича, но мест в зале Мюзик-Холла было под три тысячи, а в залах у Райкина обычно не более 800 - 10000. Поэтому попасть к Рахлину было значительно проще. Во время антракта разговорились. Обменялись комплиментами, и Рахлин, узнав, что я гастролирую самостоятельно, пригласил меня на прослушивание, на предмет перехода из Ленконцерта к нему. Не могу сказать, что это предложение меня очень заинтересовало, вы помните мою любовь к беспрекословному подчинению, а Рахлин – режиссер в театральных кругах был известен своей жесткостью в работе с актерами и железной дисциплиной в коллективе….Мюзик - Холл был знаменит тридцатью парами безукоризненной формы „ног от ушей,“ вышколенных до абсолютного автоматизма красоток кордебалета росточком под метр восемьдесят, собранных со всей великой многонациональной державы и непререкаемым авторитетом шефа.. Тексты ко всем спектаклям писали два прекрасных драматурга и мои большие друзья Володя Константинов и Боря Рацер. Правда, в афише всегда стояло имя еще одного автора либретто – самого Рахлина, но это была почти обязательная дань для авторских отчислений в пользу хозяина зрелища. Если помните, этим не брезговал и сам великий Аркадий Исаакович. Собственно говоря, текста, как такового в программе практически не было. Некий, достаточно условный сюжет, в который монтировались сольные номера от вокала до цирка, и все это обильно удобрялось очаровательными, ритмично поднимающимися стройными ножками и округлыми попками невероятно сексапильных красоток. Где в таком балагане могло найтись местечко для выступления писателя- сатирика и главрежу, и самому писателю было неясно... Но в запале приятного обмена любезностями в театральном буфете райкинского театра, где героем был так же и автор спектакля, за рюмкой хорошего коньяка приглашение поступило, и на него надо было ответить. Точно в назначенное время я приехал на очередной репетиционный прогон новой программы и, показавшись метру, скромненько встал за кулисами в уголочке сцены. Моя замечательная подружка, волоокая красавица Оленька Вардашева, долголетняя бессменная прима театра, отпела свой номер, и на сцену выпорхнул кордебалет. По-мужски «примериваясь» к каждой диве , я еще не успел прокайфовать номер, как в этот момент вся лебединая стая молнией ворвалась в мой угол и, мгновенно скинув прежние костюмчики осталась в неглиже. На меня, естественно, ни одна из раскрасавиц не обратила ни малейшего внимания. Они меня просто не замечали. Во-- время спектакля или репетиции за кулисами может находиться только свой артист, а он для девчонок не мужчина, а некий неодушевленный, ничего не значащий предмет. Тем более, что на переодевание к следующему номеру отпущено всего несколько жалких минут, а опоздание на выход увольнению подобно! Я окунулся, буквально утонул в прозрачном невесомом облаке, состоящем из аромата трех десятков зарубежных духов смешанных с запахом терпкого молодого девичьего пота. Я представил себе, как должен был себя чувствовать, оказавшись в подобной ситуации Володя Константинов (в девичестве Певзнер), большой любитель и ценитель женских тел и образов. А ведь ему – то уж, наверняка, приходилось находиться за кулисами на каждой сдаче новой программы. О Володе и Боре, пожалуй, самых плодовитых театральных драматургах страны я обязательно постараюсь подробнее рассказать несколько позже. Они-то, поверьте на слово, стоят того. Девы упорхнули. Следующим номером был мой выход на огромную, невероятно ярко освещенную сцену. Нет, я не волновался. Опыта уже было предостаточно. Три года открытых и закрытых стадионов с „Поющими гитарами“, „Червонной рутой“ с Ротару, „Землянами“ и „Дружбой“ выковали из меня стойкого сценического бойца. Тем более, что для себя я уже до прихода в этот зал решил, что Мюзик – Холл, - это точно не мой коллектив. Мне было любопытно, как Илья Рахлин, в прошлом профессиональный театральный режиссер, наверняка ставивший и пьесы западных классиков, воспримет совсем не смешной, непривычный для уха зрителя, пришедшего на легкую развлекательную эстрадную программу, такой сложный фельетон как, скажем, - „Дом для тебя“? За сорок два года жизни я видел не мало прекрасных обнаженных женских тел. И удивить, а тем более, ошеломить меня подобным зрелищем, как я ранее думал, было достаточно сложно. Однако, женские прелести такого качества и одновременно в таком количестве просто раздавили мое, как оказалось, достаточно слабое мужское эго. На авансцену я вышел в несколько подавленном состоянии. Фельетон я прочел, как мне показалось, неплохо. Сидевшая с Рахлиным ассистентка, дама давно уже средних лет, даже пустила слезу. Рахлин не понял ровным счетом ничего. Он в недоумении развел руками и, как-то невнятно произнес что-то типа: -- что это было и с кем?…Я с улыбкой идиота весело махнул ему со сцены ручкой и вышел на улицу через служебный вход навсегда… Да пошлая, измордованная коммуняками советская эстрада искалечила не только несколько поколений своих зрителей, но и десятки, если не сотни пристойных от рождения и воспитания режиссеров. А скольких талантливых эстрадных авторов?… Фельетон этот я вставлю в приложение к мемуарам, и я думаю, мой интеллигентный читатель, вам будет более понятна реакция Рахлина. …………………………..Х…………………………… В городе Харькове со мною произошла жутковатая история. Гастроли проходили на ура. Сразу же после каждого концерта меня непременно «утаскивали» в какой-нибудь интеллигентный, как правило, инженерный дом. Хозяева уже заранее выносили из гостиной обеденный стол и одалживали у соседей все имеющиеся в квартире стулья. Меня быстренько кормили чем-нибудь вкусным домашним на кухне. Обязательно с украинской горилкой, сдобренной красным перчиком для снятия послеконцертного синдрома усталости. Когда чуть – чуть поддавший, с надутым животом я выползал в шумящую, как огромный пчелиный улей гостиную, в ней не было не только ни единого свободного стула, но и единого свободного места на полу. Читал я часа два. Еще час-полтора отвечал на вопросы. Удовольствие от сияющих зрительских глаз, от умных вопросов и замечательной полемики на полузапретные внутриполитические темы я получал огромное. Уверен, что не меньшее, чем мои дорогие трогательные харьковчане. Здесь в Германии, в гемайде (еврейской общине) моего городка ко мне подошел пожилой милый человек и сказал: - Вениамин, вы конечно меня не можете помнить, но ваши писательские вечера в Харькове я запомнил на всю жизнь. Поверьте, я не пропустил из них ни одного. Ни одного. – Знали бы вы, мои дорогие читатели, как мне было приятно. Как приятно… Итак, заявленный в начале главки неприятный эпизод. В филармонии ко мне подошел симпатичный человек, с тонким приятным лицом и, представившись руководителем эстрадного ансамбля, пригласил к себе домой на обед. При этом он сделал мне несколько очень лестных комплиментов и сказал, что может организовать несколько хорошо оплачиваемых „левых концертов“. Я поблагодарил его и с удовольствием принял приглашение. Звали его Миша. На следующий день он заехал за мной в гостиницу, и на очень приличной иномарке через полчаса мы подъехали к красивому загородному двухэтажному каменному дому. Дорогая мебель и тщательность внутренней отделки вполне соответствовали его наружному виду. Нас встретила жена хозяина. Красивая, чуть полноватая харьковчанка и толстый, по-моему, слегка дебильный, двенадцати – тринадцатилетний мальчуган. Надо сказать, что Киев и Харьков это кладен очень красивых женщин. Ни в каком другом городе еще той, единой страны я не встречал таких красавиц, да еще и в таком невероятном количестве. Очевидно, смешение русско- еврейско-украинских кровей, плюс витамины, климат и солнце на генетическом уровне создали некие особые ДНК, способные создавать некую особую здоровую, сочную и яркую женскую породу. Ах, если бы при всем этом дивном, данным господнем наборе было бы возможно еще и убрать у этих очаровательных до нельзя, аппетитных и чертовски сексуальных с виду фей жлобский украинско-еврейско- одесский выговор…, то …просто не было бы слов… Меня привели в роскошную гостиную и усадили за обеденный стол, на котором одни только закуски и вина тянули на мою месячную зарплату, если не на две! Хлебосольная хозяйка, директриса, а, пожалуй, скорее владелица самого престижного в городе косметического салона, столовой ложкой черпая черную и красную икру из двух вазочек мессенского фарфора, каждая из которых была величиной с хорошую супницу, не забывала обильно подливать в мой бокал дорогое шампанское. Впрочем, не забывая при этом с той же скоростью наполнять и свой собственный. Тосты следовали один за другим с частотой метронома, и через полчасика вся компания, включая маленького, но хорошо откормленного дебила дошла до кондиции. Хозяин дома, Миша, спустился в погреб за новой порцией бутылок. Малыш прикорнул в кресле у телевизора, а мадам Ирина, слегка наклонившись ко мне, как бы невзначай, положила очаровательную ручку на коленку, медленно передвигая ее в сторону ширинки. Я не ханжа и, наверное, не самый недоступный мужчина в мире, но в данной ситуации этот невинный жест мне, как-то сразу пришелся не по душе… Я уже не говорю о том, что славный музыкант и человек, так любезно пригласивший меня в свой дом, Миша, мог появиться в любую секунду. С момента появления в этом богатом доме меня не покидала мысль об источнике средств, стоящих за этим рогом изобилия. Жалкий филармонический кларнетист, хотя и руководитель крохотного оркестрика свадебно – похоронного типа, наверняка не мог бы привнести в дом такой достаток. Скорее всего, это были „черные“ барыши мадам директрисы. Однако и в облике хозяина мне уже не все казалось столь гармоничным, как это было при первой встрече.. Стальные глазки под длинными пушистыми ресницами, глядящие на бренный мир несколько исподлобья, далеко не всегда источали ласковое радушие хлебосольно-гостеприимного хозяина. Мне показалось, что несколько раз в них зажигался мрачный, какой-то пугающий меня огонек. К тому же к его могучему торсу дискобола и железным рукам Геракла куда, как больше подошли бы кузнечный молот и палица Муромца, чем миниатюрный свистулька – кларнет. Неторопливая походка „от бедра“ легендарного Юла Бринера выдавала властный, не терпящий возражений характер ее владельца. Все это, как понимаете, вряд ли могло расположить нормального гостя мужской особи к застольному флирту с хозяйкой дома.. Я, как можно интеллигентнее постарался вернуть блудливую ручонку мадонны в ее прежнее исходное положение, то есть к тарелке с вилкой. Однако, она мгновенно вновь легла на мое бедро, и на этот раз оказалась еще ближе к моей, слегка вздрогнувшей от нездорового предчувствия беды, повлажневшей мошонке. Эту бессмысленную и отнюдь не безопасную борьбу мы вели вплоть до появления Миши, тяжело груженного ящиком с бутылками шампанского. Он поставил драгоценный груз на пол, вытер лоб платком и, как мне показалось, несколько подозрительно поглядел на наши разгоряченные сексуальным поединком физиономии. При этом глазки его глядели так недобро, что мне стало не по себе. - Вы бы нам что-нибудь почитали из веселенького, Вениамин, - как-то без большой охоты в голосе буркнул он, - а то гляжу, - моя благоверная того и гляди заснет, и нам придется допивать ящик в чисто мужской компании с чисто мужскими разговорами. - Заметил, как пить дать, заметил, - подумал я. Надо что-то быстренько оттарабанить и сматываться отсюда, покуда еще жив и без фонарей под глазами. - Миша, не гони картину, - сильно заплетающимся языком капризно простонала мадам. – На хрена мне его рассказы… Не ты, а я пригласила человека в дом. Я, вообще , этого твоего кривляку Райкина с его „калинарной фабрикой“ на дух не переношу. А он, - Ирина ткнула в меня пальцем, - вообще, мне нравится не как , какой-то там писака,…пардон, писатель, а как наш простой, во всем доступный, обыкновенный советский человек! Я понятно выражаюсь? Вениамин, я хочу выпить с вами на брудершафт. Я всегда пью на брудершафт с мужчинами, которые мне нравятся! Надеюсь, я понятно выражаюсь? – С этими словами она ухватила меня за шею и выдала страстный поцелуй. - Мамочка, тебе уже хватит, – грозно насупившись промычал Миша. Иди спать, а не то получишь у меня в голову. Ты слышишь меня? - В голову…В голову…А что ты еще умеешь, шлимазл, - жалобно всхлипнула мадам, еще раз одарила меня слюнявым поцелуем и сильно покачиваясь покинула нас, с вновь начатой бутылкой все того же „Мадам Клико“. - Не берите в голову, с ней иногда такое бывает. Что тут поделаешь? Баба - есть женщина… Через полчаса я был в своем номере гостиницы, и еще раз прокрутив эту идиотскую ситуацию в голове решил, что еще хорошо отделался и на том успокоился. Утром меня разбудил телефонный звонок. Нетвердой с просонья рукой я поднял трубку и услышал воркующий голос мадам: - Вениамин, сегодня в четыре часа я буду у тебя. Ты понял? Я тебя целую, пусик. - Послушайте, Ира, - заорал я, - не сходите с ума, у вас прекрасный муж, и я совершенно не намерен наставлять ему рога. Понимаете, не -на -ме –рен! - Никогда не говорите красивой женщине „нет.“ – Капризно ответила мне трубка. – Я что, вам не нравлюсь? - Нравитесь, безусловно, очень нравитесь, но мне не меньше нравится ваш супруг, а у меня есть железное правило - никогда не посягать на жен моих друзей! - Тоже мне, нашли друга…Да вы хоть знаете, кто он на самом деле? - Не знаю и не хочу знать! Он принимал меня в своем доме и мне этого вполне достаточно. Вам это понятно, Ира?! - Пусик, ты прелесть, теперь я еще больше тебя хочу! Жди меня в четыре, милый, и обязательно прими душ! Я терпеть не могу потных мужиков! - Внутри у меня что-то оборвалось. Сна как не бывало. Я медленно сполз с кровати и, сев на половой коврик, начал мучительно соображать, как отвертеться от этой неожиданной напасти. Впереди была еще неделя гастролей, и за это время мадам Ирина, обладая таким бешенным темпераментом и напором, уж точно меня достанет. Прервать гастроли и умотать из Харькова - невозможно, будет грандиозный скандал в филармонии. Все билеты на мои творческие вечера были распроданы еще две недели назад, после очень успешных выступлений в Одессе и Черновцах. На Украине сарафанное радио работает не хуже, чем в Москве и Ленинграде. Ладно, - решил я, - сегодня часика в три я сбегу из гостиницы, а там уж, как сам Бог пожелает раскинуть свои небесные карты… В два часа дня в дверь номера постучали. На пороге стоял еще не орагаченный мною Миша. Выглядел он спокойно, и холодные стальные глаза его смотрели достаточно приветливо. Он молча открыл футляр из-под кларнета и достал из него бутылку, очевидно, не дешевого французского бренди. - Стаканы есть, - спросил он . - А то, как же, - ответил я . - Несите. Он, не глядя, разлил ровно по половинке каждому и достал из того же футляра несколько „Мишек на севере“. Мы стоя выпили и, выдохнув, сели напротив друг друга. - Ты мне нравишься, писатель, - очень тихо, голосом с ярко выраженными интонациями тюремного „пахана в законе“ произнес он. - Гадом буду, как говорят мои пацаны, ты вел себя на этом базаре, как настоящий мужик, а не, как сраный фраер. Моя баба, обыкновенная сучка, и когда у нее пьяная течка - готова дать любому кобельку, стоящему рядом. Я это хорошо знаю, но по-своему, до поры до времени, люблю ее и, поэтому ,пока что даю жить при себе. У меня все телефонистки нашей междугородки схвачены, как, впрочем, и весь этот городишко, так что твой утренний базл с моей сучкой я прослушал „от и до“. И еще раз на этот предмет делаю тебе мой мужской комплимент – ты вел себя честно, как братан. Три года назад я вышел из тюряги, и этот город мой. Если чего-то будет надо или кто-то, что-то, где-то не туда забазлает, - скажи, что ты братан Миши - кларнетиста, и тебя сразу станут сильно уважать. Ну давай еще по одной, и я пойду разбираться со свой шалашовкой. Он ушел, а я, тогда еще убежденный атеист, подошел к зеркалу, за неимением иконы, и глядя на свое бледное отражение в серебряной амальгаме, поблагодарил Всевышнего за мудрость, которой он одарил меня вчера днем. ………………………… |
Похожие:
 | Читая эти страницы, вы, возможно, много узнаете об истории церкви. И все же церковная история в этой книге не главное. Книга эта... | | Володей Синакевичем. Мой день, а он был рабочим и по субботним, и по воскресным дням, начинался в семь утра и заканчивался, почти... |
| ... | | Что будет, если школьник забыл поставить свою подпись на бланке или забыл указать код школы? |
| Отечества, истории Древнего мира, Средних веков, Новой и Новейшей истории зарубежных стран. Его главная задача- сформировать у старшеклассников... | | Бки, в котором хранится кредитная история субъекта кредитной истории, порядок и форму направления из цкки информации о бки, в котором... |
 | Мках подготовки к кандидатскому экзамену по дисциплине «История и философия науки» аспирант (соискатель) представляет реферат по... | | Ганса Касторпа, следует отметить, что это именно его история, а ведь не с любым и каждым человеком может случиться история. Так вот:... |
| ... | | ... |