Датчиков. Наклейка их на пограничные зоны максимальных нагрузочных напряжений лопастей гидротурбин казалась мне замечательной работой для аккуратных и прилежных
Скачать 4.14 Mb.
|
| В 1962 году я покинул ставшее неинтересным университетское КБ и с повышением до заместителя начальника конструкторской группы перебрался в Котло - Турбинный Институт им.Ползунова. Достаточно быстро освоив новую для меня профессию конструктора по тензоизмерительным датчикам, я заскучал. Проектирование крошечных датчиков. Наклейка их на пограничные зоны максимальных нагрузочных напряжений лопастей гидротурбин казалась мне замечательной работой для аккуратных и прилежных некрасивых молоденьких девочек или совсем уже некудышних старых и нудных дев. Во мне же в те годы все кипело и клокотало. Мне необходимо было беспрестанно где–то использовать непрерывно прущую из меня, совершенно неуемную, а, иногда, видит Бог – я не умру от скромности, даже творческую энергию. Недаром, я еще в университете, помимо штатного восьмичасового рабочего дня и халтуры по циклотрону, успевал еще вести шесть групп художественной самодеятельности в неделю, - по одной, а иногда и двум в вечер. К этому надо добавить и мою писательскую деятельность для артистов эстрады, в соавторстве с Володей Синакевичем. Мой день, а он был рабочим и по субботним, и по воскресным дням, начинался в семь утра и заканчивался, почти ежедневно, далеко за полночь. Пяти часов сна мне в те годы с лихвой хватало. Новых датчиков я напридумывал до чертиков, и начальство КБ было мною довольно. История, которую я сейчас расскажу, имеет прямое касательство к замечательной личности работающей вместе со мной, главному специалисту КБ по гидротурбинам, - Левке Бронштейну. Пожалуй, только благодаря дружбе с ним я и продержался четыре годочка в ЦКТИ. Умница еврей, блестящий турбинист, великолепный рассказчик анекдотов он всегда был душой любой компании. Левка в совершенстве владел несколькими языками. При поступлении в очную аспирантуру самым сложным предметом для меня при сдаче кандидатского минимума был английский. Я, от природы обладая скверной памятью, был исключительно не способен к языкам. И поэтому, понимая, что больше «трояка», и это в лучшем случае, мне на экзамене ничего не светит, а этой оценки для прохождения было мало, я попросил Левку сдать его за меня. Экзамен этот проходил не в здании самой Академии Коммунального Хозяйства, куда я подал документы, а на Филфаке Университета. Мы переклеили фото Льва на мою экзаменационную карточку, и его жидовская физиономия в аккурат точнехонько вписалась под мою украинско-еврейскую фамилию. Под Полтавой есть небольшой украинский городишко, а в далекие исторические времена просто еврейское местечко – Сквира. Вот именно оттуда–то мы, Сквирские, и пошли косяком в Европу. Экзамен мой друг сдал не просто на «приотлично», но так, что поглазеть на столь тонкого знатока английских диалектов и послушать настоящее лондонское произношение собралась вся кафедра во главе с ее руководителем, каким–то там, очень даже, превеликим академиком. Однажды, это было лет через двадцать, ко мне после концерта в Зимнем театре города Сочи подошла очень пожилая интеллигентная женщина и, сказав несколько теплых слов по поводу выступления, она, наклонившись ко мне, почему–то очень игриво прошептала: - «Можете мне не верить, но тогда, на экзамене по английскому языку у нас в Университете, который Вы сдавали при поступлении в аспирантуру, я просто влюбилась в Ваше произношение. Особенно меня потряс Ваш, ни с кем не сравнимый, Оксфордский диалект. Нет, нет, не возражайте мне, ради всего святого - Вы самый настоящий гений! Да, да, самый настоящий! И я счастлива, что еще раз убедилась в этом и сегодня.» – И чуть подрагивая аккуратной седой головкой она, прихрамывая, удалилась с высоко поднятой головой. --------------------------------------------+------------------------------- Живя в загадочной отчизне, Из ночи в день десятки лет Мы пьем за русский образ жизни, Где образ есть, а жизни нет. Не стесняйся , пьяница, носа своего, он ведь с нашим знаменем цвета одного. И. Губерман. Итак, сама смешная история. В году, эдак, 1964, у Левки наметилась изумительная командировка. Надо было сделать ревизию турбин питаемых из озера Севан , -- гидростанции Севанского каскада, а затем то же самое проделать на Тбилисской гидростанции. Результаты этой проверки вряд ли могли быть кому–то из специалистов отдела интересны, а тем более нужны, но Бронштейну пришла пора проветрить мозги и поразмять мышцы. Ехать одному - скучно. Хорошеньких сотрудниц как назло в это время почему–то не оказалось под рукой. И он, на совсем худой конец, взял меня. В Армении к тому времени я еще не был, а потому откликнулся с восторгом и благодарностью, бросив на десять дней ко всем чертям свои многочисленные побочные работы. В самолете нам попался симпатичный усатый попутчик по имени Федя. Как только колеса старенького ИЛ–12 оторвались от бетонных плит взлетной полосы, Лева открыл видавший командировочные виды небольшой чемоданчик и достал оттуда плоскую поллитровую бутылку с лабораторным спиртом для промывания мест наклейки моих тензодатчиков. Спирт, для придания ему аромата и тончайшего вкуса, был недельку настоян в холодильнике на лимонных корочках. - Присоединяйтесь к началу нашей братской республики Армении, товарищ, - очень корректно обратился он к усатому Феде. - Почту за честь поднять братский тост в столь интеллигентной компании, - ответствовал наш славный попутчик, принимая складной стаканчик с волшебным напитком и спокойно разом, не крякнув, остаканился. Левка точно так же расправился со своей дозой. Я, не сомневаясь, что спирт в бутылке, как всегда, разбавлен хотя бы пополам, тоже лихо опрокинул свой стаканчик и от неожиданности чуть было не отдал концы. От моего кашля, не прошедшего до конца полета, самолет подпрыгивал, как на воздушных ямах. Не помогла ни вода, принесенная бледной от испуга стюардессой, ни могучие Федины шлепки по спине, ни запоздалые Левкины извинения. Между делом и моим чудовищным кашлем мои попутчики вдвоем приговорили бутылочку, и мы расстались с Федором в Ереванском аэропорту «наипершими» друзьями. На прощанье, садясь в такси, Федя предложил, - если что, - свою помощь в гостиничном поселении и дал наколку в отель «Ереван». На удивление, «слегка» поддавший Бронштейн самостоятельно уболтал администраторшу этой дорогой гостиницы, разговаривая с ней поочередно на пяти разных языках, и мы получили отличный двойной номерок. Отходя от стойки, мы опять столкнулись с Федором. Он был в окружении пятерки что–то громко и быстро говорящих ему и между собой, очень респектабельных аборигенов, но обняв Левку сумел шепнуть ему в ухо странную фразу: - завтра в восемь утра первый банкет. Будьте готовы. В семь утра нас разбудила дежурная по этажу и сказала, что в восемь за нами зайдет директор гостиницы. Теперь уже совсем ни черта не понимая, мы на всякий случай, отменно побрились, вымыли шеи и напялили на себя, хоть и не глаженные, но белые рубашки с галстуками. Без пяти восемь за нами действительно зашел директор отеля, очень славный армянин и, сказав, что друзья его друзей - его друзья, повел нас в ресторан. В центре огромного зала с дорическими колоннами, подпирающими высоченный потолок, стоял большой, дорого накрытый овальный стол, с одной стороны которого чинно, по стойке смирно, с бокалами шампанского в руках стояли люди в белоснежных халатах и высоких, круто накрахмаленных колпаках. С противоположной стороны с таким же бокалом в руках, в шикарном черном костюме из ультрадефицитного в то время английского бостона, с атласной красной бабочкой на кремовой, модной тогда нейлоновой рубашке, стоял наш Федор. На стороне поварской команды стоял флажок Армении, на противоположной - России. Небрежным жестом указав нам на место рядом с собой, он озвучивал первый приветственный тост за гостеприимных хозяев. Директор гостиницы присоединился к белоснежным поварам, и подбежавшие кельнеры во фраках и также в белоснежных перчатках быстро наполнили бокалы и нашей тройке. Из многочисленных ответных тостов со стороны хозяев стола мы уразумели, что наш благодетель - шеф повар одного из самых шикарных теплоходов страны - «Александр Пушкин», который в шестидесятые годы возил армянскую и грузинскую кухню, а заодно и спортивные команды этих республик на Олимпийские Игры в Японию. Я уже не помню, какое командное место тогда заняла наша страна, но то, что привезенная Федей кухня уложила на обе лопатки всех, - у нас не вызвало ни капли сомнения. Бокалы из-под шампанского официанты быстренько заменили на красиво инкрустированные рога, что означало: - пей каждый тост досуха. Вначале пилось достаточно легко, но после шестого тоста – «за дружбу между народами» я начал понимать, что покинуть этот зал на своих ногах -я смогу вряд ли. Я бросил взгляд на моих друзей, но оба выглядели на «отлично». Федя только слегка покраснел и чуть чаще обычного поглаживал свои усы. Седьмой, восьмой и девятый тосты я уже пил сидя, а на десятом - медленно поплыл под стол. Очнулся я в туалете над унитазом. С обеих сторон меня бережно поддерживали официанты, а один из шеф–поваров периодически менял мне два пальца в рот на стакан крепкого овечьего айрана. Выпив литр этого замечательно опохмеляющего напитка, и полностью очистив желудок от алкоголя, я через часик крепкого забытья в номере стал более менее похожим на человека. Легкая бледность лица и темные круги под глазами лишь подчеркивали мою «врожденную дворянскую породу». Мои коллеги, как видно дожидаясь моего возвращения в жизнь, как ни в чем небывало играли в двадцать одно на щелбаны и хохотали, как резаные при каждой расплате. При этом они с видимым удовольствием потягивали ароматнейший «Ахтамар» из красивых пузатых бокалов, очевидно, прихваченных с собой в номер из банкетного зала вместе с коньяком. - Очнулся! Отлично! – пробасил Левка. – Быстренько умой личико и вперед на ревизию. Мы же, как ты понимаешь, не пить сюда приехали! Народ уже час, как ждет. У входа в отель нас ожидали два черных интуристовских «ЗИМа» и полный комплект шеф–поваров, но уже в цивильной одежде. - Ревизия, так ревизия! – провозгласил Лев. – Мне хотелось бы, чтоб руководители славного Севанского каскада запомнили эту инспекцию навсегда. По коням, братья! И вперед на Севан! Турбины нас ждут с нетерпением! Я не стал перечить своему руководителю и залез в машину, радуясь возможности прокатиться с ветерком, а, заодно, и проветрить организм, отравленный ранним банкетным алкоголем . Несколько слов о Севанском каскаде. Предполагаю, что это единственный во вселенной каскад гидроэлектростанций, состоящий из шести, а, может быть, семи отдельных гидроузлов, расположенных один под другим, в которых электрогенераторы не только сами не вырабатывают электрический ток, но, как раз, наоборот, потребляют его из кольцевой электросети. И при этом они еще вращают, висящие в воздухе без воды, гидротурбины. А история этих бессмысленных монстров, на которые были затрачены миллионы и миллионы рублей такова. Севан – замечательной красоты высокогорное озеро питающееся водой за счет дождей и небольших речушек. Эти пополнения и испаряющаяся с большой поверхности озера вода тысячелетиями находились в строгом балансе, поддерживая уровень воды в определенных, незыблемых границах одного среднего уровня. Однако, всезнающие и бесконечно добрые руководители коммунистической партии республики решили сделать великий подарок дорогому товарищу Сталину от всего огромного сердца армянского народа и построить спускающийся с гор закрытый в трубах канал с встроенными в него электростанциями. Ведущие ученые Армении и России восстали против глупости, предложенного партийными чиновниками- лизоблюдами проекта, утверждая с расчетами в руках, что это безумие просто уничтожит озеро. Севан снизит свой уровень на десятки метров за несколько лет. Ученых – критиков отправили в лагеря, а проект объявили комсомольской стройкой и выстроили каскад за считанные годы. В Грузии и Черкессии я много раз видел огромные транспаранты: «Течет вода реки Куры – куда велят большевики». Говорят, что на последнем выстроенном здании электростанции каскада, кто–то написал плохо смывающейся краской огромными буквами следующие стихи: «Вода из озера Севан пойдет, куда велел баран». Под ходячим рогатым шашлыком автор стихов, кстати, рифма в них значительно точнее, чем у автора «нетленки» про речку Куру, по всей вероятности, имел в виду тогдашнего Первого Секретаря республики. Все оказалось именно так, как предсказали лагерные мученики. Природу не смогли обмануть даже большевики. Великий Сталинский проект оказался на мели. Вода больше не струилась по сухим водоводам. Лопасти турбин из дорогой легированной нержавеющей стали беспомощно повисли в воздухе в изумительной красоты подземных машинных залах станций. Все здания каскада были отделаны дорогими породами белого и черного мрамора. В машинных залах висели бронзовые люстры на сотни лампочек, по стоимости и помпезности не уступающие люстрам столичного Большого Театра. В Севане почти полностью перевелась драгоценная рыба, а бывшие острова, поднявшись на пятнадцать метров из воды, стали полуостровами. Кто–то из ученых предложил включить каскад в электрическое сетевое кольцо республики и, запитав током электрогенераторы, заставить их работать в качестве электродвигателей, то есть вращать висящие в воздухе турбины. Таким способом можно улучшить параметры тока в сети и уменьшить его потери в проводах. Вот это–то феерическое зрелище Левка и решил показать мне, Федору и шеф - поварам. «ЗИМы» вальяжно подкатили к верхней, самой красивой станции, водители, открыв багажники, быстренько вытащили из них ящики с коньяками и ресторанной снедью и, буквально пробежав бегом по таинственным подземным машинным залам, вся честная компания, с присоединившимся к нам начальством станции и каскада продолжила утренний банкет. Только главным героем этого «продолжения» на сей раз был уже не Федя, а Лев Исаакович Бронштейн! После первых двух, трех тостов Левка быстренько подписал ревизионный журнал верхней станции и так же быстро, сложив все обратно в багажники автомобилей, мы всей очень веселой шоблой спустились на следующий по высоте каскад. Там один к одному повторилась та же процедура. Число любознательных членов нашей «банкетной комиссии» уменьшалось по мере спуска по каскаду. Уже на четвертой станции из машины смогли выйти всего три человека – Лев, Федя и я. Тостовали прямо в салоне машин, и когда мы, наконец, добрались до самого нижнего уровня Левкины каракули в журнале не смог бы идентифицировать не только ни один профессиональный графолог, но и он сам. Когда на следующее утро ровно в семь утра Федя пришел будить нас на очередной банкет, который должен был состояться в гостинице «Ани» у следующего шеф – повара из нашей компании, я никак не мог вспомнить, как, когда и каким образом я оказался вчера в нашем гостиничном номере и раздетым в своей кровати. Левка тоже не смог ответить на этот сложный вопрос, и мы причислили его к еще одной проблеме, не решенной человечеством. Голова трещала, омерзительная сухость во рту и горле и омерзительный «выхлоп» из глотки усугубляли картину. Зубная щетка вызывала рвотный рефлекс. Прохладный душ несколько восстановил потерянное вчера здоровье, но я дал себе клятвенное слово: - сегодня ни капли спиртного, только боржоми или арзни. В отличие от меня Лев Исаакович и выглядел прекрасно, равно как и чувствовал себя. Объяснить этот феномен (учитывая, что он «употребил» вчера вдвое, если не впятеро больше, чем я пил подряд уже второй день) чисто с научной точки зрения я не смог и решил, что такую закалку организму, очевидно, дали ему знания нескольких иностранных языков. Через сорок минут мы спустились вниз и интуристовский «ЗИМ» лихо доставил нас к парадной двери гостиницы «Ани». На этом банкете, ни чем не отличающимся от вчерашнего, я познакомился и подружился с директором отеля Самвелом и пронес эту замечательную дружбу через многие года. Именно в «АНИ» лет через 15, во время гастролей, мне приснился сон с сюжетом пьесы «Джотто», с которой связаны несколько любопытных историй, с моей точки зрения стоящих того, чтобы о них написать. После банкета, длившегося несколько часов, нас отвезли в Гарни, - любопытнейший храм тысячелетней давности. По дороге и у храма банкет продолжился. Водители, как всегда мгновенно, зарезали купленного здесь же жертвенного черного барашка, и через час я отрезвлялся дивной шурпой и шашлыками на ребрышках. Таким образом, до вечера я дожил. А вечером нас ждал вечерний банкет, и коньяк «Ани» вновь отключил меня до утренней побудки свежевыбритым, благоухающим «Фор меном», как всегда, вальяжным Федором. Третий, и мой последний в Ереване банкет, начался, как обычно, в восемь утра в гостинице «Армения». Сейчас я с трудом вспоминаю первую половину дня и поездку в храм Герард. Сам храм, – чудесное творение древних армянских золоторуких мастеров, - в тот приезд я не запомнил, хотя шурпа и шашлык очередного жертвенного баранчика на полчасика и вернули меня к жизни. И не то, чтобы я намертво отключался. Нет. Скорее я плавал или летал в несколько странной прострации, в каких–то райских кущах, где явь мешалась с небытием. Мне почему–то запомнилось огромное полупрозрачное яблоко, обладавшее необыкновенным неповторимым цветочным ароматом. Яблоко, в котором сквозь прозрачную, дивного вкуса плоть просвечивали коричневые косточки семян. Много лет спустя мне рассказали что этот сорт яблок произрастает только в том самом месте, у храма Герард и больше нигде в мире. Храм был выстроен четыре тысячи лет назад и прекрасно сохранился. До сих пор цела мозаика на полу бань, расположенных рядышком, и жертвенный алтарь. Храм выстроен, как бы на маленьком полуостровке, вдающемся в глубокую пропасть, расположенную сразу за его задней стеной. И оттого на расстоянии в сотню метров создается полное впечатление, что он висит в воздухе. В тот день я всего этого не заметил, а может быть по тяжести состояния своего просто не запомнил, но в мои частые последующие приезды в очень полюбившуюся мне Армению, возвращался к Гарни и Герарду неоднократно. Вечером, хорошо поработав надо мною, Левка создал из полутрупа нечто напоминающее человека. Нас ждал вечерний банкет у директора Интуриста, где предполагалась дегустация лучших марочных коньяков Армении. Я, вообще–то, верный и преданный поклонник водок. Причем, мне нравится не состояние опьянения, ибо пью я хоть и совсем помалу, но почти ежедневно за поздним обедом или ужином. Алкоголь, как утверждают старые опытные кардиологи (которым можно доверять свое драгоценное здоровье), в небольших дозах, – бальзам для кровеносной системы и сердца. Я люблю легкое, тянущее утробу, состояние голода перед обедом или ужином, в преддверие хорошей закуски, и мне нравится сам неповторимый горьковатый вкус хорошей, умело, а главное с любовью и душой, настоянной на травах, лимонных корочках или ягодах водки. Много лет назад мой друг, Феликс Дашков привел меня в дом и подружил с прекрасным кинорежиссером и дивным человеком Яковом Хейфецем. На стол подали нехитрые, но очень «слюновыделительные» закуски и водку из холодильника в пузатеньком запотевшем, видавшим виды и множество замечательных людей, старинном графинчике с красивым вензелем. Водка, как выяснилось позднее, была не совсем обычной и имела вполне заслуженное фирменное название – «Хейфецовка». Рецепт был до крайности незатейлив и запросто выдавался всем желающим. В графинчик выливалась поллитровка любого розлива. В нее добавлялась щепоточка питьевой соды, для нейтрализации кислотных сивушных масел и пол чайной ложечки сахара, предварительно растворенных в нескольких ложках воды. Все это тщательно взбалтывалось, и в графин опускались несколько свежих веточек укропа, киндзы, петрушки, сельдерея, - короче, все, что было дома под рукой. Затем, туда же бросали кусочек, величиной с ноготь большого пальца руки, красного горького перчика и зубчик чеснока на ниточке, чтобы через 3 – 4 часа его можно было вынуть из графина. Все добавки заправляли в водку с открытой душой и ласковыми приговорами. «Хейфецовка» считалась годной к употреблению на третий день. Правда, в связи с не запланированным посещением прошенных и прочих гостей, – трехдневный срок настоя не всегда выдерживался. Итак, возвращаясь к предстоящей дегустации, - несколько слов о коньяках Армении. Пожалуй, вернее будет сказать, о бывших коньяках, изготовляемых на Ереванском коньячном заводе раньше, до выхода республики из Союза, по старинным, не имеющим мировых аналогов армянским рецептам. Одни только названия этих коньяков - чего стоили, я уж не говорю об ароматах, цвете, качестве виноградного спирта: «Отборный», «Ахтамар», «Ани», «Праздничный»,… - где же вы нынче наши родные и горячо любимые? Сегодня главный коньячный завод этой маленькой, но прелестной страны, с ее необычайно талантливой интеллигенцией и рукастыми мастерами – на корню продан Франции. Сегодняшние знаменитые французские коньяки выпускаемые по чуждой ереванскому заводу технологии, не идут ни в какое сравнение с его бывшей продукцией, и я думаю, это продлится еще очень и очень долго. Недавно я отзвонился директору Петербургского Коньячного Завода и пригласил его к себе на фирму, дабы предложить, разработанный мною новый способ старения вин и коньяка без потери их качества после обработки, причем, процесс этот можно ускорить в сотни раз. Он приехал, мы мило побеседовали, и он с грустью поведал, что его завод лишь разливает французскую продукцию нынешнего Ереванского завода и никакая технологическая обработка полученного франко – армянского продукта ими не проводится. На прощанье он презентовал мне две бутылки нового коньяка пятнадцатилетней выдержки. Я их долго хранил и, наконец, решился откупорить одну, - увы, из прежних достоинств в этом напитке остался только цвет, ибо теперь он достигается введением в спирт обычного красителя. Предполагаю, что если этикетка не врет, то эта бутылка и есть одна из первых в партии нового, армянско - французского разлива. Ну и чтобы закончить вино–коньячную тему, еще одна маленькая история. В 1998 году моя фирма продала пятитонную установку для очистки водопроводной воды Московскому Заводу Крепких напитков. Это самый старый в России действующий завод – производитель крепленых вин. В годы Второй Мировой войны в его подвалы из Крымского Массандровского винзавода была перевезена самая драгоценная часть знаменитой коллекции вин и коньяков князя Голицына. В ней было и любимое вино Сталина – итальянский вермут сороковых годов девятнадцатого века. Каждые две недели великому вождю привозили одну бутылку емкостью в литр и он смаковал ее в своем кабинете в одиночку. Хрущев, придя к власти, попытался продолжить эту сладкую традицию, однако, тогдашний директор завода, очевидно, страстный поклонник многочисленных талантов, если и не самих методов руководства генералиссимуса, сказал его шестеркам, что «малина», увы, закончилась и далее поставлял ему отличную «Столичную» и «Московскую» с медалями, из великолепных сортов Ростовского ликеро – водочного завода. Следующие руководители о вермуте забыли, и новая директриса, Галина Дмитриевна, очаровательная умная блондинка и сильный руководитель, время от времени продавала десяток, другой редчайших бутылок на мировых винных аукционах за 15 – 25 тысяч «зеленых» в трудные для завода времена. Ей очень понравилась наша вода, и на этой почве мы подружились. Как-то, будучи в Москве, я заехал ее проведать. Мы спустились в дегустационный зал, и она дала мне продегустировать вермут разных лет от 1913 до 1960 годов. Вина были действительно замечательные, о чем я, естественно, в самых восторженных выражениях ей и поведал. И тут сердце моей благодетельницы дрогнуло, и она обратилась к старушонке, лет эдак под девяносто, хранительнице дегустационного зала, живую копию старушки Шапокляк из знаменитого мультика про Чебурашку и крокодила Гену. - Валя, принеси мне бутылочку. – Распорядилась она. Однако старушка не дрогнув, сделала вид, что не слышала директрису. - Валя! Ты слышала, что я тебе сказала?! – эффект остался прежним. - Как только тебя, старую стерву, дочки терпят… - Галина Дмитриевна встала и, выйдя из зала, принесла две темно - зеленые литровые, очень пыльные бутылки, с желтыми, истлевшими обрывками этикеток, на которых, однако, еще можно было прочесть: - «Вермут, Италия» и годы выпуска: 1842 - на одной и - 1848 на другой. Старушенция, громко скрипнув не то стулом, не то зубами, собрав в круглую махонькую жопку беззубый ротик, демонстративно удалилась, бормоча что–то, быть может, нецензурное под свисающий нос. - Они для нее как родные дети. Она их Сталину отсылала еще в 36-ом году и ведь до сих пор, старая дура, чтит его как отца - благодетеля, хотя мужа ее он в 46-ом расстрелял на Колыме. Одно слово - идиотка, но предана заводу до последнего вздоха, и каждую коллекционную бутылочку знает в лицо. Дочери ее не жалуют, а вернее их мужья, и засади сейчас я ее одну дома на пенсию – через неделю помрет. Вот и терплю, чтобы не взять грех на душу. Я с легкой дрожью в руках откупорил оба драгоценных сосуда, и по залу прошел легчайший, ни с чем не сравнимый аромат, пожалуй, слегка напоминающий запах дорогого коньяка в смеси с духами (если бы их можно было создать с ароматом виноградного сока, столь любимой мною «Изабеллы»). О божественном вкусе этих бальзамов не буду и говорить, ибо описать словами это невозможно! Початые бутылки были мне подарены, и до сего дня (01. 02 2004 г.) я даю из них «нюхнуть», а иногда даже и лизнуть особо дорогим мне людям. Итак, я вам, любезный читатель, напомню, что после лирического отступления о водках и винах мы возвращаемся к визиту на Ереванский коньячный завод после очередного утреннего банкета в честь нашего «пушкинского» друга Федора. Нет, меня физически не пытали в тюрьмах. Не принуждали к сношениям гомосексуалисты. Не требовали немедленной поездки в ЗАКС после первого кроватного свидания временно любимые женщины. Но, что кроется за фразой – «насилие над собственной личностью» - в тот момент я познал в полной мере при одной только мысли, что через полчаса меня ждет очередное, неотвратимое, как сама смерть, обязательное, плановое пьянство. По дороге на коньячный «эшафот» я дважды просил водителя приостановить на обочине машину для выброса из желудка оказавшейся там лишней желчи. При этом я тоскливо, немыми жалобными глазами больной суки, поджав хвост, глядел на Левку, в глубине души , на всякий случай, хотя и без всякой надежды ожидая фразы типа: - Что–то у тебя сегодня не в порядке со здоровьем, старикан! А не вернуться ли тебе в гостиницу и пораньше залечь спать? - Я бы его, паразита, расцеловал за это. Однако…. Увы… Его железобетонное сердце – даже отдаленно не напоминало золотое сердце Матери Терезы. После не назойливого, но достаточно настойчивого гостеприимства очаровательного хозяина завода меня, закостеневшего, вынесли из туалета на руках, причем, в той же колено - приклоненной позе, в которой я находился у унитаза последние полтора часа этой чудесной дегустации. Что было дальше я помню смутно. Как потом рассказывал Лев Исаакович, в процедурной городской больницы, куда друзья меня помпезно доставили на « ЗИМе», персонал долго не мог расправить меня на столе, чтобы промыть насквозь проспиртованное нутро с обеих сторон. Так как от долгого стояния у унитаза, я застекленел в позе средневекового рыцаря, коленоприклонно принимающего победный платок от дамы сердца. В больнице с тяжелым алкогольным отравлением я провалялся двое суток. Левка и Федор навещали меня ежедневно и, так как после моей поправки нас ожидала ревизия ГЭС в Тбилиси, пили ежечасно, дабы не выйти из боевой формы, столь необходимой для скорой дружеской встречи с грузинскими коллегами. Бледный, как сметана, чистый, как ангел изнутри и снаружи, с данной себе клятвой никогда ни с кем, ни при каких уговорах и обстоятельствах даже под рахом смерти в котле с кипящим маслом, не брать капли спиртного в рот я, слегка качающимся от слабости ангелом, выпорхнул из дверей больницы и тут же попал в теплые, дружеские объятья друзей, стоящих у традиционного «ЗИМа», с поднятыми, огромными, как слоновьи бивни хрустальными рогами шампанского в руках. По их искрящимися неподдельным восторгом, нежностью и дружелюбию глазам я понял- пощады ждать не приходится. Доброта человеческая - превыше всего, и котла с кипящим маслом тоже. Ибо нет ничего на этом свете важнее доброты! Приблизительно так, но, может быть, и несколько иными словами выразил эту глубочайшую мысль Христос, наш Спаситель! Трясущимися руками я принял от Федора свой рог. При этом, наверное, мои глаза как у той собаки, которая в кабинете ветеринара в последний раз смотрит на своего любимого хозяина, перед смертельным, усыпляющем ее навсегда ядовитым уколом. Опорожненный рог был принят из моих рук под бурные аплодисменты с криками «УРА». Затем меня уложили на заднее сидение этого вместительного «членовоза» (в те времена на «ЗИМах», в основном, ездили члены правительства, «Чайки» еще не « вылупились» из проектных заводских яиц) и, с божьей помощью, под радостные крики ереванских шеф – поваров мы отчалили в братскую Грузию. Приняв внушительную внеплановую дозу спиртного, я немедленно уснул, и через пару часов был разбужен галантным Федей, столь знакомым словом : -Походный банкет! Машина стояла на горном перевале, отделявшим Армению от Грузии. Светило яркое полуденное солнце. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались цветущие, наполненные дурманящими ароматами трав и цветов «альпийские луга». В десяти метрах от обочины дороги стояла легкая беседка с двумя тяжелыми дубовыми скамейками и столь же могучим столом. На столе стоял ящик с бутылками коньяка и «самобраная скатерть» с травами и прочей восхитительной снедью, приготовленной заботливыми руками высших армянских профессионалов «от еды». В то время я был, хоть и не ортодоксальным, но все же евреем, а не православным выкрестом как сейчас и, глядя на этот праздник для нормальных мужиков (но пытку для себя), еще не мог, как положено перед закланьем, прочесть «Отче наш». Очнулся я утром в постели отличного гостиничного номера от дружеского похлопывания по щекам, одетого по всей праздничной форме и вкусно пахнущего Федора. Левка стоял у зеркала с намыленной для бритья мордой и массировал подглазные мешки, пытаясь превратить глазные щелки- чукчи в нечто похожее на более, менее нормальные глаза гомельского жида. - Через двадцать минут наш первый банкет на территории братской Грузии. У тебя еще есть целых десять минут на сборы, - ласково пропел он. Ритуал в огромном ресторанном зале гостиницы «Иверия» был точно таким же, как и в «Армении». И рядом с приборным набором вместо бокалов лежали такой же величины инкрустированные серебром бычьи рога. Разница была лишь в том, что вместо коньячных и водочных бутылок (которые поставили на стол несколько позже к горячим мясным блюдам ) возле каждого стоял трехлитровый графин с домашним вином. По неопытности, а от того и глупости, я было решил, что с напитком столь невысокой крепости будет полегче, однако, я не учел количества тостов и вместимости рога, который, не опорожнив досуха, не положишь на стол. Первый мой забег к туалетному унитазу сомнительной стерильности я совершил после шестого тоста за «Вождя грузинского, русского и всего мирового пролетариата, дорогого Иосифа Виссарионовича Сталина!»; последний, кажется, одиннадцатый, после: - « … и пусть его великие дела никогда не умрут !» На следующий день меня отправили самолетом обратно в Ленинград. Левка еще «отработал» пять Фединых банкетов. Отчет по командировке он составил блестящий. Руководство института еще долго ставило его в пример сотрудникам нашего отдела. У Левы был замечательный набор фраз в защиту потребления алкоголя . Вот некоторые из них, те, что запали в память навсегда: Алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах. Быстро выпитый стакан не считается налитым. В вине мудрость, в пиве сила, в воде бактерии. Алкоголь нужно принимать таким, какой он есть. Дайте мне точку опоры и я произнесу тост. Алкоголь вызывает кратковременное расширение сосудов и круга друзей. Вы еще не пьяны по – настоящему, если можете лежать не держась за пол. Если в слове ХЛЕБ допустить четыре ошибки, получится слово ПИВО. Если наука победит алкоголизм, люди перестанут уважать друг друга… Когда водка заканчивается , закуска становится просто едой. Он смотрел на мир глазами человека, посланного за водкой. Хуже водки лучше нет. Что у трезвого на уме, пьяный уже сделал. Свою меру я знаю: упал –хватит. Этот список можно было бы продолжить еще на пару страниц. Федю я видел еще один раз в Ленинграде, при заходе его корабля в наш порт. Он устроил нам с Левкой и нашими женами великолепный обед с артишоками у себя в номере. Недавно мой друг, капитан Феликс Дашков, рассказал дальнейшую жизненную судьбу Феди, которая, увы, закончилась в тюрьме. Левушка, еще совсем молодым, умер через несколько лет от инфаркта. Светлую память об этом очень талантливом человеке и прекрасном доброжелательном друге я сохраню на всю отпущенную мне Господом жизнь. ------------------------------------------------+---------------------------- Час нашей смерти неминуем, А потому не позабудь Себя оставить в чем – нибудь Умом, руками или х…м. И. Губерман. В 1966 году в очень читаемом технической интеллигенцией журнале «Изобретатель и рационализатор», была помещена заметка о прицепе – доме за легковым автомобилем братьев Сквирских. Материал этот попался на глаза и заинтересовал директора проектного института ВНИИКОММУНМАШ, и он, запросив наши адреса, вызвал меня на собеседование. Я рассказал о моих изобретениях в области усовершенствования автомобилей, да и студенческая золотая медаль ВДНХ произвела на него большое впечатление. В итоге мне была предложена должность и. о. начальника самого большого отдела в институте, и я с радостью принял это предложение. Отдел занимался исследованием западной коммунальной техники и конструированием аналогичных отечественных машин для уборки городов. Назвать этот процесс «сдиранием» с готового западного я бы не стал, так как в стране в то время не было приличных аналогов западным агрегатам, из которых можно было бы копировать готовые зарубежные конструкции. Деньги в институте кое-какие были, и западные образцы закупались. Главным манком для меня в решении о переходе на новую службу было наличие в институте небольшой технической базы. Таким образом, разработанные в чертежах машины можно было изготовить в металле и, испытав, довести до возможного совершенства, устранив недочеты. Увидеть плоды своего труда – самая сладкая работа для настоящего инженера. За три с половиной года я в своем отделе понаделал всяких машин и механизмов до чертиков. Отдел создал новый, работающие до сего дня мусоровоз, илосос, симпатичную тротуароуборочную машинку, снегоподборщик и еще много мелочей, но главной и очень нужной коммунальщикам машиной была первая гидродинамическая отечественная установка на базе грузовика ЗИЛ – 130, машина, которая водяными ракетами чистила канализационные трубы. Появлению подобных машин за рубежом послужила очень забавная история. В пятидесятые годы в США возникла мода на маленьких домашних крокодильчиков. Возникли огромные фермы, поставляющие желающим, число которых росло ото дня в день, десятки, если не сотни тысяч этих, не поддающихся дрессировке безмозглых малышей. В каждом нормальном американском доме есть, как минимум, две ванные комнаты. Так вот, в одной из них и помещали эту, очень агрессивную живую детскую игрушку. При хорошем уходе и питании земноводная тварь быстро подрастала, и совать ей пальчики в рот уже становилось небезопасно. Темной ночкою, дабы не травмировать детей, родители за хвост выносили рептилию и сбрасывали ее в ближайший канализационный колодец. И вот тут–то вся, обещанная мною, забавная история и начинается. Крокодил, как выяснилось, растет в темное время суток, а в канализационных трубах и каналах света нет. Любимой пищей ему служат крысы, коих в канализации не меряно. Кстати, фекалиями аллигаторы тоже не брезгуют. За несколько лет количество взрослых и очень опасных особей перевалило за все допустимые пределы, и они стали нападать на рабочих, чистивших засоры в канализационных сетях. Люди наотрез отказывались опускаться в смотровые колодцы, даже если их вооружали. Санэпидслужбы начали тотальную войну с чудовищами, бросая в колодцы отравленную приманку. Крокодилы ее съедали, подыхали как им и положено, но при этом наглухо закупоривали своими телами трубы. Я уже не говорю, о появившемся страшном зловонии, но, как известно даже младшему школьнику, кожа крокодила очень прочна и долго не поддается гниению. Итак, над городами и городками Самой Великой Западной Державы повисла грозная опасность - погибнуть не от коммунистической атомной бомбы, а утонуть в собственных фекалиях! Был объявлен международный конкурс на лучший способ борьбы с крокодиловой напастью, и немецкая фирма «Эйхофф» предложила водонапорную ракетную установку, способную легко, чрезвычайно быстро и эффективно пробивать любые, и в том числе крокодиловые пробки, в трубах любого диаметра и любой засоренности. И тут же многочисленные западногерманские и австрийские фирмы начали печь подобные установки, как сдобные булочки, благо, что фирма «Эйхофф», почему–то не запатентовала свое гениальное изобретение. Наша страна и без крокодилов задыхалась от говна. Канализационные сети строились плохо и, в большинстве своем, без необходимых расчетных уклонов. Равнинные города тратили бездну средств, чтобы хоть как–то поддерживать водяные протоки в канализации. Бригада из пяти человек могла профилактически прочисть не более 50 – 75 метров труб в день, а над глухими засорами–пробками сидела неделями. Очень часто коммунальщики были вынуждены перекладывать заново целые участки подземной сети, а земляные работы в городе стоят баснословно дорого. Если учесть, что только в одном Питере сегодня 10 000 км. уличной канализации, не считая такого же метража внутри дворовых и заводских сетей, становится понятно, сколь сложна и дорогостояща эта проблема. Немецкие же машины чистили до 0,5 км за те же сутки и за несколько часов могли уничтожить достаточно сложную глухую пробку в трубе, причем, практически без спуска человека в канализацию. Любопытен был и сам российский технологический процесс прочистки подземных труб вручную. Бригада «скидывалась» на «главный инструмент» – поллитровку. Бутылку по строгой очередности опорожняли из горла, затем к ней привязывалась суровая нитка или капроновая леска и бутылка-поплавок опускалась через смотровой колодец в канализационную трубу. Слабый, но еще существующий в сети ток сточной жидкости доставлял бутылку к следующему колодцу, стоящему ниже по течению. За ней спускался один из членов бригады и, отвязав, привязывал к нитке веревочку покрепче, которую за ту же нитку подтягивали назад, к верхнему колодцу. Далее к веревочке уже привязывался металлический тросик с ведром - черпаком. У нижнего колодца ставилась лебедка, которая, наматывая трос на барабан тянула ведро вниз по течению как черпак, забирая часть грязного песка и ила. Эта операция повторялась до тех пор, пока трубу можно было, как правило, чисто условно, считать прочищенной. Образовавшиеся в трубах грязевые пробки пробивали телескопическими пиками, и рабочие, сменяя друг друга, по много часов в день, скрючившись, по - колено, а иной раз и по - пояс находились в вонючей сточной жидкости. Думаю, что теперь вам, дорогой читатель, понятно, какой важности для любой страны было это немецкое изобретение. И какие колоссальные государственные средства оно экономило. Мой приход в отдел как раз совпал с получением институтом министерского задания: очень быстро спроектировать, построить и испытать отечественный образец такой установки. Была выделена валюта на закупку двух различных западногерманских образцов, – чтобы было с чего сдирать. Однако, рассмотрев «немцев» повнимательнее, мы пригорюнились. В стране не выпускались ни такие высоконапорные малогабаритные водяные насосы, ни шланги, способные держать давление больше 60 атмосфер, в то время, как немецкие машины работали на 150 – 200. Не было и еще нескольких необходимых агрегатов, не говоря уже о пристойных автомобильных дизельных шасси. Но, Родина сказала – «Надо» – институт ответил – «Есть!» Через полтора года чертежи первой, испытанной, но очень далекой от совершенства гидродинамической установки были переданы Арзамасскому заводу для запуска в серию. Наступил 1969 год. Мне стукнуло 34 года. Пять раз в неделю после тяжелого рабочего дня мы с соавтором, поспав часок, садились за эстрадные вирши и расходились не раньше полуночи. Можете мне поверить, что руководить отделом в полторы сотни человек в советской стране – далеко не так просто. И дело совсем не в том, что все эти люди работают с напряжением кочегаров у топочных котлов пассажирского лайнера, пересекающего атлантический океан на призовую скоростную «Голубую ленту». Совсем нет! Все НИИ страны кроме работающих на войну и космос, были раздуты до безобразных пределов. Люди маялись за столами и чертежными досками, умирая от безделья, но чем крупнее был отдел, тем большую зарплату получало руководство. Тем больше денег получал профком на инфраструктуру отдыха начальства и сотрудников. Тем больший личный престиж имел директор и парторг организации. В моем подразделении было всего–то пять, шесть толковых конструкторов, которые и тянули все заказы. Остальные работники были «необходимым институту грузовым балластом». Страна тратила 90 процентов средств на ВПК и космос, и денег на развитие легкой промышленности, общего машиностроения, а тем паче, на коммунальное хозяйство отпускалось мизерное количество. Поэтому самой сложной задачей почти любого из руководителей отделов и КБ этих и подобных им организаций было заставить своих подчиненных высиживать на работе полный рабочий день, водить карандашами по ватману, но при этом ни сделать ничего! Да, мой отдел мог выпускать каждые полгода новые, неплохие и очень нужные стране коммунальные машины, но не было заводов, которые могли бы их делать, и средств, на которые эти машины можно было бы изготавливать. Вот на эту показуху и уходили тогда все мои силы и годы жизни. Поэтому, добираясь до дома, выжатый как лимон, я все чаще и чаще начал задумываться, а не пойти ли мне в очную аспирантуру, и три года прожить на вольных хлебах, занимаясь писательской работой для эстрады. Те же мысли созревали и в голове моего соавтора Володи Синакевича. Правда, он работал в номерном военном институте (почтовом ящике), и работа у него была интересная. Да и сам он был семи пядей во лбу. С его уходом известная самолетная фирма Ефимова, думаю, много потеряла. Итак, до 35 лет, - крайнего срока поступления в очную аспирантуру, - мне оставался всего один год. Год на сдачу кандидатского минимума, выбора темы диссертации, института, где ее писать и защищать. После сдачи чертежей гидродинамической машины на завод– изготовитель я понял, что, идя на поводу у немцев, мы допустили несколько серьезных промахов и что сегодня я могу сделать новую машину, несравненно более производительную, чем выпущенная отделом и переданная в заводскую серию. Когда я высказал эту мысль директору института, он многозначительно покрутил пальцем у виска и мудро заметил, что «от добра, добра не ищут». – «Лучшее - большой враг хорошего», - напомнил он мне величайшую народную мудрость россиян, нежно выдворяя из кабинета за плечико. А идея эта мешала мне жить, думать, писать и спать. Я видел эту новую машину во сне, как наяву. Я твердо верил, что смогу ее вычертить и собрать на базе Водоканала сам и менее, чем за год. Тем более, что директор Водоканала, запойный пьяница, но друг мэра города и секретаря Обкома партии - был мой хороший приятель. Я поделился с ним своими соображениями, и он обещал всяческую помощь. ------------------------------------------------+-------------------------- Увы от мерзости и мрази, Счащей грязь исподтишка, Ни у природы нету мази, Ни науки порошка. И. Губерман. Некоторая сложность возникла в нахождении замены человека на мое место в отделе. Единственная приличная, с моей точки зрения, кандидатура, носила абсолютно не пригодную для такой должности фамилию - Эльберг и сильно хромала, как по пятому пункту, так и по типу, достаточно интеллигентного, но совершенно не подходящего для нашего кадровика лица. - Мне хватило неприятностей с твоим обрезанным концом и, скажу честно, у меня нет охоты второй раз наступать на одни и те же грабли. – Честно признался мне наш, вполне приличный со всех точек зрения директор, затраханный своим нормальным отношением к «еврейскому вопросу» парторгом института с фамилией Залупаев – махровым антисемитом, бездарью и патентованным дураком. Выход нашли. Эльберг официально по–прежнему должен был числиться старшим научным сотрудником, а, неофициально, исполнять должность начальника отдела. И, в качестве исключения, получать его оклад. Обалдевший от счастья умный местечковый еврей клялся мне в любви и преданности до гробовой доски и с радостью принял все поставленные мною условия, которые были таковы: Я в течение трех месяцев, то есть пока поступаю в аспирантуру, буду числиться в отделе ведущим инженером с окладом по должности, но расписание у меня будет свободное и заниматься я буду только своей диссертационной машиной. Мне будет позволено привлекать к работе над деталировочными чертежами низших, практически не занятых, конструкторов отдела. Он, кандидат наук, поможет мне составить план диссертации. С директором все эти пункты я согласовал и переоформился в отделе кадров. На пятый день, пропустив рабочий четверг в институте на подачу документов в Академию Коммунального Хозяйства, я утречком пришел в отдел и, подходя к своему кульману, услышал визгливый, с тошнотворным местечковым жидовским акцентом голос моего протеже: - Вы забыли, Вениамин Яковлевич, что должность у Вас теперь несколько другая! И меня, как начальника отдела, очень интересует, за что Вы намерены получать зарплату? За прогулы!! Клянусь мамой, как сказал бы наш грузинский дружок Сосо, у меня чуть не лопнуло сердце. Как я не двинул этой пархатой сволочи по роже, не понимаю до сего дня. Тогда я впервые понял, что мои сокровники делятся на две половины и полностью осознал, за что мир не любит жидов. Хотя, может быть, его можно было и понять? Всех его предков до многотысячного поколения назад ущемляли в элементарных человеческих правах. В обычном человеческом звании. Да и сам он был бесконечно унижен от рождения в этой стране. Заискивая, слащаво улыбаясь всякой антисемитской сволочи, он, способный ученый и неглупый человек, будучи беспартийным, все же смог выскулить степень кандидата наук. А уж за докторскую –то ему, недорезанному еврею еще лет десять – пятнадцать надо будет ползать на пузе перед своими коллегами с коренной российской национальностью в паспорте. А тут ему прифартило! Он вдруг, дуриком выскочил в большие начальники. И теперь полторы сотни «человеков» стали для него маленькими человечками, одним из которых еще вчера был он сам! И теперь все они до одного будут перед ним выгибаться! С заискивающими улыбочками, глядя ему в рот, ловить каждое его слово! Теперь только от его личного желания зависит, когда и кто из них пойдет в отпуск! Посетит врача в служебное время! Возьмет пораньше из садика ребенка! Получит прибавку к зарплате и квартальную премию! Тяжелейший моральный груз «недочеловека», под которым он прожил всю жизнь, частично свалился с его плеч. Он, наконец, смог приподнять голову и почти ощутить себя полноценным членом этого соцлагеря. И его маленькая, забитая ногами, провинциальная еврейская душонка не выдержала испытания властью. Через час я уволился из института, благо эстрада худо- бедно, но уже кормила нас с Володей. Однако Эльберга не простил, и через год помог ему вылететь из института с волчьим билетом. Через полгода, моя мечта и моя диссертация -- новая модификация машины была готова. Я сделал её на базе Водоканала. Собралась компетентную комиссию, и на ее приемку приехал сам генеральный директор Водоканала Олег Васильевич Сорокин (запомните эту фамилию). Правда он, как и обычно, находился под сильным «шафе», но держался молодцом и даже расцеловал меня, подписывая акт приемки. Я был на седьмом небе от счастья, так как результат испытаний превзошел все мыслимые ожидания. Простенькая отечественная машинка на шасси ЗИЛ – 130 за один час двадцать минут прочистила 800 метров достаточно сложной сети и за сорок минут пробила тяжелую глухую пробку на которую институтской машине, да и импортной - понадобились бы сутки! . Таким образом, ее производительность в десять раз перекрыла возможности лучшего немецкого образца, купленного институтом. На следующее утро меня разбудил секретарь Сорокина и передал трубку директору. - Вениамин, - прозвучал знакомый голос, - я вчера был чуть-чуть поддавши и кое-чего не сообразил. Машина твоя не плохая, ничего не скажу, но снизь-ка дружок ее производительность, эдак, разов в тридцать! Ты меня понял?! - Да не очень? – Изумился я спросонья. - Дурак ты, значит. А чего тут понимать? Ты экономию–то подсчитал? - Да, машина заменяет труд 400 человек. - Правильно. А теперь прикинь: за десять машин я должен сократить 4000 тысячи моих алкашей. Соображаешь? А то значит, что из генерального директора организации в 4 000 рабочего люда я превращусь в зав. гаража на 10 твоих гениальных машин. Ну, и как тебе нравится такой расклад? Я медленно просыпался, соображая, что же ему ответить. - А ты не бзди. Мы каждый квартал, потихонечку будем повышать ее производительность процентов на десять–пятнадцать и получать за это приличные бабки за рацпредложения. Усек? - Не могу я этого сделать, Олег, - проснулся я, – это моя кандидатская работа, и я буду ее всеми силами защищать. - Что, и даже от меня? – удивленно усмехнулся всесильный друг ,всесильного мэра города. - Да, Олег, и от тебя тоже. Машина эта может дать стране сотни миллионов рублей экономии. - А-а! Оказывается ты не просто дурак, а дурак еще и совестливый. Тогда слушай меня внимательно: или мы друзья, и ты сделаешь, как я сказал. Или завтра же ты кувырком вылетишь из своей сраной аспирантуры. И не забудь, кстати, кто тебе помог сделать твою машину на моей базе и на чьи деньги! На следующий день раздался звонок моего научного руководителя, доктора наук, милого интеллигентного человека, настоящего ученого, заведующего отделом канализации Академии КХ Молокова и жалобно простонал: - Веничка, Вы мне очень дороги как аспирант. Я горжусь Вами, но поймите меня правильно и не осуждайте строго, если сможете. Наш отдел практически ничего нового не сделал за последние двадцать лет. Мы живем лишь договорами и милостью директоров Водоканала. Если я не уговорю Вас согласиться с условиями, выдвинутыми товарищем Сорокиным, он закроет нам ассигнования, и пожилые люди, с которыми я работаю не один десяток лет пойдут по миру с протянутой рукой. В противном же случае, я буду вынужден отчислить Вас из аспирантуры. – Голос его дрожал. Старик был на грани нервного срыва. Я успокоил его как мог и повесил трубку с тяжелым сердцем и твердым намерением не отдавать машину на заклание Олегу. Через несколько дней, как ни в чем не бывало, позвонил Эльберг. Рассыпался в похвалах в адрес новой конструкции машины. Просил прощение за допущеную им в отношении меня бестактность. Просил коленопреклоненно забыть прошлое и начать творческие контакты с отделом, ибо мой конструкторский гений (он несколько раз подчеркнуто упомянул эту фразу), а в этом, особенно после испытаний машины, ни у кого нет сомнений, должен быть востребован коммунальной отраслью страны. Я сделал вид, что простил его и дал несколько «дружеских» советов по реконструкции серийного институтского образца. Эльберг был неплохим теоретиком, но в конструировании не смог бы отличить уха от рыла. Я не сомневался что, будучи (как выяснилось после его вступления на «престол» ) по природе своей диктатором он, получив от меня эти директивы , естественно, выдаст их за свои и никому из отдельческих мыслящих ребят- конструкторов не позволит ни на йоту отойти от них. А это означало начало его карьерного конца. «Доработанная» таким образом машина не только не должна была стать значительно более производительной, но ее параметры должны были резко упасть вниз. Год понадобился отделу на то, чтобы вернуть из Арзамаского завода уже отданные в работу чертежи на доработку, согласовать переделку, вычертить новый образец и сделать его заново в металле. Уйма потраченного времени и денег. Наконец, машину запустили и испытания показали, что она практически не работоспособна. Эльберг, как я уже говорил, был с треском уволен из института и его «немеркнующая слава великого конструктора» облетела всю союзную отрасль. На этом карьера его закончилась и, если не навсегда, то, во всяком случае, на многие, многие годы. --------------------------------------------+------------------------------ Цветет махрово и упрямо Плодов прогресса семена: Снобизм плебея, чванство хама Высокомерие говна. И. Губерман Со мною же произошло следующее. Не сказав ни Молокову, ни Сорокину ни да, ни нет я, собрал архи хвалебные отзывы по испытаниям моей машины в областных гродахи отправился искать правду в Москву. Причем ни куда–нибудь, а прямиком на прием к самому Председателю Народного Контроля страны, Члену Политбюро ЦК КПСС, товарищу Воронову и, что самое удивительное и смешное, – я сразу же к нему лично и попал! Робея, испытывая странную щемящую дрожь в мошонке, я переступил порог огромного кабинета одного из главных управителей Страны Советов. - Заходи, не боись, лядь, не съем, - вставая из–за огромного полированного стола и демократично протягивая мне руку, произнес простоватого вида крепкий русский мужичок. Обалдев от столь странного приветствия, я протянул ему в ответ свою, и мы сели друг напротив друга. - Референт сказал, что у тебя, лядь, какая-то симпатичная машинка получилась? Выкладывай, лядь, не таи. Ко мне много изобретателей приходит и, что интересно, не только евреи, лядь. Толковые идеи иной раз и русаки приносят, но в большинстве своем все выходит без толку. С нашими сучьими чиновниками в этой стране хрен кто сладит. Они, сам, лядь, кого хочешь счавкают и не подавятся, ляди. Ну, чего там у тебя? Только время очень не тяни, там за дверью жалобщиков еще не меряно, лядь. Такая «интеллигентно–подкупающая» манера ведения беседы раскрепостила меня, и я постарался без лишних эмоций коротенько и в доступной форме изложить суть дела. Я попросил его помочь институту забрать с завода его первую несовершенную машину и заменить ее на сделанную мною в аспирантуре, причем безвозмездно. - Ну, что же, предложение дельное, лядь. Да и лишних денег не будет стоить отрасли. Давай, лядь, попытаемся. Как там говорил Лаврентий Павлович, не к ночи, лядь, помянут будет: - «Попытка - не пытка!» Он снял трубку «кремлевской вертушки» и набрал телефон Министра Коммунального Машиностроения Российской Федерации. Такого союзного министерства в то время не существовало. Фамилия министра была Еременко, а имени и отчества я не помню. Назову его условно Петром Ивановичем. - Петр Ваныч, это Воронов тебя беспокоит, Народный Контроль. Тут я к тебе человечка пришлю одного, головастенького такого еврейчика. Он тебе сообразил такую машинку по уборке говна, что тебе больше и работяги на канализации будут не нужны. Ты его очень внимательно выслушай, а, как, что толкового решишь, мне отпиши. Фамилию его чиркни, Сквирский будет он. - Давай, лядь, чеши к нему. Он старикан ленивый и чуть живой, но не вредный. А если ,что не так пойдет, - придешь ко мне опять, я своим скажу. Через двадцать минут я вошел в кабинет к министру. Добродушный старичок, эдакий сказочник, кивнул мне головой на стул и одну за другой, не спешно проглотил, запивая водой из заграничного термоса, с десяток каких–то разноцветных таблеток. - От Воронова? – я кивнул. - У тебя это надолго? - Нет, я все очень быстро расскажу. - На кого - то жаловаться будешь? - Нет, я сделал неплохую машину…. - Плохих машин не бывает, бывают только плохие люди. Согласен? - Согласен, но…. - Ты вот что, спустись на этаж ниже и, как раз подо мной кабинет первого зама. Он потолковее меня в разных там машинах, вот ему–то все и объяснишь. А то, братец, у меня через полчаса массаж в Кремлевке. Ты иди, я ему сейчас позвоню. Зам министра Ионов был человеком тучным, басовитым и, видать, большим барином. Слушать он меня не стал, - не до меня ему сегодня было. При мне позвонил начальнику технического отдела министерства и перепасовал меня к нему. Тот полчаса ругался с каким–то «мудаком» подрядчиком и, в конце концов, послав того на три чисто русских буквы, и правда несколько помягче направил меня, приблизительно, туда же. Чем отличается демократия от диктатуры. Диктатура, это когда тебя послали на три буквы- ты именно туда и направляешься, ибо шаг вправо, шаг влево – расстрел. А демократия, это, когда тебя отправили туда же, а ты себе идешь, куда захочешь! И, как поется в знаменитой опере Чайковского - «И вновь я посетил тот….» кабинет в Народном Контроле. - Быстро ты обернулся, лядь. – с веселой усмешкой встретил меня Воронов. - Что? Мимо? - Мимо, - грустно вздохнул я. - «Не надо печалиться, вся жизнь впереди…» – пропел мне хозяин кабинета. Так оно быть и должно, такая уж нам с тобой досталась страна, лядь…А страну в нашей системе не выбирают. Вон там наверху – он ткнул пальцем в потолок – сидим мы, правительство. Там внизу – палец в пол – вы, то есть народ. А посередке толстенное ватное облако из чинуш. В них можно стрелять хоть сверху, хоть снизу, - результат один – нулевой, лядь! Понял? Пули они там, как в вате и завязнут. И тут ни я, ни кто другой из верхов тебе не помощник! Понял, лядь? |
Похожие:
 | | Для билетов, оформленных на территории РФ на международные перевозки, наклейка стикера на первый полетный купон запрещена | |
 | Итории Российской Федерации (далее – Уведомление) заполняется производителями табачной продукции, которые в соответствии со статьей... | | Итории Российской Федерации (далее – Уведомление) заполняется производителями табачной продукции, которые в соответствии со статьей... |
| Таблица растворимости солей, кислот и оснований в воде. Электрохимический ряд напряжений металлов | | Федеральный закон от 30. 03. 2016 n 72-фз "О внесении изменений в часть вторую Налогового кодекса Российской Федерации в части завершения... |
| Уведомление о минимальных и максимальных розничных ценах на табачные изделия, производимые на территории Российской Федерации (далее... | | Сегодня (21 февраля – ред.) у замечательной писательницы Людмилы Улицкой – юбилей |
| В связи с работой по теме (указать название темы и характер работы: диплом, диссертация, научная статья и т п.) прошу выдать мне... | | Гибдд для выдачи мне автомобиля. Однако сотрудники стоянки не выдают мне автомобиль, требуя оплаты за услуги по хранению. Так как... |