А. Я. Флиер современная культурология
Скачать 0.77 Mb.
|
А.Я. Флиер СОВРЕМЕННАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ: ПРОБЛЕМЫ, ВОЗМОЖНОСТИ, ЗАДАЧИ1 «Культурология» – это название нового направления в общественно-научном знании, которое было предложено в конце 1940-х гг. американским культур-антропологом Л.А. Уайтом2. Однако у западных ученых эта инициатива не получила поддержки, и культурологии не удалось выделиться в самостоятельную науку, отмежевавшись от культурной (социальной) антропологии и этнологии. В 1960-х гг. понятие «культурология» появилось в отечественной научной литературе в основном в интерпретации Э.С. Маркаряна3. Сначала новая наука развивалась в СССР как чисто интеллектуальное направление, находящееся «на стыке» философии, социологии и этнографии, а также в какой-то мере филологии и искусствознания. Но в начале 1990-х гг. в разгар политических перемен в нашей стране культурология начала привлекать интерес как область знания, функционально способная заменить выводимый из вузовских учебных программ исторический материализм (что фактически не было реализовано). В первой половине 1990-х гг. культурология была институционализирована в России как самостоятельная наука и специальность по образованию. Тогда же были сформулированы и основные атрибутивные характеристики культурологии – представления о ее цели и задачах, предмете и объекте, основных методологиях и методах, проблемных полях и т. п.4 Следует отметить, что за почти два десятилетия, прошедшие с тех пор, не было внесено никаких значимых корректировок в определение базовых признаков культурологии, в обозначение того, «что» она изучает и «как», хотя сама эта область знания прошла существенное развитие, как в своих объективных параметрах, так и в своем субъективном самоосмыслении. В профессиональных кругах дискуссия на этот счет, разумеется, не прекращалась, но она не нашла никакого отражения в официальных научных и образовательных нормативных документах. Представляется, что уже назрела необходимость подвергнуть некоторой модернизации основные атрибутивные признаки культурологии в целях их большего соответствия тем реалиям функционирования этой отрасли знания и процессам ее научного самоопределения, которые наблюдаются в последнее время. Ниже предлагается один из возможных вариантов такой модернизации. *** Культурология – это знание о культуре. Но это не все возможное знание. Культура представляет собой слишком масштабный и многофункциональный объект для того, чтобы быть охваченной аналитическими возможностями одной науки. Она включает в себя огромное число аспектов жизни человека и общества – личностно-обыденный, национально- и социально-идентификационный, социально-интегративный, регулятивный и нормативный, смысловой и символический, лингво-коммуникативный, политико-идеологический, религиозный, художественно-образный и пр. Культура является одной из основных модальностей человеческого бытия. В этой связи можно представить такую схему структурирования человеческого бытия: Человек существует во времени, что выражается в сроке его биологической жизни и требует от него определенных усилий по сохранению, обеспечению и продлению этой жизни. Жизнь – это способ существования человека во времени. Человек существует в пространстве, что инициирует его предметно-преобразовательную деятельность по приспособлению этого пространства для своих нужд. Деятельность (адаптивно-адаптирующая, по Э.С. Маркаряну) – это способ существования человека в пространстве. И человек существует в окружении других людей, что обусловливает необходимость его коммуникации, конструктивных отношений и практического взаимодействия с ними. Это осуществляется с помощью культуры. Культура может быть охарактеризована как способ существования человека среди других людей. Культура – это нормативная совокупность всех конструктивных форм социального бытия людей и поддержания порядка в этом коллективном существовании. Культура также охватывает материализованные (опредмеченные) результаты этого взаимодействия и все многообразие идей, текстов и образов, связанных с этим групповым характером жизнедеятельности. Среди необъятного множества определений культуры может быть предложено и такое: культура – это наиболее общий способ осуществления социальности человека (т.е. группового характера его жизнедеятельности) и упорядочения форм этой социальности. Вместе с тем, культура имеет множество ракурсов наблюдения, понимания и осмысления – мировоззренческий, аксиологический, эстетический, когнитивный, функциональный и т. п. Всего этого слишком много для того, чтобы силами одной науки можно было эффективно обобщить и систематизировать такое число проявлений изучаемого объекта и ракурсов его познания. Поэтому всю сумму знаний о культуре разрабатывают десятки наук, изучающих культуру непосредственно (как основной предмет), либо опосредованно (как значимый внешний фактор по отношению к тому, что они изучают). Их можно сгруппировать следующим образом: • философские науки (в той или иной мере культуру осмысливают все области философии, касающиеся человека и общества, а непосредственно – этика и эстетика); • общественные науки (в основном социология и политология, но в какой-то мере и правоведение, экономика и др.); • специальные науки о человеке, человеческом сознании и поведении (психология, педагогика, этология); • гуманитарные науки, которые в свою очередь разделяются на: - науки о языке (лингвистика, филология, литературоведение/ текстология и др.), - исторические науки (собственно история, археология, этнография/антропология, религиоведение и др.), - науки об искусстве (собственно искусствоведение, музыковедение, театроведение, киноведение, архитектуроведение и др.), - науки об охране культурного наследия (музееведение, библиотековедение, архивоведение); • науки о культуре в ее интегрированном смысле (философия культуры, история культуры, социология культуры, культурология) 1. Таким образом, мы видим, что собственно культурология – это сравнительно узкий ракурс познания как самой культуры, так и общества через его культурные проявления, объектная, предметно-проблемная и методологическая специфика которого будет рассмотрена ниже. Но особенность культурологии заключается еще и в том, что это не только наука. Культурология может быть понята и охарактеризована в трех сферах (на трех уровнях) своего проявления: • как интеллектуальная позиция (движение, платформа) в восприятии и рефлексии основных характерных социокультурных черт и признаков нашего времени (культурология, как особый ракурс осмысления истории современности). Предмет рефлексии – современность как культурно-исторический феномен; • как специфическая научная парадигма (вектор исследований и концептуальная основа для обобщений) в исследовании общества посредством анализа его культурных черт и механизмов самоуправления (культурология, как способ описания и осмысления общества в его социокультурных проявлениях). Предмет познания – общество как культурно интегрированная система; • как специализированная наука, изучающая культуру в ее ценностной, социально-нормативной, регулятивной и коммуникативной функции, а также в ее знаково-символических проявлениях, находящаяся на стыке общественно-научного и гуманитарного знания (культурология в качестве способа описания и осмысления культуры как важнейшей составляющей социального бытия). Предмет познания – культура как социально-регулятивная подсистема общества. Культурология как интеллектуальная позиция В качестве интеллектуальной позиции, направленной на осмысление современного этапа общественного развития, культурология представляет собой идеологическую программу «культуроцентризма», т.е. представлений об актуальном социальном состоянии общества и его наиболее значимом векторе развития, в существенной мере детерминированным культурой и ее ценностными установками. Речь идет о сообществах, уже находящихся на постиндустриальной/информационной стадии технологической эволюции или в процессе перехода к ней. Согласно этому пониманию системы доминант современной социальной динамики, именно культура, культурные интересы и потребности, взаимодействия и противоречия людей в таких сообществах становятся все более заметным и возрастающим в своей значимости стимулом их социальной активности. Это связано, в частности, с тем, что начинающие преобладать информационные технологии производства уже не требуют вовлечения в актуальную деятельность такой большой части населения, в таком объеме и на таком уровне трудовой нагрузки, как прежде. Хотя требования к уровню индивидуальной подготовленности для тех, кто участвует в социально актуальной деятельности, существенно возросли. Сейчас востребованы более всего специалисты самой высокой квалификации или совершенно неквалифицированные разнорабочие (на места которых охотно берут гастарбайтеров). Потребность в работниках среднего уровня квалификации заметно упала. То, что раньше делали десятки рабочих у станков, сейчас делает один мастер за клавиатурой автоматической системы управления; то, что раньше делал взвод солдат-призывников, сейчас делает один сержант-контрактник. Для того чтобы при этом не сокращать число рабочих мест, в Европе некоторые производства переходят на сокращенную рабочую неделю (в 4 или даже 3 дня). В этой ситуации у «массового» человека освобождается существенно больше свободного времени, заполняемого разного рода культурной активностью: художественной, спортивной, туристической, информационно-коммуникативной, социальным волонтерством, престижным и модным потреблением (духовным и материальным), в движениях спортивного, музыкального и иного «фанатства», активизацией религиозных и националистических настроений и пр. С другой стороны, менее интенсивная вовлеченность населения в актуальную социальную деятельность и отсюда меньшая социальная востребованность человека (что должно вызывать в нем и чувство определенной психологической неудовлетворенности) отчасти компенсируются расширившимся спектром возможностей его культурных самопроявлений, переориентацией его социальных интересов в этом направлении. Такая точка зрения на особенности современной социальной динамики активно развивается в философской и научной литературе ХХ – начала XXI вв., особенно с середины ХХ века, когда начался фактический поворот к постиндустриальным технологиям производства, потребления и обмена с соответствующими социальными последствиями для устроения и функционирования общества. Эта усилившаяся социально-регулятивная значимость культуры существенным образом отличает наше время (конец ХХ – начало XXI веков) от привычной для людей старшего поколения индустриальной эпохи, когда в качестве универсального стимула социальной активности людей выступали социально-классовые отношения и противоречия. То была эпоха «социоцентризма»; отсюда и специфичные для нее социальные революции, социализмы, нацизмы и другие способы тотальной мобилизации всего населения, его принудительной социализации и вовлечения в общественно полезную деятельность. Это диктовалось особенностями применявшихся в ту эпоху технологий (материального и интеллектуального производства, социального управления и обслуживания, и даже в военной области), требовавших привлечения ко всякому делу максимально большего числа участников при сравнительно невысоком уровне их индивидуальной подготовки (наиболее востребованной была средняя квалификация на уровне профессионально-технического училища). Все общество должно было быть социально мобилизованным, все поголовно должны были сначала учиться, потом служить в армии, потом работать. Тоталитарные системы достигали этого эффекта откровенным насилием, либеральные – путем экономического стимулирования участников социального действия. И эта социально-классовая проблемная обусловленность исторических процессов получила яркое отражение в философии, науке и общественной мысли XIX – начала XX вв. (марксизм, концепции Дюркгейма, Вебера и иные социальные теории). Точно таким же образом научная и философская мысль середины XVII – XVIII вв. была охвачена идеями «натуроцентризма» (человеку все дано от природы, и ей же в существенной мере детерминированы и социальные процессы, происходящие в человеческом обществе). Эта красивая модель эволюции философской, научной и общественной мысли в течение XVII-XX вв. («натуроцентризм» – «социоцентризм» – «культуроцентризм») принадлежит В.М. Межуеву1. Она постоянно озвучивается им во всех публичных выступлениях последних лет. Сейчас же мы отмечаем явную тенденцию возрастания роли культурных оснований и стимулов социальной активности людей (и позитивной, и негативной, вплоть до терроризма), их культурно обусловленных проявлений, потребности в самоутверждении и самоидентификации, прежде всего в культурных формах и на культурных основаниях. Это выражается в невероятном успехе «популярной культуры» в последние десятилетия (кинематографа, поп-музыки, телевизионных ток-шоу и сериалах, молодежной моды, экстравагантных манифестаций и пр.). Но это выражается и в формах культурно обусловленного насилия. Нет нужды доказывать, что и 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке, и недавние взрывы в московском метро и на аэровокзале «Домодедово», как впрочем, и противостоящие наплыву мигрантов выступления «местных», были акциями «культурного сопротивления» со стороны традиционной культуры, вытесняемой с социальной площадки современности. И дело здесь не в исламе и его особенной агрессивности; завтра в этой роли может оказаться любая иная традиционная культура. В этой связи представляется интересной точка зрения известного социопсихолога А.П. Назаретяна, связывающего активизацию терроризма в России, среди прочего, и с общими процессами клерикализации общества, нарастающими в последние два десятилетия1. Все это может инициировать и очень существенные процессы общей социальной реструктуризации современного общества или, по крайней мере, заметных подвижек в этом плане2. Следует отметить и еще одно очень важное проявление возрастания значимости культуры и культурно-ценностных ориентаций людей в наше время. Хорошо известно, что в разные эпохи, как сознание людей, так и их социальное поведение, в существенной мере регулировалось определенными экзистенциальными целеустановками. С их помощью в общем хаосе бытия выделялось нечто, представлявшееся в жизни человека и общества самым важным. На том или ином этапе исторического развития именно эти установки являлись наиболее актуальными и психологически востребованными, заметно воздействовавшими на всю программу социального поведения людей и их идентичность. На основании соответствия этим установкам люди делились на «своих» и «чужих». Например, в первобытную эпоху такими доминирующими целевыми установками были биологическое выживание и размножение. Поэтому основная масса социально- и культурно-деятельностных акций людей первобытной эпохи детерминировалась этими целями, непосредственно или опосредованно решала задачи добывания пищи и репродукции, что в принципе мало чем отличалось от популяционных задач животных. На достижение этих целей и обеспечение этих задач была ориентирована вся социальная структура жизни первобытных общин, включая и ее собственно культурные регулятивы. Соответственно и правами члена общины обладали лишь кровные родственники, что отмечалось какими-то внешними знаками (прическами, украшениями, насечками на теле и т. п.)1. В европейской Античности таким доминирующим основанием солидарности и идентичности была этнокультурная принадлежность человека, видимо, обусловленная проблемой культурного самоутверждения в рамках дихотомии «цивилизация/варварство». В этих обществах для того, чтобы человека признали «своим», важно было то, насколько свободно он владеет греческим или латынью, насколько хорошо знает обычаи и культурные нормы страны проживания. Его реальное происхождение или вероисповедание на этом фоне играло второстепенную роль. В принципе в древнем Китае имело место то же самое. Следует отметить, что и у многих народов, не имевших в своей истории античного периода развития, на так называемой «варварской» стадии, в период становления их ранних государственных образований тоже доминировали именно этнокультурная солидарность и идентичность. В европейском средневековье, наоборот, именно вероисповедание и сословная принадлежность стали играть наиболее значимую роль, а непосредственные этнокультурные признаки, язык, подданство (служение), отошли на второй план. В эту эпоху социокультурная система в своих интегративных и регулятивных функциях работала в первую очередь на цель достижения религиозного спасения (и «правильного» религиозного исповедания), с чем преимущественно и соотносила все действия человека, поощряла все, что в какой-либо форме демонстрировало его стремление к религиозному спасению. А все, что объективно или субъективно не соответствовало этой целеустановке (или противоречило нормативным правилам ее достижения), преследовалось и уничтожалось. В то время «наш» человек определялся прежде всего как единоверец. Второй по значимости была его принадлежность к тому или иному сословию, что было связано с большей или меньшей дефицитностью основных товаров и требовало жесткого политического регулирования процессов потребления, чему собственно и служила сословная структура общества. В истории европейского Нового времени в XVI – XVII веках еще шла борьба между разными типами идентичности за статус основной (это была эпоха Реформации и контрреформации), но к XVIII веку стала решительно преобладать национально-политическая или гражданская идентичность, связанная с тем или иным государственным служением. Принцип, в своей наиболее категоричной форме провозглашенный Наполеоном Бонапартом «Один народ – одно государство», стал постепенно доминировать над иными основаниями солидарности и идентичности. Политическое подданство, «служение Отечеству» («Allons enfants de la Patrie...»1) возобладало в своей значимости над иными социальными характеристиками человека. В индустриальную эпоху с некоторым отставанием от национально-политической доминанты стала актуальной и социально-экономическая (классовая) солидарность. Она была связана с активизировавшимся стремлением к социальному упорядочиванию жизни общества в новых моделях социальной справедливости – либеральной демократии, коммунизма, национал-социализма, что получило выражение в обострении классовой борьбы и социальных революциях. Возможно, что всплеск ожесточенной социальной и национальной борьбы, имевший место в ХХ веке, явился «последним приветом» уходящей индустриальной эпохи, под конец доведший принципы государственного служения до крайних форм обобществления человека. В настоящее время, на этапе перехода к постиндустриальной/ информационной стадии развития, мы можем отметить, что за последние полвека радикальным образом возросла в своей социальной значимости целеустановка на культурную саморепрезентацию и манифестацию человека, в какой-то мере начавшую превосходить и его стремление к непосредственной социально-профессиональной самореализации. Право быть «культурно другим» и открыто манифестировать это превратилось в одну из неотъемлемых составляющих современного общественного сознания, в естественный компонент представлений о свободе. В данном случае речь идет не о моде; мода – это стремление «быть как все». Здесь же имеется в виду стремление человека (особенно молодого человека) подчеркнуть свое отличие от культурного мейнстрима. Это начиналось в середине ХХ века с молодежного увлечения джинсами (что имело и политический подтекст; ведь джинсы и джинсовые куртки в то время – традиционная одежда заключенных в американских тюрьмах). Потом – длинных волос битломанов (и общего отличия «музыки детей» от «музыки отцов»), одеяний хиппи, сшитых из разноцветных заплаток, и т. п. Известной спецификой отличались и «нонконформистские» формы протестного поведения. В СССР это выражалось в моде на «блатные» песни и тюремный жаргон в лексиконе вполне интеллигентных людей (вспомним раннее творчество В. Высоцкого). Сегодня – это гей-парады, многие проявления этнического и религиозного мультикультурализма, увлечение экзотическими для данной местности религиями и т. п. Люди стремятся показать: «мы не как все», «мы – другие», «мы имеем право на культурные отличия». Это превратилось в важнейшие лозунги современного общественного сознания. Похоже, что подобное «право на культурные отличия» и на любые экстравагантные культурные самопроявления становится культурной нормой сегодняшнего дня, социальной потребностью существенной части населения. Доминирующим проблемным полем современного этапа развития, судя по всему, становятся вопросы культурной самотождественности человека, его право «быть другим» и толерантности общества к такому культурному многообразию. Это утверждение пишется на фоне раздающихся заявлений лидеров западноевропейских стран о том, что политика мультикультурализма себя исчерпала. Мне представляется, что исчерпала себя не стратегия мультикультурализма, а хаотическая практика ее осуществления. Исчерпал себя «мультикультурализм без границ»1. Но, как известно, свободы без границ не бывает. Любая свобода значима своими четко обозначенными границами. А вот стихийный, лишенный понятных и логичных ограничений мультикультурализм, торжествовавший в Западной Европе в последние десятилетия, действительно продемонстрировал свою опасную социально-регулятивную неэффективность. Тем не менее, особая значимость права на культурные манифестации и самопроявления каждого члена общества в наши дни остается весьма актуальной. Описанные выше преобладающие экзистенциальные установки имели место в каждую эпоху, в любом сообществе, причем частота их перемен в ходе истории все больше и больше ускорялась. Подобная выраженная направленность в самоопределении людей в равной мере распространялась и на их интеллектуальную деятельность, цели познания мира, на его сущностную и структурную интерпретацию в общественном сознании. Прослеживается ли во всем этом некая единая логика развития, определенный вектор движения? Можно отметить, что все рассмотренные эпохи (первобытная, аграрная, индустриальная) начинались с солидарностей и идентичностей, локализовывавших людей в сравнительно небольших общностях – отдельных родовых коллективах, этносах и политических нациях, отдельных деноминациях. А на поздних этапах развития в ту или иную эпоху, наоборот, начинала преобладать интеграция людей в крупные для своего времени общности – племенные союзы, конфессии, сословия и социальные классы. Новая постиндустриальная эпоха тоже начинается с узкой культурной локализации по увлечениям («фанатским движениям»). Нужно отметить еще и ту особенность, что если названные малые общественные группы, как правило, представляли собой реальные коллективы людей, то крупные общности существовали только как идеологические конструкты. Например, если деноминация или нация являются организационно локализуемыми и централизованно управляемыми реальными общностями, то единство всех христиан или всех пролетариев имеет место только в их сознании. Т.е. направленность развития солидарности и идентичности в рамках каждой эпохи идет от социально реальных к сугубо символическим общностям. Эту смену преобладающих типов идентичности можно использовать и как характерный признак завершения одной эпохи и начала следующей. Когда сложно локализуемая общеимперская римская идентичность оказалась вытесненной упрощенным племенным самосознанием варварских германских королевств, это стало свидетельством смены эпох. Когда общехристианская (кафолическая) идентичность стала заменяться локальной национально-государственной, это ознаменовало собой наступление новой эпохи. Когда тотальная социально-классовая солидарность («Пролетарии всех стран, соединяйтесь») стала вытесняться фрагментированной досугово-развлекательной идентичностью массового общества (фанатством), стало очевидным, что меняется эпоха. Можно предположить, что похожие феномены исторической векторной ориентации общественного сознания исследовал и Мишель Фуко в своей книге «Слова и вещи»1. Фуко назвал их «эпистемами», имея в виду специфичные для той или иной эпохи способы осмысления наблюдаемой реальности и систематизации знаний о ней. Конечно, эпистемы в определении самого Фуко не абсолютно тождественны описываемому здесь явлению, но в принципе однотипны ему. В обоих случаях речь идет о некотором наиболее значимом проблемном поле, которое на том или ином историческом этапе определяет иерархию понятий и категорий мировоззрения и мотиваций деятельности общества. Фуко основывал свою модель исторической эволюции общественного сознания на анализе соотнесенности «слов и вещей» в разные эпохи, т.е. названий и обозначаемых ими сущностей: полном и непосредственном (что было названо им «ренессансной эпистемой»), относительном, опосредованном мыслью («классическая эпистема»), еще более относительном, опосредованном трудом («современная эпистема»). Здесь же речь идет скорее об абсолютизации в общественном сознании некоторых психологически комфортных интерпретаций условий жизни, имевших место в ту или иную эпоху, и психологически значимых экзистенциальных целеустановок, актуальных для этих стадий развития. Я предлагаю называть их «доминантными идентичностями». Способ измерения иерархии разных оснований солидарности и идентичности, характерных для той или иной эпохи, заключается в анализе того, какие лояльности в изучаемое время более всего поощрялись и с нарушениями каких идентичностей в это время боролись наиболее жестоко и бескомпромиссно. Наблюдение, осознание и осмысление этих тенденций в философской, научной, художественной и даже отчасти в управленческой среде формирует феномен культурологической интеллектуальной позиции (движения, платформы), отмечающей эту характерную особенность современного социального развития. Одновременно акцентируется внимание на том, что культурные потребности человека и его стремление к их удовлетворению (в гораздо более широком социальном смысле, нежели просто досугово-развлекательные увлечения) превращаются в один из самых значимых факторов функционирования общества в наше время. Теперь уже понятно, насколько прав был Н.А. Бердяев, называвший наступающий ХХ век «новым средневековьем», поскольку именно для средневекового этапа истории была характерна повышенная социальная значимость культурных коллизий (в средневековье преимущественно религиозных) и всей культурно-религиозной обусловленности социальной жизни людей1. Влияние этой новой ситуации на особенности современной социальной динамики имеет, как правило, опосредованные формы. Не всегда бросающееся в глаза, это влияние на самом деле очень существенно и нередко приобретает негативную направленность культурной самообороны от реальных, но чаще от мифических культурных угроз. Это особенно актуально в обществе со столь высокой культурной гетерогенностью и сложностью, с такими радикальными поворотами в исторической судьбе, каким является российское общество. Может быть, именно поэтому культурология оказалась востребованной преимущественно в России как еще одна попытка понять, что же с нами происходит. И показательно, что современная научная и общественная мысль ищет это понимание не в политическом строе или экономическом устроении, а именно в культуре. Если трактовать культурологию как интеллектуальную позицию в описанном смысле, то ее можно охарактеризовать как одно из современных направлений философии истории (в ее неспециализированном проявлении – в виде актуального проблемного поля общественных дискуссий), а для специалистов – скорее как направление в понимании теории истории (связанное с обобщениями не мировоззренческого, а алгоритмического характера). В этом своем виде и в этой направленности культурология, разумеется, не соответствует формам, характерным для «профессиональной» философии и теоретической истории, но насыщена очень интенсивной рефлексией современности как явления истории; и нередко более, чем иные науки, она учитывает актуальные поправки, которые уже пора вносить в представления о смысле истории, о ее закономерностях и движущих силах. Мне уже приходилось писать о том, что я понимаю культурологию как специфическую рефлексию над смыслом истории1. Конечно, это достаточно экстравагантное заявление, ограничивающее многообразие познавательных задач культурологии как науки. Но в рамках понимания культурологии именно как интеллектуальной позиции оно представляется мне вполне корректным. |
Похожие:
 | Григорьева Е. С. Культурология: практикум: учеб пособие / Е. С. Григорьева. Воронеж: фгбоу впо «Воронежский государственный технический... |  | Программа предназначена для преподавателей, ведущих данную дисциплину, учебных ассистентов и студентов направления подготовки 072500.... |
| Современная литературная норма и ее кодификация. Понятие «норма литературного языка», «вариант литературной нормы». Виды языковых... | | С современная поэзия: русская и зарубежная (сборник статей) / Под ред. А. В. Татаринова. Краснодар: zarlit, 2011 |
| «Современная ситуация в местном самоуправлении в России и Республике Бурятия» на тему | | Лекция Новое время. От традиционного общества к обществу модерна. Буржуа как антропологический тип |
| Лекция Новое время. От традиционного общества к обществу модерна. Буржуа как антропологический тип | | Рекомендовано Министерством общего и профессионального образования РФ в качестве учебника для студентов высших учебных заведений,... |
| | Государственное регулирование рынка трудовых ресурсов. Современная кадровая политика |