Содержание
Скачать 1.89 Mb.
|
| Вера – это возможность сверхчувственного опыта. Но что представляет собой такой опыт? Например, слушая прекрасное музыкальное произведение, человек, одаренный музыкальным чувством, слышит, кроме самих звуков и их сочетаний, еще что-то другое, что можно назвать музыкальной красотой. Как бы позади звуков и сквозь них мы воспринимаем еще что-то невысказанное, о чем в словах можно выразить только как слабый, несовершенный намек. Звуки воспринимает наше ухо, а то невысказанное, о чем они говорят, воспринимает непосредственно наша душа. То же мы испытываем, наслаждаясь живой прелестью человеческого лица. Видимая форма, полагал С. Франк, здесь именно потому прекрасна, что воспринимается как совершенное выражение некой таинственно незримой и все же опытно воочию нам предстоящей реальности. Звуки музыки, слова лирического стихотворения, образы пластических искусств, природы или человеческого лица, добрые нравственные поступки пробуждают в нашем сердце что-то иное, говорят нам о чем-то далеком, непосредственно не доступном, смутно различаемом; нашей души достигает весть о чем-то потустороннем, запредельном. До нашей души, согласно Франку, в самой ее интимной глубине доходит голос как бы издалека, говорящий о неком лучшем, высшем мире. Совершенно несущественно, называем ли мы это голосом совести или испытываем как голос, возвещающий нам волю Божью, – это только два разных названия для одного и того же. Важно только одно: мы испытываем в интимной глубине нашего сердца живое присутствие и действие некой силы, о которой мы непосредственно знаем, что она есть сила порядка высшего, что нашей души достигла некая весть издалека, из области бытия иной, чем привычный, будничный мир. Таким образом, и эстетический, и нравственный опыт связаны с опытом религиозным. Но поскольку человек в большей степени чувственное существо, внимание которого, как правило, приковано к чувственно данному, видимому, осязаемому, то все незримое и неощущаемое склонно ускользать от него. Конечно, для глухих нет красоты в музыке, а для слепых – в живописи, но гораздо больше людей не глухих, но не музыкальных, не слепых, но не воспринимающих красоту зрительных образов, не ощущающих поэзию. То есть для очень большого числа людей сверхчувственный опыт – пустой звук. Можно наслаждаться красотой и при этом воображать, что красота исчерпывается приятными эмоциями. Можно верить в Бога, но сомневаться в возможно встречи с ним, считать это иллюзией, чем-то призрачным, что только пригрезилось. Ведь Бог – не каменная стена, о которую можно, не заметив ее, разбить голову и в которой поэтому нельзя сомневаться. Он есть реальность незримая, открывающаяся только глубинам духа. Вера «есть воля открывать душу навстречу истине, прислушиваться к тихому, не всегда различимому «голосу Божию», как мы иногда среди оглушающего шума прислушиваемся к доносящейся издалека тихой, сладостной мелодии, воля пристально вглядываться в ту незримую и в этом смысле темную глубь нашей души, где, по гениальному выражению Мейстера Экхарта, тлеет «искорка», и в этой искорке увидать луч, исходящий от самого солнца духовного бытия»1. Обычно под верой понимается некое своеобразное духовное состояние, в котором человек согласен признавать, утверждать как истину нечто, что само по себе не очевидно, для чего нельзя привести убедительных оснований, и поэтому возможно сомнение и отрицание того, во что веришь. Если принять такое определение, то останется непонятным – как возможно верить в этом смысле, для чего это нужно? Верить в недостоверное – либо обнаруживать легкомыслие, либо заставлять, уговаривать, убеждать себя самого в том, что, собственно, остается сомнительным. Здесь абсолютизируется некое состояние искусственной загипнотизированности сознания. В общем-то вся наша жизнь, по Франку, основана на такой вере: мы ложимся спать и верим, что ночь сменится днем, что мы проснемся и проснемся именно мы. Но доказать этого мы не можем. На каждом шагу мы руководствуемся верой в неизменность того, что мы называем законами природы, однако эта неизменность ничем не гарантирована, и наша вера в нее есть именно слепая, ничем точно не гарантированная вера. Чаще всего в приведенных случаях речь идет о вероятности, а не необходимости. У религиозных фанатиков вера является актом послушания, покорного доверия к авторитету. Франк же считал, что вера по своей сущности – это не слепое доверие, а непосредственная достоверность, прямое усмотрение истины веры. Подлинная вера основана на откровении – на непосредственном самообнаружении Бога, Его собственном явлении нашей душе, Его собственном голосе, нам говорящем. Вдруг открываются замкнутые очи души, и она начинает чуять за пределами земного мира проблески некого небесного сияния, ее переполняют блаженство и мир, превышающие всякое человеческое разумение. Такая душа знает, что ее достиг голос Божий, и имеет – хотя бы на краткий миг – веру-достоверность. А кто этого никогда не испытывал, тот вообще не может почитаться верующим, хотя бы он признавал все освященные церковью авторитеты. «...Вера в своем первичном существовании есть не мысль, не убеждение в существовании трансцендентного личного Бога как такового, а некоторое внутреннее состояние духа, живая полнота сердца, подобная свободной радостной игре сил в душе ребенка; и это состояние духа определено чувством нашей неразрывной связи с родственной нам божественной стихией бесконечной любви, с неисчерпаемой сокровищницей добра, покоя, блаженства, святости....»1. Внутреннее, скрытое в каждом человеке духовное измерение есть то «несказанное», по Франку, что человеческий язык выражает намеком в словах «Священное», «Святое», «Святыня», «Божество», «Бог». Это несказанное открывается лишь нерасколотой целостности нашей жизни – «целомудрию», тому «детскому» в нас, по сравнению с чем все «умное» и «сведущее» означает уже несовершенство. Это живое, интимно-внутреннее всеединство души называется сердцем, и в этом смысле Божество, полагал Франк, доступно только «сердцу». «Блаженны чистые сердцем, ибо они узрят Бога». Здесь о сердце говорится в том же смысле, как выше – о разнице между «памятью рассудка» и «памятью сердца». Жить в вере, таким образом, – значит жить в постоянном напряжении всех своих сил, целиком жить в настоящем, жить сердцем, для которого любой предмет, любая внешняя данность открывается в ее несказанности, значительности, таинственной глубине. Вера – это горение сердца силой, которая по своей значительности и ценности с очевидностью воспринимается как нечто высшее и большее, чем я сам. Вера не есть ни идея, ни система идей. Она есть жизнь и источник жизни, самосознание, которое само испытывается и действует как живая и животворящая сила. Веру нельзя заменить или ограничить знанием. В религии всякие попытки рационалистического анализа таинств вели к религиозному бессилию и бесплодию, а введение религии в пределы разума (у Канта, протестантов) приводило к тому, что вера вырождалась в морализм. Но и знание не может заменяться верой, нельзя верой решать научные проблемы. Если вера есть свободный подвиг, то научное знание есть тяжкий долг труда. Вера – не только связь с невидимыми вещами, с Богом. Само существование внешнего мира утверждается лишь верой. Все, что лежит в основе знания недоказуемо, исходное непосредственно не дано, в него верится. И все недоказуемое, непосредственное оказывается тверже доказуемого и выводимого. В основе знания лежит нечто более прочное, чем само знание, доказуемость дискурсивного мышления есть вторичное и зыбкое. Знание питается тем, что дает вера. Обычному эмпирическому человеку окружающий его предметный мир кажется незыблемым и твердым, все же, относящееся к другим мирам, представляется неопределенным, проблематичным, сомнительным. У него так тверда вера в этот мир, что отношение к нему принимает, по Бердяеву, принуждающую, обязывающую, связывающую форму, т.е. нетворческую форму, форму знания. Для понимания мира невидимых вещей нужна совсем другая духовная установка, нужна активность всей человеческой природы, общее ее напряжение, а не активность только одного интеллекта. Знание этого мира носит характер насильственный и безопасный, вера – свободный и опасный. В дерзновении веры человек как бы бросается в пропасть, рискует или разбить себе голову или все приобрести. В акте веры человек всегда стоит на краю пропасти, потому что вера не знает гарантий. Можно отдать все силы, всю энергию, стремясь приобрести опыт трансцендентного, испытать касание мирам иным – и все окажется напрасным. Но без этой попытки все тем более напрасно. Когда есть только материальный мир, связанный законами необходимости, когда отсутствуют иные возможности, то все становится обыденным. Обыденность допускает только вероятность. Обыденность – везде, где человек еще полагается на свои силы, на свой разум, везде, где отсутствует вера. В акте веры есть подвиг отречения, которого нет в акте знания, это акт свободной любви, не ведающей доказательств, гарантий, принуждений. Я верю в Бога не потому, что мне доказано Его бытие, что я принужден к принятию Его, что гарантирован я залогом с небес, а потому, что я люблю Его.1 Я верю в то, что окружающий меня мир культуры, моей европейской культуры ХХ века, сегодняшняя картина мира, поддерживаемая массой научных теорий, убеждений, мифов и предрассудков, стереотипов видения и шаблонов мышления массового общества, идеалами и ценностями, которые культивируются той или иной идеологией и средствами массовой информации – это еще не весь мир, это его незначительная поверхностная часть, это мир, который не захватывает нас своей внутренней значительностью, не изумляет, не вызывает восхищения или ужаса. Это мир, который воспринимается только рассудком, с помощью знаний и эмпирического повседневного опыта. Из этого мира вырастает умозрительная философия, философия обыденности. И только там, где мир сам вдруг открывается нам, где происходит откровение мира мне, потому что мое сердце открыто ему, потому что моя вера убеждена в его сокровенной сущности, – там мир открывается как непостижимая тайна, там происходит мое прикосновение к миру. Нужно, считал Бердяев, распластаться в акте веры, отречься от себя, только тогда поднимаешься и обретаешь высший разум. В вере индивидуальный малый разум отрекается от себя во имя разума божественного, и дается универсальное, благодатное восприятие. Вера, по Шестову, – это не известное и чуждое умозрительной философии новое измерение мышления, открывающее путь к Творцу всего, что есть в мире, к источнику всех возможностей. Такая вера совершается вопреки разуму, она отменяет знание и потому дается только в сверхчеловеческом напряжении. Такая вера – мученичество. Вера начинается там – Шестов приводит слова Кьеркегора, – где кончается мышление, мышление умозрительной философии, ориентированное на принудительное знание. Вера есть парадокс, в силу которого отдельный человек стоит выше общего и находится, как отдельный, в абсолютном отношении к абсолютному. Мир, открывающийся нам в вере, совсем другой – здесь все возможно, здесь нет никаких мертвых истин, превращающих в камень, возвышающихся над Богом и человеком, здесь есть чудо, здесь есть спасение от гибели и смерти, ибо Бог здесь – источник всех истин и даже бывшее может сделать не бывшим. Человек жив будет только верой, ибо без веры, без существования с открытым к миру сердцем, без «большого» разума нет и жизни, есть только автоматическое сонное прозябание; все, что не от веры, есть грех, есть смерть. То, что вера приносит с собой, она приносит, с разумом не справляясь, с разумом не считаясь. Вера отменяет разум. Вера, считал Шестов, дана человеку не затем, чтобы поддерживать притязания разума на господство во вселенной, но затем, чтобы человек сам стал господином в созданном для него Творцом мире. Вера ведет нас через то, что разум отвергает как абсурд, к тому, что разум полагает несуществующим. Разум учит человека повиноваться, вера дает ему власть повелевать. Умозрительная философия обрекает нас на рабство, экзистенциальная философия стремится прорваться через воздвигнутые разумом очевидности к свободе, при которой невозможное становится действительным.1 Вера – источник жизни, и потому, когда говорится, что единой верой жив человек, то это, видимо, надо понимать в том смысле, что только верующий жив, все остальные не живут в полном смысле этого слова, только вера спасает от сна и омертвения. Вера имеет дело с истинами-откровениями, и отсюда понятно, что истины такого рода больше всего боятся воплощения, передачи их и навязывания другим, боятся общеобязательности. Они суть только для меня, как дар, награда за напряженные усилия жить большим разумом, полнотою сердца, они существуют где-то на грани моего колебания между бытием и бездной, они трепещут и меняются, потому что они – живые истины и существуют только в те мгновения, когда я пребываю в этом живом состоянии. Когда говорится, что, будь у тебя веры с горчичное зерно, то сможешь и гору сдвинуть, то на самом деле «вера с горчичное зерно» – это очень много, недостижимо много для человека, который «впадает» в это мудрое состояние редко и на мгновение. Но в эти мгновения он и является верующим, посвященным в тайну, обладает верой-откровением, которая не имеет ничего общего с верой-доверием (доверие – значит «до веры»). В этом смысле истинно верующих так же мало, как и истинно любящих. Вера-доверие – это, по Шестову, только суррогат знания. Вера – другое, с его точки зрения, измерение мышления, в том смысле, что за какой-то чертой духовных усилий душа настолько перестраивается, что даже механизм мышления становится другим. Вернее, мышление сохраняется, а для механизма не остается места.1 Люди без веры, полагал Шестов, – это обладающие сознанием камни, они мыслят, говорят и действуют по законам их каменного сознания, они-то и создали то окружение, ту среду, в которой приходится жить всему человечеству. Бороться с большинством очень трудно, почти невозможно, особенно ввиду того, что камни более приспособлены к условиям земного существования и всегда легче выживают. Вера – всегда подвиг, всегда «безумие», которое только и может пробудить человека от оцепенения. Поэтому верующим душам предстоит великая и последняя борьба, которой нет конца. Царство Божие берется силой. И в этой борьбе будет тебе дано по вере твоей, если ты веришь, что ты от Бога, то ты — от Бога, если веришь, что от обезьяны, то ты — от обезьяны. Когда человек через усилия веры достигает внутреннего преображения, духовной просветленности, то ему открывается реальность, которая по своей очевидности, ошеломляющей силе красоты и мудрости так захватывает и потрясает человека, что любые эмпирические факты его существования, все радости и невзгоды повседневной жизни кажутся чем-то случайным и совершенно не важным. Религиозный опыт, мистическое переживание своей причастности к тайнам бытия, к вечности, к незаменимости и неповторимости собственного существования в иерархии вселенной является, как полагал Франк, еще и опытом эстетическим. Даже неверующий человек, замечал он, пытаясь выразить то, что ему стало доступно в опыте красоты и добра, вынужден употреблять такие слова, как «дивный», «чудесный», «неземной», «божественный». Опыт встречи с чистой, совершенной красотой, как и с чистой благостью, кротостью, страданием, с подвигом самоотверженной любви, есть неизбежно, пусть зачастую смутное, предвосхищение религиозного опыта. Уныние от сознания безнадежности жизни, в которой царит нравственная неправда, при столкновении с великим произведением искусства или с величием духа сменяется вдруг ощущением, что есть все же на свете настоящая правда. С точки зрения П.Флоренского, существование «Троицы» А.Рублева и есть доказательство бытия Бога. Бог – не архитектор мира, не творец мирового порядка, по крайней мере, говорил Франк, нам об этом ничего достоверного не известно. Но известно совершенно достоверно, что он создал меня, создал тогда, когда я, уверовав в высший смысл своего существования, ищу его на путях своей души, борюсь за свою человечность, пытаюсь жить по законам свободы и любви и, наконец, встретясь с Богом, чувствую поднимающиеся во мне творческие силы, чувствую красоту мира и любовь к людям – то есть вхожу в состояние, которое в религии называется благодатью. И в достижении этого состояния, по Франку, – главная заслуга веры, заслуга воспитания в себе интереса и внимания к истине. Все остальное уже само дается религиозным опытом, раз мы только согласны его иметь, отказываемся от нашей слепоты и глухоты, от склонности пренебрегать им, проходить мимо него или отталкиваться от него. Вера, будучи опытом, есть нечто совершенно простое, легкое и естественное. Чтобы ее обрести, достаточно держать открытыми глаза души, достаточно отказаться от воли к цинической установке, перестать отворачиваться от истины.1 Осуществление веры, в широком смысле этого слова, совпадает, по мнению Франка, с понятием сознательной духовной жизни вообще. Оно означает работу по укоренению душевной жизни в просветляющем, преображающем, богочеловеческом начале духа. Для такого укоренения необходимо, как уже отмечалось выше, упорное напряжение воли, концентрация внимания, не отвлекаемого чувственными впечатлениями, на потусторонних глубинах бытия, на незримой реальности Бога. Это есть подлинный труд, борьба, глубокая и напряженная активность человека, подлинное творчество, в котором мы усилием творческой воли преображаем реальность, творим нечто совершенно новое – преображенную реальность нашего существа, нового человека. Часто люди под активностью понимают только внешнее делание, всяческие хлопоты, заботы, мероприятия, направленные на внешнее изменение земной реальности и нашей земной судьбы. Такие люди, полагал Франк, понятия не имеют о максимально напряженной активности, доступной человеку в глубинах его духа, и именно такое творчество есть духовная жизнь. В ней человек не просто получает определенные знания, добивается каких-либо внешних целей, но преображает себя, достигает благодати, которая просветляет его существование и поддерживает его в этом свете, делая способным к любому конкретному виду творчества. Все это дается только через веру, понимаемую Франком как опыт, как самое интимное обладание, имеющее характер слияния с Богом, как нечто, что имеет в нашей земной жизни аналогию только с экстазом и блаженным покоем нашей души в объятиях любящего и любимого существа. Вера подобна блаженной достоверности тайной, скрытой от мира любовной связи. Опыт человеческой жизни показывает, что именно в религиозной вере человек обретает основной источник и творческую силу для своей земной активности. Эпохи веры, приводил Франк слова Гете, были эпохами творческими и плодотворными, тогда как эпохи безверия были бесплодными и пассивными. Поиски веры как источника творчества – прежде всего творчества, преображения человеком самого себя – и составляют смысл его существования, а обретшие такую веру могут сказать о себе, что они действительно живут, наполнены жизнью. Быть с Богом, по Франку, – значит быть живым. Бытие с Богом – это бытие живое, неопределимое и сущностно неопределенное, творимое и творящее, вечно подвижное, пластическое, драматическое, несмотря на всю свою внутреннюю успокоенность. Поэтому воля к вере, упорство в отстаивании веры нужны, по мнению Франка, не для того, чтобы слепо доверять невозможному и бессмысленному, они нужны, чтобы упорствовать в сознании, что высшая очевидность имеет преимущество перед низшей. Когда человек достигает внутреннего преображения, духовной просветленности через усилия веры, то ему открывается реальность, которая по своей очевидности, ошеломляющей силе красоты и мудрости так захватывает и потрясает человека, что любые эмпирические факты его существования, все радости и невзгоды повседневной жизни кажутся чем-то случайным и совершенно не важным. Состояние веры отличается от состояния повседневной озабоченности, как поэтическое вдохновение – от физически тяжелого и бессмысленного труда. То, что называется вдохновением, говорил Франк, испытывается всегда как соприкосновение человеческого духа с некой высшей, сверхчеловеческой инстанцией, как прилив в душу сил неземного порядка. И одновременно действует и обратное соотношение: кто уже обладает религиозной верой, тот сознает ее как некий резервуар питающих душу сил добра и имеет неудержимую потребность выразить свою веру в переживаниях эстетического порядка.1 В наше время все более усиливается тенденция, ведущая к абсолютизации трагизма, потере смысла жизни и веры, она поддерживается всем ходом нашей жизни, нашей истории. По Франку, основное впечатление от всего, что пришлось пережить европейскому человечеству, есть власть тьмы в мире. Силы зла и разрушения торжествуют над силами добра, слепая игра иррациональных сил полагает предел всем упованиям человека. Рабство, более жестокое, чем в древности, массовое истребление целых народов, циничное презрение к элементарным нормам права и правды – все это осуществилось с неслыханной легкостью в самый, казалось бы, просвещенный век. Так называемый культурный человек обнаружил себя жестоким, морально слепым дикарем. Бесспорным оказалось одно: в мировом бытии просто не дано никаких гарантий для торжества начал добра и разума, и «царство мира сего» с совершенной очевидностью представляется «царством тьмы». Все большее распространение получает в наше время «скорбное неверие» – горькое сознание фактической власти тьмы в мире, то есть неверие в реальную силу идеальных начал, однако при сохранении «веры» в них самих, при сохранении почитания самой святыни и сознания обязанности служения ей. Согласно Франку, это одно из самых трогательных явлений духовной жизни нашей эпохи. Человек разочаровался не только в суетной вере утопизма, но и вообще в осуществлении в мире высших ценностей, он убежден, что добру и разуму в этом мире предопределено поражение. Это неверие содержит в себе элемент веры как бескорыстного почитания высшего священного начала. Это открытость души, стойкий отказ подчиниться злым силам мирового бытия, готовность к бескорыстному героизму. Скорбное неверие ничего общего не имеет с циническим неверием, поскольку в первом есть чувство святыни – сердцевина первичного существа веры. А вера, настаивал Франк, – это состояние сердца, а не мысль ума. Но, тем не менее, скорбное неверие есть в своей глубинной сути состояние гордого индивидуалистического героизма, здесь человек противопоставляет себя всей вселенной. Здесь в иной форме возрождается идолопоклоннический культ человека. Скорбное неверие есть все-таки ущербная, умаленная вера. Через ее преодоление человек может придти к подлинному религиозному опыту, к пониманию того, что существует другой, высший слой бытия, к пониманию единственно безусловного «догмата» христианской веры – веры в абсолютную ценность и божественный смысл любви, рано или поздно побеждающей зло и озаряющей мир божественным светом, который светит «во тьме». От скорбного неверия один шаг до иррелигиозности, свойственной стадии цивилизации, миру больших городов, больших масс. Всякая культура, считал Шпенглер, всегда религиозна. Иррелигиозность появляется как массовое явление лишь с наступлением цивилизации, с появлением мировых городов, с появлением массы вместо народа, современных кочевником вместо крестьянства и мелкопоместного дворянства. Мировой город лежит, как крайность неорганического начала, посреди культурного ландшафта, обитателя которого он отрывает от корней, притягивает к себе и потребляет. Появление нерелигиозной массы людей свидетельствует об исчерпаемости культуры, об усталости души. Так было и в Древнем Египте, Древнем Китае, и у арабов, та же процессы происходят сейчас в Европе. «Речь идет вовсе не о политических и экономических, ни даже о собственно религиозных или художественных превращениях. Речь идет вообще не об осязаемом, не о фактах, а о сущности души, без остатка реализовавшей свои возможности. Пусть не приводят в качестве возражения огромные достижения именно эллинизма и западноевропейской современности. Хозяйство, основанное на рабском труде, и машинная индустрия, «прогресс» и атараксия, александринизм и современная наука, Пергам и Байрейт, социальные условия, предполагаемые «Политейей» Аристотеля и «Капиталом» Маркса, суть только симптомы на поверхности исторической картины. Речь идет не о внешней жизни, не о жизненном укладе, не об институциях и нравах, а о глубочайшем и последнем, о внутренней |
Похожие:
 | Пояснительные записки, тематическое планирование и тексты учебных пособий Летней физико-математической школы. 2002 и 2003 гг | | Общие требования к первой (предквалификационной) и второй частям заявок (содержание, оформление, подача, изменение, отзыв) 15 |
| Общие требования к первой (предквалификационной) и второй частям заявок (содержание, оформление, подача, изменение, отзыв) 15 | | В соответствии с решением Совета депутатов г. Мурманска от 26. 12. 2006 года №30-357 «Об организации дошкольного образования и родительской... |
 | В соответствии с решением Совета депутатов г. Мурманска от 26. 12. 2006 года №30-357 «Об организации дошкольного образования и родительской... | | Научное содержание нир, оформленное по образцу научной публикации (объемом до 15 машинописных страниц, через 1,5 интервала) |
| Неправильное составление договора или неполное содержание влечёт за собой проблемы различного характера | | Разъяснения по выгрузке информации о прекращении банковской гарантии в иных, отличных от окончания срока гарантии случаях. 145 |
| Характеристики, структура и содержание Раздел Характеристики, структура и содержание учебной дисциплины | | Суть и содержание понятия «маркетинг». Цели, задачи, объект и предмет маркетинга. Эволюция содержания маркетинга |