Содержание
Скачать 1.89 Mb.
|
| А быть реально образованным – значит не бояться, значит научиться жить без страха. Потом он обобщил свои идеи в книге «Начало обучения». «Быть реально образованным, – говорил он, – означает не приспосабливаться к обществу, не имитировать, не делать того, что делают миллионы. Если вы чувствуете, что вам нравится делать это – делайте. Но будьте готовы к тому, что делаете – ссорам, ненависти, антагонизмам, разделениям между народами, войнам – если вам действительно нравится жить таким образом. Если вы принимаете весь этот беспорядок, хаос вокруг вас, то вы – часть этого хаоса и нет никаких проблем. Но если вы скажете: я не хочу жить так, вы должны найти другой путь. Приспосабливаться к тому, что есть, приказывает не разум, а хитрость. Вы должны быть образованы в каждом отрезке вашей жизни – внешне и внутренне. Это означает, что внутренне вы должны избавиться от страха. Понимание того, что такое страх, делает наш разум интеллигентным. Эта интеллигентность показывает, как жить правильно в этом мире. Страх – это величайшая, может быть, самая великая проблема. Вы должны в целом понять ее, чтобы выйти из страха. Ты говоришь: я боюсь неизвестного, боюсь завтрашнего дня, будущего. Почему ты вообще думаешь о завтрашнем дне? Потому что отец, мать, соседи всегда спрашивают, что будет с тобой завтра? Они – пугливый народ, и ты попадаешь в эту же ловушку»1. Действительно, все вокруг страшно: мир становится все более и более населенным: в Индии рождается каждый год 20 или 30 миллионов человек, в Китае — еще больше. И все хотят работы, дома, престижа, детей, власти, денег. Но если человек смолоду пытается жить без страха, то потом, когда он вырастет, кем бы он ни стал –садовником, поваром или еще кем-нибудь – он все равно будет счастлив. Дети, говорил Кришнамурти, должны слушаться родителей, но послушание вызвано либо слепым повиновением, либо к разумностью. Эта разумность не имеет ничего общего с механической привычкой к повиновению. Истинная любовь родителей к своим детям – в желании, чтобы они не приспосабливались слепо к требованиям старших, чтобы они обучались, вместо того, чтобы имитировать истинное обучение. Если бы родители действительно любили своих детей, не было бы войн.2 Труд и игра Во многих мировых религиях есть сюжет изгнания человека из рая, после которого он сам должен был в поте лица добывать хлеб свой, должен был трудиться. Согласно религиозным представлениям, человеку первоначально дано было все, что ему нужно было для жизни, он ни в чем не нуждался, получая от природы основные блага для своего существования в готовом виде. Так или почти так жили первобытные племена всех народов. Но как только та или иная популяция стала увеличиваться, как только стало невозможно прокормить появившееся избыточное население, человек вынужден был трудиться, чтобы добывать в достаточном количестве то, что в ограниченном размере давала природа. С этого момента, собственно, и появился человек как таковой — как свободное существо, целесообразно планирующее свою жизнь. Труд стал формой существования человека. Ни одно животное не работает, ибо получает все необходимое от природы. Работает только человек, и работа дает ему власть — пусть ограниченную — над природой: природой окружающей и природой собственной. Эта власть отличает его от других живых существ, дает ему свободу, ответственность за свою жизнь. До труда всю ответственность за человека «несла» природа. Весь мир человек делает полем приложения своей деятельности: от клочка обрабатываемой земли до межзвездного пространства. Труд — одновременно и благо, и проклятие человека. С одной стороны, он должен трудиться всю свою жизнь, без отдыха и покоя, никогда не останавливаясь на достигнутом, ибо то, что достигнуто, побуждает его к новым достижениям, к новым завоеваниям и дальнейшему покорению природы. С другой стороны, труд дает ему пафос, веру в собственное могущество, возможность ощутить собственную свободу. Как Прометей похитил божественный огонь и дал его людям, страдая в результате последующего наказания и одновременно торжествуя, так и человек, вырвавшись из под власти природы, бросив ей вызов, отказавшись от ее помочей, торжествует и одновременно страдает от непосильного бремени труда. Человек в труде сравнивает себя с Богом, поскольку творит вещи, которых в природе нет, и в то же время он не Бог и даже не божок, ибо все его завоевания компенсируются его потерями — отчуждением от природы, уничтожением и порчей земли, воды, воздуха, постоянным покушением на собственное здоровье. Каких бы успехов ни достигал человек в результате своего труда, какие бы глобальные достижения ни совершал — поворачивая реки, изменяя климат — природа все равно остается всевластной. Вся деятельность человека на фоне бесконечности природы исчезнет когда-нибудь под песком и пылью, так же как исчезали ранее целые культуры и народы. В труде наиболее отчетливо проявляется самоотчуждение человека — он все свои силы, свои мысли, воображение вкладывает в труд, опредмечивает их и тем самым отчуждается от себя. Очеловечивание вещей есть одновременно овеществление человека. Игра с прометеевым огнем небезопасна.1 Результатом любого труда является продукт, произведение. Произведение — это не только ремесленное или производственное изготовление, сюда относятся также и художественно-поэтические произведения. Всякое произведение, считал Хайдеггер, — это вывод чего-либо из потаенности в открытость. Открытость (или непотаенность) — у греков называлась «алетейя» или истина. Всякий труд, всякая техника это область выведения из потаенности, раскрытие истины. Современное слово «техника» происходит от древнегреческого слова «технэ», оно употреблялось и для обозначения ремесленного мастерства, и для высокого искусства. Труд это деятельность человека, но люди, по Хайдеггеру, часто видят в деятельности просто действительность того или иного события. Его действенность оценивается по его результату. «Но существо деятельности в осуществлении. Осуществить значит: развернуть нечто до полноты его существа, вывести к этой полноте, producere про-из-вести. Поэтому осуществимо, собственно, только то, что уже есть. Но что прежде всего «есть», так это бытие»1. Поэтому, считал Хайдеггер, нужно различать «технэ» и технику. Если первая пыталась вывести нечто из полноты его сущности, раскрыть истину вещи и тем самым тайну ее бытия, то современная техника это прежде всего производство. Технэ — вид «истинствования», писал Хайдеггер, комментируя Аристотеля. Человек, строивший дом или корабль, выковывавший жертвенную чашу, выводил про-из-водимое из потаенности. Это раскрытие потаенного заранее собирает образ и материал корабля и дома в свете предвидимой законченности готовой вещи и намечает отсюда способ ее изготовления. «Решающая суть технэ заключается тем самым вовсе не в операциях и манипуляциях, не в применении средств, а в вышеназванном раскрытии. В качестве такого раскрытия, но не в качестве изготовления, технэ и оказывается произведением»2. Но современная техника есть нечто совершенно иное. Она также является раскрытием непотаенности, но не открытием бытия. Одно дело ветряная мельница, другое — современная электростанция. Одно дело индивидуальный крестьянский труд, другое — современное механизированное полеводство. Современный труд уже не столько утверждает господство человека и его свободу, сколько обнаруживает ту опасную ситуацию отчуждения человека от земли, от бытия, в которую человек попал. Для него закрывается возможность глубже и изначальнее вникать в существо непотаенного, понимать свою связь с ним и через это — свое собственное существо. Хайдеггер считал, что одной из сил, избавляющих человека от того самоотчуждения, к которому его привела специфика современного производства, современной техники, является искусство. Но кроме искусства, одной из таких форм спасения является игра. Игра, как это ни странно, очень близко стоит к труду, существенно дополняет его, обогащает и расцвечивает, очеловечивает его, препятствуя овеществлению человека. Игра, так же как и труд, является основополагающим феноменом человеческого бытия. Обычно игру противопоставляют труду, в лучшем случае видят в игре тренировку перед серьезным делом или необходимое восполнение монотонной односторонней деятельности. Естественно считать, что только ребенку пристало жить игрой. Только в детстве у нас еще есть время для игры, а потом времени уже нет, ибо оно разлагается на «потом», «теперь», «уже». Чистое настоящее детства обычно считается временем игры. А для взрослых игра — только отдых, расслабление, нечто несерьезное. Игра требует беззаботности, а это, на первый взгляд, не человеческое состояние, она — скорее удел животных. Но животные, строго говоря, не бывают ни беззаботными, ни озабоченными, так же как не бывают свободными или занятыми. Но очень часто, если не всегда, игра воспринимается играющими — будь то шахматисты или футболисты, будь то болельщики или завороженные хитросплетениями игры дети, — очень серьезно. Отношение «игра — серьезное» во все времена остается неустойчивым. Игра превращается в серьезное, а серьезное — в игру. «Игра похищает нас из-под власти привычной и будничной серьезности жизни, проявляющейся прежде всего в суровости и тягости труда, в борьбе за власть. Это похищение возвращает нас к еще более глубокой серьезности, к бездонно-радостной, трагикомической серьезности, в которой мы созерцаем бытие словно в зеркале»1. Игра может подниматься до высот прекрасного и священного, оставляя серьезное далеко позади себя. Интенсивность игры не объяснить никаким биологическим анализом, и именно в ней кроется сущность игры, ее исконное качество. Всякая деятельность совершается во имя определенных целей, для достижения результата, приносящего пользу. Цели нет только у игры, она совершается не ради счастливого будущего, она — сама по себе счастье. «....Признавая игру, признают и дух. Ибо игра, какова бы ни была ее сущность, не есть нечто материальное. Уже в мире животных ломает она границы своего физического существования. С точки зрения детерминированно мыслимого мира, мира сплошного взаимодействия сил, игра есть в самом полном смысле слова «superabundans» («излишество, избыток»). Только с вмешательством духа, снимающего эту всеобщую детерминированность, наличие игры делается возможным, мыслимым, постижимым. Бытие игры всякий час подтверждает, причем в самом высшем смысле, супралогический характер нашего положения во Вселенной. Животные могут играть, значит, они уже нечто большее, чем просто механизмы. Мы играем, и мы знаем, что мы играем, значит, мы более, чем просто разумные существа, ибо игра есть занятие внеразумное»1. Игра, с точки зрения голландского историка и философа Йохана Хейзинги (1872 — 1945), старше культуры, человеческая цивилизация не добавила никакого существенного признака общему понятию игры. Игра, как и труд, выражает сущность человека. Но игре, в отличие от труда, присуще настроение окрыленного удовольствия, которое больше простой радости от достижения чего-либо конкретного. Здесь мы радуемся своей свободе. Во всех сферах деятельности человека проявляются явные или замаскированные формы игры. Игре причастны все возрасты, все время от времени погружаются в игру, испытывая освобождение, окрыленность, счастье от детей до глубоких старцев. Игра охватывает все сферы человеческого существования. Играют в смерть, в похороны, в любовь, в труд. «Что было бы с влюбленными с их поистине бесконечной задачей без разыгранной шутки? Чем была бы война без авантюры, без правил рыцарской игры? Чем был бы труд без игрового гения, чем была бы политическая сцена без добровольного или принудительного фарса властителей? Иногда высказываемая во всех этих областях серьезность есть не более чем хорошо сидящая маска скрытой игры»2. Игра — всегда свободная деятельность. Игра по приказу — больше уже не игра. Благодаря своему свободному характеру, игра выходит за рамки природного процесса и располагается поверх него как украшение. И в этом смысле игра — это не обыденная жизнь и не жизнь как таковая. Она — скорее выход из рамок этой жизни, в специфический мир, имеющий собственное время и пространство. Все играющие знают, что они играют, а не живут, что все, совершающееся ими, совершается как будто взаправду. Но самозабвением, восторгом это «как будто» снимается. И дети и животные не могут не играть, ибо так им повелевает инстинкт, к тому же, играя, они развиваются, но взрослый человек может и обойтись без игры, она для него — некое излишество. Он может играть, а может и отложить игру, поскольку она не диктуется внешней необходимостью. Лишь по мере развития культуры, понятия долженствования, обязанности привязываются к игре. Она становится постоянным сопровождением, приложением жизни. «Она украшает жизнь, она дополняет ее и вследствие этого является необходимой. Она необходима индивиду как биологическая функция, и она необходима обществу в силу заключенного в ней смысла, в силу своего значения, своей выразительной ценности, в силу завязываемых ею духовных и социальных связей короче, необходима как культурная функция»1. Игра всегда имеет собственное пространство: арена, стол, храм, экран, стадион — это отчужденная земля, обособленная территория, на которой свои правила и собственное время: это временные миры, игра рано или поздно кончается и может быть повторена в любое время. Элементы повтора, рефрена встречаются почти на каждом шагу в развитых игровых формах. Игра способна иначе наполнить время, чем все остальные феномены человеческого существования. В обыденной жизни время дано нам как бы взаймы, его никогда не хватает, оно заполнено нужными, необходимыми делами, а свободное время рассматривается только как время, не занятое трудом, оно легко оказывается опустошенным, незаполненным временем, которое может быть занято чем угодно. «Иначе обстоит дело, когда мы говорим, что у нас есть свободное время, поскольку мы играем. Свобода времени означает не пустоту, а творческое исполнение жизни, а именно — осуществление воображаемого творчества, смысловое представление бытия, в известной мере освобождающее нас от свершившихся ситуаций нашей жизни. Такое освобождение конечно не реально и не истинно, мы не избегаем последствий своих поступков, но играя, человек может как бы отстранить от себя все свое прошлое и вновь начать с точки отсчета. Прошлое, которым мы не располагаем, вновь оказывается в нашем распоряжении. Это же можно сказать и о будущем: мы способны в игре к свободному предвосхищению, для нас нет препятствий, мы можем мысленно убрать их»2. Особое место занимает игра в сфере праздника и культа, в сфере священного. В несовершенном мире и сумбурной жизни она создает временное, ограниченное совершенство, ритм и гармонию, не достижимую в повседневной жизни. Праздник разыгрывается и ставится, как спектакль, внутри реально обособленного игрового пространства. Всякое священное представление не есть просто символическое воплощение, это прежде всего мистическое претворение. Оно сохраняет во всех аспектах формальные признаки игры, в результате которой человек приобщается к высшему порядку вещей, к высшему миру, освещающему обычную жизнь. Это истинный праздник в стихии свободы и радости. «Но с завершением игры действие его не прекращается, а излучает свое сияние на обычный мир вовне, учиняет безопасность, порядок, благоденствие группы, справляющей этот праздник, покуда не наступает сызнова этот священный период игры»1. Праздник — это игра, которая совершается вне и над трезвым житейским морем повседневных нужд и серьезности. Переодевания, маски, карнавал — здесь люди отдаются непосредственному эстетическому воздействию, в котором перемешаны красота, угроза и таинственность. Атмосфера праздника сразу же выводит из обыденной жизни в иной мир, далекий от света дня — в сферу дикаря, ребенка и поэта, в сферу игры.2 Вся человеческая культура возникает, согласно Хейзинге, из игры и в форме игры. Не игра перерастает в культуру, а в первоначальных формах культуры всегда есть нечто игровое. Но по мере развития культуры игровой элемент отступает на задний план. Он растворяется, ассимилируется в сакральной сфере, кристаллизуется в науке и поэзии, в правосознании, формах политической жизни. И их этих сфер игровой момент может проявиться в полную силу. Чем больше игра приносит пользы в практическом или теоретическом плане, тем полнее она растворяется в культуре. Это особенно наглядно выступает в сфере языка. За каждым абстрактным понятием прячется образ, метафора, в каждой метафоре скрыта игра слов. Невнимательность к игре символов, метафорическим переносам и сближениям вещей закрывает путь к истокам мысли. В данном случае игра становится вполне серьезным принципом филологического или лингвистического исследования. Ю.М.Лотман в «Беседах о русской культуре» писал о значении игры (в частности, карточной) в повседневной жизни. Человек, по его мнению, играет не с другим человеком, а со Случаем. Азартная игра — модель борьбы человека с Неизвестными Факторами. «Поэтому, — приводил он слова А.Пушкина, — страсть к игре есть самая сильная из страстей». Такие понятия, как «счастье», «удача», «милость» понимались русским дворянином XVIII—XIX веков как непредсказуемое нарушение непреложных законов. Игра превращала неожиданность в постоянно действующий механизм, ее ждали, ей радовались или огорчались, но не удивлялись. Многие видные умы того времени усматривали связь между азартной игрой и общей философией романтизма с его культом непредсказуемости, выпадения из общего неотвратимого закона. Так, игра в карты была чем-то большим, чем стремление к выигрышу как материальной выгоде. «...Выигрыш был не самоцелью, а средством вызвать ощущение риска, внести в жизнь непредсказуемость. Это чувство было оборотной стороной мундирной, пригвожденной к парадам жизни. Петербург, военная служба, самый дух императорской эпохи отнимал у человека свободу, исключал случайность. Игра вносила в жизнь случайность»1. Видимо поэтому карточная игра как, видимо, одна из немногих возможностей проявления свободной инициативы была постоянным мотивом романов и повестей А.Пушкина, М.Лермонтова, Н.Гоголя, Л.Толстого, Ф.Достоевского. Да и сами авторы в своей жизни отдали ей немалую дань. Игра находится в стороне от всякого беспокойного стремления, даже если это игра в карты на деньги (если, конечно, играющие не профессиональные шулеры). Внутри сферы игры законы и обычаи повседневного мира не имеют силы. Это временная отмена обыденной жизни. Подлинная игра содержит цель в себе самой. Ее дух и атмосфера — радостное воодушевление, а не истерическая взвинченность. Таким образом, можно подвести итог словами Е.Финка: «Если собрать все воедино: магическое созидание видимости игрового мира, самосозерцание человеческого бытия в игре как «зеркале жизни», до-рациональную осмысленность игры, свобода времени ввиду обратимости всех решений в игре, охватываемость игрой всех других сфер человеческого существования, — то раскроется праздничный характер игры как общий ее строй. Человек играет тогда, когда он празднует бытие»2. Этот праздник прерывает цепь отягощенных заботами будней, отграничен от их серого однообразия, возвышен как нечто необычное и редкое. Но недостаточно, по мнению Финка, определять праздник через противопоставление будням. Праздник необходим и для них, и им необходима радость и возвеселение. Боги приходят в человеческую игру и пребывают в ней, захватывая и завораживая нас. Игра как праздник нужен будням, чтобы победить утилитаризм труда, чтобы человек мог не просто работать, а работать «играючи», а так может работать только мастер, художник своего дела. Для него работа — не тягостная обязанность, а возможность самовыражения, возможность выявления своей свободы. Только такой труд, сопряженный с игрой в самом глубоком смысле этого слова, с игрой как праздником бытия, и является в полном смысле человеческим трудом. Он очеловечивает мир, но не овеществляет человека. В игре происходит размораживание эмпирического индивида, высвобождение фрагментарного человека из поглощающих его форм зависимости. «Игра является единым основанием несводимости человека к «делам». Игра — не особый род деятельности, она протофеномен деятельности как таковой, чистого делания, просвечивающего как лик за множеством личин»1. Фрагментарный, массовый человек — это человек вне игры, человек искусственный. А потому, анализируя феномен игры, мы прежде всего пытаемся выяснить одно: по-прежнему ли жив человек в человеке? Вера |
Похожие:
 | Пояснительные записки, тематическое планирование и тексты учебных пособий Летней физико-математической школы. 2002 и 2003 гг | | Общие требования к первой (предквалификационной) и второй частям заявок (содержание, оформление, подача, изменение, отзыв) 15 |
| Общие требования к первой (предквалификационной) и второй частям заявок (содержание, оформление, подача, изменение, отзыв) 15 | | В соответствии с решением Совета депутатов г. Мурманска от 26. 12. 2006 года №30-357 «Об организации дошкольного образования и родительской... |
 | В соответствии с решением Совета депутатов г. Мурманска от 26. 12. 2006 года №30-357 «Об организации дошкольного образования и родительской... | | Научное содержание нир, оформленное по образцу научной публикации (объемом до 15 машинописных страниц, через 1,5 интервала) |
| Неправильное составление договора или неполное содержание влечёт за собой проблемы различного характера | | Разъяснения по выгрузке информации о прекращении банковской гарантии в иных, отличных от окончания срока гарантии случаях. 145 |
| Характеристики, структура и содержание Раздел Характеристики, структура и содержание учебной дисциплины | | Суть и содержание понятия «маркетинг». Цели, задачи, объект и предмет маркетинга. Эволюция содержания маркетинга |