Терминология историч еской науки. Историописание москва
Скачать 4.21 Mb.
|
Временные границы «историописания»: между мифом и исторической наукой Обращение к проблематике «историописания» имеет особую актуальность, поскольку тесно связано с самоидентификацией историка. На сегодняшний день особенно ясно, что историки охотнее поддерживают контакты не с собратьями по цеху, а с представителями других дисциплин – философии, социологии, культурологии, изредка обращаются даже к естественным наукам, используя это также на уровне методологических принципов, например, кибернетику для преобразования текста. В настоящее время приращение научного знания возможно только на стыке наук1. Исследование в узких рамках одной дисциплины малопродуктивно, обрекает на описательность, и это делает необходимым междисциплинарный подход с четким определением приоритетных методов. Организующую функцию может выполнить структурный анализ проблемы. В этом случае каждый элемент внутреннего контекста выступит в качестве единицы языка и одновременно элемента мира, будет иметь единственное, лишь ему присущее значение и соответственно этому собственное вполне определенное место. Возможность соединения разнородных явлений через принцип построения единого семантического пространства рассматривал, в частности, Л. Витгенштейн. Правда, одновременно он обращал внимание на «невыразимость» явлений, подчеркивал недостаточность логических построений для познания этих явлений2. Однако в этом случае отношения и структуру реального языка можно выразить на языке символов3. Особое место при изучении проблем истории принадлежит вопросу историчности самосознания человека, содержательной стороне категорий пространства и времени, а также языку повествования, исследуемому в семиотической парадигме1. Однако только этими показателями иное, современное видение истории не исчерпывается. Необходимо учесть также специфику современной источниковой базы исторического исследования, которая все значительнее разрастается и включает, в частности, изобразительные материалы, открывающие возможность исследования мировоззрения человека, в том числе и его иррациональной составляющей. Источники в этом случае необходимо представить как единое целое. Эта целостность отнюдь не предполагает сведения свойств системы к простой сумме свойств ее элементов, системообразующим может оказаться и один из элементов, иногда это находится в строгой зависимости от мировоззрения самого исследователя. Система – не просто устойчивый «скелет» объекта, а совокупность правил, по которым из одного объекта можно получить второй, третий и последующие путем перестановки его элементов и некоторых других преобразований. Происходит переход от анализа явления в целом к рассмотрению его структуры. Если система достаточно сложна, может возникнуть необходимость более подробного рассмотрения ее внутренних отношений, в итоге они приобретают новый смысл, происходит превращение внутренних отношений системы2. Это, в частности, позволяет вывести духовные идеологические образования из их материально-социальной основы, выявить постоянно меняющееся соотношение между подсознательным и сознательным в общественном поведении и действии. Далее, совокупность разнородных источников необходимо, вне зависимости от способов их выражения, для удобства изучения обозначить единым понятием текста – в данном случае системы, имеющей знаковую природу и способной быть носителем смысловой информации1. Единственным признаком этого текста должно быть наличие значения, тогда возникает возможность при их изучении применить герменевтический метод2. Такой подход предполагает формирование герменевтического круга, включающего пред-суждения относительно каждого элемента, например, его авторскую расшифровку, а затем расширение представлений о нем до уровня историографии предмета, которой в данном случае будет принадлежать роль метаязыка и, наконец, определение относительного места всех элементов в общей системе. Отмеченных трансформаций может быть множество, и выбор единственно верного затруднен, практически невозможен. Важно определить природу этой множественности, исследовать видимые зависимости и эффекты, выступающие на поверхности целого в качестве формы как действительного, так и превращенного существования. В результате предмет исследования, при всей возможной сложности его источниковой базы и исследовательских суждений предстает как единая саморазвивающаяся система, имеющая собственные законы. Проблема видится в том, что историческая наука не имеет своего понятийного аппарата, он в каждом конкретном случае заимствован из других наук, каких – зависит от исследовательских целей автора исторического сочинения или от целей обучения. Насколько можно судить, поэтому до последнего времени не возникало необходимости в создании словаря историка. Однако перед лицом реальной угрозы саморастворения в смежных дисциплинах исследователи начали обращаться к понятийному аппарату историка. В качестве примера можно привести словарь, презентация которого готовилась к конференции по историописанию. Словарь подготовлен в Харьковском национальном университете им. В.Н.Каразина1. Речь в нем идет о понятийном аппарате исторической науки, включая как историю, так и историографию. Иными словами, декларируемому пониманию термина «историописание» соответствуют обе названые стороны исторической науки. К сожалению, в таком случае «историописание» перестает быть научным термином и снижается до уровня псевдонаучной лексики с расплывчатым значением слов. Возможно, правильнее было бы полагать, что название неоправданно сужено, поскольку отмечена только одна из областей применения, а содержание словаря не исключает обращения к нему студентов, обучающихся по одной из дисциплин гуманитарного цикла. Словарь является учебным пособием, и его цель – помочь студентам адаптироваться к изучению гуманитарных дисциплин, освоить академическую универсальную лексику. Собственно, рассматриваются этимология и семантика слова. Используя там термин «историописание», автор оговаривается, что значение этого известного с древнейших времен термина значительно изменилось и теперь под ним подразумевает поиск смысла истории. Но то же самое можно сказать и об исторической науке в целом. Примерно такого же рода полемику можно было бы вести относительно терминов «историография» и «метаистория». В словаре прямо указано, что приведенная лексика не является изначально присущей историческим наукам, а только используется ими. Словарь подобного типа нужен и полезен, во Введении составитель говорит об этом. Это справедливо. Лексические единицы здесь отобраны по стандартному принципу составления любого словаря – частотности их употребления. Но в словаре отмечена область применения той или иной лексемы, а это оказывается наглядным показателем смешения дисциплин. В этом случае любой термин мгновенно обрастает целым списком значений, иногда теряя свое первоначальное назначение, но большей частью не приобретая нового. Здесь уместно провести разделение между значением слова и содержанием понятия. В словаре это разделение не всегда четко, поскольку многие приводимые слова имеют только пояснение смысла – «интерпретация», «идеология» и к понятийному аппарату не относятся, они не категорийны. Это приводит к дополнительному размыванию представления о специфике исторических исследований, и наш случай – только частный аспект общего состояния дел. Рассмотрение терминологии на «круглом столе» –это свидетельство как терминологической неясности исторических дисциплин, так и стремления внести в этот вопрос некий порядок при помощи обновления лексики. Из перечисленных значений термина «историография» самым архаичным является «процесс составления исторического сочинения» – явно восходящий к карамзинским временам, когда историческая наука в России была в понятийном отношении не разработана, и это разъяснение расшифровывало именно значение слова. Если исходить из норм русского языка, историописание – это процесс, а потому значение совокупности текстов здесь не работает. Больше всего этому термину соответствует второе из перечисленных значений – историописание как процесс «писания истории» вообще (в любой форме), т. е. создания исторических текстов. Апелляция к зарубежной исторической науке с ее национальными языковыми нормами и способами научного осмысления текстов в этом случае представляется не совсем корректной, поскольку налицо механическое заимствование. Вместе с тем ограничение исторического исследования только прикладными функциями, на что невольно ориентирует термин «историописание», поставит под вопрос изучение даже чисто политических проблем, чем в большинстве случаев историки и занимались. Нарратив все же далеко не является «описанием» в чистом виде, и при обращении к нему исследователь решает поставленную проблему, а не просто повествует о «делах минувших». Все это, разумеется, выдвигает в качестве одной из ведущих проблем рассмотрение методологии этой вновь создаваемой дисциплины, без чего разговор о ее содержании становится бессмысленным. Мне хотелось бы уточнить еще одну сторону вопроса. Говоря о хронологических рамках существования науки, авторы информационного письма, по всей видимости, противопоставляют науку «мифу», понимание которого, на мой взгляд, трактуется несколько односторонне. Историческая наука и на сегодняшний день в значительной степени мифологична. Достаточно отметить, что исторические факты, необходимые для изучения той или иной проблематики, объединяются и интерпретируются исследователем произвольно, и это закономерно. Использование всех существующих источников в действительности мало реально, да и исследование в этом случае нередко оказывается перегруженным второстепенными деталями, затрудняющими выполнение работы. Таким образом, конструируется авторский миф, его собственное понимание и объяснение логики развития исторических событий. На исследовании этой проблемы избирательности и базируются историография и феноменология. Вряд ли поэтому при оценке соотношения истории и мифа возможно ограничиться только хронологическим показателем. Вторая сторона этого вопроса связана с характеристикой использованных исследователем источников. В историописании, об этом упоминалось в информационном письме, допустимо привлекать не только письменные источники. Эта проблема крайне актуальна, особенно если учесть, что методология исследования разного рода вещественных и изобразительных источников недостаточно разработана. Мало того, при их исследовании проблематично применение радикального рационализма, поскольку названные группы источников возможно рассматривать только при учете работы подсознания как при их создании, так и восприятии. В этом случае доля нерационализируемого заметно увеличивается, и понятие мифотворчества снова оказывается на повестке дня. Снова, но уже в несколько ином ключе всплывает значимость мифа, апеллирующего к языку символов как вербального, так и визуального рядов. Функция мифа – в показе сбалансированности мира, в основе которого должен быть принцип целостности. Но историописание также предусматривает ориентацию на целостность исторического развития, выраженную, в частности, через принцип историзма. Следующий вопрос касается форм материализации идей и степени соотношения идей и меняющихся политических, экономических, социальных условий. Проблему можно рассмотреть при помощи анализа структуры как в целом идеологии, так и отдельных идей, следовательно, и характерной для них специфики соотношения рациональных и иррациональных компонентов. В них выделяются, наряду с реалистической частью, миф и утопия. Обратившись к критерию рациональности, можно, с известной условностью, разделить используемые любой идеологией идеи на три уровня: рационализируемые идеи, условно рационализируемые и нерационализируемые. Нерационализируемые идеи как раз и представлены мифом, расплывчатыми, иррациональными образами, которые при помощи символов внедряются в подсознание. Миф привлекает наибольшее внимание исследователей разных специальностей. В большинстве трудов он так же, как и многие другие понятия, лишен конкретного содержания и в зависимости от контекста может означать как частный пример ложной идеи, так и часть идеологии (Р. Барт, в частности, распространяет этот термин на всю идеологию). М. Элиаде также дает несколько значений мифа, наибольшую ценность в данном случае представляет понимание мифа как формы коллективного мышления, для которого характерно создание типологических моделей всего общества. Конструирование и внедрение мифа – это реалии не познавательного, а поведенческого плана. Миф апеллирует к подсознанию, он рассчитан на некритическое восприятие, его можно выразить языком символов как словесного, так и зрительного ряда. Символ обладает дополнительным значением, несущим нечто неопределенное, не поддающееся объяснению. Когда разум пытается определить некий символ, он неизбежно выходит за пределы логики. Это обстоятельство и дает основание считать до конца непознаваемой любую значительную идею, поскольку применение символов всегда обеспечивает возможность переключения сознания и даже его полного отключения. Эта проблема исследовалась К.Г. Юнгом через понятие архетипа, изначальной, врожденной психической структуры, содержащейся в коллективном бессознательном и априорно формирующей активность воображения. Он считал, что архетипы начинают функционировать во всех тех случаях, когда личность не может справиться с ситуацией ни одним из известных ей способов, а также когда она оказывается захваченной массовым движением. Исторический персонаж через миф может превратиться в архетип, реально действующее лицо приобрести черты мифического героя. Функция мифа – демонстрировать сбалансированность мира, в основе которого должен быть принцип гармонии, целостности. Это накладывает отпечаток и на формулируемые идеи, способствуя при необходимости их расширительному, а временами и прямо противоположному, относительно первоначального, толкованию, позволяя конструировать в том числе и историю, временами не особенно заботясь о ее рациональности. Мифологизация, соединяя разнородные элементы, позволяет придать им органическое единство, создать конструкт, отвечающий ментальным установкам всех слоев общества. Любая идеология в своих изначальных установках мифологична, в том числе и в случаях, когда она базируется на историческом прошлом. Для символического отображения трансцендентной стороны исторической науки может применяться достаточно сложная система лингвистических и экстралингвистических знаков. Лингвистические знаки как высокоорганизованная и эффективная семиотическая система логично оказываются на первом месте. Например, при изучении принципов переименования пространства – безразлично, в случае революции или в иных условиях. Но это вариант его присвоения, и вряд ли вопрос будет до конца выясненным, если эту сторону дела оставить на уровне простой констатации факта. Особый интерес представляют принципы объединения и функционирования знаковых объектов, в частности, при помощи манипуляций с семантикой – сохранив термин, изменить содержание понятия. Кажется, мы сейчас занимаемся чем-то похожим. Исходя из сказанного, уместно прийти к следующим выводам: понятие «историописание» предполагает отнюдь не только нарратив, как явствовало бы из самого термина, а гораздо более методологически развернутое построение, предусматривающее особое внимание к категории времени, которое, как и пространство, даже при рассмотрении новейшей истории может оказаться архетипическим и потребовать дополнительной разработки методологии изучения. Однако не всегда ясно, даже из обсуждений вопроса, что именно историки понимают под термином. В основном докладе С.Г. Мереминского отмечены несколько значений термина «историография». Однако эти несколько значений относятся к различным временным отрезкам существования дисциплины. На сегодняшний день историография вполне существует в виде самостоятельной дисциплины, со своей собственной специализацией, методами исследования, но последние выводят эту науку все же на междисциплинарный уровень. Что же касается взаимного непонимания между историками, о котором также шла речь, это легко объяснить состоянием системы исторического образования, в условиях которой курсы историографии порой читают педагоги, не имеющие специальной подготовки и трактующие предмет достаточно вольно. Введение еще одного термина, как представляется, не может улучшить ситуацию, поскольку для использования термина даже в его общеупотребительном значении требуется от исследователя известная четкость мышления. Но, как следует из предположений С.Г. Мереминского, введение термина «историописание», хотя и желательно, однако в силу его неразработанности и в целом непривычности его употребления мы получаем вновь ту самую полисемантичность, которой так стараемся избежать. Как следует из прозвучавших на заседаниях «круглого стола» докладов, историки, применяющие термин, употребляют его в разных значениях. По-видимому, эта пестрота мнений свидетельствует о том, что расширение терминологии в данном случае по меньшей мере преждевременно. В.В. Менщиков |
Похожие:
 | Нпо и спо/Г. Г. Безкоровайная, Н. И. Соколова, Е. А. Койранская, Г. В. Лаврик, – Москва, издательский центр «Академия», 2014г | | Учебно-методическое пособие предназначено для оказания методической помощи студентам тф ноу впо «Росноу» в изучении курса «Римское... |
| Это свидетельствует о том, что терминология в этой области исследований и соответствующие ей понятия еще не устоялись |  | Актуальные проблемы современной науки: Труды 14-й Международной конференции -конкурса «Актуальные проблемы современной науки». Гуманитарные... |
| Терминология и неология как основные направления языковой политики Франции в эпоху постмодерна | | Фз «О закупках товаров, работ, услуг отдельными видами юридических лиц» и Положением о закупке товаров работ, услуг для нужд Государственного... |
| Петренко И. М., зав кафедрой экономической теории, д-р экон наук профессор Дулин М. П., зав кафедрой педагогики и психологии, д-р... | | На основании Федерального закона №181-фз от 24. 11. 1995 г. (21. 07. 2014 г с изм. 06. 04. 2015 г.), а также Приказа Министерства... |
| Утвердить прилагаемые изменения, которые вносятся в некоторые приказы Министерства образования и науки Российской Федерации | | В. Д. Шадрикова, И. В. Кузнецовой, 2010 г., г. Москва, рекомендованных Министерством образования и науки Российской Федерации и с... |