Телевидение, телекоммуникации и переходный период
Скачать 5.04 Mb.
|
| Если бы выбор государства был подобен простому выбору продукта или объекта инвестиций, то можно было бы сказать, что государство, в конкретной форме с данным набором приверженцев, существует настолько долго — и не долее того, — покуда оно служит целям эффективности для своих граждан. С этой точки зрения вполне приемлемым выглядит и раскол, если он сокращает операционные издержки перестройки интересов. Разумеется, на свободном рынке путешествий и передвижения существуют некоторые элементы выбора государства. Но они не носят преобладающий характер, несмотря на количество беженцев и просителей политического убежища. Прочность государства и форма его сохранения является комбинацией огромного числа запутанных соображений. Руководящие возможности государства, особенно в кризисные времена, зависят только от его способности принуждать к исполнению издаваемых от его имени приказов. Когда государство становится уязвимым с точки зрения способности добиваться подчинения своим приказам, дни его оказываются сочтены. Неправильно игнорировать необходимость и неизбежность роли государства в производстве и взращивании образов. Государство (чаще — нация, которую оно стремится включить в себя) становится, среди прочего, тем, что одними философами и социологами называется “imaginaire sociale” (“воображаемое общественное”), а другими — набором историй, изобретений или грез. Подобное описание государства никоим образом не очерняет его концепции (или конкретное государство) и не умаляет его легитимности. Оно признает сложность продолжения существования государства и постоянную потребность в передаче набора идеалов и достижений. Содержание поступающих к гражданам образов и информации подпадает под действие этих факторов и устанавливает место истории, патриотизма и лояльности. Вещание — как общественное, так и частное, как национальное, так и глобальное — может только повлиять на пакет образов, составляющих государство. Национальная идентичность связана с другим способом описания организации многих обществ: приближение к монополии на силу — часть если не определения, то уж наверняка устремления государства. Идеи и идеология могут заменять принуждение. Конечно же, поощрение действий через убеждение лучше принуждения к ним силой или пытками. Это не означает, что мы одобряем общество, ведомое к ужасающим деяниям под гипнозом харизмы своего лидера, или что такое общество лучше того, в котором кнут заставляет несчастных рабов совершать безнравственные поступки. Вопрос о действиях государства и обоснованности установленных им целей отличается от вопросов использования образования, образов и повествований для поощрения лояльности и сплоченности. Тем не менее в обычных условиях весьма привлекательно выглядит идея о том, что граждане по собственному желанию будут выполнять то, для чего в иных обстоятельствах потребовалась бы сила, даже если этот результат достигается с драматическими последствиями для национальной идентичности. Джеймс Дональд (James Donald) в словах, приписываемых колониальному администратору, пересказывает историю об истоках английских исследований техники правительства колониальной Индии в 1838 году: “Туземцы должны или держаться в подчинении ощущением нашей силы, или подчиняться нам по собственной воле из убеждения, потому что мы более мудрые, более справедливые, более человечные и больше желаем улучшить их положение, чем любой другой правитель, который у них мог бы быть” [7]. Образы идентичности служат также основанием для патриотизма, который делает угрозу силы правдоподобной. Государство не может длительное время угрожать другому государству, если имеются серьезные сомнения в преданности его граждан. Испуг правящих кругов Соединенных Штатов во время вьетнамской войны был вызван боязнью обвинения в слабости; неудача согласованной национальной идентичности произошла в отсутствии внутренней поддержки международного обязательства [8]. ВООБРАЖАЕМЫЕ ОБЩЕСТВА Для Бенедикта Андерсона (Benedict Anderson) каждая нация — еще не государство — является “воображаемым политическим сообществом”. То, что подразумевается под этим названием, полезно для понимания отношений между современными формами правления и СМИ. Перенести превратности политического и географического беспорядка как раз и позволяет упомянутая идея нации, способная предоставить перспективу будущей, заново обретенной славы. В этом понимании нация должна переступить пространственные и временные границы и основываться в значительной степени на воображении. Будучи рассеянными, члены даже самого малого образования не могут полагаться на личный контакт со всеми своими сотоварищами. Тем не менее “в умах каждого живет образ их сообщества” [9]. В этом определении “нация существует, когда значительное число людей в сообществе считают себя образующими нацию или ведут себя как сформированная нация” [10]. Андерсон писал не об эре телевидения, а об эпохе печатных изданий, не о времени глобализации, но об эпохе империй. Существовавшие тогда опасности и возможности существуют и по сей день; если жизнь нации имеет силу непостижимости ее образов и истории, она также имеет и свои слабости. Воспоминания нельзя разрушить таким же способом, как здания или объекты почитания. Но любой конкретный набор совместных умственных образов подлежит действию множества сил и влияний, которые постоянно изменяют его (разными способами в разных местах). Те, кто считают себя хранителями или смотрителями памяти нации, всегда ведут соревнование за контроль над этой памятью. Сейчас больше чем когда-либо ранее это соревнование осуществляется как изнутри, так и извне границ государства. Эти характеристики связаны с отношением государства к вещанию. По мнению Андерсона, критической границей любой нации является идея “чужих” — людей, которых нация отличает и, возможно, даже отдаляет от себя. Любая нация “имеет ограниченные, возможно, эластичные границы, за пределами которых находятся другие нации. Ни одна нация не считает себя соседствующей со всем человечеством”. Так что должны сохраняться и лелеяться не только повествования о сокровищах нации. Умное правительство, хранитель национальной идентичности, заботится также о сохранении внешнего, представлении определенного “чужого”. Национально-центристские партии в государствах бывшей Югославии, например, воспользовались национальным суверенитетом для формирования “символического пространства, в котором люди могут осознать самих себя”. По-видимому, под определенным государственным влиянием средства массовой информации играли важнейшую роль в заполнении умственного вакуума “не только образами ненависти к другим нациям, но и образами “счастливого” будущего, которое должно было наступить после национального освобождения” [11]. Это хорошо выразил автор одного из писем в журнал (Нью-Йоркер) в 1994 году: В Федеративной Югославии было 6 монополий в сфере СМИ — по одной в каждой из республик. Когда словенские, хорватские и сербские СМИ попали в руки шовинистов, судьба Югославии была решена. Кроме пропагандистского вала искажений и лжи, поднятого этими тремя телевизионными сетями, были приняты все возможные меры для того, чтобы герметично изолировать свои собственные взятые в плен аудитории. ...Независимый югославский журналист, говоря о преступной роли СМИ в убийстве Югославии, назвал телевидение “катодом зла” [12]. Требование овладеть народным духом и наполнить его идеями лояльности звучит особенно остро, когда у нации имеется стремление к государственности, но нет реальной государственности, или когда есть фактическая государственность, но она не достигла еще своего расцвета. В представлении об образующем “нацию” сообществе присутствует мечта о собирании оберегаемых воспоминаний, организации государства вокруг его грез, претворении его видения поведения, языка и жизни через правила и осуществление законной власти. Таким образом, современная идея, по которой сообщества представляются суверенными, т.е. государствами, имеет решающее значение для стратегии в отношении вещания. Атрибутом суверенного государства становится контроль по крайней мере над некоторыми инструментами воображения. Эти сообщества не должны быть простыми устремлениями, национальная культура должна сопровождаться властью провозглашать свое наследие и уникальность [13]. ФОРМАТЫ ИДЕНТИЧНОСТИ Повествования о национальных грезах нуждаются в своей собственной художественной форме, месте и формате отношений между аудиторией и правительством, которые могут оказаться труднодостижимыми. Символы законности меняются, но контекст образов и сущность призывов к лояльности обладают определенным межкультурным родством. В повествованиях идентичности, как и в других видах драматических произведений, имеются свои стандартные элементы. К ним относятся: определенная история происхождения нации, ее благословенность, избранность, жертвенность и искупления, которые были и являются основными элементами успешных повествований о государственности. Традиционная задача коммуникаций заключается в адаптации и укреплении этих повествований, изменении центра их внимания и предоставлении новых обоснований законности. Во Франции в течение многих столетий велись споры относительно затвердевания роли государства. Один из примеров — проводившаяся в XIX веке дискуссия о путях финансирования художественных выставок: должны ли они спонсироваться государством или опираться на рыночные силы. Было высказано предложение оставить оба способа распространения искусства — как частную рыночную систему для создания, показа и продажи произведений, так и систему общественного финансирования. В 1799 году, предвосхищая споры ХХ столетия о патронаже производства и распространения образов, роль государства была определена следующим образом: Одаряя, государственная власть может выдвигать условия, и она должна это делать. Если она поощряет живопись и скульптуру на исторические темы... так это потому, что ее выразительные и осязаемые знаки должны информировать граждан, живущих как в дворцах, так и в деревенских хижинах... о необходимости коллективных и индивидуальных добродетелей, вызывая для этого воспоминания о прекрасных поступках или увековечивая подвиги великих людей [14]. Социолог Рената Салекл (Renata Salecl) рассмотрела новые основания законности и попыталась выделить их модели в содержании СМИ Центральной и Восточной Европы. Рассказы коммунистического периода копируются и в посткоммунистический период. За полвека коммунизма для многих из этих государств повествования предусматривали “две стадии” построения социализма: “Террор и жертвы первой стадии были узаконены как необходимый момент на пути к будущему обществу изобилия”. Однако это знакомое повествование отдается эхом и в теории “двух ступеней демократии”, согласно которой необходимо “ограничивать демократию в современном обществе ради будущей демократии” [15]. Экономические жертвы шоковой терапии в настоящее время прокладывают дорогу к изобилию свободного рынка в будущем. В обоих случаях повествования обосновывают аргументы в пользу единства, против нетерпения и в пользу осторожности в отношении критики государственных должностных лиц. Другие модели демонстрируют появляющиеся повествования национальной идентичности, которые находят свое отражение в прошлом. Повествования идентичности во времена большевистского режима знаменовались частыми повторениями символов государства: повсеместные статуи и изображения Ленина, создание и распространение образов героев, всеобъемлющее влияние соответствующей музыки и искусства. Посткоммунистическая эра не всегда нашла им очевидную замену, но в каждом из переходных государств продолжаются поиски замещающих символов. В социалистический период, будучи элементом политики во благо общества, СМИ были заполнены рассказами об экономическом прогрессе и достижениях, центральных для укрепления гордости и стремления к добродетели: пятилетних планах, огромных гидроэлектростанциях, счастливых колхозниках. Взгляните на фотографии смелых героев, парящие мускулистые скульптуры, вслушайтесь в гремящие звуки Шостаковича. В наши дни регулируемые государством СМИ переходных обществ заполнены повествованиями о моделях нового экономического прогресса: соглашениях с иностранными инвесторами, торжественном открытии совместных предприятий, которые будут изготавливать западные товары, прибытии американских рок-звезд или французских официальных лиц. Изображения падения Берлинской стены в первое время дополнялись образами экономического освобождения. Другая карта повествования видна в Средней Азии, в мусульманских республиках бывшего Советского Союза. Руководство турецкого государственного телевидения и радиовещания подготовило повествование, аналогичное используемому внутри Турции — “средство продвижения общей и коллективной повестки дня в направлении модернизации”, — и спроецировало его на Туркменистан, Казахстан и другие государства в качестве рекламы турецкой модели развития, “чтобы показать им перспективы успешного развития объединенного мира мусульманских тюркских народов, если они обратятся лицом к Западу” [16]. Повествования социалистического периода пользовались преимуществами монопольного, по крайней мере относительно монопольного, положения. Вопрос теперь заключается в том, смогут ли новые основания национальной идентичности конкурировать с популярными образами из-за рубежа. На ранней стадии переходного периода эти местные рассказы выразились в форме народных песен прошлого, парада вновь вышедших на международную арену этносов, прав для прежде угнетенных языков, изображения ранее подавляемых меньшинств. Но эти образы, зачастую любительские описания национальной идентичности, столкнулись с разрушительной конкуренцией со стороны музыкальных видеоклипов и американских кинофильмов, без буфера усилий по устранению конкуренции они были не в состоянии удержать аудиторию и преуспеть в задаче построения лояльности. Не туристические воспоминания, а без конца повторяющиеся рекламные ролики и местные версии западных образов занимают и будут и далее занимать духовное пространство, необходимое идентичности. Пока не будут найдены другие средства, требования национальной идентичности будут колебаться между демагогическим восхвалением замкнутости и притязаниями государства на выполнение принятых им на себя обязанностей предоставить плоды рынка. Как соотносится с теорией государства и производства национальных идентичностей воздействие последних изменений в коммуникационных технологиях? Одно дело — осуществлять контроль за одним громкоговорителем в деревне, и совсем другое — контролировать многоканальные спутниковые сигналы или сообщения, передаваемые по электронной почте и факсу. Прежде чем перейти к рассмотрению самых современных технологий, имеет смысл вслед за Андерсоном подробно остановиться на эволюции традиционных СМИ. Рост производства газет и книг в XVIII и XIX столетиях серьезно повлиял на развитие понятия нации. Печать, как и вещание, начиналась с местных узловых пунктов. Первые организаторы индустрии печати стремились прорваться сквозь границы династических образований. Способность печатных изданий распространять языки вела к возникновению сознания, отличавшегося от того, что существовало ранее. Миллионы никогда прежде не встречавшихся людей начали рассматривать себя своего рода сообществом, имеющим общее прошлое. Случившееся было следствием пути, по которому индустрия печати развивалась как бизнес. Существовал самостоятельный коммерческий стимул расширять языковые области для более эффективной публикации и распространения книг — построение аудитории через возникновение языков печати, ставших языками силы. Перемещение издательской деятельности из монастырей, от использования манускриптов для личного ограниченного удовольствия к широкому распространению книг привело к собиранию и установлению новых аудиторий — организации читателей. Процесс рефлексии между индустрией печати и природой и самовосприятием аудитории очень увлекателен. Он продолжается в состязании между современными газетами: стремлении к глобальной аудитории газет Уолл-Стрит джорнэл (Wall Street Journal) и Файнэншл таймс (Financial Times), применении передовых технологий для привлечения новых читателей и вследствие этого изменении самоидентификации их аудиторий. Читатели Уолл-Стрит джорнэл в Лондоне и Нью-Йорке связаны как часть сообщества, которое совместно пользуется одинаковой информацией, иногда для одних и тех же целей. Тот же процесс прослеживается в попытке, не ясно пока насколько успешной, газеты Лос-Анджелес таймс (Los Angeles Times) увеличить свой тираж и охватить регион Ориндж Каунти или Южной Калифорнии в целях воздействия на самовосприятие региона, в частности ради того, чтобы стал возможен симбиозный рост организации и ее публичных органов. В последнее десятилетие этот феномен наблюдался в неловких попытках столкнувшейся с финансовыми затруднениями газеты Юропиэн (European) создать свою читательскую аудиторию, не определяющуюся национальными границами. В каждом из случаев демография и обстоятельства способствовали инициативе, однако, используя эту возможность, характер газеты впоследствии видоизменяется, вплоть до изменения понятия сообщества, частью которого она является. |
Похожие:
 | Ики Крым и образовании в составе Российской Федерации новых субъектов — Республики Крым и города федерального значения Севастополя... |  | Прежде чем перейти к ретроспективному анализу системы национальных квалификационных стандартов, которая существовала в советский... |
| | В школьном курсе русского языка можно выделить несколько этапов: начальный период обучения (1-4 классы), переходный период (5-6 классы),... | |
| Замена взносов на ессс с 2017 года. Переходный период. Увеличения объема отчетности | | Основная образовательная программа на переходный период введения фгос основного общего образования |
| До 1 сентября 2018 года установлен переходный период при применении норм законодательства в области пожарной безопасности в отношении... | | Об утверждении Положения об особенностях применения законодательства о налогах и сборах на территории Республики Крым в переходный... |
| М. А. Васильевой, В. В. Гербовой, Т. С. Комаровой. (М.: Мозаика Синтез, 2005 год), рекомендованной Министерством образования РФ.... | | Об утверждении порядка уплаты налога на доходы физических лиц по фиксированным ставкам физическими лицами — предпринимателями, осуществляющими... |