· · Межвузовский сборник научных трудов Выпуск седьмой
Скачать 3.76 Mb.
|
АССОЦИАТИВНАЯ СВЯЗЬ «ОБЛИК ЖИВОТНОГО/ КЛИЧКА ЖИВОТНОГО – КАЧЕСТВА ЖИВОТНОГО» В ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА СОВРЕМЕННОГО ГОРОЖАНИНА Е.В. Гусева Выбирая кличку для своего домашнего животного, человек руководствуется многими факторами. Первостепенную роль играют нормы и правила языка как системы, языка, родного для именующего, правила ономастики вообще и ономастики родного языка. Далее – культурный фон (литература, кино, политика, знание иностранных языков и проч.), традиции (как общекультурные, так и традиции микросоциума, например, семьи), личный опыт дающего имя (например, знание кличек животных, принадлежащих друзьям и знакомым). В последние годы появляется все больше клубных животных, решающее значение в выборе имени для которых имеют официальные правила. Играют роль и личные творческие способности, фантазия человека: кто-то способен придумать новое красивое звукосочетание, которое может служить прекрасным именем для его питомца, а кто-то даже не будет «напрягаться» и выберет первое «попавшее под руку» имя. Очень важны и ассоциации облика животного с семантикой нарицательной лексики родного языка или языков, которыми именующий владеет в той или иной степени, и даже ассоциации с фонетическим обликом слова, выбираемого для имени. Те же факторы влияют и на восприятие какого-либо имени, хотя, разумеется, не в такой степени. Например, официальные правила при восприятии клички могут повлиять лишь на некоторых людей, хорошо знакомых с этими правилами (при этом воспринимающему уже заранее должно быть известно, что кличка является клубной). Традиции конкретной семьи тоже влияют в меньшей степени, знание же имен животных, принадлежащих знакомым влияет в гораздо большей степени. Самое сильное влияние на восприятие зоонима оказывают ономастические традиции данного языка, семантика основы клички (связь ее с нарицательной лексикой), общий культурный фон (в том числе, некоторые знания, касающиеся морфологии и поведения животных). Все это проявляется не только в самом именовании и восприятии зоонима, но и в описании животного. В 1997—2004 годах жители нескольких крупных городов России участвовали в опросах, целью которых было получение данных о том, какие качества являются релевантными при описании животных разного вида, конкретно – кошек и собак. 1. Первое из исследований имело целью выявление ассоциаций, возникающих при восприятии некоторых традиционных кличек животных. В результате анализа анкетных данных выявлены стереотипы восприятия нескольких кличек: Васька, Барсик, Мурка, Пуся, Жучка, Бобик, Дружок, Шарик. В опросе участвовало 129 респондентов от 10 до 95 лет разного пола и уровня образования. В анкете респондентам предлагалось дать описание идеальных носителей указанных кличек. Вопрос был поставлен так: «Каким, по-Вашему, должен быть идеальный кот Васька (т. е. каким должен быть этот кот, чтобы ему идеально подходило имя Васька)? идеальный кот Барсик, идеальная кошка Мурка? кошка Пуся? собака Жучка? идеальный пес Бобик? Шарик? Дружок?». Результаты эксперимента показали, во-первых, что чем традиционнее кличка, тем больше она ассоциируется с беспородным, деревенским, бездомным животным1. Во-вторых, интересно оказалось сопоставить описания собак и кошек, полученные в ходе данного опроса. Большинство качеств упоминалось и в описании носителей кошачьих имен, и в описании носителей собачьих имен. Но есть и различия. Например, глаза описывались респондентами в основном у кошек. Только о Жучке было один раз упомянуто, что у нее «добрые» глаза – это, скорее, относится к характеру. Определение «в меру упитанный» встретилось по одному разу (у разных отвечающих) по отношению к каждой кошке, но ни разу по отношению к собакам. О лапах упоминали только при описании собак, об усах – только при описании кошек. Уши оказались «важнее» для собак, как, впрочем, и морда. Относительно волосяного покрова по отношению к кошкам употреблялись определения и «короткошерстный», и «гладкошерстный», а вот по отношению к собакам – только «гладкошерстный». Понятие «густой/негустой» шерсти применялось только к кошкам, только кошки описывались, как «мягкие (на ощупь)» (ср. наличие довольно большого количества кличек Пуша, Пушок среди «реальных» кошачьих; среди собачьих встретилось только одно имя подобного типа Пушок2), а вот кудрявыми (или, наоборот, с прямой шерстью) в описаниях были только собаки. Интересно также описание окраса животных. Белыми и черными, по мнению респондентов, могут быть и кошки, и собаки; рыжими – тоже, но чаще – кошки (ср. большое количество кошачьих имен Рыжик, Рыжуля, Рыжий, а также кличку Персик, мотивированную рыжеватым оттенком шерсти кота), коричневыми (полностью, полоски или пятнышки могут быть) кошки не бывают никогда (в описании собак этот цвет встречается), а вот серый – это «кошачий» цвет (ср. «реальные» кошачьи клички Дымка, Дымок). Многоцветными (пятнистыми, пестрыми, полосатыми) чаще бывают кошки (ср. кот Пестрик), причем обычно они – полосатые (ср. Боцман, Матроскин: в объяснении мотивации выбора обоих имен респонденты указывали на полосатый окрас кота). Собаки же полосатыми, судя по описаниям респондентов, «не бывают», здесь встречались указания только на «пятнистый» окрас (ср. Клякса). Кошки обычно бывают маленькими или большими (причем большими – только коты), но не бывают средними. Для собак же представлена другая градация: большой – средний – небольшой – маленький (ср. Малыш). Скорее всего, это можно объяснить тем, что кошки в принципе меньше и меньше отличаются друг от друга по размеру, чем собаки. Интеллект (указание на то, умное животное или глупое) важен для всех животных, хотя меньше, чем другие качества, например, активность (под активностью подразумеваются такие определения, как «активный, шустрый, проныра, жизнерадостный, быстрый, бойкий, суетливый, игривый, веселый, заводной») и отношение к людям. Интересно, что «любят детей» только собаки, они же «любят хозяина», однако для Пуси в одном ответе бы́ло указано, что она любит «хозяйку». Как правило, только собаки могут быть преданными и верными (ср. кличку собаки Верный). Кошки, в отличие от собак, бывают «пассивно ласковыми», то есть их «можно тискать», они бывают «флегматичными», «тюфяками», «уютными», «ручными» и т. д. При этом именно они бывают «дикими» и «недотрогами», а также избалованными и ленивыми. Кусаются – собаки, лают, естественно, тоже они (ср. Лайма, связанное у респондентки ассоциативной связью со словом ‘лаять’: «подходит, потому что лает громко»). Кошки же – мурлыкают (ср. огромное количество «реально» существующих Мурок и Мурзиков: это, конечно, традиционное имя, но все же изначально связанное именно со словом, означающим издаваемый кошками звук, что, кстати, эксплицитно отмечают и некоторые респонденты). 2. Помимо восприятия имени и его производства можно выделить еще некоторый «промежуточный» момент. Второй эксперимент был посвящен именно этому вопросу. Респондентам было предложено написать, как, по их мнению, зовут животных, изображенных на картинке, причем нужно было не просто подписать под изображениями имена, а обязательно описать этих животных словами. В этом опросе участвовало всего 50 человек, но материал позволяет сделать некоторые (предварительные) выводы.  Несмотря на порядок изображений «собаки кошки», респонденты начинали описание часто с кошек (т. е. с центра – с персидского кота). Преобладал все же порядок «собаки кошки», хотя и тут часто начинали с большой собаки, а не с маленькой. При анализе полученных данных привлекло внимание несколько интересных моментов. Для собак главное в описании размер, особенно для маленькой. То есть данные этого опроса повторяют те, которые были получены при описании респондентами носителей традиционных кличек (см. описанный выше эксперимент). Для кошек важнее различные внешние данные (толстый, пушистый, взъерошенный, полосатый, грязный и т. д.). Описание того, что животное «делает», для кошек важнее, чем для собак, но порода – более важный факт для описания, причем не только кошек, но и собак (здесь они примерно равны). На цвет и черты характера указывали при описании примерно одинаковое количество респондентов, хотя для кошек оба параметра оказались чуть-чуть важнее, чем для собак. В целом можно выстроить своеобразные «цепочки» в зависимости от того, какое количество респондентов при описании животных указывали то или иное качество (от большего к меньшему). Для краткости обозначим маленькую собаку «МС», большую собаку «БС», пушистую сидящую кошку «перс», кошку на дереве «сиам», полосатую кошку «полос.».
Если посмотреть, какие качества выделяли респонденты для конкретных животных, то получатся следующие цепочки (опять от большего к меньшему). Сокращения: «Р» – размер, «П» – порода (и беспородность), «Ц» – цвет, «ВВ» – внешний вид (кроме цвета, размера и указания на породу), «Д» – действия, которые «выполняют» животные, или поза, в которой они изображены, «Х» – указание на какие-либо черты характера, темперамент и под.
Некоторые имена, которые приводили респонденты для того или иного животного, повторялись. Для маленькой собаки самым частотным именем оказался Тузик. Его указали 7 человек (из 50). Имена Шарик и Жучка привели по 5 человек, Бобик – трое. Остальные имена встретились в списках по два или по одному разу. Большую собаку чаще всего называли Рекс (11 человек), затем – Полкан (5) и Дик (3). Пушистую сидящую кошку 7 человек назвали Пушок (или Пуша, оба имени объединены в одно, так как один респондент указал, что это варианты одной клички), 5 человек назвали эту кошку Маркиз. Для сиамской кошки на дереве имена повторялись реже: четверо назвали ее Клеопатра (с вариантом Клео) и три человека – Сима. Полосатую кошку 6 человек назвали Васька и по 3 – Мурзик, Машка и Барсик (или Барс, имена объединены по тем же причинам, что и Пушок и Пуша). Интересно проанализировать и ассоциации респондентов с полом животного. Чаще давали «женские» имена только кошке на дереве. Все остальные животные чаще ассоциировались с самцом, особенно большая собака. Итак, на основании полученных данных, можно сделать следующий вывод: животные разных видов оцениваются с разных точек зрения, что, соответственно, влечет за собой различия в описании этих животных и различные типы выбираемых для них кличек. ИНТЕРТЕКСТЕМЫ ЧЕХОВСКОГО ЭПИСТОЛЯРИЯ КАК ТЕКСТООБРАЗУЮЩИЙ ФАКТОР В ЗЕРКАЛЕ СОВРЕМЕННОЙ ТЕОРИИ ТЕКСТА С.В. Гусева В современной лингвистике текст предстает как сложное формально-структурное образование, обладающее помимо внутритекстовых связей и внетекстовыми связями, которые "разрывают рамки текста и устремляются в сферу предыдущего опыта, фоновых знаний, привлекая семантические сигналы из внешней текстовой среды"1. В связи с этим актуальной становится проблема интертекстуальности. Концепции интертекстуальности были разработаны, в частности, М.М. Бахтиным, Ю. Кристевой, У. Эко. Исследования И.В. Арнольд, И.П. Смирнова, Н.А. Фатеевой и др. ученых помогли понять суть рассматриваемого понятия. Считается, что термин "интертекстуальность" был предложен одним из теоретиков постструктурализма Юлией Кристевой, которая сформулировала свою концепцию интертекстуальности на основе идей М.М. Бахтина. " ... Всякий текст вбирает в себя другой текст и является репликой в его сторону", – пишет Ю. Кристева2. Это продолжает мысль М.М. Бахтина о диалоге языков, возникающих на основе либо цитирования слова в новом культурном контексте, либо скрещивания пародирующего и пародируемого ("чужого") слова. Для Умберто Эко интертекстуальность – это, с одной стороны, качество произведений, создаваемых на основе уже имеющихся текстов3. С другой стороны, в своей книге "Роль читателя: исследования по семиотике текста" Умберто Эко разграничил "обыкновенные" и "интертекстуальные" фреймы. Под "обыкновенным фреймом" он подразумевал те фактические обстоятельства, из которых складываются обыкновенные ситуации и цепь человеческих поступков, более или менее запрограммированных нашим обыденным опытом. Под "интертекстуальными фреймами" Эко имел в виду "стереотипные ситуации" из предшествующей текстовой традиции, ставшие нашей "энциклопедией"4. Автор, создавая текст, вступает в диалогические отношения со своими предшественниками, при этом слова, проходя через множество литературных и других контекстов, "получают в них дополнительные смыслы, расширяя или сужая свое семантическое значение"1. Понятие интертекстуальности в современной науке трактуется по-разному, хотя многие определения пересекаются друг с другом. Интертекстуальность, по определению И.П. Смирнова, воспринимается как "слагаемое широкого родового понятия, имеющего в виду, что смысл художественного произведения полностью или частично формируется посредством ссылки на иной текст, который отыскивается в творчестве того же автора, в смежном искусстве, в смежном дискурсе или в предшествующей литературе"2. В работах И.В. Арнольд "под интертекстуальностью понимается включение в текст либо целых других текстов с иным субъектом речи, либо их фрагментов в виде маркированных или немаркированных, преобразованных или неизмененных цитат, аллюзий, реминисценций"3. На основании приведенных дефиниций мы можем дать следующее определение интертекстуальности. Интертекстуальность – это включение в текст либо целых других текстов, либо их фрагментов в виде маркированных или немаркированных, преобразованных или неизмененных цитат, аллюзий, реминисценций, выполняющих текстообразующую функцию и вызывающих в сознании читателя дополнительные смысловые ассоциации. Чтобы более полно представить явление интертекстуальности, необходимо оговорить такие понятия, как интертекст, интертекстема, цитата и аллюзия. По определению Ролана Барта, "каждый текст является интертекстом, другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат"4. На наш взгляд, это определение является одним из самых удачных. Таким образом, под интертекстом мы будем подразумевать новый текст с вкраплениями из других текстов, т.е. интертекст будет восприниматься как результат интертекстуальности. Описывая отношения «текстовых вкраплений» с инетертекстом, В.М. Мокиенко и К.П. Сидоренко вводят понятие интертекстема. Под этой единицей они понимают "межуровневый реляционный (соотносительный) сегмент содержательной структуры текста – грамматической (морфемно-словообразовательной, морфологической, синтаксической), лексической, просодической (ритмико-интонационной), строфической, композиционной, – вовлеченный в межтекстовые связи"1. Определяя интертекстему как языковую единицу, В.М. Мокиенко подчеркивает необходимость выделения трех категориальных признаков: «1) паспортизация конкретным текстуальным источником, т.е. в разной степени осознаваемое носителями языка авторство таких единиц; 2) стереотипизированность и воспроизводимость в готовом виде (не исключающая активной вариативности); 3) интертекстуальность, т.е. способность служить строевыми элементами текста (или его фрагментов), маркируя его семиотически (на уровне концептов и символов) или стилистически»2. Как видовые понятия по отношению к интертекстеме можно рассматривать цитату и аллюзию. Часто в научной литературе, рассматривающей проблемы интертекста, употребляется термин цитата. Это неслучайно, т.к. именно развитие исследований по функции цитат в тексте и привело к появлению теории интертекстуальности. В.А. Лукин в своей работе "Художественный текст: Основы лингвистической теории и элементы анализа" отмечал, что цитата – одно из основных понятий теории интертекстуальности, и при отсутствии единства в понимании интертекстуальности приходится констатировать неопределенность и многозначность понятия цитаты3. Н.А. Фатеева дает цитате лингвистически обоснованное определение: «Назовем цитатой воспроизведение двух или более компонентов текста-донора с собственной предикацией»; цитата «может быть как эксплицитной, так и имплицитной»4. Далее цитаты подразделяются на цитаты с атрибуцией – следовательно, маркированы самим автором – и без нее. По мнению И.Р. Гальперина, в новом окружении цитата приобретает важность, которую она не могла бы иметь в контексте, из которого была взята5, при этом "являясь своеобразным знаком – заместителем целого текста, цитата имеет метонимический характер,…аккумулируя в себе смыслы всего цитируемого произведения"6. Аллюзия – это, по определению А.П. Квятковского, стилистический прием, состоящий в употреблении в речи или художественном произведении ходового выражения в качестве намека на хорошо известный факт, исторический или бытовой1. Отличие цитаты от аллюзии заключается в том, что цитата повторяет более или менее точную формулировку оригинала, хотя значение может быть изменено новым контекстом, аллюзия – это только упоминание о слове или фразе, которое может рассматриваться как ключевое слово высказывания, и основана она на накопленном опыте и знаниях писателя, которые подразумевают подобный опыт и знания у читателя2. Учитывая специфику цитаты и аллюзии как единиц интертекста, можно предположить, что их основной функцией является текстообразующая функция, следовательно, их необходимо рассматривать как текстообразующие единицы. Рассмотрим чеховский эпистолярий с точки зрения теории интертекстуальности. Тексты писем, как и любые другие типы текстов, представляют собой "уникальную дешифрируемую семантическую структуру, способную выделять в ней вербальные включения определенного типа – интертекстемы"3. Будучи мини-текстом, интертекстема в макси-тексте ведет себя весьма активно и полифункционально: то как его строевой элемент типа фразеологизма, то как его законченный фрагмент паремиологического типа, то как фрагмент своего прототипа, трансформированный почти до неузнаваемости4. В связи с этим встает вопрос о классификации интертекстем. Учитывая экстралингвистические отношения между текстом-донором и текстом-реципиентом, мы можем выделить типы интертекстем по их маркированности, отнесенности к тому или иному источнику. На этом основании интертекстемы в чеховском эпистолярии можно разделить на 7 основных групп. Первая группа включает в себя интертекстемы, взятые из русской классической литературы. Не случайно эта группа является одной из самых больших, ведь национальная литература – это "мощный генератор интертекстем"5. Например, "Вчера был на земском собрании (я – гласный) и чувствовал себя там "Неуважай корытом"" (Е.М. Шавровой-Юст, 19 апреля 1896 г.). В этом письме А.П. Чехов, подчеркивая свое эмоциональное состояние, употребляет имя крепостного крестьянина из "Мертвых душ" Н.В. Гоголя. Вторая группа включает интертекстемы из зарубежной литературы. Например, А.П. Чехов употребляет слова Гамлета из одноименной трагедии Шекспира (акт 3, сц.1): "…а когда после спектакля ("Симфония". – С.Г.) будете ужинать, то помяните меня в своих святых молитвах" (М.И. Чайковскому, 16 апреля 1890 г.). В другом отрывке из письма В.А. Тихонову от 31 мая 1889 г. Чехов использует своеобразную аллюзию: "Живу я, милый российский Сарду, не в Париже и не в Константинополе, <…> а г. Сумах…". Это прозвище А.П. Чехов дал Тихонову за плодовитость и пристрастие к драматургическим шаблонам, свойственные французскому драматургу В. Сарду. К третьей группе относятся интертекстемы из Библии: "…дорогой Владимир Алексеевич, я послал Вам рассказ, прошло уже десять дней, а от Вас – ни гласа, ни воздыхания…" (В.А. Тихонову, 8 декабря 1891 г.). Эту цитату писатель заимствовал из IV Книги Царств (гл. 4, ст.31). Интертекстемы из писем чеховских адресатов составляют четвертую группу. Происхождение этих интертекстем обусловлено тем, что переписка подразумевает, в первую очередь, диалогические отношения. А.П. Чехов всегда был остроумным собеседником и ценил остроумие других. Приведем пример: "Ваше Суворин-шмерц я отлично понимаю" (И.П. Леонтьеву-Щеглову, 18 июля 1888 г.). Значение выделенного слова не совсем понятно, если не знать предысторию: 30 июня 1888 г. Леонтьев спрашивал в письме: "Где Суворин?… У меня изредка бывает "Суворин-шмерцен" <от нем. Schmerz – тоска>". А.П. Чехов умело подыгрывает собеседнику, включая в свой ответ это новообразование. Пятую группу интертекстем можно назвать автоинтертекстемами, т.к. они создаются на основе собственных произведений писателя. К ним относятся, например, такие выражения, как бабы с пьесами, собачьи воротники и т.д. Например, выражение бабы с пьесами писатель впервые употребляет в устном рассказе собственного сочинения, известном в передаче Щепкиной-Куперник, затем активно использует его в переписке: "Да, Вы правы, бабы с пьесами размножаются не по дням, а по часам…" (Т.Л. Щепкиной-Куперник, 1 октября 1898 г.). Шестую группу составляют интертекстемы, взятые из устного народного творчества, фольклора и т.п. Часто эти интертекстемы воспроизводятся в трансформированном виде. Так, в письме А.С. Суворину от 23 декабря 1888 г. встречается стяжение двух устойчивых выражений портить кровь и пуд соли съесть: "Никулина спешит, как угорелая, и каждый час промедления портит ей пуд крови". Исследования показывают, что многие интертекстемы этой группы являются общими для писем и художественной прозы. Например, в 1883 г. А.П. Чехов использует интертекстему дело в шляпе в рассказе "Отвергнутая любовь". Затем этот оборот уже в 1891 г. мы встречаем в письме Е.П. Егорову: "Напишите подробнее, а я прибавлю что-нибудь и дело в шляпе". И, наконец, к этому фразеологизму Чехов обращается в "Вишневом саде": "Вот так и будем действовать с трех концов – дело наше в шляпе". Седьмая группа включает слова и выражения из других языков (французского, латинского и др.). Эта группа стоит особняком, т.к. помимо экстралингвистических отношений здесь проявляются и межъязыковые связи, т.е. лингвистические отношения. Например, "Никша, Тополев, Кашеваров и проч. и проч. – ведь это mouches volantes (с фр. – мушки перед глазами. – С.Г.), мешающие ясно видеть" (Е.М. Шавровой-Юст, 28 апреля 1896 г.) и др. Знание многих языков позволяло А.П. Чехову свободно включать в свою речь иностранные слова и выражения, не умаляя при этом значения русского языка, а наоборот, подчеркивая возможность придать тексту с помощью этих интертекстем новые семантические оттенки. При этом писатель часто "играет" иноязычными выражениями: "Merci, Гусев, за письмо. За одно только бокý не мерси…" (Ал.П. Чехову, 7 или 8 сентября 1887 г.) и др. Безусловно, экстралингвистическая классификация удобна при описании интертекстем, т.к. позволяет проследить путь "вербальных вкраплений" от текста-источника к тексту-реципиенту, но при этом она не дает полного представления о природе данных текстовых единиц. Поэтому, на наш взгляд, для более полного описания интертекстем необходимо привлекать и лингвистические критерии. Учитывая структуру и функционирование интертекстем в чеховском эпистолярии, мы предлагаем разделить эти текстовые единицы на интертекстемы-цитаты и интертекстемы-аллюзии. Итертекстемы-цитаты, в свою очередь, мы делим на 2 группы: 1) дословные (точные) цитаты, например: "А он (А.Н. Плещеев. – С.Г.) "слушает да ест" и курит свои сигары…" (А.С.Суворину, 30 мая 1888 г.). В этом отрывке из письма автор употребляет цитату из басни И.А. Крылова "Кот и повар" (1813); 2) перефразированные (неточные) цитаты, например: "Сегодня буду мыть себе голову. Полцарства за баню!" (О.Л. Книппер-Чеховой, 8 ноября 1903 г.). Здесь А.П. Чехов шутливо перефразирует слова из трагедии Шекспира "Ричард III": "Коня! Коня! Полцарства за коня!" (акт V, сц. 4). Следует отметить, что интертекстемы второй группы встречаются в письмах Чехова чаще, чем интертекстемы первой группы. Это, в первую очередь, обусловлено свойствами памяти, а во-вторых, особенностями живой разговорной речи. В качестве интертекстем-аллюзий в письмах А.П. Чехова чаще всего выступают антропонимы, например, в письме Н.А. Лейкину от 25 июня 1883 г.: "Я мало-помалу становлюсь Подхалимовым (героем очерков М.Е. Салтыкова-Щедрина "В среде умеренности и аккуратности", "За рубежом", "Письма к тетеньке". – С.Г.) и обманул Вас уж не раз…" и др. Реже – названия произведений, при этом в структурном отношении они могут видоизменяться: "Бунину и Бабурину (т.е. Найденову) передай привет" (О.Л. Книппер-Чеховой, 28 октября 1903 г.). В этом примере автор письма шутливо обыгрывает название рассказа И.С. Тургенева "Пунин и Бабурин". Проведенный анализ показал, что чеховский эпистолярий представляет собой богатейший материал для изучения интертекстуальности. Рассматривая эту проблему, мы пришли к выводу, что интертекстуальность – это включение в текст либо целых других текстов, либо их фрагментов в виде маркированных или немаркированных, преобразованных или неизмененных цитат, аллюзий, реминисценций, выполняющих текстообразующую функцию и вызывающих в сознании читателя дополнительные смысловые ассоциации. Результаты исследования доказывают, что для более полной характеристики интертекстем необходимо учитывать как лингвистические, так и экстралингвистические факторы. Учитывая это положение, мы делим интертекстемы чеховского эпистолярия, во-первых, по принадлежности к определенному источнику (экстралингвистический фактор), во-вторых, по структуре и функционированию их в тексте (лингвистический фактор). Хотя в современной науке проблема интертекстуальности, интертекста, интертекстем представлена достаточно широко, исследования показали, что эта проблема нуждается в дальнейшей разработке. |
Похожие:
 | Наука и молодежь: сборник научных трудов студентов и молодых ученых. Вып / Редколлегия: Роговая В. Г., Горин Н. И. – Курган: Курганский... | | Наука и молодежь: сборник научных трудов студентов и молодых ученых. Вып / Редколлегия: Роговая В. Г., Горин Н. И. – Курган: Курганский... |
| Сборник научных трудов по термодинамическим циклам Ибадуллаева // Под редакцией И. К. Камилова и М. М. Фатахова. – Махачкала: днц... |  | Ученые записки. Выпуск Сборник научных трудов Западно-Сибирского филиала Российской академии правосудия (г. Томск). Изд-во: цнти,... |
| Ученые записки. Выпуск Сборник научных трудов Западно-Сибирского филиала Российской академии правосудия (г. Томск). Изд-во: цнти,... | | Ученые записки. Выпуск Сборник научных трудов Западно-Сибирского филиала Российской академии правосудия (г. Томск). Изд-во: цнти,... |
| Музыка и молодежь: теоретические и практические аспекты: сборник научных статей. Саратов: ООО «Издательский Центр «Наука», 2011.... | | Печатается по решению научно-практической конференции студентов Тывинского государственного университета |
| Сборник научных работ. Серия «Государственное управление». Вып. 1 : Экономика и управление народным хозяйством / Донгуу. – Донецк... | | Седьмой заповедью Господь Бог запрещает прелюбодеяние, то есть нарушение супружеской верности и всякую незаконную, нечистую блудную... |