Юрий Пахомов Белой ночью у залива удк 882 ббк 84 (2Рос-Рус) п 21
Скачать 3.13 Mb.
|
Вот и грибы собирать пораВ электричке Брасулин тяжело, обморочно заснул и проснулся лишь у станции Решетниково. После сна чувствовал себя слабым, оглушенным. На платформе Завидово кроме него сошли несколько пассажиров. День будний, да и погода - с начала августа зарядили дожди. Брасулин постоял на перроне, перемогая слабость. На привокзальной площади было пусто. Автобус уже ушел, а когда придет следующий, он не знал. Ветер угрюмо гудел в мокрых тополях. Вороны кружили над поселком. Их были сотни, а может, и тысячи. Хриплое карканье сливалось в один ноющий осенний звук. Брасулин застегнул «молнию» куртки и пошел, толкая перед собой сумку-коляску нелепой, яркой расцветки. Ему хватило мужества осознать: он не выкарабкается, все, конец. И сразу успокоился. Впрочем, это было не спокойствие, а скорее отупляющее равнодушие. Он просыпался, равнодушно ел, равнодушно глядел на бессмысленное, как ему теперь казалось, движение людей, машин. И лицо его при этом темнело, а нижняя губа презрительно отвисала. Потом ложился в кабинете на диван, равнодушно глядел в потолок, на книжные полки - читать не тянуло, незаметно засыпал, спал долго, кричал во сне и просыпался от крика. Снов Брасулин не помнил. Возможно, он и не видел их. Все у него переменилось: он перестал ощущать вкус пищи, подсохло, обтянулось, стало чужим тело, но главное происходило в душе - там, внутри, поселилась ровная, тягучая, как зубная боль, тоска. Тоска была безотносительна. Ему не было жаль ни себя, ни жену, ни дочерей, не было у него ощущения, что он что-то не успел в жизни. И даже то, что произошло с ним, не огорчало, словно имело отношение не к нему, а к какому-то другому человеку. Ему теперь редко звонили, боясь потревожить, еще реже заходили друзья и бывшие сослуживцы: он строго наказал жене никого к себе не пускать. А если кто-нибудь все-таки прорывался, Брасулин был язвительно холоден, и люди торопливо прощались с ним и уходили, облегченно вздыхая. Его раздражали всякие мелочи, он обижался по пустякам, капризничал, и все вокруг было ему неприятно. Раздражала жена, растерянная, суетливая, все время старавшаяся угодить. Ему казалось, что она специально задерживается на работе, чтобы только не быть дома, что она живет ожиданием, чтобы все скорее кончилось. От дочерей приходили непривычно ласковые, точно написанные под копирку письма, дочери передавали привет от мужей, людей ему чужих, и он представлял, как соберутся они в огромной квартире и какие деловые, именно деловые, будут у них лица. Было неприятно, что в доме говорят шепотом, неприятен был врач - улыбающийся молодой человек, неприятна медицинская сестра, чернявая, с жесткими руками, которая оглядывала кабинет, словно прицениваясь. В доме стояла порой такая тишина, что хотелось что-нибудь разбить, заорать: «Прекратите вы шептаться, я еще не умер!» Когда боль становилась невыносимой, он доставал из-за книг бутылку коньяка и выпивал несколько рюмок. Лежал, боясь уснуть. Он стал бояться ночей. Если бы спросили, о чем он думает, он бы только неопределенно пожал плечами. Его беспокоило одно - как бы в горький момент не потерять контроля над собой, не показать слабости, поэтому он тайком выбрасывал лекарства, упорно отказываясь от уколов, перемогая боль. Как-то он проснулся среди ночи от ощущения, что задыхается. Сердце глухо бухало у самого горла. В комнате было темно. В доме напротив желтым пятном светилось окно. В распахнутую форточку затекал сырой, пахнувший прелыми листьями воздух. Он сидел на кровати глубоко, и часто дыша, испуганно думая, что вот так однажды ночью умрет. И страшна была не смерть, - он смирился с мыслью, что скоро умрет, - страшно было ее ежечасное, ежеминутное ожидание. Дальше так продолжаться не могло, и он понял: пора ехать в Завидово. Когда решение было принято, он, как узник, готовящийся к побегу, стал тщательно обдумывать каждую деталь, испытывая при этом удовлетворение оттого, что уедет тайно, никого не предупредив. Чтобы усыпить бдительность жены, он теперь реже капризничал, терпеливо заглатывал отвратительно пресные бульоны, давился кашами. Ему нужны были силы для поездки. Последней поездки. День он специально выбрал будничный. Когда жена ушла на работу, он торопливо собрался, запихнул в сумку-коляску кое-что из продуктов и початую бутылку коньяку, спустился на лифте и пошел к станции метро, с каждым шагом чувствуя облегчение. Серая громада дома неодобрительно глядела ему в спину. Квартиру в этом доме он получил в тот год, когда его назначили директором завода. А до этого жили они в Кузьминках в двухкомнатной квартирке вчетвером. Был он в то время худ, подвижен, без устали мотался по цеху, всему жадно учился. Токарь высокого разряда, Брасулин закончил вечерний институт, дело знал и не боялся начальства. Токарем, без нервотрепки, зарабатывал он в два раз больше и, когда особенно поджимало, подумывал бросить все к черту и вернуться к станку. Однажды завод посетил министр, седой грузный человек. Он с хмурым видом оглядывал цех, скупо и вяло задавал вопросы, каким-то заученным движением потирая затылок. Брасулин, не выспавшийся, злой - ночью случилась авария, - говорил с министром дерзко. Тот слушал сначала с удивлением, потом с любопытством. После они битый час просидели за столом в крошечном кабинетике начальника цеха, вырывая друг у друга блокнот, в котором прикидывали варианты реконструкции цеха, а директор завода молча сидел рядом. Брасулин излагал не свои идеи - они, идеи, уже давно кружились в жарком, пропахшем машинным маслом воздухе. Не нужно было быть хорошим инженером, чтобы понять, насколько производство устарело, что давно пора менять станки, ставить автоматические линии, расширять цех. Брасулин проработал в цехе без малого десять лет, знал здесь каждый закоулок. К тому же он не представлял сложностей громадного завода во всем объеме и потому был лишен страха перед всякими экономическими тонкостями, говорил свободно. Досада и злость придали ему в разговоре с министром напористости. И, судя по бледному, в мелких каплях пота лицу директора, бил Брасулин, что называется, в «яблочко». Министр на прощание пожал ему руку, а через два месяца из заурядного сменного инженера Брасулин стал начальником цеха, а вскоре и директором. Его считали хорошим директором. Любили его за простоту, он был своим, из рабочих. Раньше других стал заниматься соцкультбытом, сам вручал молодоженам ключи от квартир, умел привлечь на свою сторону молодых инженеров, хотя был грубоват, шумен, мог при случае ввернуть крепкое словцо. В министерстве Брасулина ценили, - он не боялся принимать решения и умел любой ценой выбивать план. Отгремел товарняк на Тверь, промелькнули рыжие четырехосные пульманы, аспидно-черные кляксы цистерн, с веселым перестуком пронеслись двухъярусные платформы с автомобилями - голубыми, желтыми, красными. Передохнув, Брасулин пошел, стараясь не наезжать коляской на яркие, налипшие на асфальт листья. От слабости на лбу у него выступила испарина, во рту стоял металлический привкус, словно он под языком держал монету. В городе, в душной, редко проветриваемой квартире, он за время болезни отвык от запахов и теперь ощущал их особенно остро. Пахло крепкими осенними яблоками, крапивой. С картофельных грядок тянуло влажной землей, а временами все перебивал запах лиственниц. Он устал. Путь до базы водно-моторного клуба показался ему вдвое длиннее. И облегченно вздохнул, когда за деревьями показался желтый домик базы. Рядом с ним на мачте болтался флаг. Вахтер, смуглый кудрявый парень в обвисшем на плечах свитере, безразлично глянул на пропуск и отвернулся. Брасулин что-то его не помнил. Новый, наверное. Царапнула по сердцу обида: совсем недавно по-иному встречали его здесь. Он осаживал «вольво» у самых ворот, крякал клаксоном, и старик вахтер шел навстречу, уважительно кланяясь, помогал выгружать сумки из багажника, называя Брасулина по-свойски Егорьевичем, а то и Севой. А за глаза - Брасулин знал это - его величали «генеральный». На базе было пусто. Затяжные дожди разогнали самых упорных водомоторников. Ряды рундуков, выкрашенных в шаровый цвет, напоминали надгробья. Вода в каналах вспухла и отливала болотной зеленью. Брасулин жадно глотнул воздух, ощущая знакомые запахи - краски, бензина, мокрого брезента, дерева, - и заволновался. Как любил он этот кажущийся беспорядок: нагромождение кильблоков, трейлеров, катеров и лодок самых фантастических форм и расцветок, любил тот особый дух равенства, что царил на базе, где все друг другу говорили «ты» и, если требовалась помощь, что-нибудь поднять, принести, поделиться чем-нибудь, никто не отказывал. После огромного, оснащенного современной чертовщиной кабинета с вышколенными секретаршами Брасулин чувствовал себя здесь раскованно, легко, точно молодел лет эдак на двадцать. Катер его, аккуратно зачехленный, слегка покачивался на воде канала. Брезент за лето выгорел. Трава под причалом разрослась, и жесткие ее стебли пробивались в щели между досками. На соседнем канале переговаривались люди, тихонько наигрывал транзисторный приемник, но никого не было видно. Брасулин в два приема снял тяжелый, отсыревший брезент. На козырьке ветрового стекла осел плотный слой пыли. Углы козырька паук заботливо оплел паутиной, а в ней застряли бестелесные и бесцветные комары-долгоножки, серые мотыльки и какая-то с трудом различимая мелочь. Щелкнув замком, открыл дверь в каюту. Оттуда потянуло гнилостно-бражным духом: на столе стояла открытая коробка с марокканскими апельсинами. Почерневшие, усохшие, они напоминали небольшие чугунные пушечные ядра. Надо бы выбросить. Да какая теперь разница! Шевельнулась тревожная мысль: не заглянул ли кто в тайник? На базе стали воровать. Он отодвинул пайолу, нащупал незаметную кнопку, нажал - металлическая пластинка подалась, и в проеме блеснула вороненая сталь пистолета. Все в порядке, можно отходить. …Первый «звоночек» прозвучал именно здесь, в каюте, в самый разгар сборов - Брасулину стало вдруг дурнотно, зазвенело отдаленно в ушах, и рвущая нутро боль на мгновение ослепила, лишила способности соображать. С часок он отлеживался на диванчике, с удивлением прислушиваясь к себе, к тому необычному, что происходило внутри его крепкого, не знавшего болезней тела. И тут по трансляции объявили, что выход катерам и мотолодкам запрещен, - в прибрежных лесах вот уже неделю чадили пожары, и инспекция грешила на рыбаков и туристов. Боль прошла, но чувство томления осталось, и как-то нехорошо, тяжело сделалось на душе. Он тогда поторопился вернуться в Москву, но, подъезжая к кольцевой дороге, пожалел, что сорвалась поездка. Утрясти вопрос с инспекцией для него не составляло труда. Да, тогда обошлось. А через неделю приступ повторился. Было нечто унизительное в том, что беда обрушилась на него в канун приезда оперов из отдела по борьбе с экономическими преступлениями. Получалось, будто он заболел нарочно, чтобы отвести от себя удар. Такая мысль возникла и утвердилась в тот момент, когда он точно из небытия возвращался, приходя в себя после наркоза. Через неделю Брасулина из реанимации перевели в одноместную палату. По уклончивым ответам врачей, по белому, как бы окаменевшему лицу жены он понял, что дела его обстоят неважно. Но не это беспокоило Брасулина, тревожило то, что происходило на заводе. А когда увидел своего заместителя, его рыхлое, в каплях пота лицо, понял - конец… Брасулина не тронули - откупился. Брасулин отдал швартовы, отпихнул катер багром от причала. Выйти из канала на веслах было уже не под силу, да он и раньше пренебрегал запретами. Включил зажигание, нажал на стартер - мотор сразу завелся. Уверенно вывел катер из канала, опустил пропуск в сачок заспанному вахтеру на брандвахте и перевел ручку газа со «среднего» на «полный». Нос катера задрался, еще мгновение - и он вышел на глиссирование, огласив окрестности рыком мощного двигателя. Левый берег лежал в тумане, а впереди, там, где за мостом проступал остров Низовка, горбатилась серая, уже осенняя туча. Оттуда тянуло дождем, и мелкие капли оседали на ветровом стекле. Небо над правым берегом было чисто, прозрачно, и все виделось отчетливо, точно приближенное линзами бинокля: и дома поселка, и дачи, и трубы завода. По Ленинградскому шоссе катились крошечные автомобили. И этот простор, наполненный светом и воздухом, рождал ощущение, что все произошедшее с ним: болезнь, разорение - не более чем дурной сон, наваждение. Вот он проснулся, и снова здоров, полон сил, у него еще много всего впереди. Вода с шипением отлетала от борта. Чайка, вспугнутая катером, тяжело сорвалась с вешки у бакена. Брасулин сбавил газ, с любопытством оглядываясь. Слабость прошла, он дышал полной грудью, не боясь, что там, внутри, проснется затаившийся до времени зверек и примется сосать его, рождая безысходную тоску. Сколько раз в былые времена проскакивал он здешние места, обращая внимание разве что на знаки судоходной обстановки, да следил, чтобы не налететь на топляк. Но все это так, мельком. Его увлекала скорость, и весь он был наполнен ожиданием, что будет там, на Волге, на одном из укромных островков заповедника. А рядом стояла женщина, он чувствовал ее теплое плечо, косил глазами на катера с друзьями, что шли за ним, и едва удерживался от хриплого, торжествующего крика. Сильный, уверенный в себе, он, должно быть, напоминал какого-то хищного зверя. И знал, что именно таким, азартным, не знающим сомнений, он и нравится женщинам, а друзья смотрят на него с молчаливым восхищением, ожидая безудержной, опьяняющей удали. И он все выжимал и выжимал газ, заставляя катер звенеть, а берега летели мимо, ярко зеленеющие летом, желтеющие осенью, - так, условность, декорация. А теперь он оглядывался с напряженным вниманием. Брасулин сбавил обороты - нос катера сразу осел. Протока притягивала, манила. Волна, поднятая катером, откатилась в камыши, гулко всплеснула и погасла. «А ведь здесь запросто можно на мель сесть», - подумал он, наблюдая, как ветер раскачивает листья кувшинок и жесткую болотную траву. И еще подумалось, что в этой узкой протоке за островом его не сразу найдут. Он выключил двигатель. Катер шел по инерции, пока не ткнулся носом в плотную стену камышей. Где-то совсем рядом заполошно крякала утка. Камыши переходили в заболоченный подлесок, а за ним начинался смешанный неопрятный лес. Брасулин оттолкнулся от вязкого дна и легко, стараясь не напрягаться, погреб, выбирая свободное от травы место. С Заволжья накатывали волны теплого, пахнущего сеном воздуха. Выглянуло и вновь исчезло солнце. Ветер сносил облака на северо-запад. «К вечеру погодка установится, - подумал Брасулин и усмехнулся: - Повезло мне». Никогда он еще не видел таких крупных водяных лилий и кувшинок. Росли они густо. Мясистые овальные листья, лежащие на поверхности, матово отсвечивали. А когда точно кнутом ударял по воде хлесткий сквозной ветер, листья топорщились, выгибая ломкие края, и напоминали почему-то плавники гигантских рыб. Катер по мелководью двигался медленно. Брасулин устал, поясницу ломило. Он снял куртку, расстегнул ворот рубахи. Протока впадала в небольшую заводь. Берег, окаймляющий ее слева, истончался, и в просвете между зарослями кустарника проглядывалась свинцовая вода Волги, справа же видна была узкая полоска песчаного пляжа, с двух сторон ограниченная зарослями. А над пляжем, на темном лобастом взгорке, как бы главенствуя над окружающими лиственными лесами, тянулись к небу несколько могучих корабельных сосен. Оказалось, сосны росли на небольшом островке. С двух сторон он был так густо окружен камышом, что сначала Брасулин не поверил, что этот клочок суши не соединяется с материковым берегом. У места, где катер приткнулся, из воды торчали полусгнившие сваи - остатки причала. И это единственное, что напоминало о человеке, давнем его здесь пребывании. Ни кольев, вбитых в землю, - следов палаточных городков, ни ям для мусора, ни одной ржавой консервной банки не обнаружил Брасулин на островке. Не было и пробитых человеком тропинок. Сосны сгруппировались в центре. Вокруг них в несколько рядов - березы, а ближе к воде буйно рос молодой смешанный подлесок. На острове было всего понемногу. На юго-западной оконечности темнел густой, остро пахнувший ельничек, густо усеянный шишками, с ним соседствовал овражек, поросший папоротником, а за частоколом из бурого, уже высохшего конского щавеля виднелась веселая земляничная полянка. И хотя ягоды давно отошли, Брасулину показалось, что он ощущает их тонкий тревожный аромат. Он глядел вокруг с умилением, а к горлу все подкатывал и подкатывал ком. И еще щипало виски. Так случалось с ним в детстве, когда его кто-нибудь обижал. Он устал, кружилась голова. Какая-то птица одиноко и настойчиво посвистывала в кустах. Брасулин швырнул у сосны куртку, сел на нее, прислонившись спиной к стволу, вытер пот со лба и тут увидел гриб. Казалось, еще минуту назад его не было. Гриб рос в самом центре поляны на подстилке из плотной, слежавшейся хвои. На клейкую его бархатистую шляпку налипли сосновые иглы. Серая рябая ножка напоминала жилистую звериную лапу. И столько в нем было прочности, жизненной силы, чистоты. В пролом между тучами выглянуло солнце, и упругий луч его, скользнув по стволу березы, вызолотил поляну. Брасулину показалось, что над шляпкой гриба зажглось что-то вроде искристого, дрожащего полукружия. «Вот и грибы сбирать пора», - подумал он. Попытался припомнить название диковинного гриба - белый, подберезовик? Он так и не научился разбираться в грибах. Видел их уже собранными, в корзинах, а то и на разделочной доске почищенными поваром, нагловатым малым, которого привозили заранее в дом егеря. Катера один за другим подходили к бревенчатому причалу, костер уже весело потрескивал на берегу, молчаливые люди из обслуги принимали швартовы, помогали сойти на берег гостям, уверенным в себе, хорошо одетым господам. Брасулин был нужен им: они зорко разглядели в нем нечто такое, чего он и сам в себе не подозревал. Катер, пикники - часть жизни, основным же был бизнес. Страна стремительно валилась в пропасть, и нужно было «ковать железо, пока Горбачев». Железо ковали, точнее, ковали деньги, пока еще осторожно, с оглядкой, в ожидании лучших времен. Он с удивлением присматривался к новым друзьям. Оказывается, у них все уже было продумано, была какая-то программа, в которой ему, Брасулину, отводилась, как он наивно полагал, значительная роль. Завод акционировали. Брасулин возглавил акционерное общество, появились хорошие деньги. Кое-что перепадало и рабочим, и это успокаивало совесть. Но он понимал: долго так продолжаться не может, - производство трещало по швам. Тогда-то и захлестнуло его хмельное чувство, показалось, что он бешено, с замиранием сердца скользит в неизвестность. «А, ладно, - решил он, - однова живем». Теперь-то он понимал, что был всего лишь пешкой в большой игре, а когда припекло, его попросту подставили. Брасулин закрыл глаза. Ствол сосны был шероховат, тепел и слегка вибрировал, и нежный этот, зудящий звук передавался спине. Отдаленный гул, рожденный водой и лесом, временами прерывал тягостный скрип, словно ветер раскачивал ворота и несмазанные петли скрипели. Впервые за последние месяцы Брасулин почувствовал голод, но не хотелось вставать, двигаться. И еще он испытывал смутное беспокойство, и связано оно было почему-то с этим большим грибом. У Брасулина, словно зрение обострилось, он вроде бы с высоты обозревал сейчас свою жизнь, с болезненной настойчивостью открывал для себя все новые, дотоле неведомые факты. И даже то, что знал, в чем был уверен, виделось теперь совсем иначе, высвеченное с неожиданной стороны. Зверек наконец проснулся в нем, давая о себе знать первым болевым толчком в подреберье, - так всегда начинался приступ. На лбу у Брасулина выступила испарина. Он тяжело встал и, волоча куртку, побрел к катеру, с холодной ясностью сознавая, что каждый шаг приближает его к концу. К вечеру стало совсем тепло, точно остров накрыли стеклянным колпаком, и он прел, исходя запахами нагретой хвои. По стеклянной окружности небосклона скатывалась алая сукровица заката; потом небо на западе потемнело, налилось краснотой, казалось, багровые языки пламени занялись над лесом. Над камышом курился туман, и редкие его, ватные хлопья текли над водой, устремляясь в зияющую черноту протоки. Брасулин присел на диван в каюте, глянул в иллюминатор и содрогнулся: никогда он не видел так близко неба, никогда не ощущал так остро его зовущую пустоту. Это было непереносимо. Он наклонился, торопливо отодвинул пайолу, нащупал кнопку, нажал на нее и зачем-то взглянул на часы - было без четверти пять. |
Похожие:
 | К 80-летию производственной деятельности Северо-Кавказского института по проектированию водохозяйственного и мелиоративного строительства... |  | Учебное пособие предназначено для студентов направления подготовки «Юриспруденция» (квалификация бакалавр) удк 347. 73/76 |
| | Креативность библиотекаря : методическое пособие / Волгогр. Оунб им. М. Горького, Отдел нииМР; [сост. А. А. Бауэр; ред.: М. Ю. Караваева,... | |
| Зюляев Н. А. кандидат экономических наук, доцент Марийского государственного технического университета | | Выпускается при информационной поддержке Гильдии маркетологов и Российской ассоциации маркетинга |
| Чоу впо «Республиканская академия предпринимательства и дополнительного образования» | | Философские проблемы математики: Материалы для выполнения учебных заданий. Новосиб гос ун-т. Новосибирск, 2006 |
| Никифоров Иван Валерьевич, кэн, президент ОАО «Совет по туризму Санкт-Петербурга» | | Иркутская областная государственная универсальная научная библиотека им. И. И. Молчанова-Сибирского |