Юрий Пахомов Белой ночью у залива удк 882 ббк 84 (2Рос-Рус) п 21
Скачать 3.13 Mb.
|
Осенью в Ля ПинедеВ Ля Пинеде они появились лет пять назад. Элегантная пара средних лет, он - высокий седеющий брюнет, она - крашеная блондинка с превосходной фигурой. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не жесткое выражение лица, которое не менялось, даже когда она улыбалась. Приезжали обычно во второй половине сентября, останавливались в четырехзвездочном отеле «Эстивал парк», брали напрокат автомобиль и вели довольно замкнутый образ жизни. Он говорил на английском и испанском, она обычно отмалчивалась, лишь изредка вставляя отдельные фразы. Испанцы принимали их за англичан, англичане - за испанцев. И только многоопытные портье знали, что супруги из России, давно женаты, весьма состоятельны и разбираются в винах. По их просьбе доставляли вина со знаменитого завода семейства Торрес. Они предпочитали «Гран Коронас» по четыре тысячи песет за бутылку. Она не нравилась никому. Особенно ее недолюбливали горничные в отеле. Его обожали молодые упитанные немки, из тех, кто загорает на пляже с открытой грудью. В сентябре нынешнего года он появился в Ля Пинеде один. Те, кто раньше встречал его в испанском курортном городке, не могли не заметить перемен, происшедших с ним: он был чем-то подавлен, избегал людей, много пил. Туристы, любители рыбалки, не раз видели его на мысе Пинеда за отелем «Донаире парк». Он одиноко сидел на базальтовой глыбе и глядел в море. Изломы своей судьбы Леонид Федорович Березин объяснял так: «Что вы хотите? Меня зачали во время воздушной тревоги». Так оно и было. Отец, штурман подводной лодки «С-8», в сентябре сорок первого года вырвался на побывку в Питер, а тут начался налет. Три месяца спустя отец погиб, Леня явился на свет уже в городе Кирове, куда спешно эвакуировали Военно-морскую медицинскую академию, где преподавала мама. Родился он хилым, но в рубашке, точнее тельняшке, - на бледно-желтом тельце отчетливо проступали синюшные полосы. «Быть ему моряком», - сказал врач, принимавший роды, и тем определил судьбу новорожденного. Уже в детском саду Лене дали прозвище Моряк, потому что он рисовал только море и корабли, и когда в родную коммуналку на улице Можайской он явился в форме нахимовца, никто не удивился. Сосед, старый водолаз Егор Фомич, спросил у него: «И чему вас там учат, сопляк?» «Танцам!» - ответил Леня, бесстрашно глядя в тусклые глаза водолаза. «Врешь, стервец!» - восхитился тот. «Гад буду!» - и Леня сквозь зубы сплюнул на пол. Маму очень огорчали его манеры. В нахимовском училище Леня получил другую кличку - Красавчик. Он и в самом деле был красив, особенно это стало заметно, когда Леня учился в старших классах. Две девочки-девятиклассницы даже подрались из-за него на танцевальном вечере в училище. Впрочем, до поры женщины его мало интересовали. Как и положено лихому нахимовцу, а потом и курсанту Высшего военно-морского училища, Леня ходил в самоволки, участвовал в различных похождениях, и на гарнизонной гауптвахте его знали в лицо. Однокашник и друг Иван Балаховец пытался остановить Леню: «Уймись! Ведь турнут из училища!» За одну дерзкую выходку Березина и в самом деле турнули, и он исчез в мутной воде гражданской жизни. Ходили слухи, что Леня закончил среднюю мореходку, плавал на речных пассажирских судах, но и там дело у него не заладилось, ушел, устроился на берегу, работает чуть ли не техником-смотрителем в ЖЭКе, крепко зашибает. И то и другое и третье было правдой. Мало кто знал о его тайной жизни. В подпольных «катранах» среди профессиональных картежников Леня-Моряк был хорошо известен. Такая жизнь до добра не доводит, поэтому, подвыпив, Березин всегда с грустью вспоминал строки Есенина: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне…» Розовый конь, точнее кобыла, явилась ему в образе Маргариты. Она перевернула всю его жизнь. Леонид по пьяному делу и вспомнить не мог, где ее снял и как оказался в Купчино в уютной однокомнатной квартирке. Маргарита выглядела совсем девочкой, только взгляд у нее был твердый и многоопытный. Работала она продавщицей в Гостином дворе, училась на заочном в Финансово-экономическом институте. -Леня, - сказала она недельки через три совместной жизни, - ты и попил, и погулял. Если хочешь остаться со мной, пить придется бросить. Что касается баб, тут я смотрю на вещи проще, только чтобы ничего не подцепил на стороне. -Малявка! Ты кого учишь? - возмутился Березин. - Ты Леню-Моряка учишь? -Заткнись, милый. Ты не моряк, а слабак. И сам это знаешь. А командовать буду я. Понял? И тогда, как говорится, все будет тип-топ. А время между тем шло. Лозунгом наступившей эпохи стало: «Куй, пока Горбачев!» И Маргарита «ковала» - создала собственный кооператив, затем акционерное общество с ограниченной ответственностью. Чем ее «Рога и копыта» занимались, Березин понятия не имел, но денежки наваривались немалые. В новеньком утепленном гараже стоял «жигуль», коммуналку на Можайской удалось расселить, и теперь Березины жили вдвоем в квартире. Мама Леонида к тому времени, не приняв новых ценностей, тихо сошла в могилу. Детей не было и не предвиделось. Не до того. Березин перестал бегать на митинги к Казанскому собору, пристроился в фирме, торгующей недвижимостью, и тоже прилично зарабатывал. Поступил на курсы английского: у него открылись способности к языкам. Дело нынче нужное. И все же настоящая жизнь началась осенью девяносто второго года. Березины выгодно продали квартиру на Можайской, переехали в Москву - там, в столице, как утверждала Маргарита, совершалось все главное, а Леонид верил ей и любил все больше и больше. Жили они теперь на Кутузовском, в доме рядом с кошачьим театром. В Переделках перестраивался дом, из окон которого открывался вид на Самаринские пруды, - от дома до дачи на машине четверть часа езды. Маргарита возглавляла фирму, сотрудничающую с Италией. Леонид тоже был при деле, состоял на непыльной должностенке в коммерческом банке. Главной же его обязанностью было находиться при жене. Одеваться он и раньше умел, а теперь ловко носил смокинги и костюмы от лучших модельеров. В ту пору и открыли Березины для себя Средиземноморское побережье Испании - Каталонию. Маргариту мучила астма, а в Ля Пинеде чувствовала она себя превосходно. Люди, знавшие Березина раньше, только озадаченно качали головой. К человеческим превращением стали привыкать, и все же… Только другу Леонида Федоровича с курсантской поры, а ныне контр-адмиралу запаса Балаховцу иногда удавалось вызвать дух бывшего Березина. Овдовевший адмирал одиноко жил в двухкомнатной квартире неподалеку от Морского собора в Кронштадте. Его единственный сын, капитан-лейтенант, служил на Северном флоте. У подъезда облупленной пятиэтажки странно выглядел новенький «мерседес», на котором прикатил с охраной Березин. Друзья сидели за бутылкой «Посольской». -Ванька, хочешь, я тебя консультантом устрою в фирму. У тебя же светлая голова и язык знаешь. Полторы тысячи баксов, и не нужно каждый день ходить в присутствие. -Не могу. Два инфаркта, да и пачкаться не хочется. - Чем пачкаться? Ты в окно выгляни, как советовал мой тезка Леня Пастернак: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Инфаркты! А водку жрешь, как и прежде. -Без водки я сдохну, Леня. Это все равно, что бегать по утрам, а потом бросить. Живу нормально, ничего мне не нужно. А вот ты мне что-то не нравишься в последнее время, хоть и выглядишь джентльменом из модного журнала. И ко мне, старому схимнику, зачастил. -Ты не старый схимник, а старый дурак, но все равно я тебя люблю. Ты единственный родной человек на земле. -А Маргарита? -Маргарита - символ нового времени, я люблю ее, как… наркоман. Отними у меня героин, и я повешусь. Не понимаю, как ты можешь жить один, без бабы, молодой еще мужик. Анахорет, твою мать… -Однолюб я, Ленчик. После того как умерла Маша, я на баб смотреть не могу. -Какие бабы на твоем хреновом острове? Через час мои громилы тебе такую телку доставят, повсеместно волосы дыбом встанут. Ну? -Заткнись, не то схлопочешь. Рука у меня и сейчас тяжелая. Именно тогда, казалось бы, в благополучное время, остывая по ночам от суеты, Березин в первый раз испытал тревогу, что-то вроде неясного предчувствия беды. В хороводе масок, мелькавших перед ним, все чаще и чаще стали возникать лица, отмеченные печатью близкого разрушения. Августовский кризис 1998 года Березина не удивил, он ждал чего-то в этом роде. Кризис крепко ударил по благополучию Березиных. Банк, в котором служил Леонид, лопнул, наш герой оказался на улице, холдинговая компания Маргариты пошатнулась, но устояла. Временами жить становилось страшно. От жизни Леонид, как и в прежние времена, отгораживался алкоголем. Иногда получалось. Маргарита смотрела на «заходы» мужа сквозь пальцы, работа отнимала все силы. И вот наступил вечер, когда она сказала: -Леня, я уезжаю. -Понимаю, уик-энд с деловыми партнерами. Поднимаю руки! -Не паясничай. Я в самом деле уезжаю. -И куда, прости? -На первое время в Италию. У меня большие неприятности, Леня. Очень большие. Леонид похолодел, но, стараясь сохранять невозмутимость, спросил: -Когда ты уезжаешь? -Сегодня ночью. Завтра будет поздно. -Понятно. Как раньше писали в пригласительных билетах: «Цветов просим не присылать». -Квартиру придется оставить - пойдет в уплату долгов. Тебя не тронут. Мы ведь с тобой формально в разводе. -Как мило, что ты меня об этом уведомила. -Не перебивай…В этом пакете документы на однокомнатную квартиру. Купчая, понятно, оформлена на твое имя. Новый дом на проспекте Жукова. -Окна на проезжую часть или во двор? -Замолчи, дурак! - Маргарита вдруг заплакала. Ожесточенно, без слез. Березин впервые видел, как плачет жена, и ему стало страшно. -А я что? Я ничего…Молчу. -Сейчас мы поедем покатаемся по городу. Нужно усыпить бдительность… По дороге заскочим в хозяйственный магазин на проспекте Жукова. Но это так, для балды. А когда будем выворачивать, я тебе покажу дом и гараж-ракушку во дворе. В ракушке подержанная, но в приличном состоянии «девятка». Документы, ключи тоже в пакете. -С ума сойти. Ты все предусмотрела! Прямо кино! Детектив! -Заткнись! Тебе лучше завтра уехать недельки на две. Все равно куда. -В Кронштадт можно? Балаховец давно ждет. -Можно. Потом поезжай за границу. Ясно, не в Италию. -Понимаю. К тому же я не меняю привычек. Махну в Ля Пинеду. Маргарита внимательно посмотрела на него: -Поезжай. Я бы не смогла, память все-таки. Теперь собери вещи, только самые любимые, сувениры, безделушки, чтобы уместились в небольшой спортивной сумке. Твое шмотье - белье, одежда, обувь уже на новой квартире. В этом пакете пятнадцать тысяч баксов. Больше оставить не могу. За моими московскими счетами внимательно следят. -Усек. У меня к тебе только одна просьба. -Какая? -Соври мне, что едешь одна. -Все шутишь? -Как с моей просьбой? -Я еду одна…конечно одна, - Маргарита вздохнула. - Ты сейчас похож на постаревшего пуделя. Собирай барахло, чудик. Земля под ногами горит, а ты хохмишь. Березин не посмел ослушаться. Они прокатились по городу, для виду зашли в хозяйственный магазин, на минуту задержались у нового дома - светло-серого, холодного, словно выпиленного из куска уже подтаявшего весеннего льда. Маргарита показала ракушку, уродливое порождение последнего времени, затем Леонид Федорович был оставлен у метро «Октябрьское поле». На щеке какое-то время еще чувствовалось прикосновение губ жены, сама же она растворилась в потоке машин, превратилась в сизую дымку смога, висевшую над раскаленной Москвой, как будто ее и вовсе никогда не было. Березин наспех перекусил в кафе и, расспросив словоохотливого паренька, как ему вернуться на проспект Жукова, сел в троллейбус, отметив про себя, что лет, наверное, десять не пользовался городским транспортом. Поглядывая на плохо одетых старичков и старушек, он вдруг осознал, что и ему скоро шестьдесят. Однокомнатная квартира с окнами на заречье, где вдалеке проглядывались розовые сталактиты домов Строгино, была недурно обставлена, мебель простая, но изящная, имелись даже телевизор и компьютер. Подбор книг несколько странный - видно, охранник Маргариты купил их в первом попавшемся магазине оптом. На просторной кухне тоже все было предусмотрено, стояло на своих местах. Квартира, однако, вид имела нежилой. Березин создал видимость своего обитания в этой холостяцкой норе, сходил к гаражу - «жигуленок» и в самом деле был вполне, сразу завелся, бак заполнен под завязку, даже канистра с бензином лежала в багажнике на случай непредвиденных обстоятельств. Деталь эта царапнула по сердцу: он, фраерок, лох, ушами хлопал, а Маргарита тем временем все продумала, подготовила, ничего не забыла, видно, себя хотела уберечь от излишних терзаний совести, все же муж, не чужой человек. Набежала скупая слеза, да и высохла. Какие слезы у истукана, у которого и души-то не осталось. Действовал как автомат, а в мозгу, как на мониторе, отстраненно печаталось: «Вот оно как, оказывается, бывает. Просто все, просто…» Вопреки душевному состоянию на лице Леонида Федоровича запечатлелась этакая лихая усмешечка, вроде как все ему теперь нипочем. Выехал в сумерках. Отправляться в Петербург на ночь глядя было неразумно, попросту опасно, но такая мысль даже в голову Березину не пришла. Огромный город остывал, на Ленинградском шоссе было еще тесновато, машины шли впритык, в проемах между домами угрюмо дотлевал закат: огненная, похожая на лаву река стекала по небесному склону, и в опущенное стекло врывался пахнущий гарью ветер. Березин ехал всю ночь. Только где-то под Волховом он вдруг осознал, что не различает дорогу. В предрассветной полутьме слева, справа и прямо перед ним проступали зубчатые кроны деревьев, шоссе исчезло в тумане, и лишь впереди колюче проступали огни поселка. Разбиться для него сейчас было бы слишком хорошо. Повинуясь какому-то особому чутью, он свернул на грунтовку, полоснув светом фар по густому подлеску, вырулил на старую просеку - здесь много лет назад проводили линию высоковольтных передач - и, уткнувшись радиатором в елочку, выключил зажигание. И сразу на него обрушилась тишина, точнее, не тишина, а спрессованная, как войлок, жизнь ночного леса. Сладостно, словно перед смертью, стрекотали кузнечики, что-то хрустело, посвистывало вокруг, царапало, елозило по металлу автомобиля, будто просилось внутрь, в тепло, наполненное запахами бензина и кофе. Протяжно, с тоскливым завыванием кричала ночная птица, стараясь выговорить непонятное слово: «Мы-ы-ть». Он проснулся от треска мотоцикла. Подъехал гаишник. Милиционер проверил документы, оглядел салон автомобиля, заставил открыть багажник. Спросил: «Не боитесь ночевать в лесу? Тут у нас пошаливают». Березин засмеялся: «Я уже ничего не боюсь. Честно. К тому же я каратист». «Вот-вот, мы только что в морг отправили одного каратиста». Пригороды Петербурга уже дышали зноем. Среди одноэтажных дачек мелькали кирпичные особняки самых причудливых форм. Застанет ли он Балаховца дома? Нужно было позвонить перед выездом, но телефон в новой квартире еще не подключили, идти к соседям не хотелось, да и были ли они, соседи, дом только заселяли. В последний раз с Иваном он виделся в начале мая. Стоял зверский холод. Березин по просьбе жены отвез важные документы в петербургский филиал фирмы, а там, оторвавшись от охраны, поймал такси и кинулся в Кронштадт. Иван крепко сдал за последние годы, обрюзг, страдал одышкой, но все делал сам и дом поддерживал в образцовом порядке. Пошли пройтись. Березин никогда не любил Кронштадта, сейчас, весной, он был как-то особенно непривлекателен, пуст, дико выглядели в городе-крепости яркие рекламные щиты. Минут через сорок друзья оказались на территории бригады подводных лодок, которой раньше командовал Балаховец, - его помнили, вахтенный на КПП взял под козырек. «Зачем мы сюда?» - спросил Березин. «Я хочу, чтобы ты кое-что увидел. Идем к причалам». На деревьях шумно возились воробьи, по свежевскопанным клумбам бегали озабоченные скворцы, нордовый ветер взлохматил море, оттого оно приобрело неряшливый грязно-коричневый цвет. На этом фоне подводные лодки у причала выглядели погибшими морскими животными, тюленями, что ли. Средняя подлодка старого проекта повисла на швартовах, дав основательный крен на левый борт, две другие, поновее, выглядели не лучше. У соседнего причала - похожая картина. Пятна ржавчины и сурика на рубках, легких корпусах придавали кораблям больной, золотушный вид. Где-то монотонно на ветру позвякивало железо, в сером небе равнодушно парили чайки. По причалу прохаживался часовой с автоматом, за ним по пятам следовала тощая сука с отвисшими сосками. Страшная, безысходная картина. Березин содрогнулся. «Смотри, смотри, - судорожно, будто удерживая рыдания, сказал Балаховец, - вот до чего мы докатились. На всю бригаду только одна лодка с аккумуляторными батареями на ходу, и то потому, что на ней обучают иностранцев. Остальные, как видишь, металлолом. Знаешь, о чем я жалею? - адмирал сердито сплюнул. - Что дожил до такого позора. А тебе посмотреть полезно, ты ведь тоже стоял у танка, на котором выступал Ельцин. Фотографией, помню, хвалился. Вот и получай». Это ведь только так кажется, что люди уходят, а города остаются без изменений, разве что ветшают со временем дома. А подкрась их стены, обнови кровли, повесь рекламы, и город заиграет новыми красками. Все так. Только это будет уже другой город. И, если вы пережили свое время, он станет для вас чужим. Вот и сейчас потомственный петербуржец Леонид Федорович Березин ехал по чужому городу. А город все пластался и пластался, и не было ему ни конца ни краю. Берзин спокойно, без боли, думал о том, удачно ли доехала Маргарита и как у нее все сложится там, в чужой стране. Он не мог повлиять на события, не мог ей помочь, а значит, был не нужен. Все правильно. Он не осуждал жену. В мире, к которому они принадлежали, существовали свои законы, слабым там делать нечего, слабые были заведомо обречены, как ящеры в ледниковый период. Он это знал, но не предполагал, что нечто подобное может произойти с ним самим. Так молоденький солдат-новобранец наивно верит в собственное бессмертие: смерть где-то там, далеко впереди, и его, конечно же, не коснется. Колеса «жигулей» отстучали по пустынной плотине, соединяющей Кронштадт с материком. О плотине несколько лет назад велись ожесточенные споры, их перекрыл грохот разваливающейся страны, обломки которой еще сыпались на головы соотечественников. Сейчас здесь стояло запустение, по левую руку от искусственной дамбы протянулись болота, густо поросшие камышом и осокой, и там и здесь виднелись разноцветные резиновые лодки рыбаков. С болота тянуло удушливой гнилью. Документы у Березина никто проверять не стал, словно и он, и его «жигули» уже не существовали, превратились в невидимок, а когда под шинами зашуршала брусчатка Соборной площади, беспокойство, возникшее при въезде в Кронштадт, усилилось. Снедаемый недобрым предчувствием, он поднялся на третий этаж, нажал на пуговку звонка и вдруг понял: там, за знакомой дверью, никого нет. Сосед Балаховца по лестничной площадке, отставной каперанг, что-то говорил, а Березин, оглохший от горя, по движению бледных, похожих на увядшие дольки мандарина губ прочитал: Иван Иванович вчера почувствовал себя плохо, вызвали неотложку, умер по дороге в госпиталь. Тело в морге. Ждут сына и сестру с племянником из Армавира. Похороны запомнились плохо: знамена, строй матросов, треск автоматных очередей, испуганная выстрелами стая ворон, кружащая в сером, сочащемся влагой небе, длинный поминальный стол в Доме офицеров флота и портрет Ивана пятнадцатилетней давности в черной траурной рамке. После похорон друга Березин прожил десять дней в гостинице «Октябрьская», выходил из номера только для того, чтобы поесть или выпить. Часами неподвижно лежал на гостиничной койке, глядя на плафон настенного бра: в радужном, искрящемся свете скользили видения. Это было какое-то сладкое погружение в небытие, наверное, так уходишь на дно озера или моря - на поверхности рябь, солнце, а там, внизу, покой, тишина. Первый раз сердце прихватило по дороге в Москву. Жало сильно, даже холодный пот прошиб, пришлось искать аптеку, покупать сердечные пилюли. Отпустило. Приступ повторился, когда он переступил порог своего нового жилища, - так бесприютно в нем было, холодно, пусто, и такая же пустота лежала внутри, под стиснутым клещами сердцем. Перемогая себя, зашел к соседям, вызвал неотложку, пообещав щедро оплатить услуги. Прикатил реанимобиль, набитый разными хитрыми приборами. Двести долларов сделали докторов очень внимательными. Приступ стенокардии купировали, но выяснилось, что он, Березин, перенес в прошлом инфаркт, рубец имеется, и вообще хорошо бы полечиться. Можно устроить даже в ЦКБ. Запишите телефончик. Перед тем как уехать, доктора выдули литровую бутыль мартини, купленную в прошлом году в аэропорту Барселоны в уютном магазинчике дьюти-фри, - Маргарита позаботилась и о напитках в баре. Березин с удивлением отметил, что последние десять дней даже не вспоминал о жене. Да и поездка в Петербург как-то смазалась в памяти, будто происшедшее не имело к нему прямого отношения, вроде рассказа очевидца о событиях многолетней давности. От госпитализации он вежливо отказался, пообещав завтра же сходить в ведомственную поликлинику, где формально состоял на учете. И конечно же никуда не пошел. Если начинало ныть сердце, расширял сосуды коньяком. Помогало. Стояло начало сентября. Жаркое лето сменила теплая осень, листья отказывались желтеть, даже дожди не меняли общего стремления природы к нестандартности, к смещению времен года. И хотя обещанный конец света не наступил, все ждали чего-то необычного. Березин с удивлением приглядывался к себе: неожиданно он обрел покой и, кажется, впервые за много лет жил в согласии с самим собой. Он ни о чем не жалел и ничего не хотел, его никто не беспокоил. Маргарита столь решительно отвадила от дома его друзей, что сейчас во всей Москве не было ни одной живой души, которая бы жаждала видеть Леонида Федоровича или хотя бы позвонить ему. И это было замечательно. Он исчез, превратился в человека-невидимку. Гуляя по аллеям Серебряного бора, он не раз наблюдал, как люди с недоумением прислушиваются к его шагам, не видя его самого. В конце сентября он вылетел в Испанию. Остановился в недавно построенном отеле «Палас Пинеда». В рецепции портье - паренек, владеющий русским, сказал: «Если вам не понравится номер, мы его заменим». Центр огромного холла венчала статуя Афины Паллады, отделка под греческий дворец: колонны из искусственного мрамора, изысканная лепка, цветы, зеркала. В плетеных креслах в позе патрициев отдыхали туристы, среди которых легко можно было выделить соотечественников. И никто не обратил внимания на Березина, словно у рецепции стоял не известный в Ля Пинеде мистер Лео, а бесплотный призрак. «А вдруг я и в самом деле невидимка?» - подумал Леонид Федорович. Мысль эта его развеселила, в лифте он впервые за много лет с жадностью оглядел молодую шведку, острые соски ее грудей едва не разрывали майку, на которой было оттиснуто подобие сердца, под ним на английском значилось: «Я хочу тебя». В номере, просторном, хорошо обставленном, смутная мысль, скользнувшая в холле, определилась: «А может, не все еще потеряно?» Он не стар, с работой помогут - связи сохранились. Бабки всегда заработать можно. Взять такую вот молодую кобылку, как эта шведка в лифте, чтобы была рядом, преданно смотрела в глаза… Другая жизнь, с нуля, с белого листа. Он принял душ, побрился, надел светлые брюки, майку с изображением Эйфелевой башни, мокасины, осмотрел себя в зеркало. А что? Очень даже ничего. В сумерках сойдет за сорокалетнего. Мистер Лео, прошу любить и жаловать. Впрочем, Лео благополучно почил в бозе, туда ему и дорога. Леонид Березин - коммерсант. В ресторане отеля обедать не стал - от завтрака в самолете остался отвратительный привкус, вышел на улицу и зажмурился, задохнулся. Над Ля Пинедой висело небо такой голубизны, так нестерпимо блестели на солнце стены и окна отелей, что недавние московские и питерские события показались дурным сном. Небо плавно переходило в море, в отдалении, над пальмами, возвышался символ Ля Пинеды - сваренная из металла группа стилизованных сосен. Пинеда - по-испански сосна. С пляжа возвращались туристы: пестрые сумки, яркие солнцезащитные зонты, шорты, плавки, откровенные купальники. Напротив пляжа расположился ресторанчик, где обычно собирались русские, - несколько столиков под тентом, в глубине стойка бара. У входа на грифельной доске было мелом написано: «Русский борщ, русский котлето». И Березину захотелось этого самого борща, захотелось поковыряться вилкой в блюде под названием «котлето». Приглушенно бормотал магнитофон, кажется, пел Шуфутинский, что-то печальное, из уголовной лирики. Березин ограничился пивом и пошел по набережной, припоминая, что где-то рядом должен быть банк, нужно поменять доллары на песеты. Любопытно, какой сейчас курс? Банк и магазин рядом с ним оказались закрытыми. Леонид Федорович вспомнил: сиеста. В этот час в Испании все отдыхают. Он долго бродил по курортному городку. Ощущение странное: бывал здесь много раз, а видел вроде бы все впервые. За ужином в ресторане отеля он выпил бутылку красного вина, дал указания портье, какими напитками заполнить мини-бар в номере, и поднялся к себе, не зная, чем заняться. Где-то рядом погромыхивала музыка, окна были черны, темноту местами пробивали огоньки. Леонид Федорович вышел на балкон, с удивлением огляделся. Вот почему портье сказал, что готов заменить номер. Балкон завис над козырьком центрального входа в отель, отсюда, с третьего этажа, открывался вид не на море, а на отель «Эстивал парк», где раньше они останавливались с Маргаритой. Просматривались внутренний двор отеля, бар и даже эстрада, где устраивались различные шоу. С этой самой минуты, мгновения, вспышки что-то сместилось в сознании Березина, словно кто-то властный переключил в его голове программу, и легкое, полное надежд настроение, с которым он прожил день, сменилось тоской, равнодушной, холодной, как накат где-нибудь на отмели северного осеннего моря. Тоску он глушил старинным русским способом - вином. По ночам просыпался от толчка в грудь, лежал в темноте, обливаясь холодным потом, чувствуя, как тоска, притаившаяся в углу номера, крадется к нему. Днем кое-как перебивался, а вечером начинал обход многочисленных баров и ночных клубов, нередко засиживаясь там до утра. Однажды, чтобы убить время, отправился на экскурсию в Монтсеррат. Русские туристы возбужденно переговаривались: «Там храм Божьей Матери и монастырь этих… еще ликер такой есть». «Бенедиктинцев?» - «Ну!» - «Я читала, в храме стоит единственная в мире статуя черной Девы Марии». Голос гида надоедливо гудел: «Перед вами римский акведук, его еще называют мост Дьявола… У храма пришлось выстоять полуторачасовую очередь, потом туристы притихшей колонной по двое стали медленно приближаться к статуе Девы Марии де Монтсеррат. Где-то рядом пел детский хор, звонкие мальчишеские голоса звучали под сводами собора. Пахло теплым воском. Очередь медленно вползала в узкий коридор, потом пришлось подняться на несколько ступенек. Сзади кто-то сопел, толкался. Березин сделал еще один шаг, оказался на площадке, где у стены на постаменте стояла статуя, прикрытая стеклянным колпаком, и замер ошеломленный: у Девы Марии и в самом деле было черное, как у негритянки, лицо. Каменная ниша была освещена дрожащим, пляшущим светом, и на мгновение ему показалось, что губы у статуи дрогнули и скривились в недоброй усмешке. Целый день его преследовало это видение и еще беспокоила мысль: «С Маргаритой произошло что-то плохое»… Тем вечером Березин допоздна сидел за столиком бара во дворе отеля «Эстивал парк». Звездное небо отражалось в темной воде бассейна, на эстраде отплясывали фламенко. К нему за столик подсели две пьяненькие и совсем юные немки, едва ворочая языком, они пытались объясниться на английском, а он только щурился, накачивая их диковинными коктейлями. А когда они откровенно предложили ему подняться в номер, он, пробормотав «уно моменто», щедро расплатился с официантом и, пользуясь сутолокой у бара, вышел. Распаленные девицы еще долго озирались по сторонам, отыскивая седоусого джентльмена. А Леонид Федорович спустился на пляж и побрел по песку вдоль уреза воды. Пляж был пуст, в Испании не принято купаться по ночам. На набережной светили фонари, а здесь было сумрачно. Утром ветер поднял волну, но к вечеру море успокоилось, только белая полоска наката возникала и пропадала в темноте. Кто-то у самой кромки воды забыл шезлонг. Березин уселся в него и стал смотреть на море. С горечью подумал: чего-чего, а море у него отнять не могут, оно не принадлежит людям. Море его не предаст, это уж точно. Слева перемигивалась огнями Таррагона, там на площадях гремели оркестры и оркестрики, плясали облаченные в карнавальные костюмы люди - праздновали день святой Теклы. Он любил Таррагону, особенно старую ее часть, с небольшими уютными площадями, узкими улочками, где пахло сыростью и на балконах сушилось белье. За ужином в ресторане «Дорадо» он съел паэлью*, и теперь она комом лежала в желудке. К этому ощущению присоединилась боль в сердце, а Березин все смотрел на море, туда, где на фоне звездного неба проглядывала темная полоса горизонта, смотрел до поры, пока боль не заполнила его целиком, и ему показалось, что он, вытянувшись в черную нить, скользит над зеркальной гладью воды, постепенно соединяясь с ней… *Паэлья - блюдо из риса и различных морепродуктов (исп. кухня). Дюны Солнце плавилось над Куршской косой, растекаясь по блекло-голубому небу. Ветер к вечеру опал, и в тишине слышно было, как с сосен с легким шорохом соскальзывают желтые иглы. К запаху леса, грибов примешивался горьковатый запах дыма от жаровен в придорожном кафе. Я задержался у лавки с сувенирами и ювелирными поделками из янтаря - нужно было купить в подарок жене какое-нибудь скромное украшение. Мне понравился серебряный перстень с белым янтарем. Такой янтарь называется королевским. Мастер придал ему форму камеи. И стоил он сравнительно недорого. -Оставьте, это же кич, - произнес голос за моей спиной. Я обернулся. Седовласый, хорошо одетый мужчина брезгливо разглядывал сувениры. Его рубашка и галстук наверняка стоили больше той суммы, что я заплатил за двухнедельное пребывание в комфортабельном пансионе в Светлогорске. Где-то я уже его видел. -Ира, покажите господину что-нибудь поприличнее. Продавщица послушно достала из-под прилавка шкатулку, обтянутую черным бархатом и распахнула ее. -Если вам нравится белый янтарь, я бы вам посоветовал взять вот эту вещицу, - сказал незнакомец и положил передо мной перстень. -Но это же эксклюзив, авторская работа. И, наверное, очень дорогая. -Стоит ровно столько же. Мне бы не хотелось, чтобы вы увезли в Россию поделку местного ремесленника. Ира, подберите к перстню футляр и прочее. «Прочим» оказались серьги, удивительно гармонирующие с перстнем. -Это за счет заведения, - с улыбкой пояснил господин. -Но позвольте… -Чепуха. Просто подарок, ни к чему вас не обязывающий. Разрешите представиться, Генрих Бауэр. Сразу оговорюсь: никакого отношения не имею к всемирно известной немецкой фирме. Я назвал себя и спросил: -Вы немец? -Русский немец. Сейчас живу в Раушене. Вам неприятно, что я называю Светлогорск по-старинке - Раушен. -Признаться, да. -Мой дед и мой отец родом отсюда, с Куршской косы. В Раушене я провел раннее детство. Светлогорск, согласитесь, звучит безлико. Солнечногорск, Зеленогорск - из того же ряда. Я наблюдал за вами там, на смотровой площадке. Когда вы смотрели на дюны, у вас было необычное выражение лица. Дюны вызывают у вас какое-то особое чувство? -Да. В дюнах есть что-то зловещее, неотвратимое, враждебное людям. Бауэр с изумлением посмотрел на меня: -Я впервые это слышу. Но как точно! Обычно туристы с восторгом осматривают пейзаж и дюны воспринимают, скорее, эстетически, и мало кто задумывается над тем, какая это грозная, разрушительная сила. Мои предки - курши, древние обитатели Куршской косы - рыбаки, охотники. Страшная жизнь. Вам приходилось читать роман японского писателя Кобо Абе «Женщина в песках»? Еще страшнее. Небольшая деревушка за ночь поглощалась песком, дюны надвигались, заглатывая все живое. А люди боролись, сообща откапывали жилища, налаживали жизнь, но вот начинался шторм, задувал ветер, и все повторялось сначала. Многие не выдержали, покинули косу, и ушли на материк. Моему прадеду удалось сплотить вокруг себя людей, они первыми начали бороться с дюнами. Пока мужчины ловили рыбу, женщины и даже малые дети высаживали на дюнах деревья и кустарники, чтобы закрепить кочующие пески. Это стало обязанностью каждого жителя деревни. Ветер с корнями вырывал деревца, разбрасывая по округе, тогда придумали укреплять саженцы глиной. Часть саженцев гибла от мороза, но основная часть приживалась. Лес, что вы видите вокруг, рукотворен. Здесь каждая сосна, ель или береза посажены руками человека. Рыболовство давало скромный доход, прадед собрал артель по отлову лесных голубей и серых ворон. Голуби - глупая, доверчивая птица, а вот с воронами сложнее. Из старых сетей изготовляли гигантские ловушки, раскладывали приманку, подсаживали молодых ворон с подрезанными крыльями. Иногда в ловушки залетали целые стаи. Мясо птиц засаливали в бочках - был какой-то особый рецепт - и продавали в дорогие рестораны Кенигсберга, блюдо считалось деликатесом. Осваивали и ремесла: резка по дереву, добыча янтаря, плетение корзин, сетей. Дед был уже настолько состоятельным человеком, что смог отправить моего отца учиться в университет. Отец стал архитектором, строил виллы, занимался реставрацией дворцов. Семья переехала в Раушен - тогда это был крошечный поселок. Деревьям, что вы видели в городе и его окрестностях, не более ста шестидесяти лет, и все они тоже посажены руками людей. Вам понравился Раушен? Уж простите, что я так называю Светлогорск. -Да, - искренне сказал я. Мне и в самом деле глянулся этот симпатичный курортный городок, раскинувшийся вдоль побережья, уютный, зеленый, с прямыми улицами, домами и виллами, построенными на холмах. Я приехал в середине сентября, светило солнце, листву еще не тронуло желтизной. Курортный сезон уже угасал, но отдыхающих и туристов было еще много, они сидели в небольших кафе, прогуливались по улицам. Поражало обилие цветов, палисадники были ухожены, трава на газонах аккуратно подстрижена. По воскресеньям в городском саду играл духовой оркестр. Я спустился по дорожке в распадок между холмами и открыл неизвестную для себя часть города, там стояли дорогие виллы, строго выдержанные в норвежском и старонемецком стилях с превосходно оформленными дизайнерами лужайками. Как-то я забрел на улицу Гофмана. Перед отелем, названным в честь великого сказочника, был разбит миниатюрный игрушечный городок - макет старого Кенигсберга. Дома, мосты, мельницы, королевский дворец, знаменитый кафедральный собор, где у одного из фасадов сохранилась надгробная плита, под которой упокоился Иммануил Кант. Казалось, вот-вот произойдет чудо и на крошечную, мощенную брусчаткой площадь выйдут горожане, мельницы взмахнут крыльями и из декоративных труб потянет дымком от каминов. А рядом с макетом города стояли скульптурные изображения героев Гофмана, я без труда узнал крошку Цахеса, Мышиного короля и кота Мурра. Понравился мне и памятник самому сказочнику, изваянный талантливым скульптором Усачевым, которому в символической манере удалось отобразить двойственность натуры писателя. Чопорный, суховатый, одетый в старинный сюртук известный юрист Эрнст Теодор Амадей Гофман, а из его бронзовой спины вырастал, судорожно воздев руки, гениальный безумец, воображением которого были рождены персонажи сказок, над которыми по сей день ломают головы ученые-филологи и историки. Тишина, запах лиственниц, сады, где среди густо-зеленой листвы рдели осенние яблоки. А если свернуть с центральной улицы вправо, оставить позади увитую багряным плющом башню водо-грязелечебницы, вы попадете в заповедный уголок, где на поляне, среди зелени возвышается деревянное островерхое здание органного зала. К вечеру отдыхающие спускаются к морю на знаменитый променад, проложенный рядом с дорогим «Гранд-Отелем». За балюстрадой - море с полоской песчаного пляжа. Море постоянно меняет цвет: то оно неподвижно, гладко, серо и напоминает отливающую чернью сталь, то становится нежно-розовым, а то вдруг под порывом ветра его поверхность рассекают косые белые гребни наката, выплескивающего на урез воды крупинки янтаря. Ночью грань между небом и морем размывается, и тогда кажется, что высоко, между звездами, плывут красные и зеленые огоньки - отличительные бортовые огни проходящих мимо судов… -Не хотите ли выпить чашечку кофе? - предложил Генрих Бауэр. -Тоже за счет заведения? -Разумеется. -Нет уж, позвольте мне считать вас своим гостем. Только на таких условиях. Впрочем, - я посмотрел на часы. - Мой автобус отойдет через десять минут. Очень жаль, господин Бауэр. -Ну, это не проблема. Предупредите водителя, что уедете на моей машине. Скажите, что встретили давнего приятеля. -А как же контрольно-пропускной пункт при выезде с Куршской косы? -Пустяки, меня там знают. Доставлю прямо до вашего отеля. Кстати, где вы остановились? -Пансионат «Раушен». -Разве не символично? Я придаю большое значение неожиданным встречам. Ведь все в жизни предопределено. Несколько лет назад я прочел в американском журнале о том, что один философ открыл закон детерминации на будущее. По сути, это научное обоснование судьбы. А от судьбы не уйдешь. Соглашайтесь. Немец меня заинтересовал. К тому же меня не радовала перспектива ехать в автобусе, где туристы из-за задержки во время обеда перессорились между собой. А один бритоголовый толстяк успел крепко выпить и все порывался петь песни из репертуара Вилли Токарева. Я предупредил водителя автобуса, и мы отправились в придорожное кафе, где уже убирали из-под тента столики. Бауэра и здесь знали. -Два кофе, Николай. Только настоящего, - сухо бросил Бауэр, - две рюмки коньку и минеральную воду. Бармен засуетился, застелил столик свежей скатертью, поставил цветы. -Продолжим тему судьбы, - усмехнулся мой новый знакомый. - Жена уехала в Мюнхен навестить внучку, а я к старости стал плохо переносить одиночество. Значит, вас послал мне не иначе, как сам Господь Бог. Вам интересно? Хотите, я расскажу вам о своей жизни? Она достаточно необычна. Нечто вроде короткой исповеди. В церковь я не хожу. Так и не стал ни православным, ни католиком, ни лютеранином. Изредка посещаю психоаналитика. Мне кажется, это одно и тоже. По крайней мере, нечто схожее. По-русски Генрих говорил чисто, лишь изредка вставляя словечки, выдающие в нем жителя южной провинции России. -Так вот, отец мой был известным в Германии архитектором, быстро нажил состояние: квартира в Кенигсберге, дача в Георгенсвальде, нынешнем поселке Отрадное. Там он подружился со скульптором профессором школы искусств и ремесел Германом Брахертом, работ этого замечательного скульптора осталось немного, большая часть погибла во время войны. Светлогорский променад украшает бронзовая «Нимфа», на ней еще сохранились следы от пуль, статую любовно реставрировал скульптор Фролов, кое-где вмятины еще можно разглядеть. А в городском парке Раушена стоит мраморная «Девушка с кувшином». До прихода к власти нацистов на дачах моего отца и Брахерта собиралась интеллигенция, как сейчас принято говорить, интеллектуальная элита: художники, писатели, музыканты. Первая жена Брахерта - русская дворянка, превосходно играла на фортепиано. С приходом Гитлера все изменилось, Брахерт лишился работы и вынужден был переехать на постоянное жительство в Георгенсвальд, на жизнь зарабатывал изготовлением украшений из янтаря и какое-то время даже был художественным советником Кенигсбергской янтарной мануфактуры. Кое-что из его изделий вы можете посмотреть в музее Брахерта в Отрадном. Непременно побывайте там. Обратите внимание на янтарный католический крест - превосходная работа. Музей основали милые, доброжелательные люди, настоящие подвижники… Но я отвлекся. Потом - война. Я родился в сорок втором году и об этом периоде могу судить только по рассказам матери. В канун войны отца призвали в армию, в инженерные войска, он строил оборонительные укрепления, был даже причастен к проектированию гитлеровского бункера «Волчье логово». Отец не принял нацизм, но на фотографиях в фашистских газетах его не раз запечатлели рядом с крупными промышленниками, приближенными к фюреру. Впоследствие это сыграло роковую роль в его судьбе. В сорок третьем отца тяжело ранили на Восточном фронте и на лечение отправили на родину, в Раушен. В то время Раушен превратили в лечебницу для раненых офицеров и солдат вермахта: госпиталя, клиники, частные пансионаты, бордели, казино. А между тем фронт приближался. Кенигсберг бомбили англичане, используя мощные зажигательные бомбы - так в пламени исчезли многие памятники прусской старины. В сорок пятом началась тотальная эвакуация кенигсбержцев в Германию. Брахерт уехал в Штуттгардт, мои родители вынуждены были задержаться в Раушене - у отца открылся процесс в легких. Жили мы, как и все в ту пору, скверно, перебои с водой, питанием. Выжили благодаря исключительной энергии моей матери. Вот ведь тоже судьба интересная. Мать - баронесса, ее родословная идет от крестоносцев, дочь богатого прусского землевладельца. Еще в университете она познакомилась с моим отцом, вспыхнула любовь, родители матери и мысли не допускали породниться с простолюдином, к тому же куршем. Тогда мать ушла из дома и навсегда порвала с прошлым. Родители матери погибли во время налета английской авиации. Дальше события развивались по типичному для того времени сценарию. Отца выдали русским властям соседи, его арестовали и судьба отца мне неизвестна, а нас с матерью выслали в Казахстан. Благо, не угодили в лагерь, а прибились к одному из колхозов, где трудились немцы, переселенные в сорок первом году из Поволжья. Колхоз занимался садоводчеством, земледелием, была своя пасека - и всего в ста двадцати километрах от Алма-Аты. Когда мать ушла из дома, отец лишил ее помощи, пришлось идти работать, баронесса поступила на аграрные курсы, занялась разведением плодовых деревьев, дизайном, оформляла виллы богатых немцев. И даже когда в семью пришел достаток, она не бросила работу. Наш сад в Георгиенсвальде являл собой агрономическое чудо, это и пригодилось в изгнании. В Алма-Ате и по сей день растут и плодоносят яблони, выведенные ее руками. Я с детства рисовал, поступил в художественную школу, занялся входящей в шестидесятые годы в моду, чеканкой, потом устроился в ювелирную мастерскую, занимался огранкой полудрагоценных камней. Мои работы не раз попадали на Всесоюзные выставки. Наступила «оттепель», немцев в Казахстане было много, и моим происхождением никто не интересовался. Женился на немке, учительнице немецкого языка - это не позволило забыть родной язык. Родился сын, его назвали в честь погибшего отца Рудольфом. Жили хорошо, трехкомнатная квартира в центре Алма-Аты, мастерская, автомобиль «москвич». Рудольф окончил Московский институт связи, его распределили на знаменитый рижский завод «ВЭФ». Уж не знаю, что тут произошло с генами, - в нашей семье все были связаны с искусством, - но у него открылся талант к технике, за внедрение своих изобретений его удостоили звания «Изобретатель СССР», и он пошел в гору, стал начальником сборочного цеха. А тут навалилась «перестройка», в Казахстане жить стало неспокойно, мы с женой переехали в Ригу, а оттуда прямиком в Германию, в Мюнхен. Тут выяснилось немаловажное обстоятельство: оказывается, дед Рудольфа, помещик и землевладелец, перевел весьма значительную сумму в банк в Цюрихе, оговорив одно условие: наследством может владеть только внук, если таковой появится. Год копили средства на адвокатов, и все, выражаясь языком современной молодежи, срослось. Рудольф в одночасье стал богатым человеком с солидным первоначальным капиталом. Из перемещенных лиц, живущих на пособие, мы стали состоятельными людьми. Особняк, прислуга, автомобили с шоферами, загородный дом - чем не жизнь. Мой мальчик за пятнадцать лет стал подлинным немцем, ничего не могу сказать о нем плохого, удачно женился, взял в жены девушку из своего круга, удвоил состояние, родилась внучка… Генрих вздохнул, закурил сигарету и, жестом поманив официанта, заказал еще по рюмке коньяка. -А вот мы, дорогой друг, так и не стали немцами. Я ведь поднимал целинные земли, и у меня и сейчас в ушах звучит песня целинников: Едем мы, друзья, в дальние края! Станем новоселами и ты, и я… Жизнь не переделаешь. И потом меня тянуло в родовое гнездо, в Раушен. Сын утверждал, что Пруссия снова станет немецкой, это предрешено, продержись Ельцин у власти еще года два, так бы и произошло. А я не верил. Теперь-то я убежден, что верно оценил ситуацию и после долгих попыток вернул себе российское гражданство. Причем сделал это вовремя, успел, пока в Калининградскую область не хлынули богатые москвичи, русские нувориши. За бесценок купил полуразвалившуюся виллу отца, заново ее отстроил. Удивительно, но сохранился, частично конечно, сад, выращенный моей матерью. Она умерла через неделю после того, как мы вернулись в Раушен. Последние ее слова были: «Теперь я соединюсь с любимым, где бы могила его не находилась». Признайтесь, я вас утомил? -Нет. История грустная, но ведь с хорошим концом. Не так ли? -Да. Я и Эльза - мы обрели покой. А это ли не главное в наступающей старости. Я курш, а значит, язычник. Ни одна мировая религия не тронула мое сердце, и, когда я сажусь в саду за простой деревянный стол, меня со всех сторон обступают мои предки и друзья. Я вижу деда в простой одежде рыбака, своего отца в форме подполковника вермахта, скульптора Германа Брахерта, его красавицу жену, русскую дворянку - ее портрет есть в музее, - а рядом стоят мои покойные друзья из Алма-Аты, русские и казахи, вижу выжженную степь, палатки, слышу перезвон гитары и нежные девичьи голоса. Нет-нет, жизнь не переделаешь - она одна. Сказки о загробной жизни - вздор. Жизнь тем и прекрасна, что она одна. Генрих Бауэр долго молчал. Начало смеркаться, в березовом подлеске у шоссе вскрикивала птица, исчезли чайки. Все так же пахло нагретой солнцем хвоей, а где-то рядом вздымали свои песчаные хребты дюны, еще не остановленные рукой человека. -Я все-таки кое-что еще успею сделать, - задумчиво сказал Бауэр. - В Раушене я строю отель, назову его «Арт» - вполне комфортабельный, но недорогой, чтобы в нем могли останавливаться молодые художники. А пока спонсирую мастерские, где трудятся талантливые мастера. Перстень и серьги, что вы увезете в Россию, - их работа. Я богат, деньги мне не нужны, цель другая - возродить древнее искусство, которым владели мои предки. Янтарь ведь загадочный, мистический минерал. Он может быть теплым, может быть холодным - все зависит от человека. Сам по себе янтарь мертв, окаменевшая смола, и облагородить его, вдохнуть в него жизнь может лишь человек. А дюны мы победим. Вот только нужно ли их побеждать? Убейте всех тигров, и мир станет беднее, а человек хуже. Человек не может жить без преодоления чего-то, будь то он сам или стихия, но ко всему этому нужно относиться бережно, с любовью. Мимо проносились автомобили, Куршская коса пустела. А мне почему-то вспомнился олень, его мягкие губы, которыми он доверчиво брал хлеб из рук туристов. |
Похожие:
 | К 80-летию производственной деятельности Северо-Кавказского института по проектированию водохозяйственного и мелиоративного строительства... |  | Учебное пособие предназначено для студентов направления подготовки «Юриспруденция» (квалификация бакалавр) удк 347. 73/76 |
| | Креативность библиотекаря : методическое пособие / Волгогр. Оунб им. М. Горького, Отдел нииМР; [сост. А. А. Бауэр; ред.: М. Ю. Караваева,... | |
| Зюляев Н. А. кандидат экономических наук, доцент Марийского государственного технического университета | | Выпускается при информационной поддержке Гильдии маркетологов и Российской ассоциации маркетинга |
| Чоу впо «Республиканская академия предпринимательства и дополнительного образования» | | Философские проблемы математики: Материалы для выполнения учебных заданий. Новосиб гос ун-т. Новосибирск, 2006 |
| Никифоров Иван Валерьевич, кэн, президент ОАО «Совет по туризму Санкт-Петербурга» | | Иркутская областная государственная универсальная научная библиотека им. И. И. Молчанова-Сибирского |