ЧАСТЬ ПЯТАЯ Второстепенное направление
1
Суровое время настало для Пинчугина. Благодаря Щедрым показаниям Курта Нетцера в батальоне и роте знали не только день, но и час немецкой атаки.
Рота Пинчугина на этом участке фронта была самым многочисленным подразделением, и ей отводилась соответ ственно решающая роль — принять удар и устоять. Пять танков Орлова — остаток батальона — были броневым щитом пинчугинцев, их главной защитой и надеждой.
Вместо обещанного взвода ПТР Пинчугин получил еще один официальный приказ — стоять насмерть! До послед него бойца! Правда, на рассвете в его распоряжение при было два минометных расчета, но без мин. Командиры расчетов, похожие, как близнецы, неимоверно симпатич ные ребята, сидели в окопчике, в окружении пинчугинцев, и, не отвечая на колкости бойцов, сосредоточенно и осно вательно закрашивали мелом зеленую краску минометных труб — производили маскировку согласно зимней инструк ции.
— Так на хрена ты ее красишь, если патронов нет?— угрюмо полюбопытствовал Крикун, сплюнув себе под но ги.— Ты шо, играть на цэй трубе собираешься, чи шо? Вальс-бостон?
Один из командиров расчета, с великолепнейшим спо койствием игнорирующий окопный юмор, здесь счел воз можным, учитывая старшинское звание Крикуна, ответить:
— Инструкция.
И дал понять, что этим все сказано. Но Крикун не со бирался довольствоваться таким ответом. Он сбил ушан ку на левое ухо, цыкнул слюной поближе к сапогам ми нометчиков, и продолжал разговор:
— Так шож ты, цией инструкцией заряжать будешь, чи шо? А то што-то я не понимаю, зачем тебя сюда присла ли с цэй трубой. По какой такой надобности?
- Начальству виднее,— попытался пойти на компро мисс с Крикуном минометчик.
— А ты хто, разве не командир?— не принял примири тельного тона Крикун. — Як же так, тебя на позиции от правляют с одной железякой без снарядов, а ты молчишь? Га! Это как понимать?
Курносые командиры, пытаясь спрятаться в благодуш ной вологодской ухмылке, начинали потихоньку терять терпение, а пожилой татарин, второй номер, попытался выручить своего командира:
— Чего пристал к человеку? Когда надо — будет стре лять!
— Он стрельнет! — ядовито усмехнулся Крикун.— Да я зараз дам команду отделению стать задницей до немцев, тай снять галихфэ, тай поднатужиться и шумнуть после перловки разом,— та и то пользы бильше буде, хоть стра ху нагоним на фрица, за артподготовку может принять. А вы...
И Крикун, огорченно махнув рукой, повернулся к крас ным и злым минометчикам спиной под дружный гогот пе хотинцев.
Дрыхлов подошел к этой группе незаметно и несколь ко минут, посмеиваясь, слушал, как донимал Крикун ми нометчиков. Он обошел перед атакой все взводы, где пе рекинувшись словом с бойцами, где прочитав газету, и возвращался теперь в свою землянку, тихо радуясь тому, что увидел. А увидел он порядок и дисциплину, и сердцем опытного партийного работника ощутил в окопах напря женную атмосферу ожидания боя. Сейчас он обдумывал свое очередное политдонесение и переживал от того, что не знал, как передать на бумаге это ощущение твердости и уверенности бойцов в своих силах.
И тихо засмеялся Дрыхлов, понимая, что напишет он обо всем этом сто раз проверенной и самой точной фра зой: во взводах царит высокий боевой дух.
Рассвет наступал медленно и мучительно, знобкий и морозный. Ночью шел снег, да так густо, что Пинчугин, вторые сутки не смыкавший глаз, в глубине души возра довался: и самолеты немецкие не полетят, да и танкистам нужно будет трижды призадуматься, прежде чем решить ся на атаку в такую погоду, скорую на скрытые снегом овраги и на новые минные ловушки. Но снег внезапно кон чился, тучи куда-то подевались, и низко, прямо над немец кими окопами вспыхнуло несколько робких звездочек.
Атаку ожидали после артподготовки в семь ноль-ноль. Но осторожный Пинчугин из-за снегопада не уводил взво ды с передней линии окопов, опасаясь коварного броска эсэсовских батальонов и не надеясь особо в такую погоду на выдвинутые к самой речушке передовые дозоры: в этих условиях проморгать немцев — вполне допустимое дело.
Он уже хотел было пойти по взводам, но связной сроч но позвал его к телефону. Звонил Орлов.
— Как дела, Пинчугин? Как немчишки, помалкива ют?— просипел Орлов, и Пинчугин живо себе представил его длинную фигуру с унылым носом, под которым всег да было мокровато из-за хронического насморка, который комбат заработал два года назад, просидев полмесяца с остатками батальона в белорусских болотах.
Пинчугин ничего не успел ответить, так как земля под ним вздрогнула, пол, казалось, ушел из-под ног, а блин даж свирепо встряхнуло.
— Дальнобойная,— почему-то визгливо крикнул Пин чугин, успев еще заметить, как шарит по полу Дрыхлов, нащупывая упавшие очки. Потом стена рухнула, и Пинчу гин потерял сознание.
Он очнулся в окопе, когда Крикун начал совать ему в рот отточенный до синевы морской немецкий кортик.
— Ты чего?— ошалело крикнул Пинчугин, не слыша своего голоса. Над ним склонился Крикун, беззвучно ра зевая рот и жестикулируя, тут же с кружкой водки стоял Дрыхлов, с перевязанной головой, в очках с одним уцелев шим стеклом.
Пинчугин засмеялся, выплевывая землю, и смех его отозвался острой болью в висках и вытеснил из ушей ти шину, которая мгновенно обернулась страшным грохотом, от которого за последние месяцы он уже стал отвыкать.
— ...Вот, выпейте,— выхватил он из этого содома голос Крикуна, и сделал глоток из кружки, и удивительно лег ко поднялся.
Белое поле полыхало черными язвами разрывов. По зиции роты, подковой огибающие мост, как будто кто-то перепахал гигантским плугом. Батарея молчала, чтобы не обнаружить себя. Молчали и танки Орлова, хотя жидень кая роща, где они были укрыты и закопаны по башню, пе репахал тот же гигантский плуг.
И вот тут, как будто дожидаясь, чтобы Пинчугин оч нулся, далекая немецкая батарея перенесла огонь в тыл, только продолжали тявкать минометы да с правого флан га роты защелкал крупнокалиберный пулемет.
— Сейчас попрут,— тихо сказал, а, может, просто по думал Пинчугин, прикидывая, все ли он обговорил с ком взводами накануне, и припомнил щербатое, исковерканное оспой лицо комбрига, который сначала жестко предупре дил, что лично расстреляет Пинчугина, если хоть один не мец проскочит через его позиции в степь, а потом, про щаясь, чуть не умолял:
— Все умрите, до последнего, понимаешь, до самого последнего, и я рядом с вами лягу, но нельзя пустить фри ца. За тобой никого, только пять танков Орлова да мой штаб с комендантским взводом. А там дорога, армейские коммуникации...
— Связь со взводами прервана,— наконец с радостной улыбкой вставил Сергей Павлухин, которого Пинчугин взял к себе ординарцем. Радовался он, конечно, не тому, что связь прервана, а тому, что его любимый командир как-никак жив и сейчас немедленно придумает что-нибудь такое, от чего немцам не поздоровится.
— Восстановить! Живо!— сквозь зубы приказал Пин чугин позеленевшему от артобстрела младшему лейтенан ту-связисту, которого ночью прислал ему комбриг. Млад ший лейтенант, выпускник ускоренных командирских кур сов, девятнадцатилетний мальчишка, ровесник Сережи Павлухина, автоматически вскинул руку к виску и вызы вающе крикнул:
— Убиты связисты!— и добавил.— Прямым попадани ем...
— Что?! — бешено рванулся к нему Пинчугин, но, уви дев вздрагивающие пухлые губы мальчишки, глаза, округ лившиеся от ужаса, только махнул рукой и крикнул:
— Дрыхлов с Крикуном — во второй взвод! Павлу хин — за мной. Я в первый — к Шилову!
— А я?— беспомощно спросил младший лейтенант.
Пинчугин усилием воли подавил злость, вдруг вспом нив свой первый бой под Житомиром, когда во время арт подготовки немцев он лежал на дне окопа еле живой от страха и исступленно бормотал молитву, которую вдалб ливал ему в голову отец чуть ли не два десятка лет назад. Ему казалось, что он ее давно позабыл, но она появилась сама, без его воли, из забытья, и он бормотал ее, далеким краем сознания понимая, что бога нет, но шептал и шеп тал молитву, рассудив, что от этого его не убудет, я мо жет, даже она и выручит его на тот невероятный случай, если бог все-таки есть.
Он никому, даже отцу не признался в этом, но тогда эта молитва помогла ему оправиться от страха, придала уверенности и силы. И еще два раза в самых смертельных ситуациях прибегал Пинчугин к молитве, не столько на деясь на божью помощь, сколько на ее благотворное успо каивающее начало. Потом, когда опасность проходила, Пинчугин страшно богохульствовал, пытаясь таким обра зом успокоить свою комсомольскую совесть, не понимая, что прибегал он к этому средству не от великой веры в божественную силу, а как к своеобразному талисману.
Пинчугин задержался на минутку, хотя через рощу уже сыпанули первые немецкие цепи:
— Шуруй, лейтенант, к Орлову, скажи, что прошу ог невой поддержки...
И хотя младший лейтенант понимал, что Пинчугин про сто отсылает его в более безопасное место, он не нашел в себе силы возразить, сдавленно пискнул «есть» и помчался вниз к роще, захлебываясь слезами стыда и беспощадно обвиняя себя в трусости, измене и еще во многих страш ных грехах со всем пылом горячего юношеского сердца, не понимая даже, что сейчас в нем рождается воин, рождается наверняка, так как думал младший лейтенант в эти секунды не о пулях, носящихся вокруг, не о смерти, которая бесновалась рядом, а судил сам себя.
Немцы неожиданно остановились, откатились назад и залегли, зарылись в снег, хотя встретил их довольно жид кий, неорганизованный огонь роты. Через двадцать минут Пинчугин понял, почему они это сделали, а пока распекал Шилова за то, что его взвод открыл огонь без команды и за то, что два пулеметных расчета растерялись, и, если бы не Привалов, выдвинувшийся с другим пулеметом в воронку, чуть впереди окопа, и как на ученьях, спокойно и деловито не рассыпавший веером две длинные очереди по первой цепи,— могло быть худо.
— Исправимся, товарищ, комроты, — убедительно гу дел Шилов, делая вид, что смущен и очень огорчен нахло бучкой, хотя в глубине души был доволен. Он успел уже хлебнуть войны, этот великан, и знал, что в бою, да еще без связи, иногда в окопах вспыхивает паника, и тогда уже ничего не поправить: хоть ори, хоть стреляй.
Этого-то он больше всего и опасался, когда хлынули на позиции взвода немецкие цепи: половина его бойцов была необстреляна. И хотя в окопах возникла суматоха, хотя растерялись многие бойцы,— никто из них не пытал ся бежать, а палили в белый свет, как в копеечку, наби раясь смелости и уверенности от этой беспорядочной паль бы. Он знал, что в следующий раз порядка будет поболь ше, и, улавливая в окопах неестественно оживленные го лоса бойцов, взбудораженных первым боем, удовлетворен но басил:
— Исправимся, товарищ капитан. Считайте, что пер вый блин комом! Обязательно исправимся.— И Шилов ла донью, с добрую противотанковую мину, ласково поглажи вал неожиданно темные на веснушчатом лице усы.
Но потери уже были. Во время артобстрела, как доло жили Пинчугину, рота потеряла одиннадцать человек уби тыми и четырнадцать ранеными.
Комроты остался в первом взводе, сюда подтянули связь. Пинчугин запросил было второй взвод, чтоб разыс кали там Дрыхлова, когда на левом фланге кто-то гром ко, так что слышно было на полверсты, выматерился и заорал:
— Танки-и!
И не успел еще погаснуть в морозном воздухе этот го лосище, как в него влился, переливистый от напряжения, на высочайшей ноте, звонкий голос:
— Возду-у-х!
И дружно, как в солидной опере, пронеслось речита тивом по изломанной линии окопов:
— Танки!.. Воздух!.. Танки!.. Воздух!..
И, покрывая речитатив звонким, отрепетированным ко мандирским надрывом, взвился над окопами напряженный голос Пинчугина:
— Приготовиться к отражению танковой а таки-и-и!
И пошли повторять эту команду взводные, отделенные, кто излишне бодро, кто со спазмами в горле, а кто — как спасительную молитву. Два десятка самолетов прошли над окопами и обрушились на хилую рощу, где притаились пять танков Орлова и батарея семидесятипятимиллиметро вых противотанковых орудий.
Первым кругом «юнкерсы» сбросили на рощу бомбо вый груз, а потом заходили раз за разом, добивая из пу леметов и пушек все, что еще копошилось и жило на этом пятачке, поднимая в воздух березы, осины.
А в это время восемь немецких танков, невредимы, выползли из оврага, нашпигованного минами, и неторо пливо, будто принюхиваясь длинными стальными носам к каждой кочке, поползли на позиции роты.
— Прошляпили морячки немецких саперов, пургу пе режидали, а фрицы не побоялись руки отморозить,— чер тыхнулся Шилов, наблюдая, как осторожно прячась за броню танков, начала подниматься немецкая пехота.— Ха на матросикам!— начал было снова Шилов, но Пинчуги зло прервал его:
— Да погоди ты!
Молчала батарея, молчали танки Орлова. А немецкие машины наползали на окопы моряков — истребителей тан ков, выдвинутых к самому мосту.
— Что они с одним ПТР сделают?— безнадежно про шептал за спиной командира Сережа Павлухин.
— Цыц ты!— вдруг заорал на него Пинчугин, стараясь криком заглушить в себе чувство отчаяния и безнадежно сти.— Чего же молчит эта проклятая батарея?
— Нема батареи, товарищ капитан,— раздался рядом воспаленный голос Крикуна.— Накрыл фриц батарею це ликом и полностью, со всеми потрохами! Я тильки оттуда, по приказу Дрыхлова ходил. Орлов ранен, три танка пов реждены. Табак дело получается, товарищ капитан...
Пинчугин хотел было резко осадить Крикуна, но, вспом нив, что тот вырвался из ада и шел сюда под бомбежкой и пулями, сдержался.
— Где комбат?
— Та в блиндаже. В тыл не пошел. Из бригады помо щи просит.
— Ну и что?
— Бригада сама у армии помощи просит. Да никто из армии ничего не дает. Мы на второстепенном направле нии...
На второстепенное направление не слали подкрепление, не давали танков и снарядов, не прикрывали его с возду ха. Наоборот, с этого участка снимали лучшую технику, забирали наиболее боеспособные части. Все на главное на правление, туда, где решается судьба битвы.
Танки были уже в ста метрах от моряков, но их окоп чики молчали:
— Что ж они молчат, бисовы души?— мгновенно разо брался в ситуации Крикун.— Чого там Дубовик, сказывся?
Старшина Дубовик, назначенный командиром истре бителей танков, по наблюдениям Пинчугина, пользовался расположением Крикуна и кое-какими его дефицитными на фронте запасами.
Когда до танков оставалось метров пятьдесят, все, да же в этом грохоте, услышали первый щелчок ПТР. Затем второй, третий... В сторону танков полетели бутылки с го рючим. Один танк прямо на ходу вспыхнул и тут же взор вался, плеснув вокруг себя огнем...
Остальные мчались на полной скорости на окопы. Ког да до матросов оставалось не больше десятка метров, нав стречу танкам поднялись пять фигур в тельняшках и бес козырках.
— Сберегли все-таки сынки моряцкую амуницию,— су дорожно выдохнул Крикун и закрыл глаза. Еще три танка остановилось, один вспыхнул, два завертелись на месте, очерчивая вокруг себя пулеметами смертельный свинцовый круг.
Оставшиеся четыре танка свернули налево и помчались к оврагу, откуда они начинали свою атаку. За ними от ползла пехота и полуобгоревшие танкисты.
Вся эта схватка длилась считанные минуты перед по зициями роты. Черный дым от сгоревших танков пополз вперед, на пинчугинцев, скрыв от них место, где только что на их глазах погибло пятеро бойцов.
И хотя вокруг на тысячи метров ежедневно десятки подобных подвигов совершают советские бойцы, о них писали армейские газеты и боевые листки, говорил поли трук, пинчугинцы впервые увидели это своими глазами и изумились этому подвигу, демонстративному пренебреже нию моряков к смерти, силе их дружбы, поднявшей их всех пятерых навстречу громыхающей лавине. Они могли толь ко бросать связки гранат из окопов, и все. Они могли и должны были по инструкции сделать так, и, может, кто-нибудь уцелел бы в своей ячейке, но они были моряками, и в них клокотала такая ненависть к врагу, такая страш ная и жгущая сердца ненависть, что они, обняв тяжелые связки гранат, рванулись навстречу танкам, чтоб видел враг, как погибает русский матрос, чтоб видел и ужаснул ся, и детям своим заказал ступать с мечом на эту землю.
Крикун близко придвинул к Пинчугину обугленное, за острившееся лицо с воспаленными глазами и первый раз за время совместной службы, грубо выдохнул ему прямо в глаза:
— Уложил, лейтенант, матросиков, бросил их на смерть и не помог. Эх, ты... мать твою...
И хотя Крикун был не прав, и Пинчугин мог объяснить ему, что он ничего не мог поделать, что батарея уничто жена и не прислали взвод ПТР, он промолчал, потому что они все-таки погибли, эти прекрасные ребята.
— Вот так-то, лейтенант,— упорно понижая Пинчуги на в звании, сказал Крикун и вылез на бруствер окопа и во весь рост зашагал в дым, туда, где лежал его друг — старшина Дубовик.
— Куда?— наконец обрел дар речи Пинчугин и бро сился за Крикуном.— Приказываю вернуться!
С левого фланга Шилов, ушедший сменить позицию пулеметчиков, заметив, что Пинчугин и Крикун бегут в сторону врага, зычно скомандовал:
— Впере-о-д! За Родину, за Сталина!
И рванулся взвод, вдохновленный только что виденным геройством, и сломалось что-то в сердцевине даже самых робких, и они поднялись с неведомой дотоле радостной уверенностью в себе, своей силе и неуязвимости, вдруг ощутив ослепляющее желание вцепиться в горло врага и душить его, и рвать зубами, и втаптывать его в землю.
Упоенные радостью первой победы, пинчугинцы устре мились через ручей, и взводным стоило много труда удер жать их, остановить и отвести на свои позиции.
— Собрать оружие и полевые сумки!— покрикивали взводные и отделенные командиры. Бойцы собирали ору жие и сумки сумрачно и зло. Пинчугин доложил о бое и атаке комбригу, рассказал о подвиге матросов и попросил помочь артиллерией.
Комбриг, ни разу не прервав его доклад, долго молчал, сопел в трубку, видимо успокоившись, усмехнулся:
— Думал, капитан, тебе поначалу взбучку дать, Тебе ж, сукиному сыну, я лично задачу ставил: стоять насмерть! Стоять, а не идти вперед. Ты понял?! Но победителей не судят, коли не врешь, что сто двадцать немецких трупов навалили да четыре танка...
— Приезжайте, посчитайте сами,— устало и отрешен но буркнул Пинчугин, по тону комбрига почувствовав, что подкрепления не будет. И не ошибся.
— Дерзость твою прощаю, капитан, на первый раз. А артиллерией не помогу — не обессудь. Последнюю бата рею у меня забрали. Так что держись! Стой, как стоял,— и ни шагу назад! Понял? Ну, а за этот бой передай роте благодарность, всех отличившихся — к награде. Устоишь — не обидим! И тебя не забудем...
Вспомнились Пинчугину саперы-бородачи и его наив ное ходатайство об их награждении, о судьбе которого он до сих пор ничего не знал, Вспомнил и торопливо, боясь, что комбриг бросит трубку, зачастил:
— Хочу ходатайствовать о присвоении звания Героя Советского Союза пятерым бойцам — истребителям тан ков, бросившимся со связками гранат под немецкие тан ки и своим подвигом сорвавшим прорыв немцев в глуби ну нашей обороны. Их фамилии: Дубовик, Сташко, Фа деев, Бусыгин, Грызлов...
— Погоди, погоди...— остановил его комбриг.— Дело тут такое, что обмозговать надо. Пусть твой замполит свя жется с военным советом. Я тут, со своей стороны...
— Товарищ комбриг!— на самой высокой ноте зашел ся Пинчугин, но комбриг не дал ему продолжить:
— Отставить вопли! Я сказал тебе, как действовать! Исполняй!
2
Третью ночь не спал Пинчугин и не давал спать нико му. Он знал, что близится решающий час схватки не на жизнь, а на смерть с врагом, которому вчера нанесли не ожиданное поражение. Он чувствовал, что погибнет на этот раз, что, может быть, и вся рота поляжет здесь, на берегу дрянной речушки, которая стала для них своей Волгой.
Рассудительный человек, капитан Пинчугин, реально представлял соотношение сил, знал, что надеяться на ба тарею и танки Орлова нечего,— и делал все от него зави сящее, чтобы к утру оборона роты стала компактнее. Он отвел на полкилометра второй и третий взводы и прика зал им оседлать высотку, на которой пряталась наша разбитая батарея и которая вся была перепахана немецкими бомбами и снарядами.
Сам, вместе с саперами, под прикрытием двух пулеме тов в снегу у оврага установил три десятка противотан ковых мин на опасном направлении.
Ночь была нервной и злой. То и дело в разных местах вспыхивали короткие, но ожесточенные перестрелки — враг нервничал, пробовал прочность нашей обороны, и Пинчу гин отчетливо понимал, почему он нервничает.
У врага тоже был приказ, и не менее категоричный, а сроки его выполнения срывал он, Пинчугин, и от того, на сколько далее ему будет это удаваться, зависело очень многое и для той, и для другой стороны.
Завтра на карту будет брошено все — в этом Пинчугин ни секунды не сомневался. Поэтому второй и третий взво ды, зло чертыхаясь, долбили мерзлую землю, готовили окопы.
Первый взвод оставался на передней линии траншей, укрепленный подобранным на поле боя трофейным авто матическим оружием. Сейчас рота осваивала немецкую технику под строгим руководством Привалова.
Двух бойцов минометного расчета Пинчугин отправил в тыл с приказом: без боеприпасов к минометам не возвращаться.
Под утро он наконец выбрал время для личных дел. Их у него было два: отец и Таисия. Он забрался в блин даж, достал из полевой сумки загодя приготовленный лист — решил передать письмо Таисии. Хотелось написать сдержанно и красиво, как писали герои романов, которых он в жизни прочел не так уж много, но вполне достаточ но, чтобы прельститься их красивым слогом. Торопясь, почти не думая, он вывел: «Прощай, моя любимая Тая! Завтра меня не будет, и ты это письмо получишь, когда меня не будет, и...» Вроде бы неплохо вначале получилось, а вот дальше Пинчугин решительно не знал, что надо пи сать, и, как ни напрягал память, не мог вспомнить ничего путного из прочитанных книг.
Странно, но он совершенно не чувствовал приподнято сти и грусти, которую, судя по романам, должен был ощу щать, а был просто дьявольски усталым и голодным, и даже не понимал, чего ему больше хотелось — есть или спать. Пожалев, что у него, видимо, не очень возвышенная душа, Пинчугин открыл банку тушенки, съел с сухарями, запил водой из фляги и чуть не рухнул на пол от нестер пимого желания спать.
Почти в обморочном состоянии он, пересилив себя, вышел на воздух и побрел во взвод к Шилову, чтобы увиде ться с отцом, который, чувствуя стремление Пинчугина уберечь его от беды, совсем не показывался на глаза. Не ожиданно Никодимов сдружился с Приваловым и ходил за ним, как маленький, и очень усердно усваивал все тон кости владения трофейным стрелковым оружием.
Разговор с отцом получился, как и ожидал Пинчугин, совершенно бесполезным. Отец хмуро посматривал на сы на невозможной синевы глазами, пропускал мимо ушей все доводы Пинчугина, занудливо выговаривал:
— Вот те и советский охвицер... вот те партейный ком сомолец! Што глаголить, ухи вянут... Ежели все охвицеры своих сродственников в тыл отправят, хто ерманца вое вать будет, а?
И хитро, сбоку, по-птичьи, выстреливал в сына язви тельным взглядом, чрезвычайно довольный своей несокру шимой логикой.
— Научили на свою голову демагогии,— пробурчал Пинчугин, невольно вспомнив Дрыхлова, и сдался нако нец.— Ну делай, как знаешь, Цицерон.
— Вот и спасибо, — обрадовался Никодимов, тихо по дивившись про себя неслыханному еще в окопе ругатель ству.
«Загрубел сынок, однако, ишь как кроет — «цицерон»,— подумал он, впрочем, без особого беспокойства.
Напоследок Пинчугин отозвал в сторону Привалова и, смущаясь, попросил:
— Вы присмотрите, пожалуйста, за моим воякой, а то он в каждую дырку затычка...
— Обязательно,— заторопился Привалов, все такой же молодцеватый и подтянутый и даже вроде помолодев ший за последние дни.— Постараюсь, товарищ комроты, хо тя чудится мне, что завтра,— он взглянул на часы, -впро чем, сегодня нам всем будет много работы.
В четыре утра в блиндаж к Пинчугину зашел комбат Орлов. Хлюпнув носом, он вытянул длинную шею, подоз рительно посмотрел на связистов, спящих вповалку с на ушниками на голове, на Дрыхлова, дописывающего полит-донесение, и сипло гугукнул:
— Водка есть?
— Нет,— быстро ответил Дрыхлов, не отрываясь от работы.— В бомбежку пропала...
— Я не тебя спрашиваю,— насупился Орлов.— Не лезь поперед батька... Много воли взял, смотрю.
—Есть немного...— поспешил Пинчугин и достал фляж ку.
— От это другое дело,— оживился Орлов,— а то сов сем промерз.
Он, не раздеваясь, налил себе полстакана, одним ма хом опрокинул водку в горло, понюхал прокопченный ру кав шинели и, будто продолжая разговор, сказал:
— В семь начнут. Раненый офицер их дал показания на допросе. Танков у них больше нет. Половину вы выби ли. Зато два батальона эсэсовцев и кавалерийский полк против нас стоит. А у меня два танка осталось... Даже помочь тебе нечем. Буду прятать — до последнего. На слу чай прорыва... Вот такие сегодня пироги получаются,
Он грустно уселся за стол и подпер голову руками, и пламя от коптилки тут же нарисовало на стене его безо бразно увеличенную фигуру — гигантский вопросительный знак.
— Два года воюем, и вот,— неопределенно просипел он, потирая заросший неровной щетиной подбородок.— Че го они там думают? Как его удержишь?
— Приказано удержать — значит, удержим,— напря женно ответил Дрыхлов, поправляя очки.
— Ты-то удержишь,— устало ухмыльнулся Орлов.— Это уж точно. Еще бы десяток таких вояк — и капут Гит леру.
— Я что-то вас не понимаю,— поднялся со своего ме ста Дрыхлов.— Что вы этим хотите сказать, товарищ ком бат?
— Ничего я не хочу сказать,— отвернулся от него Ор лов, все еще не придя в себя от разговора с комбригом, ко торый не смог или не захотел объяснить, почему это их бросают тут на верную смерть. Неужели у Красной Армии нет возможности им помочь?
— Ничего я не хотел сказать,— еще тише повторил он и усмехнулся.— Комбат без бата, с одним матом...
Он налил себе еще полстакана, выпил, занюхал рука вом и вышел, на минуту задержавшись на пороге:
— Стой, Пинчугин, другого приказа я тебе не принес. На помощь ничью не надейся.
Ему до невозможности захотелось обнять Пинчугина, которого он любил как сына, обнять и сказать какие-нибудь очень хорошие слова, такие слова, чтоб повеселели груст ные глаза любимого его товарища, чтоб распрямились у него плечи и появился давно пропавший мальчишеский румянец на щеках. Вот так подойти просто, обнять и ска зать, что ты, мол, Фома, единственный на земле родной человек у меня остался, а завтра и тебя не будет, да и меня. Давай хоть поцелуемся на прощанье.
Но Орлов только хлюпнул носом, суматошно заморгал веками, стукнул без надобности валенком о валенок и вы шел, глухо прохрипев:
— В общем, сам знаешь...
— Чего это с ним?— все еще непримиримо спросил Дрыхлов и совсем удивился, когда Пинчугин грубо и зло закричал ему:
— А то с ним! То, что он воюет с первого дня воины и каждый день на передовой, что он для Родины сделал в тысячу раз больше, чем некоторые товарищи, которые еще пороха не нюхали, а повышают голос на боевого ко мандира, которые не хотят думать, а только портят всем настроение своим бодрячеством, когда у самих поджилки трясутся, а если не трясутся, то они конченые идиоты и ничего не понимают!
И долго еще бы орал Пинчугин, если бы вдруг не натк нулся на сочувственный грустный взгляд Дрыхлова, ко торый, уловив внезапную паузу, тихо сказал:
— Я все понимаю, товарищ. Все понимаю, но не надо так громко, разбудишь... А я все понимаю, и вот тебе до казательство...
Дрыхлов лихорадочно расстегнул карман гимнастерки и достал два конверта. На первом был домашний адрес и надпись: «Отправить сестре после смерти».
— Вот видишь,— спокойно улыбнулся Дрыхлов,— все я понимаю, а насчет бодрячества, так что ж мне делать, коммунисту?
Его глаза широко глядели на Пинчугина по-детски тре бовательно и бескомпромиссно.
— Как коммунист я не могу допустить, что вы уже за ранее смирились со смертью! Нет, братец, как ты на меня ни кричи, а я с таким настроением мириться не собираюсь. Понял? Жить надо для Победы!
Он покосился на мерно похрапывающих связистов, по правил одной рукой очки, а другой протянул конверт Пин чугину.
— А вот здесь моя рекомендация в партию. Понял. Остальные тебе дадут Крикун и Шилов. Я с ними пере говорил. Так что пиши заявление, там посмотрим, кто из нас больше чего понимает...
Это было так неожиданно и так не вязалось с обста новкой последних часов перед боем, что Пинчугин расте рялся и сел, беспомощно пробормотав:
— Как же так? А трибунал? Ведь еще ничего не ясно...
— Все в порядке с трибуналом, комроты. В партию не
зовут кого попало. Так что после боя готовься... Предстанешь перед коммунистами, как на духу... А теперь спи, а я пройдусь по взводам.
Но сон у Пинчугина, как ни странно, совсем пропал, и во взводы они отправились вместе.
На обратном пути Дрыхлов задержал Пинчугина:
— Погоди, командир!— Он усмехнулся.— Ты вот недав но очень здорово прошелся насчет «некоторых, которые; пороха не нюхали». Скоро бой, кто знает, что с нами слу чится. А ты обо мне ничего не знаешь. Поэтому задержись, послушай мой рассказ.
Они остановились. У самых их лиц душно ворочалась темнота, бессонная темнота, тревожная, предрассветная...
|
