ЧАСТЬ ВТОРАЯ Лицом к лицу
1
Вскоре Орлова и Пинчугина вызвали в штаб бригады и уточнили позиции роты на передовой. Получалось что-то непонятное. Комбат и Пинчугин недоуменно перегля нулись. Орлов, кашлянув, попросил еще раз уточнить по зиции по карте-трехверстке. Усталый, осунувшийся началь ник штаба бригады, с красными от бессонницы глазами, не раздражаясь, повторил:
— Да, да, товарищи. Полтора километра по фронту... Тупым концом карандаша начальник штаба обозначил на карте кривую линию, одним концом упирающуюся в не большую речку Песчаную, другим в высоту.— Одним взводом прикроете дефиле вот тут,— карандаш сколь знул по карте, уткнувшись в узенькую линию, перескающую Песчаную, а тремя остальными будете удерживать высоту с расчетом, чтобы противник не перерезал дорогу, ведущую в тыл нашей армии...
— Но, товарищ майор,— потемнел лицом Орлов,— товарищ майор...
— Знаю, о чем вы хотите сказать... Все знаю,— так же бесстрастно прервал начальник штаба.— Пополнение батальон получит сегодня, к двадцати ноль-ноль. Всех до единого человека передать в распоряжение командира мотоциклетной роты Пинчугина. Всех до единого... Об огневом обеспечении роты мы побеспокоимся. Поможем стрелковым оружием и минометами. Все, можете идти... Ваша задача будет уточнена более детально, когда рота выдвинется на отведенные ей позиции.
Орлов и Пинчугин одновременно повернулись через левое плечо и оказались перед дверью, немного замешка лись, пропуская друг друга. Майор успел сказать им вдо гонку:
— Два отделения выдвинете в боевое охранение к са мой речке. Ночью. Пусть зароются в землю — и молчат. Они — ваши глаза и уши. Исполняйте!..
— Есть,— уже прикрыв дверь, сказал Орлов и хмуро буркнул Пинчугину: — Пойдем хоть побреемся по-челове чески в тылу. С горячей водой... А то, как фикус, колюсь.
— Как кактус,— машинально поправил Пинчугин, всей кожей ощущая холодок тревоги, вползающий в него от этой жестко поставленной задачи.
Полтора километра по фронту на танкоопасном направлении. Без артиллерийского прикрытия. Тут было от чего тревожиться. А пополнение? Кто его знает, что эго за пополнение. С каким вооружением с каким командным составом обстрелянные ли бойцы? Ни на один из этих вопросов он не получил ответа.
Пополнение принимали в сумерках в лесочке, в не скольких километрах от передовой. Хорошо выбритые, бла гоухающие одеколоном, Орлов и Пинчугин пристально всматривались в лица бойцов и командиров. Хотя рота стояла по команде «вольно» в две шеренги, Пинчугин отметил про себя четкость и порядок в рядах.
Этот порядок, новенькое обмундирование, выдвинутые, как в училище, на два шага вперед, командиры взво дов — все это начинало вселять в Пинчугина спокойствие и уверенность. Если бы не комбат.
— Недаром нам дают эту роту,— хрипло шептал Пин чугину комбат Орлов — Ох, недаром. Чует мое сердце, что готовят нам с тобой какое-нибудь лихое заданьице. Чего бы это танковому батальону придавали маршевую роту из пятисот штыков?.. Нет, это неспроста. Тут в ди визии меньше людей осталось, чем у тебя в роте. Помя нешь мои слова. Темнят что-то. Видимо, наступать будем. В лоб, наверное, полезем на высоту.
Шепот комбата почти перешел в свист. Он тревожно вытягивал шею, оглядывался по сторонам, всматриваясь, как командиры еще и еще раз выравнивали податливую, молчаливую человеческую массу.
- Понимаешь, бригаде нашей здесь досталось, артил лерии у немцев много. А высота эта нам, как бельмо на глазу. Наши порядки просматриваются с нее на десяток верст. Соображаешь? Танками не удалось — теперь ты пойдешь, а я, наверное, тебя поддержу... Так мне мыслит ся эта музыка. Недаром же дали тебе пятьсот человек, не рота, а батальон, считай... Не за красивые глаза. Ох, не за красивые глаза, парень...
Хотя Пинчугина терзали те же мысли, его раздражал шепот комбата. «Ну чего ноет, чего тут бормотать? Как будто можно что-то изменить! Что прикажут — то и будем делать, ничего загадки загадывать! И так на душе черт знает что творится...»
Привел роту политрук из бывших партийных работников, пожилой капитан в очках, Дрыхлов. Не рапортуя, он сутуло подошел к Орлову и Пинчугину и по-граждан ски представился:
— Дрыхлов, Петр Петрович, политрук роты. Заметив недовольное выражение на лице Пинчугина,
спокойно добавил:
— Два месяца как в армии. Не брали всё. Здоровье... Попал в запасной полк, так и дали мне роту эту довести, значит, до фронта. Выправки, полагаю, вы заметили, пока не приобрел, но все впереди, успеется...
«Что у тебя впереди, — зло подумал Пинчугин.— Впере ди у тебя одна атака, а там...»
Вслух он сказал:
— Расскажите, пожалуйста, что за людей привели, кто командует взводами и отделениями.
Без разрешения присев на пенек и радушным хозяй ским жестом приглашая комбата и Пинчугина (Пинчугина передернуло, но он сел), Дрыхлов начал неторопливо рассказывать:
— Рота разбита на пять стрелковых взводов. Кроме того, есть хозяйственный взвод...
— Что еще за хозяйственный?— раздраженно спросил комбат Орлов, тоже разозлившийся на капитана за фами льярный тон и вольное поведение.
— Хозяйственный?— переспросил Дрыхлов, не замечая или делая вид, что не замечает раздраженного тона и на супленных лиц командиров.— Хозяйственный взвод вклю чает в себя прачечную службу, кухню, санитаров, туалет ное отделение...
— Что?— почти в голос вскричали Орлов и Пинчу гин.— Какое отделение?
— Туалетное,— спокойно повторил Дрыхлов, блеснув очками.— Строит это отделение в окопах туалеты, следит за порядком в них; а по боевому расписанию — миномет ный расчет...
Пинчугин с Орловым переглянулись. Более сдержан ный Орлов только сглотнул слюну, а Пинчугин, не удер жавшись, съязвил:
— Вы что думаете, здесь курорт, что нам предоста вят время строить туалеты? Завтра-послезавтра в атаку пойдем, ясно вам или нет? Понимаете вы это или нет?
— Не понимаю, старший лейтенант, я думаю...
— Товарищ старший лейтенант!— взорвался Пинчу гин.— Надо говорить: товарищ старший лейтенант, или товарищ командир роты! Об этом вам не сообщили в запас ном полку?
Его все больше злил этот капитан каске, хотя вок-руг не слышалось ни одного выстрела и до линии окопов было больше трех километров.
- Я вас попрошу запомнить, что хотя вы по званию выше но вы являетесь моим заместителем,— сказал Пинчугин—И снимите вы каску, здесь не опасно...
Капитан торопливо сдернул каску, обнажив лысеющую спереди седую голову, растерянно снял очки, протер их платком и окончательно смутился. Его доброе лицо, с крупными чертами, покраснело и покрылось капельками пота. Мучительно напрягаясь, он вытащил из-за пояса пилотку и натянул ее на голову так, что лицо его мгно венно приняло глуповатое выражение.
— Извините, товарищи. Все никак не привыкну. А каска — по уставу... Фронт.
Он совсем смешался, и Пинчугину стало жалко его. «Ну зачем вот таких присылают? Какая от него польза? Ему бы в теплом кабинете сидеть, бумажки перебирать, а тут...»
— Ну, рассказывайте дальше,— значительно мягче при казал комбат Орлов и неодобрительно посмотрел на Пин чугина.— Кто командует? Мы ведь только два часа назад узнали о том, что в наше расположение прибывает марше вая рота. Конспирация. Сказали, на месте познакомитесь. Вот и знакомьте...
Было видно, как усилием воли капитан собирается с мыслями.
— Тремя командуют выпускники училищ, младшие лей тенанты, месяц назад получившие к нам назначение. Первым и вторым взводом — лейтенанты, прибывшие из госпиталя. Два командира отделений — разжалованные офицеры. Есть даже бывший командир полка Привалов,— неожиданно хвастливым тоном сказал Дрыхлов.— Очень исполнительный командир... Командир минометного рас чета. Да, вот еще что чуть не забыл. Есть у нас отделе ние морской пехоты. Остатки от батальона, стоявшего на Дону насмерть в бою с превосходящими силами противника
-Ладно, зовите командиров взводов,— уныло махнул рукой Орлов и выразительно посмотрел на Пинчугина.
Силен мужик,— буркнул он, когда Дрыхлов ушел, и, не удержавшись, удовольствием добавил:— Тудыт – т – твою
2
Вообще-то представлять роте командира должен был комбат, но решили, что в данной ситуации лучше, чтобы это сделал Дрыхлов. Капитан Дрыхлов представил Пин чугина роте будто на торжественном банкете. Он нето ропливо прошелся вдоль строя, близоруко вглядываясь в лица, резко остановился и прокричал густым басом:
— Товарищи бойцы и командиры! Разрешите от име ни командования представить вам нашего командира роты старшего лейтенанта Пинчугина. Трижды орденоносца, дважды раненного...
Кто-то во второй шеренге, на левом фланге, отчетливо чихнул. Смешок, как электрический ток, пронизал весь строй.
Дрыхлов сделал вид, что ничего не слышал и хотел продолжать, но Пинчугин решительно отстранил его в сторону, громко сказал: «Спасибо, политрук»,— шагнул вперед. Скулы его окаменели, черты лица обострились. Спокойно, не повышая голоса, поздоровался:
— Здравствуйте, товарищи бойцы!
— Здравия желаем, товарищ старший лейтенант! — неожиданно дружно рявкнули взводы, и с деревьев с га мом и криком переполошенно рванулись в небо вороны.
В вечерней тишине этот рев, видимо, разнесся на нес колько километров. За рекой, в расположении немцев, вспыхнули два прожектора, застрочил пулемет, несколько раз утробно грохнул миномет. Пинчугин, прислушиваясь к привычной боевой суете переднего края, заметил, как насторожились ряды, как некоторые невольно втянули го ловы в плечи, хоть мины разорвались где-то далеко за лесом.
— Кричать будете, когда в атаку пойдем,— усмехнул ся он.— Вот с чего я хочу начать.— Он несколько секунд всматривался в молчаливые ряды.— Здесь передний край. И слово командира взвода — закон. Я и командиры взво дов — ваш трибунал. Ясно? Знаете приказ Верховного Главнокомандования? В боевых условиях трусы и пани керы расстреливаются на месте!
— Это нам говорили,— выкрикнул кто-то все с того же левого фланга.
— Это хорошо, что говорили,— снова усмехнулся Пин чугин. — А я вам напоминаю, потому что на передовой самое страшное преступление — невыполнение приказа. В бою об этом поздно будет напоминать. А сейчас — два часа на отдых — и рыть блиндажи и окопы. К утру про бою Командиры взводов объяснят задачу.
-Можно вопрос?— крикнул чернявый парень из пер вого взвода, весело блеснув золотым зубом:
— Вопросы будете задавать, когда научитесь обра щаться к командиру по уставу!- отрезал Пинчугин.
— Так я не знаю, как обращаться,— не унимался чер нявый.— Гражданин старший лейтенант или товарищ старший лейтенант...
По рядам волной пронеслось веселое оживление. Капи тан Дрыхлов хотел что-то сказать и уже поднял руку, но комбат Орлов его остановил:
— Погодь, капитан. Тут командиру помощь — только вред. Что это будет за командир, если... и...
— Фамилия,— отрывисто спросил Пинчугин у бойца с золотым зубом.
— Боец первого взвода Красножен, а родом из Одес сы-мамы.
— Так вот, боец Красножен, а также и все остальные бойцы. Наша рота является подразделением Красной Ар мии. Значит, в роте действует устав Красной Армии, а как обращаться к командиру по уставу — вас учили в запас ном полку. На первый раз, только в честь знакомства, все ваши выкрики прощаю и ваше обращение, боец Красно жен. В дальнейшем — за любое нарушение устава буду строго наказывать. Ясно?— и, почувствовав враждебную тишину, хмуро добавил:— Командирам отделений полу чить пищу для своих бойцов у старшины! Разойдись!
Через несколько минут в блиндаже Пинчугина собра лись на ужин командиры взводов. По этому случаю при жимистый старшина Крикун, шустро взявший хозяйство роты в свои руки, выделил на каждый штык, как он го варивал, по двести «старшинских».
— Я, товарищ старший лейтенант, подобрее кое-кого,— ухмылялся он.— Не в пример «наркомовским» ста грам мам для хороших людей добавлю.
До Пинчугина окольным путем дошло, что хитроум ный Крикун сумел обвести вокруг пальца умудренных горьким опытом, недоверчивых интендантов бригады и по - лучил водку на полный состав мотоциклетной роты и на прибывшее пополнение. Поэтому весь день Крикун ходил немного покрасневший, размягченно улыбался, охотно шутил, но хозяйство держал в крепких руках и поводов для придирок не давал.
Вначале в блиндаже Пинчугина все держались настороженно, вежливо пододвигали друг другу американские консервы, прозванные в окопах «вторым фронтом», слова роняли неохотно, предварительно тщательно обдумывая их, то есть ощущалась та самая обстановка, возникающая в условиях, когда люди не знают друг друга. Но посте пенно, под действием «старшинских капель» разговор оживился, начались взаимные расспросы и воспоминания. Вот именно в такой момент и обратился Дрыхлов к Пин чугину:
— Вы меня простите, старший лейтенант,— сказал он, поглаживая вспотевшую лысину и дружелюбно поблес кивая стеклами очков.— Вы меня простите, но мне ка жется, что вы напрасно в своей тронной речи употребили слово «расстрел».
За столом сразу стало тихо. Все недовольно устави лись на Дрыхлова, который некстати нарушил с таким трудом установившуюся атмосферу согласия и уюта.
— Вы понимаете,— не замечая недовольства команди ров, продолжал гнуть свое Дрыхлов,— они прибыли на фронт. Защищать Родину! Событие-то для них какое! Вот тут бы и сказать им по-человечески несколько хороших слов, поднять их дух.
— Это ваше дело — говорить всякие хорошие слова,— хмуро прервал его Пинчугин. — Мое дело командовать, обеспечить боеспособность подразделения. И даже в по рядке предупреждения избавьте меня на будущее от ва ших нравоучений...
— Правильно говорит комиссар,— неожиданно поддер жал Дрыхлова комбат Орлов.— Людей перед боем под держать надо. Тем более что только половина из них — обстрелянные бойцы, хлебнувшие войны, из госпиталей.
— У меня первое отделение,— добродушно зарокотал гигант Шилов, стремясь увести разговор с опасного рус ла,— сплошь матросы. Можете представить — с Черного мо ря судьба их к нам занесла. Ребята что надо. Друг за дружку, как братья, стоят.
— Ну ладно, попировали — и за работу,— сразу по теряв интерес к беседе, и чувствуя, что Дрыхлов прав, и злясь от этого еще больше, сказал Пинчугин и первый встал из-за стола.— Ночь не так уж длинна, а ходов со общения надо накопать километра два, да и ячейки для пэтээровцев и пулеметчиков... Ведите взводы, согласно диспозиции. Вы к себе, товарищ комбат?
— Да нет, побуду до утра у вас, надо посмотреть, как утром выглядеть будете...
В роще послышались команды. Поднялась обычная суета, сопровождающая переход большой массы людей с места на место.
Через десять минут рота выступила на отведенные ей
позиции.
Вначале Пинчугин не сомневался, что в задачу его роты будет входить штурм высоты в лоб. Эта высота, на шпигованная дотами, с двумя противотанковыми батаре ями, была у нашего командования, как бельмо на глазу. Недаром армия провела автономную операцию на этом участке, пытаясь, силами танковой бригады с ходу за хватить высоту. Атака не удалась. Потеряв одиннадцать «тридцатьчетверок» и около батальона пехоты, бригада откатилась назад.
Поэтому Пинчугин был уверен, что ему придется брать высоту, но утром, обходя отрытые за ночь, позиции, увидев их наяву, так сказать, в живом виде, а не на штабной карте, Пинчугин засомневался. Уж явно оборонительный характер приняла позиция роты. Две линии окопов, на расстоянии семидесяти метров одна от другой, вскараб кавшись на небольшую высотку, подковой охватывали мост. Концы подковы упирались в овраги, глубокой своей частью рассекающие берег реки. Вогнутый центр подковы приходился на мост. Здесь, впереди окопов, располага лись четыре гнезда пэтээровцев — остатки мотоциклетной роты — и два десятиметровых, тэобразных окопа для ис требителей танков — здесь планировалось разместить мо ряков. На флангах роты держали оборону поредевшие полки дивизии Карпенко. В тылу, в трех километрах от окопов, в роще, где недавно Пинчугин принимал пополне ние, прятался батальон средних и тяжелых танков Орлова, которому была придана рота Пинчугина.
Свой НП Пинчугин в конце недели оборудовал в раз рушенном доте. Хорошо изучив передний край, он еще до памятной атаки на высоту обратил внимание на эту развалину. Уже три недели немцы регулярно по два раза в день пошвыривали в дот мины, но потом или им надоело, или они убедились, что в доте никого нет, — оставили его в покое.
Отсюда неплохо просматривались немецкие позиции, и Пинчугин сегодня с тревогой обратил внимание на не обычную тишину и полное отсутствие какого-либо движе ния у противника. За полчаса он не заметил ни одного
немца, ни одной повозки, не услышал ни единого звука.
Не без основания считая себя опытным солдатом, Пинчугин не сомневался, что это неспроста, тем более что ночью отчетливо прослушивался с той стороны шум мо торов и специфический тяжелый гул, который всегда со провождает передвижение механизированных частей.
Пристальнее вглядевшись в лощину, косо и широко вползающую на высоту, а острием упирающуюся в речку, он обратил внимание на то, что в глубине лощины, на желтой, некошеной траве, робко тронутой снегом, появи лось два десятка стогов.
«Танки, замаскированные танки, выдвинутые почти к нашим позициям,— невольно содрогнувшись, подумал Пин чугин и тут же засомневался:— Не может быть! Не может быть, чтобы немцы действовали так грубо! Ведь им из вестно, что за их позициями ведется постоянное наблю дение! Нет, здесь что-то не так, не такие уж они дураки по части маскировки».
— Товарищ старший лейтенант,— в дот вполз старши на Крикун.— Обратите внимание на стожки, не танки ли фрицы прячут?
— Да я-то обратил на них внимание, старшина. Обра тил— и засомневался, не слишком ли открыто маскиру ются немцы. Грубая работа. А бить по стогам — расшиф ровать наши батареи. Вряд ли командование позволит.
— Вот и я об этом подумал, но проверить их десят ком снарядов не помешало бы. А вдруг — танки?
Пинчугин, все еще сомневаясь, попросил радиста со единить его со штабом батальона. Орлов, против ожидания, отнесся к сообщению очень серьезно и запросил штаб полка, оттуда запросили бригаду, бригада — корпус, а от туда эта весть дошла до самого командующего армией.
Командарм задумался. Снарядов на опасных участках оставалось по два комплекта на орудие. А события, как ему сообщили в штабе фронта, ожидались горячие. Мост через речку Песчаную был на опасном направлении, при крытом только дивизией Карпенко, в которой-то и на полк не наскребешь полноценных штыков. А немец вот-вот ударит. Об этом настойчиво говорили данные раз ведки.
И генерал разрешил истратить два десятка снарядов на подозрительные стожки, хотя тоже не верил в такую самонадеянность немцев, в такую грубую маскировку. На девяносто процентов он был уверен, что немцы хитрят, возможно, рассчитывают засечь наши батареи, но «стож ки» так близко от моста. Один бросок — и...
Первые же залпы батареи накрыли несколько стожков и под ними оказались танки. Молниеносно сработала телефонная линия: рота — батальон — полк — дивизия — бригада — корпус — армия — и через несколько минут два залпа «катюш» завершили уничтожение немецких танков.
Из штаба армии пробивался по телефонам до самой передовой приказ командарма: «Выяснить, кто первый обнаружил немецкие танки. Представить к награде».
Так на седьмой день существования вновь сформиро ванной первой мотоциклетной роты первого танкового ба тальона были заполнены два наградных листа — на ко мандира роты старшего лейтенанта Пинчугина и коман дира взвода ПТР старшину Крикуна.
3
Прошла неделя с тех пор, когда рота заняла позиции, а на переднем крае в районе речки Песчаной стояла странная тишина. Рота Пинчугина зарывалась все глубже в тронутую морозом землю, покрыв траншеями и ходами сообщений сотни метров позиции. Пинчугин получил воз можность ближе познакомиться с людьми.
И чем ближе он с ними знакомился, тем больше ди вился, какие только загадки не загадывает война! Обходя с Крикуном окопы, он наткнулся на четырех солдат, ко торые строили блиндаж-туалет. «Туалетное отделение»,— вспомнил Пинчугин и невольно улыбнулся.
Навстречу ему шагнул молодцеватый, лет двадцати пя ти солдат, щегольски вытянулся, щелкнул каблуками так, как это делают офицеры только в больших штабах, и звонко крикнул:
— Смирно! Товарищ командир роты, минометный ра счет взвода строит зимний туалет. Докладывает командир расчета рядовой Привалов.
И замер, не отрывая руку от виска.
— Вольно,— все так же улыбаясь, скомандовал Пин чугин и спросил: — Зимний туалет, говоришь? Вы что ж, товарищи минометчики, собираетесь всю зиму сидеть в этом туалете?
Привалов опустил удивительно светлые, почти прозрач ные глаза, и хмуро ответил:
— Как будет приказано, товарищ старший лейтенант. Прикажут — будем сидеть, а прикажут идти — будем идти, товарищ старший лейтенант.
Пинчугин заметил, что Привалов с каким-то мрачным удовольствием выделяет «товарищ старший лейтенант».
Только когда Привалов начал докладывать о позициях расчета, четко и грамотно трактуя задачу, Пинчугин вспомнил, что Дрыхлов говорил о каком-то разжалован ном командире полка. «Конечно же, Привалов»,— оконча тельно вспомнил Пинчугин и почувствовал себя неуверен но и скованно.
«Вот судьба,— в который раз поражался он.— Разве удивился бы я, если б этот Привалов стоял здесь, а я ему докладывал о позициях и секторах обстрела? Человек учился, командовал сотнями людей, а теперь вот строит туалет и тянется передо мной. Нет, надо его опыт исполь зовать. Поговорю с Орловым да и поставлю на взвод. Семь бед — один ответ»,— так решил Пинчугин, и на ду ше у него сразу стало легче.
— Вы, кажется, были командиром полка, Привалов?— перешел Пинчугин на «вы».
— Так точно, товарищ старший лейтенант.
— И за что ж вас... Вы, конечно, можете не отвечать, если вам неприятно... Просто… поймите... — совсем сму тился Пинчугин и ругнул себя: «Вот дурацкий язык, как помело...»
— Нарушение устава...— тихо сказал Привалов, и гла за его затуманились.
За несколько мгновений перед глазами Привалова пронеслась его яркая и, как это ни странно звучит, счаст ливая фронтовая жизнь. Начинал он командиром взвода разведки у Доватора. Лихо начинал. Не оглядываясь на пули и снаряды. Любил его Доватор, баловал вниманием, но от пуль не прятал. Да и после смерти комдива не жа ловался лихой рубака на отсутствие внимания команди ров. Особенно его любили старшие кавалеристы, участни ки гражданской войны: видно, виделась им в бесстрашном геройском парне их боевая молодость. Не обходили При валова командиры наградами и званиями. За полтора го да вырос он до командира полка. Замирало от счастья сердце, когда проходил он по селам и городам тряской казацкой рысью впереди полка, а рядом скакали, ловя его взгляд, два молодых ординарца и родной дядька Степан, который состоял при командире полка в роли ворчливой няньки.
Казалось, не будет счастью его конца, в смерть свою Привалов никогда не верил. Но случилась беда, от кото рой никто не застрахован. Под вечер дозоры проморгали колонну мотопехоты немцев, и в момент, когда полк брен чал котелками, готовясь к ужину, немцы ворвались на околицу деревни — и вспыхнула паника, природу которой ни объяснить, ни оправдать нельзя. Бросив полевые кух ни, обозы, полк в беспорядке отступил из деревни, пере мешав эскадроны, растеряв командиров.
Побелев от стыда и горя, не доложив о происшедшем начальству, Привалов с ординарцами и дядькой Степаном кое-как собрали полк в кулак в лощинке, куда не долета ли немецкие мины. Яростно прокричав эскадронам обид ные, жестокие слова и заметив, что конница начала при обретать знакомые очертания, сколачиваясь поэскадронно, не выслав даже разведки, выхватил саблю и закричал тонко и обреченно:
— По-о-о-лк! Поэскадронно! В атаку! За мно-о-о-й!
И бешеным наметом, сатанея от стыда и обиды, вывел полк в поле и, развернув его в лаву, повел на только что оставленную деревеньку. Чувствуя, как содрогается земля от топота копыт, как наливается яростью и силой его тело, Привалов, раздирая криком рот, орал:
— Руби их гадов, ребята! Руби!
Рядом скакали два его ординарца и могучий дядька Степан.
За триста метров от деревни, с флангов и в лоб хлест нули по лаве пулеметы, за считанные минуты выстригли его гололобых хлопцев, и только несколько бойцов, да его самого вынесли с поля боя обезумевшие от взрывов и порохового дыма кони. У деревни навсегда остался ка валерийский полк, оба ординарца и дядька Степан.
— ...Нарушил устав,— снова повторил Привалов и тя жело вздохнул.
Привалов ни на кого не обижался, ни на что не сето вал, беспрекословно выполнял приказы сержантов и офи церов, делал свое дело добросовестно и с охотой, был действительно образцовым солдатом, только ночами, в те часы, когда он мысленно возвращался в свой теперь уже мертвый полк, душа его отогревалась воспоминаниями, и он в мечтах еще продолжал командовать полком и скакать впереди лавы с шашкой наголо. В этот свой мир он ни кого не пускал, ревниво его оберегал и отмахивался от разговора по душам, с которым к нему порой подходили его новые друзья: рядовые Серега Павлухин, Ефим Коган и Жора Красножен из Одессы. И только иногда, ночью, вдруг проснувшись в холодном поту, он стонал, не разжи мая зубов.
Да, чем больше старший лейтенант Пинчугин знако мился с ротой, тем больше удивлялся. Мог ли он подумать еще месяц назад, когда допрашивал его старший лейтенант-следователь Ефим Коган, что встретятся они здесь, на передовой, в таком вот сочетании? Да ни в жизнь!
Ефим Коган совсем не изменился. Вроде бы даже по молодел. Возможно, выглядел он моложе из-за того, что пришлось расстаться с пышной своей шевелюрой, а мо жет, от занятий физическим трудом на воздухе. Кто зна ет? Только вот скулы у Когана заметно заострились да глаза померкли, подернулись дымкой какой-то внутрен ней усталости, а может, и раздумчивости.
Пинчугин, мучаясь от необходимости что-то ему ска зать, заранее страдая от того, что Коган может подумать, будто он, Пинчугин, злорадствует в душе, тешится его позором и мукой, краснея и запинаясь, попросил по-граж дански, с заискивающими нотками в голосе:
— Зайдите ко мне вечерком, товарищ следователь. Я хочу у вас кое-что спросить...
Коган не принял участливого тона старшего лейтенан та. Стоя навытяжку перед Пинчугиным, он равнодушно поправил:
— Не следователь я, товарищ командир роты. Второй номер минометного расчета.
«За что его к нам на передовую, да еще рядовым?.. Вот уж судьба так судьба, черт бы ее забрал»,— сочув ственно думал Пинчугин, глядя, как тянется перед ним, недавним подследственным, Коган в рваной, запачканной глиной телогрейке.
— Да - а, вот так бывает,— расстроенно, вслух сказал Пинчугин и снова попросил, избегая обращаться по званию:
— Так вы зайдете ко мне вечерком?
Но Коган, который мгновенно возненавидел ранее сим патичного ему лейтенанта за грубую попытку сразу за лезть в душу, решительно ответил:
— Вечером я в карауле. Разрешите идти?
И замер, всем видом показывая, что готов повернуться кругом.
Пинчугин, растерявшись от неожиданного отказа, сто ял молча, не зная, что сказать, и не отпуская Когана.
Именно в этот момент на выручку ему пришел стар шина Крикун, который со словами: «Товарищ старший лейтенант! Командарм приехал»,— бежал к нему по око пу, еще за десять метров поднеся к виску ладонь-пис толет.
— Товарищ старший лейтенант! Вас вызывают...
Пинчугин, мгновенно забыв о Когане, рванулся к ма шине, пытаясь отгадать, для чего он мог понадобиться высокому начальству.
Коган пошел к товарищам, и губы его нервно подер гивались. «Благородного из себя корчит лейтенантик,— зло думал он.— Облагодетельствовать решил. Мы, мол, зла не поминаем. Мы, мол, не то, что ты. А может, если б я тебя да еще пару таких, как ты, после тебя шлепнул, то, может, не оказался бы здесь, как мягкотелый интелли гент».
— Чего он? Знает тебя, что ли?— равнодушно поинте ресовался Привалов, ловко насаживая лопату на черенок.
— Да ну его...— и Коган, грубо выругавшись, взялся за лопату.
4
Генерал его сразу узнал. Мгновенно перекрестив Пин чугина цыганским взглядом, он резко, чуть не порвав, от швырнул одной рукой на край стола кипу каких-то бумаг и не то с любопытством, не то с иронией сказал:
— А-а, тот самый лейтенант, которому дивизии мало? О таком-то командире, прочим между, я и мечтал для этого дела. Ты ведь именно такой командир, а?
Пинчугин чуть не гаркнул «так точно», но вовремя спохватился, сообразив, что это будет нескромно. Сказать «никак нет!» — тоже неудобно, себя вроде принижаешь, да и начальству возражать не следует. Пока Пинчугин, торопясь, решал эту задачу, генерал, подойдя к нему почти вплотную, покалывал его своим горячим взглядом и явно наслаждался замешательством лейтенанта.
— То-то,— сказал он наконец неизвестно к чему и осед лал стул.
— Садись,— буркнул он удовлетворенно. — Балакать будем.
Только теперь Пинчугин как следует рассмотрел гене рала и с удовольствием убедился, что тот совсем молод. Ну, может, лет на десять постарше его. И на генерала совсем не похож. Больше на жокея или, скорее всего,— на лихого комэска, такого, каких он, Пинчугин, видел в фильмах о гражданской войне. Чуб у генерала метался над быстрыми глазами, на скулах мгновенно вспухали и исчезали желваки, и он, казалось, сейчас куда-то ум чится, улетит делать неотложные дела; а на стул этот он присел ну буквально на минутку, только для того, чтобы пронзить насквозь этого лейтенанта своим огнен ным взглядом и умчаться, взмахнув буркой, страшно гик нув, в звон клинков и в храп коней.
— Удивляешься, небось, чего это генералу вздумалось вызвать тебя, командира роты, к себе, а? Признавайся!
— Так точно, товарищ командующий,— подскочил Пин чугин.
— Да сиди ты,— досадливо прикрикнул генерал. — Че го ты взвился, как конь? Так у нас с тобой сердечного разговора не получится, если после каждого моего слова бу дешь подскакивать. А я хочу, чтобы у нас получился именно такой разговор. Приказ ты от командира бригады полу чишь. А я трачу на тебя время, чтобы ты сердцем понял его, прочим между.
Это нелепое «прочим между» звучало у генерала так естественно, что Пинчугин осмыслил эту нелепость зна чительно позже.
— Познакомился с пополнением?
— Так точно, познакомился, товарищ командующий,— без энтузиазма ответил Пинчугин.
— Чего так кисло?— улыбнулся генерал.— Дали тебе полтыщи штыков, а ты еще недоволен. Мне бы сейчас по полтыщи в каждую дивизию — я бы плясом плясал. В дивизии у Карпенко четыреста двадцать штыков осталось. Название одно — дивизия. Батальон! А фриц против Кар пенко полнокровную дивизию держит. Лезет, да ни шиша не получается. И сорок штыков останется, а будут вы полнять задачу дивизии. Вот так у сталинградцев дело поставлено! Понял?
— Понял, товарищ генерал.
— Да ты успокойся,— кивнул он Пинчугину, хотя тот во время этого монолога не проронил ни слова.— Заку ришь, может, генеральских? — непоследовательно предло жил командарм, и было видно, что он ищет и не находит те самые слова, которые очень хотелось бы сказать лей тенанту.
Пинчугин осторожно, двумя пальцами, как градусник из-под мышки у больного, вытянул из пачки папиросу, аккуратно прикурил, вежливо помахал ладонью перед но сом, разгоняя дым, и совсем размяк от щедрот генераль ских, справедливо рассудив, что приказ он выполнит в любом случае, а разговор, что ж, и поговорить не грех, особенно с таким обходительным генералом.
Видимо, командарм уловил настроение старшего лейтенанта. Проведя ладонью по лицу, будто сгоняя с него возбуждение, он совсем просто сказал:
— В общем, вот какая штука, лейтенант. Вцепись зу бами в мост, всех до одного положи и сам ляг, но через мост не должен пройти ни один фриц. Ты меня понял?
— Так точно, понял, товарищ генерал,— снова вскочил Пинчугин, думая, что приятная беседа окончена.
— Да погоди ты,— остановил его командующий.— По годи!..
Он усмехнулся.
— Штаб фронта мне не дал ни одного бойца. Не мы будем вспарывать брюхо Паулюсу. Для этого, братец, есть такие армии, что нам с тобой, потрепанным, и не снились. Наша с тобой задача — свое дело делать: а ка кое — я знаю, да и ты, небось, догадываешься...
Видя, что лейтенант, задумавшись, молчит, генерал, также усмехаясь тонкими губами, подумал: «Ну и зачем Я его, зачем вызвал? Зачем? Этот парень сделает все, что надо. А все мои разговоры для него — просто прихоть начальства. Ну как ему объяснить, что я его на подвиг благословляю... А ведь действительно нечем лейтенанту помочь. Даже взвода нельзя подкинуть. Неоткуда! Везде дыры, везде латать нужно, а латать нечем. В полках по сотне штыков не наберется, а участок держать надо. Не чем, а надо! Ни шагу назад! А у этого — пятьсот штыков! Дам ему взвод ПТР,— вдруг решил генерал, в душе ус мехаясь над тем, что он, командующий армией, дрожит над каждым противотанковым ружьем.— Ему ли думать над такими пустяками! Ведь не командир батальона он, а командующий армией! Дожил, ничего не скажешь!»
— Дам тебе взвод ПТР, лейтенант! Бери, но знай, что теперь тебе сам черт не страшен!
Когда Пинчугин ушел, так и не поняв, для чего его вызвало такое высокое начальство, генерал тяжело заду мался. Он вспомнил разговор с командующим фронтом. И только теперь генерал понял, что беседа по душам с командующим фронтом в каких-то основных чертах пов торяла недавно закончившийся разговор его с Пинчу-гиным.
Точно так же командующий фронтом сказал ему: «Ум ри, но выстой, сам умри — но стой!» Точно так же объяс нил, почему не может дать ни одного солдата, точно так же, будто полцарства швырнул к ногам, пообещал:
— Ладно, дам тебе бригаду ополченцев! Черт с тобой.
Разве мог он объяснить лейтенанту, что выскреб все тылы армии, выскреб со всех складов и штабов, из гос питалей и обозных команд, из химических и интендант ских служб и наскреб около тысячи двухсот штыков... Тысяча двести тыловиков и недолечившихся вояк да ба тарея «катюш» — вот и весь резерв командующего армией.
— А лейтенанту я взвод ПТР у Карпенко вырву. Со жрет меня с потрохами, старый черт, глотку перегрызет, но вырву! Слово генеральское надо держать!
И командующий, заранее поеживаясь от предстоящего разговора, приказал соединить его с Карпенко.
5
На следующие сутки Пинчугин улегся спать далеко за полночь. Не успел он закрыть глаза, как в землянку вор вался командир первого взвода лейтенант Шилов. Вытя нувшись во весь свой огромный рост, он радостно доложил, что боец его взвода Никодимов задержал двух немецких разведчиков.
— А где немцы?— на бегу натягивая гимнастерку, спросил Пинчугин.
— Лежат там, в окопах, повязанные.
Никодимов, заросший до глаз рыжей с проседью бо родой, молчаливо сидел на корточках возле пленных и дотошно изучал содержимое их карманов. Увидев коман диров, он поспешно поднялся и принял позу, которая, видно, у него считалась положением «смирно». Что-то не понятно знакомое почудилось Пинчугину в бородаче, но внимание его переключилось на немцев.
— Как фриц, в порядке?
— Отмаялся один анчихрист. Отдал душу диаволу,— гулко ответил боец, и Пинчугин пристально вгляделся в него.
Какое-то забытое воспоминание, чувство горечи пере хватило горло Пинчугину. Еще не веря, не смея верить в эту встречу, не пытаясь постигнуть ее невероятность, он шагнул к бойцу и тяжко с высвистом прошептал:
— Батя... Афанасий Никодимович!
Бородач с неожиданной прытью отскочил в угол око па, испуганно перекрестился ладонью, знакомо, по – старо - обрядски, и зашептал, по-стариковски изжевывая слова:
— Свят... свят... Чур меня... Святые провидения... Во лей твоей, осподи...
Да, это был его отец. Отец, которого он не видел мно го лет. Сомнений не было. Все слова, которые хотел сказать Пинчугин, застряли у него в горле, стали комом и не давали дышать.
А бородач пронзительно глядел на него изумрудной чистоты глазами мученика и бормотал бессмысленные, отрывочные слова, то радостные, то испуганные:
— Святые угодники, осподи, прости меня... Фома, ан-чутка! Слава те, спаситель многомилостный. Фомушка-а...
Тяжкие годы детства и юности, вся горькая обида, сиротский хлеб, тоска по материнской или отцовской лас ке, невероятность свидания — все это сжало сердце в один сладостный миг.
Пинчугин шагнул к отцу и больно сжал его в объя тьях, совсем не вслушиваясь, как тот бормочет свою ста рообрядческую несуразицу:
— Сподобил, осподи, благодати своей. Корень свой зрю, слава святым праведникам...
...Со времен мятежного мужицкого царя Петра Федо ровича, мученика Емельки Пугачева шли, спасаясь от мести и милости царской, с поводырем своим старцем Фи ларетом толпы крестьян в Сибирь, в тайгу, за реку Ени сей, в места, богатые зверьем пушистым и бедные цар скими приглядчиками.
В глухомани выросли скиты, вокруг них деревеньки, в которых служили господу богу староверы, сбиваясь в об щины, под цепким взглядом духовников.
В крепкой узде держали духовники свою паству, на саждая среди нее мракобесие и фанатизм. Страшные нра вы царили в общинах, где за пустой проступок сжечь ан тихриста-отступника вместе с женой и детьми считалось делом обычным.
Надо признать, что и старцы-апостолы истязали себя не понарошку: ходили во власяницах, одетых на голое те ло, носили на шее пудовые гири и так дожили до самой революции, будто обошли века их глухие поселки, жили, одинаково ненавидя и царя-антихриста и комиссаров-хрис топродавцев.
Долгие годы не доходили руки у молодой Советской власти до глухих старообрядческих скитов — гражданская война, голод, банды. Уходили ни с чем, охрипнув, из де ревянных крепостей революционные ораторы, давя в себе желание разрядить маузер в приземистые дома с захлоп нутыми ставнями, с молодицами, до бровей забинтован ными черными платками, и с молодцами в два метра рос том, которых вожжами похлестывают за пустяковую про винность высохшие от старости родители.
Вот в таком скиту и родился в 1919 году Фома Пинчу гин в доме Никодима, духовного пастыря общины. Ста рик готовился передать святой пост духовника, пастуха стада господнего, сыну своему Афанасию, отцу Фомы. Три года святой Никодим лежал в сосновом гробу, дожидаясь, пока призовет его господь в райские кущи за примерную мирскую жизнь, пил только воду из родника святого Фи ларета да ел траву и коренья. То ли богу не был пока необходим Никодим, то ли крепкий организм был у свя того, но годы шли, а Афанасий все не сподабливался по лучить святой пост духовника. И пол в молении долбил исправно лбом по нескольку часов в сутки, и жену свою Анисью в гроб свел покаяниями, и малец Фома, несмотря на возраст младенческий, исправно лопотал молитвы, а все не исходила на старца-отца благодать божья.
В судные дни крепкие божьи люди выносили гроб со святым Никодимом в рощу на всеобщее моление. Страш ным криком кричал духовник псалмы, изрыгал хулу на комиссаров, предсказывал пришествие конца света, пада ло ниц все его послушное стадо, по первому его слову готовое лишить себя живота ради вечного блаженства, но бог отворачивался от Никодима.
— От блудниц беды наши, из-за них отворотил гос подь от нас лик свой,— кричал Никодим,— закон нарушен. Две срамницы блуда ради с комиссарами покинули дом свой! Найти их и сжечь!..
Тяжким было положение женщин в общине. При муж чине они не имели права и слова вымолвить. И века не нарушали этот уклад. А тут сразу две убежали в город. Видно, плохо старцы им залепили воском уши, когда при езжали в деревню комиссары-ораторы.
Ночью пригнали женщин из города их отцы. Привя занные за шеи к телегам, они тридцать верст бежали за лошадьми по нетореной таежной дороге и молили господа взять их к себе.
На рассвете на всеобщем молении состоялся над от ступницами божий суд. Не поднимая глаз слушало божье стадо, как в сосновом гробу бесновался святой Никодим.
— Вижу роги сатаны,— кричал он, тыча посохом в белые лица молодиц, привязанных обнаженными к стол бам.— Чую смрадное сатанинское дыхание!
Под дружное пение псалмов два мужика, среди кото рых был и отец Фомы Пинчугина Афанасий, подожгли хворост. Вместе с языками огня к небу поднималось пронзительное пение божьего стада и крики юродивого Прохора, увешанного гирями:
— Благодать нисходит! Благодать нисходит! Грядет искупление!
И, содрогаясь от пронзительного голоса божьего чело века, люди в экстазе колотили лбами землю, выкрикивая священные слова песнопений.
Потом мужики собрали пепел грешниц-отступниц и за копали в глухом овраге, вбив в их тайную могилу обуг ленный сосновый кол, дабы не вырвались наружу смрад ные их души.
Каким-то путем в уезде узнали о духовном судилище. Прибыла в их деревню комиссар Мария Чернова — сле дователь уездного ЧК. Напрасно стучались бойцы ее от ряда в деревянные дома-крепости, поминая при этом бога и черта, жутко богохульствуя. Из-за дверей доносилось только пение, и просачивалось через стены шипение:
— Изыди, антихрист! Конец света грядет...
А когда вечером Мария Чернова отдала команду взла мывать двери, вспыхнули все дома разом, будто от одной спички, вместе с обитателями, под дружное пение псалмов.
На секунду-другую онемев от этого немыслимого акта фанатизма, выкрикнув крылатую фразу про «опиум для народа», ринулась Мария в огонь — спасать не души, а тела заблудших. Повезло Фоме Пинчугину, что дом его был в центре. Взломали дверь чекисты и вытащили по терявшего сознание мальчика и обгоревшего отца его, Афанасия, который стоял на коленях в молельне перед гробом святого Никодима и перед ликами святых и до бросовестно во весь голос пел божественные песни.
Из ста тридцати человек чекистам удалось спасти только семнадцать. Остальные сгорели с именем бога и святого Никодима на устах, вместе со своими детьми и скотом, который по традиции держали в избах.
Вот так враз осиротел Фома Пинчугин. Отец, как один из организаторов преступного акта вандализма, отправил ся в тюрьму нести свой крест, а светлоглазого Фому за брала к себе Мария Чернова. Было мальцу в ту пору пять лет. У Марии прожил недолго. Она погибла в тайге от бандитской пули. А Фома из детдома в детдом отко чевывал все дальше в жизнь из глухих старообрядческих мест, до самого города Красноярска.
Когда он заканчивал семилетку, явился к нему отец. Как разъяренный бык пофыркал на красный галстук сына, проклял его страшным проклятием и сгинул в необъятной тайге, чтобы объявиться так лихо, поймав немецких раз ведчиков. За такой подвиг полагается медаль, да и ордена не жалко, так как командование потеряло уже две группы разведчиков в надежде раздобыть языка.
Пинчугин почувствовал, что вроде бы и силы и созна ние постепенно возвращаются к нему, он еще раз глубоко и тяжко втянул в себя запахи отца: запахи сырой земли, сырого белья, густого пота и железа — и открыл глаза.
В ту же секунду отец оттолкнул его и, радуясь встрече с единственным родным по крови человеком на земле, родным сыном, с которым разлучил его бог за грехи (за какие, осподи!), язвительно просипел:
— Ишь ты, охвицер, осподи, прости. Благородие, значит, по-старому, не то что отец, щи лаптем хлебает. Что ж это получается тапереча, осподи, прости меня...
Пинчугин, все еще размякший от счастья, от сознания, что все темное, страшное в судьбе отца позади, что сам факт появления отца на передовой перечеркивает все его прошлое, в котором никто не виноват, светлея лицом от всех этих мыслей, спросил:
— А что это ты, отец, Никодимовым пишешься? Или фамилию поменял?
Отец хмыкнул:
— А мне все одно. Бумаг никаких у меня отродясь не было. Звали меня Никодимычем, а когда позвали нас воевать с германцем — записали Никодимовым. Ну и гос подь с ними.
— Так вам, отец, вера запрещает брать в руки...— на чал было Пинчугин и осекся, мысленно ругнув себя за ду рость.
Но отец не уклонился от разговора, видно, сам с со бой он уже давно решил этот спор.
— Ан нет, однако. Брать оружие,— ты так хотел гла голить? А разве не осподь во имя отца и сына и святого духа зовет бороться с анчихристом? А германец — тот же анчихрист — и, воюя германца,— я творю богоугодное де ло.
— Вот дает папаша,— прозвучал чей-то восхищенный простуженный бас — Кроет, как по святому писанию.
Только теперь Пинчугин увидел, что вокруг столпилось много бойцов, наблюдающих за встречей отца с сыном. Сначала он смутился, а потом на сердце его стало легко. Отдав команду отвести пленного в штаб бригады, он окликнул отца и зашагал в свою землянку, дивясь душев ному пониманию бойцов, их деликатному поведению.
Вопреки предположениям Пинчугина отец рассказывал о своей жизни много и охотно.
Безропотно вынес он несколько недель муштры в за пасном полку, заставив себя мириться со всем и беспреко словно выполнять приказы командиров.
— Так богу угодно,— успокаивал он себя и добросове стно учился колоть штыком, ходить строевым шагом, от давать честь и стрелять из винтовки.
— Да и в эфтой роте народец справный, Фомка,— рас суждал отец, звучно потягивая чай из кружки.— Для но нешних времен дюже справный, однако. Нихто взаправду лик не перекрестит, а если и крестит, то кукишем. Дык я на них и приглядываюсь, значица, хто они будуть, што глаголять, и так разум мой рассуждает: больно сердце у них на германца болит. Так што ты на них больно-то не вызверяйся. На святое дело идуть. Гнездо свое зорить су постату не позволят.
«Ишь ты, прямо комиссар Дрыхлов»,— невольно по морщился Пинчугин, припомнив, какой речью встретил он пополнение.
— Ты рожу-то не криви,— заметил его усмешку Афа насий Никодимович.— Ты слухай меня, сынок. Народ под нялся, сила могутная!
Он значительно, как в детстве за учением молитв, воз дел палец к потолку.
Молча слушает отца Пинчугин, тихо удивляясь про себя диковинной его речи, в которой перемешались апо стольские словеса с суровым языком войны.
После четвертой кружки насытился Афанасий Нико димович. Вытер рукавом бороду, перекрестился и засоби рался.
— Я распоряжусь, отец, чтоб вас перевели ко мне. Будете здесь при мне службу нести,— поднялся было Пин чугин.
— Ты что мелешь, бес окаянный, — возмутился отец.— Ой, худо глаголешь, Фомка. А все за то, что без оспода бога живешь. Да куда глаза я дену, ежели возле штанов дитя своего — охвицера — сиднем сидеть буду? Худо гла голешь! Где был, там и пребуду, и уши мои не слышали словесов твоих поганых. Ну, пошел я...
Он решительно шагнул в темноту, и шаги его тут же проглотила тишина. А Пинчугин еще долго не мог уснуть, прислушиваясь, как витает над ним, изредка притрагиваясь к сердцу, сладостное слово «сынок».
|
