Ненаучные заметки о некоторых научных проблемах уголовного процесса
Скачать 5.38 Mb.
|
 роблема права обвиняемого и подозреваемого не свидетельствовать против себя от-носится к числу системообразующих. Пунктуальное соблюдение этого права ставит гамлетовский вопрос "Быть или не быть?" перед всей криминалистической тактикой допроса, однозначно требует наложения запрета на любые, подчеркиваю, любые тактические приемы стимулирования обвиняемого к даче правдивых показаний. Они основаны на тех или иных формах психического воздействия на допрашиваемого, что расценивается как посягательство на его психологический иммунитет. Многовековую следственную практику, теоретические исследования криминалистов, психологов, конфликтологов, социологов, которые нашли отражение в рекомендациях по тактике допроса, необходимо выбросить в мусорную корзину. Следуя логике, туда же надо отправить соответствующую часть учебников и учебных пособий, одновременно наделив следователя статусом писаря, пассивного регистратора той околесицы, которую вправе нести при допросе обвиняемый и подозреваемый. Впрочем, это касается не только тактики допроса. Замах делается на всю тактику расследования преступлений. Я заведомо стараюсь избегать адресного цитирования, но здесь хочу сделать исключение. Работа, из которой приведу выдержки, характерна тем, что опубликована еще в советский период, когда западные новации протаскивались под лозунгом морально-этических ценностей социализма. Именно с этих высот подвергается осмеянию идеология следственной тактики, и не где-нибудь, а в пособии, изданном в серии "Библиотека следователя". Несколько цитат. "Проникновению в следственную тактику приемов, основанных на психическом насилии, по нашему мнению, способствуют неверные взгляды на процесс расследования преступлений как на "процесс борьбы, принимающей очень острые формы", "реальное соперничество двух сил", сравнение его со "сложной тактической игрой, которая выигрывается только при определенном умении вести ее". О борьбе в следственной тактике можно говорить лишь в плане общего направления следственной деятельности как о борьбе с преступностью и в плане воспитательном – о борьбе за человека, за сохранение и укрепление в нем положительных качеств личности"117. Риторика автора даже не социалистическая, а прямо коммунистическая. Только о ком идет речь – о следователе или инструкторе-воспитателе в пионерском лагере? Дальше – больше. "Не могут быть нравственно оправданы приемы, основанные на "введении противоборствующей стороны в заблуждение", "раздроблении сил и средств противодействующей стороны", "использовании внезапности и неизвестных противодействующей стороне методов и средств", "воздействии на нравственную и эмоциональную сферу подследственного, вызывающем невыгодный для него эффект" и др. Использование подобных приемов с нравственных позиций следует признать недопустимым, поскольку их применение основано на психическом насилии. Они затрудняют осмысливание тех или иных обстоятельств и принятие правильного решения, нарушают нормальный мыслительный процесс допрашиваемого"118. Социализма уже нет, но при нашем "капитализме" эти теоретические мудрствования приняли форму закона. Что теперь остается делать следователю? Согласно научным рекомендациям психологов оклеить стены кабинета обоями нераздражающего цвета, поставить мягкие кресла, включить тихую, успокаивающую музыку, приглушить свет, поить подозреваемого чаем или кофе и угощать гаванскими сигарами? Иначе как обеспечить нормальный мыслительный процесс допрашиваемого? Можно еще и психотерапевта ввести в штат, поручив ему поддержание в норме психо-эмоциональной сферы подследственного. Правда, как это сделать, когда в одном кабинете работают два-три следователя, сидит конвой (а порой стоит из-за нехватки стульев), трещит телефон, в самый ответственный момент вызывает начальник или заходит прокурор? Трудов же с рекомендациями по обеспечению этого самого нормального мыслительного процесса, только не допрашиваемого, а допрашивающего, что-то не видно. Но деваться некуда, закон надо выполнять. Поэтому, предупредив подозреваемого и обвиняемого о том, что он имеет право не давать показания, задай вопрос, дай полчаса на обдумывание, пока не завершится "нормальный мыслительный процесс", а потом спроси, согласен ли он ответить. Идиллия! Впрочем, проблема не исчерпывается только допросом. Возникает целая серия "нельзя" для тех следственных действий, которые недопустимо осуществлять без согласия обвиняемого (подозреваемого). Он вправе отказаться от предоставления образцов крови, слюны, иных выделений организма, почерка, голоса, от участия в освидетельствовании, предъявлении для опознания, экспертных исследованиях, следственных экспериментах и любых иных действиях по сбору доказательств против себя. Срабатывает "принцип домино": одна кость, падая, сбивает другую, та – следующую и так далее. Но все это в понимании отечественных и других постсоветских процессуалистов. Если же буквально толковать практику применения норм международных актов, то об использовании в качестве доказательства показаний обвиняемого надо вообще забыть. Согласно Международному пакту о гражданских и политических правах, "каждый имеет право при рассмотрении любого предъявленного ему обвинения… не быть принуждаемым к даче показаний против себя самого или к признанию себя виновным" (ч. 3 ст. 14). Вопрос о понимании этого права возник по делу никарагуанского солдата, обвиняемого в шпионаже. Он заявил, что признание от него получено под давлением в течение 30-дневного содержания под стражей и поэтому оно недействительно. По утверждению правительства Никарагуа, обвиняемый не подвергался давлению, если только не считать давлением содержание под стражей и расследование. Обвиняемый самостоятельно решил сделать заявление и не может утверждать, что признание было получено под давлением. Комитет ООН по правам человека решил, что признание, полученное во время содержания под стражей, является нарушением ч. 3 ст. 14 Пакта и является недействительным. Комитет также отметил, что продолжительное одиночное заключение под стражей может приравниваться к актам, запрещенным ст. 7 Пакта ("никто не должен подвергаться пыткам или жестокому, бесчеловечному или унижающими его достоинство обращению или наказанию"), и, "следовательно, признательные показания обвиняемого, которые он дал во время такого содержания, должны рассматриваться как полученные под давлением"119. Остается прямо заявить: во имя гуманного отношения к обвиняемому расследование должно производиться без его участия. Если быть последовательным, то право не свидетельствовать против себя означает не только возможность отказа от дачи показаний, но и гарантию того, что подозреваемый или обвиняемый не будет понуждаться правоохранительными органами к созданию улик против себя. А по-крупному решение именно такой задачи составляет суть значительной части оперативно-розыскной деятельности. Характерно, что данная задача в равной степени стоит и перед оперативными службами западных государств с их считающимся демократичным уголовным процессом. Следственные и оперативно-розыскные действия по обнаружению, закреплению и проверке доказательств в уголовном судопроизводстве имеют единую гносеологическую природу. При законодательной регламентации они приобретают и процессуальное равенство. Однако между ними есть и существенные различия, на которые пока не обращено внимание теоретиков уголовного процесса. Так, если следственные действия обеспечиваются государственным принуждением, то у действий оперативно-розыскных таковое отсутствует. Даже элементарное объяснение оперативный работник может отобрать только с согласия опрашиваемого. Тем самым сфера прав и свобод подозреваемого и обвиняемого на стадии оперативно-розыскного дознания значительно расширена. Уже само название: "оперативно-розыскная деятельность" раскрывает ее назначение – поиск информации, в том числе ее получение от подозреваемого и обвиняемого негласным путем. Здесь задействован широкий спектр мер – от технических средств снятия информации до методов агентурной работы. Естественно, что все эти средства и методы применяются помимо воли обвиняемого не свидетельствовать против себя, без его согласия. В оперативно-розыскной деятельности особую специфику приобретает понятие "формирование доказательств". В процессе расследования принято говорить о собирании доказательств. Некоторые авторы вносят поправку, предлагая заменить собирание доказательств их формированием. Суть этой поправки сводится к тому, что информация о существующих фактах и обстоятельствах превращается в доказательство только после опосредования ее уголовно-процессуальными средствами120. В действительности, если уж использовать термин "формирование доказательств", нельзя ограничиться лишь процедурами приобщения их к уголовному делу. Основная масса доказательств – это информация о фактах и обстоятельствах, которые уже объективно возникли в связи с совершением преступления. Как и досудебное следствие в целом, оперативно-розыскное дознание направлено на их установление (сбор) и фиксацию. Но отнюдь не редко перед оперативным работником стоит еще одна, не менее важная, задача: стимулировать подозреваемого и обвиняемого к такому поведению, которое позволило бы установить и зафиксировать его причастность к совершенному преступлению121. То есть в процессе оперативно-розыскного дознания формируются (как синоним "создаются") новые доказательства преступной деятельности, которых ранее в природе не существовало. Обвиняемый (подозреваемый) осознанно совершает определенные действия, но не желая и не предполагая, что тем самым правоохранительные органы получают доказательства его вины. Простейший пример такого рода приведен в описании дела о хищении около 70 млн. долларов из Первого национального банка Чикаго. Агент ФБР, установив причастность к хищению клерка банка Габриеля Тэйлора, сумел добиться его раскаяния и согласия содействовать раскрытию преступления. По заданию агента Тэйлор позвонил организатору преступления Уилсону и попросил уточнить свои дальнейшие действия по сокрытию аферы. Ничего не подозревающий Уилсон в телефонном разговоре, который фиксировало ФБР на магнитную пленку, повторил все детали проведенной преступной операции и пояснил, как их маскировать банковскими операциями. Магнитофонная запись была использована в качестве доказательства вины Уилсона122. Приведенный пример позволяет высветить имеющуюся принципиальную коллизию между существующими принципами уголовного процесса и оперативно-розыскной практикой в части права подозреваемого и обвиняемого не свидетельствовать против себя. Можно, конечно, объяснить правомерность получения информации от подозреваемого в результате проведения описанного выше и подобных оперативных мероприятий по аналогии с получением ее от обычных свидетелей, которым преступник добровольно рассказал о содеянном. Закон не усматривает в допросе таких свидетелей нарушения права обвиняемого не свидетельствовать против себя. Однако наличие определенной "натяжки" в такой аналогии очевидно. Поэтому неизбежность вхождения ОРД в уголовный процесс является еще одним доводом в пользу пересмотра некоторых существующих в последнем аксиом.  авным-давно несколько прокуроров-кри-миналистов, в числе которых был ваш покорный слуга, задались целью выявить и довести до сведения всех следователей при- меняемые на практике тактические приемы допроса, стимулирующие обвиняемого к даче правдивых показаний, в том числе приемы, основанные на введении допрашиваемого в заблуждение об имеющейся у следователя информации. Заранее было оговорено основоопределяющее условие: обман как сообщение допрашиваемому заведомо ложных сведений недопустим. Идею одобрили Прокуратура СССР и Всесоюзный институт по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности. Наши статьи публиковались в "Следственной практике", широко обсуждались, описываемые приемы не только не осуждались, но, напротив, получали супернаучное обоснование. Прошло время. Отечественные процессуалисты и криминалисты стали тайком (официальная наука налагала табу) исповедовать получившую распространение на Западе концепцию права отказа обвиняемого свидетельствовать против себя. В ее свете от наших предложений полетели пух и перья. Как уже указывалось, критика базировалась на произвольно истолковываемых применительно к теме нормах социалистической морали. Однако, знаю достоверно, споры на научном Олимпе не воспринимались практиками. Следователи не хотели разоружаться и широко использовали разного рода новации. Жаль только, что без открытого их обсуждения допускались перегибы, из-за чего бросалась тень на сам первоначальный замысел. Сейчас, анализируя целесообразность сохранения в отечественном уголовном процессе права обвиняемого на отказ от свидетельствования против себя, обойти молчанием результаты полемики о допустимости или недопустимости использования "острых" тактических приемов допроса было бы просто малодушием. Однако следует сразу отметить, что на общей волне осудили приемы, не только получившие название "психологических ловушек", но и вполне лояльные, не противоречащие даже современным либеральным взглядам. С них-то и начнем, причем в основном это будут подвергнутые критике тактические приемы, предложенные когда-то мною123. Приведу в изложении С.Г. Любичева более сорокалетней давности трактовку приема, реализованного мною при допросе двух братьев – членов банды кочевых цыган: "В ряде случаев формирование у допрашиваемого неправильного представления осуществляется при помощи приемов, к которым относится "такая относительно несложная комбинация, как предложение одного обвиняемого другому говорить правду при отсутствии у последних признания своей вины". Так, в совершении преступления подозревались два брата – Николай и Петр, достаточными доказательствами вины которых следствие не располагало. Николай на допросах уверял следователя, что они с Петром невиновны; следователь предложил ему сказать брату фразу: "Петя, я сказал всю правду, говори и ты правду". Николай согласился. В результате Петр признался в том, что они с братом совершили преступление. Допустимость этого приема обосновывается тем, что "обвиняемому предлагается сказать правду, не подсказывая содержания его показаний. Возможность оговора или самооговора в такой ситуации исключена". Как видим, при обосновании возможности использования такого приема его сторонники рассматривают действия следователя изолированно от обстановки расследования, личности допрашиваемого. Обвиняемому предъявляется обвинение в совершении конкретного преступления. Помимо этого, он зачастую располагает информацией, полученной от других лиц, в том числе от следователя, черпает ее из задаваемых ему вопросов и т.д. В этой ситуации постоянное требование "говорить правду", когда допрашиваемый дает показания, не соответствующие, по мнению следователя, действительности, может привести его к выводу о необходимости дать такие показания, которые косвенно требует от него следователь. Результатом этого может быть оговор и самооговор. В то же время применение такого приема приводит следователя независимо от его желания к необъективности и обвинительному уклону"124. Прежде чем комментировать позицию С.Г. Лю-бичева, хочу предупредить: в конкретной ситуации прием был не так прост. Цыгане говорили на языке, которого я не знал. У них существовал язык жестов и кодов, активно используемых на следствии. (Практически все члены банды имели по несколько судимостей). Впоследствии Николай признавался, что пошел на рискованный шаг, надеясь подать "знак", но реализовать замысел ему мы не дали. Сообщаю об этом обстоятельстве преднамеренно, дабы исключить обвинение в неполном описании приема и создании условий для искаженной его оценки. А теперь по существу обвинения в том, что предложение говорить правду чревато оговором и самооговором. Рассуждая подобным образом, допустимо протестовать против любого вопроса, вплоть до анкетных данных. Где гарантия, что человек, которому задали вопрос "Ваша фамилия?", не начнет рассуждать следующим образом: "Сейчас восстанавливается культ императорской фамилии. Об этом пишут в газетах, идут передачи по телевидению. Вчера был разговор между конвоирами, следователь тоже помянул царя, в какой-то пословице. Кто причастен к убийству царя точно неизвестно. Может, выяснили, что среди убийц был мой дальний родственник. Позор на всю оставшуюся жизнь. Лучше не называть свою фамилию". Бред чистейшей воды, но аналогия безупречна. Может, не стоило бы разбирать доводы С.Г. Лю-бичева, но его активно цитируют другие авторы, причем явно незнакомые с моими работами. В противном случае пришлось бы обосновывать недопустимость использования описанного буквально в следующем абзаце статьи случая применения такого же приема по делу о хищении, когда с подобным предложением я обратился к организатору преступной группы – директору крупного угледобывающего треста. Цитирую: "Последний попросил на размышление сутки. На следующий день заявил, что прекрасно понимает всю сложность создавшегося положения: отказаться от предложения – значит расписаться в собственной виновности; предлагая же сообщникам говорить правду, он как руководитель преступной группы не может надеяться на невыполнение его указаний. Обладая достаточно трезвым умом, обвиняемый сам решил дать правдивые показания". Здесь контраргументов не нашлось, поэтому С.Г. Любичев решил обойти пример молчанием, что само по себе не лучший способ вести дискуссию. В чем суть возражений оппонента? Выделю каждое из них:
Не берусь судить о том, какова должна быть обстановка расследования в понимании С.Г. Люби-чева. Я был следователем и прокурором во втором поколении и свято выполнял напутствие своего отца: "Следователь должен всегда быть в белых перчатках, не пятнать их". С этих позиций я и подходил к разработке тактических приемов допроса. Если речь вести о допускаемых методах незаконного ведения следствия, то на их фоне описанный прием – невинная штучка, не заслуживающая затраченных усилий. Обвиняемый на самом деле может располагать значительно большим объемом информации, чем изложено в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого. Более того, по ошибке ему могут предъявить обвинение в совершении преступления, которого он не совершал. Но суть приема не в предложении |
Похожие:
 | В настоящее время профессор кафедры уголовного права и уголовного процесса Московского государственного индустриального университета.... |  | Понятие уголовного процесса. Уголовно-процессуальная деятельность. Уголовно-процессуальные отношения. Цели и задачи (назначение)... |
| Дства, как стадия возбуждения уголовного дела. Одновременно на протяжении этого же времени законодатель в интересах практики постоянно... | | Сгму; А. Н. Халтурин, старший преподаватель кафедры уголовного права и процесса; Ю. В. Молева ассистент кафедры уголовного права... |
| Кафедра уголовного процесса и криминалистики была создана на базе кафедры уголовного права и процесса, основанной 1 декабря 1995... | | Кафедра уголовного процесса и криминалистики была создана на базе кафедры уголовного права и процесса, основанной 1 декабря 1995... |
| Крюкова Нина Ивановна – заведующая кафедрой уголовного права и процесса, преподаватель кафедры уголовного права и процесса фгбоу... | | Государственное общеобразовательное учреждение высшего профессионального образования |
| Работа выполнена на кафедре уголовного процесса Уфимского юридического института мвд россии | | И. Дикарев, старший преподаватель кафедры уголовного процесса и криминалистики Волгоградского государственного университета |