Чеченской республики
Скачать 2.68 Mb.
|
КАРТИНЫ ТУШЕТИИ Тушины Цовского общества происходят от кистинского племени общества Гилго. Это доказывает сходство их языков и преданий, живо сохранившихся в памяти народа. Вероятно, какая-нибудь кровавая вражда с единоземцами, которая так обыкновенна между буйными племенами гор, покорных только правам сильного, или смуты и распри на сцене политической, а может быть даже нужда в жизненных способах, которыми так бедны бесплодные скалы Гилгойские, заставили одно или несколько кистинских семейств оставить родной аул и в дальних горах искать себе приют, который вскоре и открылся им между гор Цовата, в долине неплодоносной, небольшой, но способной лишь к удовлетворению скудной жизни пришельцев*. Но зато превосходный здоровый климат, чистые родники, между коими много даже целительных, минеральных и горячих вод, представили новые выгоды поселению. Основавшись на месте, где ныне аул Ца, (дом), от которого и получили наименование цовцев, они, по обычаю горцев выстроив себе четырехугольные каменные дома с башнями, заменяющие крепости, в короткое время поставили себя в возможность отстаивать свою независимость от окружающих их соседей. К этим весьма отдаленным временам должно отнести построение единственной в Тушетии, неприступной, в три яруса башни Хуцис-Цихе, которая потом неоднократно отражала сильные напоры неприятельских полчищ. Осада ее могучим аварским ханом Нунцалом* живо сохранилась в числе многих доблестных дел старины в исторических песнях тушин*. Ныне всех селений в Цовате пять. Долина, по которой они расположены, представляет взору дикое, но вместе с тем самое красивое и приятнейшее местоположение во всей горной Тушетии. Серебристые каскады вод, с шумом ниспадающие с окрестных гор, образуют небольшие ручейки, текущие по обеим сторонам этой долины, и версты две ниже, к востоку, соединяются с вечно мутною Алазанью, вырывающейся из-за горы, из пропасти, которая, чей бы взор ни проник в нее, обнимет страхом и трепетом сердце дерзкого, взглянувшего туда. Недоступные горы, оперенные угрюмым сосновым лесом, сдавливают бешеную реку в тесных крутых берегах, а неожиданные изгибы, ущелья и огромные камни, веками низверженные с вершин скал, еще более увеличивают ярость ее, и она прыгает с камня на камень, как раздраженная тигрица, высоко метая мутные пенистые волны, плеск и грохот ее, громовыми перекатами отдаваясь в высях скал, заглушают в окрестности и слабый говор человека, и вой хищных зверей, и пронзительный крик пустынных орлов. Но перейдите на вершину величественной горы Каданы, как исполинский щит восстающей с южной стороны долины, охраняющей жителей от навева жаркой, удушливой атмосферы Кахетии, далеко скрывающейся в туманном покрове. Здесь природа, только что освободившись от продолжительных зимних оков, пышно красуется во всей девственной прелести горной весны, между тем как в Кахетии она уже опалена летним зноем. Горные равнины покрыты волнистою зеленью и усыпаны ароматными цветами, благоуханием наполняющими воздух. Солнце здесь светит ослепительно яркими лучами, играющими розовым отблеском на поверхности горных снегов, от века не запятнанных прикосновением живого творения. Серые облака, которые, сжавшись от ночной прохлады, покоились на самом дне глубоких ущелий, медленно поднимаются на вершины гор, навстречу утренним лучам. Кругом, один за другим, все выше и выше встают необозримыми уступами выси гор, и образы их сквозь сочетание света и синей мглы дали принимают какие-то чудные фантастические формы. Нельзя наглядеться, нельзя налюбоваться зрелищем с гор на горы без особенного благоговения к Творцу и живого, невыразимого наслаждения, не сказать с поэтом: Там горести, там страсти яд немеет, Там юностью невянущею веет. Забвение целительной рукой, На сердце льет усладу и покой, Душа слита с возвышенной природой И дышит грудь бессмертною свободой. С этой стороны невольно привлекает ваш взор замечательная по формам своим гора, называемая Амиранскою. Поверие тушинцев, как и некоторых кахетинских жителей гласит, будто в этой горе заключен знаменитый узник Амиран за какую-то дерзость против Творца вселенной. Богатырь, говорят туземцы, закован в железные цепи, сердито грызомые двумя верными его собаками. Цепи, уступая их усилиям в день нового года, во время, когда однажды только отверзаются двери его таинственного жилища, готовы уже расторгнутые, и он силится достать огромный меч, лежащий вблизи и уже касается до него концами пальцев. - Не дай Бог этого, - прибавляют рассказчики, - свет бы обрушился! Но, благодаря заботливости кузнецов, которые в тот день трижды ударяют молотами по железу, оковы снова получают первоначальную силу и крепость. Нетрудно узнать в этом поверии искаженный миф греков о Прометее, а, может быть, и греками заимствованный у кавказских народов. Тут же, поблизости, показывают другую гору, называемую Коршуновою. Вероятно от того коршуна, который должен был терзать грудь Прометея. Амиранская гора одна из угрюмейших и пирамидальнейших гор на всем Кавказе. Утвержденная на краю глубочайшего ущелья Циблоны, одетая скалами и соснами, она служит гнездилищем огромных орлов Кавказа, приютом горных коз, оленей, туров и свирепых медведей, и приманкою для охотников. Презирая все опасности, с удивительным проворством взбираются они на крутизны и часто многие дорого платят за свою отвагу. Недавно один охотник, гонясь за козою, неожиданно наткнулся на берлогу медведя, который бросился на него с ревом. Охотник выстрелил, но не убил, а только ранил зверя и после долгой, но тщетной борьбы погиб. Через несколько дней с трудом отыскали остатки его растерзанного тела. Далее, к западу, на конце обширного и живописно раскинутого ущелья Алазнистави, возвышается купол гигантской горы Борбалы, дающей исток множеству больших и малых рек на Кавказе. Рядом же с нею, на самом рубеже цовских владений с кистинскими, блестит ослепительная полоса гигантских алмазов. Это знаменитый ледник Стауйский, одно из замечательнейших явлений, какое только может представить дико-прекрасный Кавказ. Здесь, в этом царстве стужи, взору путника представляются одни лишь прозрачно голубые горы льда, ледяные равнины и пропасти. Земля, с ее растительностью исчезла, нет ни деревьев, ни зелени, даже камней, нет ни одного существа, напоминающего о жизни, о земном. Солнце светит невыносимо ярко, и лучи его, отражаясь в зеркальных поверхностях льдин, усиливают блеск и ослепляют зрение, но не производят теплоты. Воздух чист, прозрачен, тонок, им могут дышать свободно одни лишь горные духи. Окрестность утопает в голубом пространстве воздуха, едва можно различить, где оканчиваются вершины ледяных гор и начинается небо. Какое-то оцепенение царствует повсюду, какой-то священный холод заковал воздух. Удивительно-непонятная перемена происходит и в организме человека: чувства его погружаются в какой-то волшебный сон, в безграничную немоту, кровь как будто холодеет и сердце перестает биться. Несколько шагов вперед, и вдруг вы останавливаетесь пораженные ужасным шумом, который подобно грохоту горных обвалов, завыванию бури или клокотанию подземных вулканов, внезапно поражает ваш слух. Смотрите: под вашими ногами лед расступился до дна самого ада! Напрасно, если у вас достанет столько смелости, станете всматриваться туда - взор ваш будет блуждать в непроницаемом мраке пропасти, в глубине которой рычит невидимый, недосягаемый взору неукротимый поток. Лед под вашими ногами звучит и трясется, кажется будто вот обрушивается, сокрушается в дребезги, как хрусталь, вот уже плавится в воду! Зев пропасти как будто расширяется, из него уже вылетают густыми клубами холодные пары. Это уже не обман зрения... Отвратите ваш слабый взор, человеку не дано заглянуть на дно клокочущей пучины! Беда неосторожному путнику, без опытного проводника отважившемуся побывать на Стауйском леднике. Часто подобные трещины бывают покрыты ледяными слоями или занесены снегом, не могущим удержать тяжести человека. Один только неосторожный шаг и гибель неизбежна. Туземцы, для избежания таковых несчастий, охотясь по сему леднику за турами, целыми стадами убегающими сюда от полуденной жары летом, привязывают к поясу накрест длинные шесты, которые, в случае, когда охотник провалится, зацепясь за лед, удерживают его от падения в пропасть. Наконец, на северной стороне Цовата тянутся одни длинные гряды кремнистых гор, отделяющих от Пирикительского общества тушинцев. Вот вся панорама Цовата. Вот слабые очерки некоторых достопримечательностей этого небольшого уголка. А такие ли и столько ли еще предметов в горах Кавказа, достойных внимания и любопытства вдумчивого путешественника, живописца и ученого, по всем отраслям наук. Сколько драгоценных памятников древности истлевают в безвестности! ЛИТЕРАТУРА
3. Кусаев А. Писатели Чечни. Грозный, 2011. 4. Мальсагов А. Иван Давидович Цискарова вахарахи кхолламахи. hptt// WWW.old. ingushetiyaru.org/culture/literaturnaya ingushetiya. К.Б. Гайтукаев Я САМ СВОЕ ПОЛЕ ЗАСЕЯЛ... О ТВОРЧЕСТВЕ МАГОМЕТА СУЛАЕВА Магомет Абуевич Сулаев родился в 1920 году в одном из живописнейших селений Чечни Гойты, которое не обошли бурные события гражданской войны тех лет. Однако его детство и юность, как и жизнь многих его сверстников, проходила в атмосфере пропаганды идеалов советской власти и всеобщего радостного ожидания скорого наступления "светлого будущего". На оптимизм настраивала и благополучно складывавшаяся личная жизнь будущего поэта и прозаика. В восемь лет он поступил в общеобразовательную школу в Грозном, в 1933-м – в Бакинский педагогический рабфак, после окончания которого, в 1937 году поступил и в 1941 году, перед самым началом войны, окончил Азербайджанский медицинский институт. С профессией врача он не расставался до конца своих дней... За более чем полувековой путь в литературе М. Сулаев опубликовал в центральных и местных издательствах два десятка книг прозы, поэзии, критики и публицистики. Его произведения печатались в журналах "Дружба народов", "Дон", "Знамя", "Звезда", "Нева", "Октябрь", "Орга", "Утро гор". Читателям памятны его книги "Солнце победит"/1943/, "Песни любви"/1958/, "Зори родины"/1961/, "Огонь негасимый"/1970/, "Истина"/1973/, "Чинар на скале"/1975/, "Иду на зов /1979/, "Светлый вечер"/1980/, "Цвет планеты"/1982/, "Орлиной тропой (1987/, "Горы не забывают"/1990/, "Горы молчат, но помнят" /1992/. На русск. яз. Произведения Сулаева переведены на многие языки народов бывшего Советского Союза. На русском их "озвучивали" И. Озерова, А. Передреев, С. Макаров, С. Сорин, В. Краснопольский, Ю.Александров и местные авторы — И. Минтяк, В. Богданов. Сам писатель переводил на чеченский русскую и мировую классику - А.Пушкина, М.Лермонтова, Т.Шевченко, Р.Тагора и др. Начало творческого пути М. Сулаева (первое стихотворение было им написано в пятнадцать лет) совпало с разгулом кровавых репрессий тридцатых годов, унесших среди прочих и многих из тогда известных писателей молодой национальной литературы. Беда не прошла мимо и семьи начинающего автора. В 1937 году был расстрелян отец поэта - Абу Сулаев (реабилитирован в 1958, посмертно), который, как и многие другие его современники, наивно поверив большевистским лозунгам, ушел с оружием в руках защищать "народную" власть... Феномен эпохи! — вера молодого поэта в идеалы социализма не была поколеблена, несмотря на семейную трагедию. Не без патриотического подъема он встретил начало Великой Отечественной войны. По горячим следам легендарного подвига Ханпаши Нурадилова, Героя Советского Союза, создал поэму "Солнце победит". Окрыленный успехом поэмы (он был за нее принят в 1943 году в Союз писателей), Магомет Сулаев и думать не мог, какие коварные замыслы в это время вынашивал Кремль в отношении его народа, какая беда нависла над Чечено-Ингушетией. С подачи местных чекистов высшим руководством партии и правительства было принято решение о поголовном выселении в 1944 году целого ряда малых народов Северного Кавказа и Поволжья, в том числе чеченцев и ингушей, навесив на них, ставший к тому времени привычным для слуха обывателя, ярлык "враг народа". Вот откуда в творческой биографии М.Сулаева, как, впрочем, и других писателей репрессированных народов, пропуск в полтора десятка лет. Только в 1958 году, когда была восстановлена автономия республики, поэт издал свою вторую книгу стихов "Песни любви". Хрущевская "оттепель", однако, длилась недолго. Ее оттеснили два долгих десятилетия стагнации, когда только партийные функционеры определяли, что достойно опубликования, а что в печати появиться не должно. Магомет Сулаев с удовлетворением воспринял начавшиеся в России демократические реформы, приветствовал создание суверенной Чеченской Республики. Его выступления на различных форумах и в прессе в период "бескровной Чеченской революции" полны оптимизма и ожидания прогрессивных перемен. Политические перемены в республике создали условия для свободного и открытого выражения мыслей и чувств о вековых мечтах народа, о трагических и героических страницах его истории, свидетелем и участником которых он был. Писатель не дожил до второй в жизни одного поколения страшной трагедии... На 72-м году, в пору нового творческого подъема оборвалась его жизнь. Все изломы, все трагические перипетии в истории родной страны и народа прошли по судьбе М.Сулаева и своеобразно преломились в его творчестве. Как это ни парадоксально звучит, доминирующей интонацией его творений, заданной еще на начальном этапе его творчества, была оптимистическая. Чем мрачнее обстоятельства, тем сильнее в его стихах вера в счастье, тем сильнее жажда жизни. Перефразируя известное высказывание М.Шолохова, отстаивавшего принципы соцреализма, можно сказать относительно оптимизма чеченского писателя, которого трудно заподозрить в неискренности, что он писал по велению сердца, а сердце его было отдано народу. Чувство позитивного восприятия действительности базировалось на глубоком знании чеченского национального характера и фольклора, запечатлевшего исторический оптимизм нации. Именно в них черпал свое вдохновение поэт и писатель М.Сулаев. Было бы неправомерно исключить из этого ряда и ту обширную мировую и русскую литературу, гуманистические идеалы которой были им восприняты в юности и не только по школьным учебникам. ЗОВ ОТЧИЗНЫ Именно так можно было бы определить главный мотив лирики Магомета, в которой, не боясь ошибиться, тему родины следует выделить в качестве сквозной и доминирующей. Понятие родины включает в себя не только и не столько географические, пространственные реалии, сколько духовные начала. Диапазон "песен об Отчизне" широк и многогранен. Он вбирает в себя и вид "горных вершин Кавказа", и журчание "звонкого ручья", историю народа, овеянную славными подвигами его истинных героев, колыбельные мелодии, которыми мать убаюкивает дитя, предания и легенды, воскресающие величие духа предков, словом, все, что поэт в "сердце лелеял,... все, что в жизни он любил". Мустангами мысли рванулись К звездам, манящим в дали, К выси небесной метнулись С нашей тревожной земли. Я сам свое поле засеял И звездной мечтой окропил Здесь все, что я в сердце лелеял, Здесь все, что я в жизни любил. В стихах поэта нередко в самой будничной, полной текущих забот обстановке, вдруг прорывается такого напряжения и силы эмоция, которая неожиданно обнажает скрытую драму долго подавляемых чувств лирического героя, надолго отлученного от отчего края. Наверно, многим из тех, кто по воле "отца народов" был рассеян по степям Казахстана и горам Киргизии, живо напомнят о том состоянии бесконечного ожидания вестей с "Нана-Дег1аста" – ("Матери–Родины"), или радости встречи с земляком из родного края строки сулаевского стихотворения "Ах, нана, я очень устал": И кто бы не звал не буди...-, Но если земляк наш заглянет. Буди, ни минуты не жди. Буди меня, добрая нана. Даже призывы той, ради которой лирический герой был готов принять "любые муки ада", приглушаются "зовом Родины", ибо он знает, что "лишь на родине возможно счастье!" ("Ты все зовешь меня..." С.12) И в стихотворении "Если ты потерял любовь" поэт Родину ставит во главу всех жизненных приоритетов и ценностей. Последовательно нанизывая образы (первой любви, ночной дороги, потери близкого человека и собственной жизни) на нить стержневой мысли, по принципу постепенного наращивания эмоционального напряжения, он завершает этот ряд на высшей ноте: И поверь, не всего Лишаешься ты В час последний, когда умираешь, Нo все ты в мире теряешь, Если Родину ты потерял!.. Наиболее часто встречающееся сочетание в лирике М.Сулаева, как это не трудно было заметить, - это сочетание образов матери-Родины и матери-женщины. Есть у поэта и очень личные стихи о матери, отмеченные чертами автобиографичности. Как в стихотворении "Слово к матери", где сквозь поэтически обобщенный образ переживания проступают обезоруживающей искренности строки о невосполнимой для поэта утрате: Раз увидал я женщину в Измире, Похожую немного на тебя. В гостинице чужой, в чужом мне мире, Я тайно плакал, о тебе скорбя. Нет, люди слез моих не видели. Но сердцу было тяжко потому, Что из какой бы ни вернулся дали, Я маму не найду в родном дому. Мир лирики Сулаева охватывает всю гамму переживаний человека – от первой юношеской влюбленности и до глубоких философских раздумий о жизни и смерти зрелого мужчины. Произведения Сулаева выделяются многообразием жанровых форм. Своими песнями, лирическими исповедями, философскими раздумьями, сатирико-юмористическими миниатюрами, стихотворными посланиями и посвящениями поэт значительно раздвинул жанровые рамки национальной поэзии. Особенно удачными являются произведения Сулаева, написанные в народном духе, среди них его песни, ритмически и интонационно связанные с фольклорными традициями ("Гора синяя", "Восходит месяц...", "В бессоннице мечусь я до утра", "Ты так красива!.."), в которых подкупает непосредственность и чистота переживаемого лирическим героем чувства... Симфонией любви можно назвать песню "Ты так красива!..", значительно утратившая свой национальный колорит при переводе... ("Мел тайна йина хьо, //Мел хаза йина хьо!"). На чеченском она звучит (на радио и телевидении) также свежо и оригинально, как и в тот день, когда была написана. То же можно сказать и о другой его песне "Хьо яре хьоьжу" (Я жду тебя... "). Лирический герой Сулаева, умудренный опытом долгой жизни, знает не только дни безмятежного счастья, но и дни ненастья ("Твои волосы...", "Женщине"). Однако любовь к женщине, хотя и неразделенная – великое благо. В таком понимании этого жизнеутверждающего чувства поэт последователен и верен себе на всем протяжении творческого пути: Мне и сейчас тепло от первых встреч, Хоть не меня любимая любила... Но я любил: тянула к высоте Меня любовь и не давала падать... Ушли года, уплыли, как во тьму, Но и сегодня, если скажут: "надо!" Во имя женщины я все приму, Любые муки, даже муки ада! В художественном наследии Сулаева есть и цикл "ритуальных" стихов соцреализма ("Ленин и заморский гость", "Мальчик и вымпел", "Солнце победит", "Чечня моя", "Быстрее время мчится" и др.), отмеченных, как и все другие его произведения, характерной сулаевской печатью искренности. Судьба народа, судьба Родины, однако, остались предметом постоянных раздумий поэта, постоянной болью его сердца. Он глубоко переживал от постоянного идеологического давления на репрессированные народы, которое усилилось в пору брежневской стагнации: в еще более, чем прежде, изощренной форме в периодической печати и даже в произведениях художественной литературы продолжались попытки их дискредитации; под видом "борьбы с пережитками" подвергались осмеянию национальные традиции, обычаи, нравы, культура. Высмеивался даже обычай гостеприимства вайнахов, которым восторгались Пушкин, Лермонтов, Толстой..., фальсифицировалась история, принижалась роль чеченских и ингушских солдат и офицеров во второй мировой войне. Своеобразным ответом на эти и подобные им инвективы должна была стать поэма "Горсть родной земли" (1983-1984), в которой Сулаев снова (после "Чеченского молодца на берегах Волги". 1977) вернулся к теме войны. Ему было важно показать не только "лучшие качества доблестного чеченского народа: его геройство и орлиную удаль, его смелость и отвагу, мужество и доблесть", которые воплотил в себе Ханпаша Нурадилов, Герой Советского Союза, "доблестный рыцарь Отчизны", как писала о нем одна из фронтовых газет, но и подлинный, не лозунговый интернационализм, характерный для чеченского народа (живой пример – "афганец" Али, спасший своего друга "афганца" Сашу в дни т. н. «первой чеченской...»), интернационализм и братство, которые складываются между воинами, без разбора национальности, в минуты общей опасности, в условиях одинаково нависшей над всеми смертельной беды. Узами такого братства связаны в поэме М. Сулаева два друга чеченец Заур и русский Саша, добровольцами отправившиеся на фронт. Национальная история и морально-этическая культура двух народов наложили свою печать на формирование характера каждого из них. По мнению автора, свою роль сыграли здесь и идеалы дружбы народов, которые эксплуатировались властями в своих пропагандистских целях... Война – такой фильтр, который безошибочно выявляет истинных друзей и врагов, истинных героев и подлинных трусов и изменников. И победа невозможна без подлинного боевого братства. И оно – братство – имело место в жизни. Картина столь идеалистической дружбы в поэме “Горсть родной земли" сегодня, когда обострились межнациональные отношения, может показаться искусственной натяжкой, обязательной данью соцреализму. Более того, она может показаться даже кощунственной в дни, когда российская мафиозная партия войны затеяла беспрецедентную бойню в Чечне, более страшную, чем геноцид 1944 года, сопровождая истребление народа его фронтальной дискредитацией в "патриотических" средствах массовой информации. Поэма Сулаева направлена против этой огульной клеветы генералов и беллетристов и журналистов из числа верноподданных, пытающихся убедить своих читателей (и зрителей) в какой-то извечной вражде чеченцев и русских. По их мнению, чеченцы за те огромные злодеяния и бедствия, которые им причинили российские генералы и политики должны люто ненавидеть не только последних, но и всех русских. Чеченцы, как в прошлом умели отличить салти (солдат) от эпсар (офицеpa), не смешивая бериевских энкавэдэшников, в том числе и чеченского происхождения, с русским народом, так и сегодня четко различают демократическую Россию, протестующую против варварской войны в Чечне, от агрессивного генералитета, который, «зачищая» мирное население, к тому же еще и лжет, на весь мир заявляя, что в Чечне все население – сплошь "бандиты и террористы", и бомбардировщики, сбрасывающие свой смертоносный груз на беззащитное население, неизвестно чьи... Идея интернационализма, как природная национальная черта чеченцев, воплощена и в другой поэме М. Сулаева "Песнь о Чоче из Гойты" (1982). В ней рассказано об одном эпизоде из гражданской войны, когда гойтинцы предпочли смерть измене древнему обычаю — защищать гостя даже ценой собственной жизни. Отказавшись выдать деникинцам гикаловских красноармейцев, многие из чеченцев заплатили своими жизнями. В том бою старый гойтинец Чоча потерял всех четырех сыновей и единственного племянника. Автор в прозаической сноске подчеркивает, что этот эпизод взят из реальной действительности: «Гойтинский бой состоялся 7 марта 1919 года. Гойтинцы не пропустили деникинцев через свои земли, но и жертвы понесли неслыханные. Житель села Дибишев Чоча участвовал в бою со всеми своими четырьмя сыновьями (Идрисом, Идой, Саидом, Межидом), которые все до одного пали в этой битве. Чоча привез четыре трупа домой". В поэме использованы композиционно-стилистические атрибуты чеченских героических песен-илли: То не заросли камышовые Плотно встали над озерком, То белогвардейские орды Двойным кольцом обложили Гойты. То не черные рыла кабаньи Тупо смотрят из тростников, То деникинские пушки Под прицелом держат аул... Появляется парламентарий – "золотопогонник", требуя выдать "русских большевиков". Ему отказывают. Начинается бой: То не град застучал по крышам — То обрушился дождь свинца. То не стая волков завыла — То раздался снарядов вой. Один за другим погибают все четыре брата. Чоча "не покинул поля, покуда не закончился бой". "От горя немой", погрузив на арбу "четыре Вселенные", он возвращается домой. Силу и глубину его скорби, автор подчеркивает образами и стилистическими оборотами, восходящими к фольклору: "Под колесами камни стонали", "И леса без ветра качались", "Тучи вслед за арбою //Чочи// Против ветра угрюмо пошли...". Обычаи не позволяют мужчине выказывать свои чувства. Тем более, что ни одну семью не обошла беда. Чоча не сдержал слезу лишь тогда, когда во двор въехала еще одна арба с трупом пятнадцатилетнего Лемы, единственного сына его вдовой сестры. Не сочтите за малодушье: Хотя раны мои остры, Не от личного горя дрогнул — Жаль мне сына моей сестры... Так оправдывается в своей "слабости" мужественный горец перед односельчанами, пришедшими выразить ему соболезнования. Сознание правоты дела, за которое заплатили столь дорогую цену, помогает гойтинцам пережить их великие потери: Если б только не правое дело, все снести не хватило б сил. Факт реальной исторической действительности автору удалось сделать фактом искусства слова неотразимой эстетической силы. Поэма "Песнь о Чоче из Гойты" – это подлинный гимн величию духа народа, проявленного им при защите таких вечных ценностей как свобода, справедливость, достоинство, честь... Мир поэзии М. Сулаева никогда не был ориентирован только на проблемы вайнахов. Все его творчество проникнуто сознанием того, что благополучие как отдельных людей, так и спасение народа в целом – в осознании ими своего единства со всем человечеством. Эта идея воплощена в другой его поэме "Цвет планеты" (1976): Окраска ее от многих причин ведь зависит, Однако сегодня, планету на страны деля, Уже постигают народы и истину истин, Что можно и общий, единственный цвет отыскать, Когда бы всю землю заботливым взглядом обнять. (С. 321). Планета Земля – единственное обиталище человечества, и человек на ней – ценность несомненная. Поэтому, содержащийся в поэме призыв к бережному отношению к Земле (с большой и маленькой буквы), перед лицом тотального покушения на все сущее на ней, остается актуальным и своевременным. В русле тех же общечеловеческих идей и идеалов исполнена и последняя по времени поэма М. Сулаева "Слезы Прометея" ("Пхьарматан бIаьрхиш". – Газ. "Даймохк", №№ 13-14 от 21 и 23 сентября 1990 г.)... Художественная мысль поэта оперирует фактами и явлениями планетарного масштаба. Он нередко обращается к событиям всемирной истории, пытаясь проследить путь человечества с древнейших времен в будущее. Ощущение многомерности бытия в поэмах и стихах Сулаева возникает от картин земного предметного мира и вечной устремленности человека в бесконечное. Образный строй при этом выстраивается автором путем символического контраста миров: "Небо"-"Земля", "Солнце"-"3емля" ("Бой за солнце"), "Вселенная" и "Земная человечья жизнь" ("Скакун"), "Звезды Вселенной" и "Родины свет" ("Песня матери"). . "Высокое" у Сулаева – это и вечные нравственные ценности (благородство, доброта, великодушие...), в постижении которых он видит смысл духовной жизни человека ("Мужчины", "Человечность"), и, как было сказано, поэтический образ неистребимой человеческой мечты, устремленной в неизведанное. Во всех мирах М. Сулаева есть "сквозные" темы, к которым он периодически возвращается на том или ином этапе своего творческого пути. Например, тема "Чеченского молодца на берегах Волги" занимала писателя более сорока лет, пока не разрешилась поэмой "Горсть родной земли". То же можно сказать о теме "становления новой морали в горской семье" в романе "Тавсултан покидает горы" ("Тавсолта ломара дIавоьду". 1965), к которой писатель снова обращается в середине семидесятых годов в повести "Эскиной", но окончательно удовлетворяется её (темы) воплощением лишь в последнем варианте романа – "Лаьмнаша ца дицдо" ("Горы не забывают". 1990). На русском языке роман о чеченской трагедии сорок четвертого года появился под названием "Горы молчат, но помнят" осенью 1992 года, но уже без автора, скончавшегося за несколько месяцев до его публикации. О том, какое значение Сулаев придавал этому итоговому труду всей своей жизни, свидетельствует особенно напряженная его работа над русским переводом романа, можно сказать, работа до последнего своего часа. Сам процесс переименования романа не просто отражает эволюцию замысла, жанровые изменения, углубление идейно-тематического содержания, но и этапы перемен общественно-политического климата в стране. Писать о геноциде 1944 года стало возможным только в условиях перестройки, начавшейся с середины 80-х годов. Основной конфликт в первом варианте ("Тавсолта ломара дIавоьду") был сведен к семейной драме старого горца, возникшей на почве столкновения традиционных нравственно-бытовых устоев чеченцев с "новой моралью" новой власти. Тавсолта был противопоставлен родным дочерям, решившим объявить бой "замшелым пережиткам проклятого прошлого". Эпопея трагедии народа, униженного и оскорбленного "спецпереселением", не могла тогда еще быть развернута в подцензурном произведении. Одно то, что была затронута сама запретная тема, уже вызвало тревогу местных партийных идеологов. Для «обсуждения» романа ими были задействованы эксперты из Москвы. Но коллеги отнеслись в целом благожелательно к своему чеченскому собрату. В своих формулировках они тщательно остерегались всего того, что могло подвести писателя под политические "упреки", за которыми, если бы они прозвучали, угадывались очертания ГУЛАГа и сибирских морозов... Члены чеченской стороны вообще не затрагивали переселенческую тему (Ошаев Х., Эдилов Х., Ясаев М.). Только Л. Славин (Москва) все же отметил: "Сам процесс переселения описан со сдержанной силой, с художественной лаконичностью. Не много страниц, но какие потрясающие!" И тут же поспешил успокоить блюстителей идеологической стерильности и предупредить их в подозрении крамолы: "Смысл романа – в словах учителя: "В нашей стране, в конце концов, всегда торжествует правда". Не будучи уверен в надежности слов "учителя", Славин берет защиту коллеги на себя: "В том, что Магомет Сулаев поднял такую тему, сумел ее поднять, я вижу очень важное – светлый его талант и смелость... Пушкин говорил, что гений и злодейство – две вещи несовместимые. Мне кажется, что талант и трусость тоже вещи несовместимые". Писателю все же пришлось объясняться и ответить "контрпропагандой", когда органами была перехвачена передача радиостанции "Свобода" с безобидным, по нынешним временам, комментарием известного политолога – "антисоветчика" А. Авторханова к роману М. Сулаева. Вполне понятно, что сведения о физических утратах и духовных страданиях "изменников Родины" в романном содержании оказались сдержанно-лаконичными. Нельзя было распространяться и о подлинных причинах депортации чеченцев и ингушей в Казахстан и Киргизию, без раскрытия которых повествование не могло быть полным, а потому и правдивым. В новой, окончательной редакции романа "Горы молчат, но помнят" отсутствуют перечисленные "просчеты". Противостояние между Тавсолтой и дочерьми в основном сведено к традиционному конфликту между "отцами и детьми", хотя рецидивы "борьбы с пережитками", в полном соответствии с реалиями действительности того времени, сохраняются и в последнем варианте романа. Однако главным в романе стал конфликт между малочисленным народом, не пожелавшим покориться диктату чуждой воли, не стыкующийся с его пониманием правды и справедливости, и тоталитарной Системой, руководствовавшейся стратегической задачей - "перемолоть" все входящие в нее народы таким образом, чтобы на их помеси создать "новую историческую общность людей - советский народ". Претерпел, как отмечалось, эволюцию и жанр романа: от социально-бытового в "Тавсолта покидает горы" до социально-политического в "Горы молчат, но помнят". Расширение предметно-образного содержания потребовало и соответствующей формы. Роман вобрал в себя и ту новую информацию, которая стала достоянием гласности в последние годы. Открытым текстом в публицистической форме автор пишет в предисловии о том главном, что хотел сказать всем содержанием своего романа: "В ночь на 23 февраля 1944 года, в "три ноль-ноль" (в праздничный день – день Красной Армии!) по коварному замыслу "отца народов" Сталина и его послушных холуев Молотова, Берии, Кагановича, полмиллиона чеченцев и ингушей... были в считанные часы взяты под ружье, погружены в товарные эшелоны, лишены имущества, домов, скота, вырваны с корнями из родной, исконной своей земли и насильственно вывезены в далекие края... Около половины переселенных погибло в первые же месяцы изгнания от морозов, болезней и голода". Изображение трагических сторон жизни народа, ставшего жертвой геноцида, не является самоцелью автора. Ему важно было показать силу национального духа, не сломленного тяжкими испытаниями, веру в торжество исторической справедливости и в собственное возрождение в условиях свободы и независимости. Писатель сосредоточил внимание вокруг семей Тавсолты Берсанова, Керима Албастова и Анны Львовны, через судьбы которых поведал о жизни маленького горского села Эскиной в предвоенные годы, о его жителях на «спецпереселении» и после возвращения в родные горы. У каждой из семей есть свои проблемы и заботы, которые отступают на задний план, когда они становятся перед необходимостью решать более важные общие вопросы. Общие невзгоды сближают их, освобождая от всего мелочного, наносного. Опора на все лучшее в традиционной национальной духовности позволяет им в любой ситуации оставаться людьми твердых убеждений и нравственных устоев, глубоко гуманных принципов и благородных поступков. Тавсолта Берсанов, один из главных персонажей романа, - человек не простой судьбы. Он приверженец кодекса горской чести и достоинства, которые сочетаются в нем с некоторой односторонностью в отношении к женщине вообще и к дочерям своим в особенности. Как всякий отец, он любит свою семью и по-своему стремится к её счастью и благополучию в ней. Проблемы же возникают, когда его идеал высокого, нравственного сталкивается с реалиями новой советской действительности, которые вторгаются в его семью... В молодости он с оружием в руках отстаивал советскую власть. Однако вскоре практика реализации идей «светлого будущего» большевиков лишает его уверенности в правильности избранного ими пути. Он с горечью наблюдает, как ничтожные люди приближаются властями, как им передаются рычаги управления и распределительные функции, и как эти ничтожные люди нагло и бессовестно пользуются незаслуженными благами, попирая права, честь и достоинство порядочных людей. Он видит, как лозунги и слова партийных функционеров расходятся с их делами, подрывая к ним доверие и уважение поверивших им простых тружеников. Не всё в семье Тавсолты складывается так, как ему хотелось бы. Соседи донесли, что видели его дочерей, старшеклассниц Селиту и Нурседу, играющими в волейбол, без косынок (с "обнаженными головами"), да еще с мальчиками, пусть даже и одноклассниками. Это, по представлениям горца, непозволительная вольность. Выход он видит в том, чтобы держать дочерей дома - не пускать их в школу. Конфликт удается нейтрализовать благодаря тактичному вмешательству классного руководителя Анны Львовны - сестрам удастся закончить школу. Влияние учительницы и впредь будет сказываться на атмосфере семейных отношений Тавсолты, в характере которого мирно уживаются терпимое отношение к чужим обычаям, нравам, традициям и, вместе с тем, требование строгого соблюдения вайнахских национальных традиций членами своей семьи. Так, следуя старинному горскому кодексу, он стойко переносит удары судьбы: известие с фронта о гибели сына Мурада, смерть жены Нурбики, нигде не показывая на людях свое подлинное горе. Как ни тяжело ему, он отказывается от дочери-ослушницы, вышедшей замуж без его позволения... Тавсолта не фанатик и не слепой подражатель старины. Жизненный опыт учит его - при столкновении старого кодекса и жизни, мудрость заключается в том, чтобы найти в себе силы для того, чтобы способствовать торжеству закона жизни. По просьбе умирающей жены, он прощает Нурседу. Сцена примирения отца с дочерью - одна из самых трогательных и выразительных в романе. Но с чем так и не смог примириться старый Тавсолта, так это с "комсомольскими свадьбами" и табаком, который стали выращивать в горах на колхозных плантациях. Образ Тавсолты – один из самых колоритных и привлекательных в романе. Его нравственная стойкость, трудолюбие, национальная гордость, природный ум, гостеприимство вызывают уважение и доверие к нему. Вместе с тем, это и самая трагическая фигура в романе. Личная драма, усиленная общенациональной, приводит старого горца к тупику, выхода из которого ему не суждено было найти. Тавсолта "покидает горы" и погибает в пути к дальнему родственнику. Тут писатель следовал не только требованиям «соцреализма», но и обнажал правду на практику «строительства социализма», которая сопровождалась перемалыванием целых народов и массовой гибелью, в первую очередь, самых сильных и стойких личностей таких, как Товсолта из высокогорного чеченского селения Арсеной. Важную идейно-композиционную роль выполняет образ Керима Албастова. Это один из представителей той новой интеллигенции, каким он представлялся автору в идеале в заданных социально-политических условиях. Керим, преданный "не за страх, а за совесть" исполнитель воли партии, абсолютно уверенный в правильности "социалистического выбора" страны. Будучи директором школы в Эскиное, историк по образованию, он одним из первых отправляется на фронт, после ранения возвращается в звании майора и тут же попадает под Указ о выселении... С этого момента начинается процесс его прозрения. Он задает себе и другим вопрос: «За что?!» И не находит ответа. Его и не могло быть, как не было и не могло быть разумного объяснения поголовному обвинению в "измене" всех – от грудных детей и женщин до глубоких стариков, обвинению в пособничестве всего населения врагу, которому в действительности не удалось вступить на территорию Чечни... Керим так до конца и не поймет, что причина крылась в самой Системе и традициях российской государственности решать сложные вопросы "простыми" методами... Происшедшее на его глазах он воспринимал как нелепую ошибку, которую исправят, как только об этом узнает "товарищ Сталин". В этом искреннем заблуждении и заключалась историческая правда момента. Только старый коммунист-ленинец Савва Ильич, свекор Анны Львовны, понял, что Сталин давно "свернул с ленинского пути", "понял", и предусмотрительно замолчал... Это уже другой момент правды исторического заблуждения. – Страшные картины переселения, сопровождавшиеся расстрелом на месте, в упор, "нетранспортабельных" стариков, больных, детей — не вымысел автора. За ними — кровоточащая правда, правда о заживо сожженных в Хайбахе, вероломно умерщвленных врачами-выродками больных в Урус-Мартановской райбольнице. И много других правд в той же цепи (помноженных на последующий беспредел и бойню двух последних войн в многострадальной Чечне)... Четко разграничивая власть предержащих от простых граждан всех национальностей, Сулаев тепло описывает нормальные человеческие взаимоотношения, которые устанавливаются в среде последних, несмотря на оголтелую античеченскую пропаганду спец. органов. Семьям Керима и Тавсолты помогает выжить в условиях депортации казах Шакен. И немец Эзау честно выполняет свой долг врача. На его счету десятки спасенных от голодной смерти "спецпереселенцев". Картины ужасов сталинского ГУЛАГа, в который была превращена страна, дополняются в романе сценами жизни переселенцев в тюрьмах и лагерях, куда они попадали за малейшую провинность. Не избежал участи каторжника и Керим. Его арестовали из-за просроченного пропуска, дали 20 лет за преступления, которых он не совершал. По счастливой случайности, дело пересмотрели, и, отсидев два года, Керим возвращается к семье. За множеством подобных эпизодов, собранных в романе в изобилии, – бездна правды, море искореженных человеческих судеб. Мучительные поиски причин депортации вайнахов в 1944 году, очевидная несправедливость и по отношению к другим народам, которую наблюдает Керим в местах заключения и "на свободе", не приводят его к признанию порочности Системы, сотворенной большевиками. XX съезд КПСС и постановление о восстановлении автономии чеченцев и ингушей дали импульс к надежде, и репрессированные восприняли его с некоторым облегчением и, вернувшись на Родину, приступили к восстановлению своих давно погасших очагов. Керим тоже включился в работу по устройству быта репатриантов, наивно веря, что "в нашей стране, в конечном счете, добро и справедливость побеждают", и с устранением "культа личности", все образуется. Как было отмечено, в образе Керима, перипетиях его личной судьбы, раздумьях и переживаниях о судьбах чеченцев и ингушей, отразились черты, типичные для национальной интеллигенции 50-60-x годов. Особой авторской любовью проникнуты страницы, рассказывающие о дочерях Тавсолты – Селите и Нурседе. По-разному складываются жизненные пути сестер. Озорная и деятельная Нурседа всегда готова включиться в каждый новый "почин", которые регулярно изобретались в партийных кабинетах. Так, она вносит свой "бригадирский" вклад в кампанию по пропаганде кукурузы, принимает активное участие в "борьбе с косынками". В качестве руководителя женсовета она организует "комсомольские свадьбы". Главное, все это она делает добросовестно, с искренней убежденностью, что так надо. Кроме того, ей важно доказать, что можно быть современной деловой женщиной, оставаясь при этом патриоткой своего народа, заботливой матерью, верной супругой и любящей дочерью... Селита, старшая из сестер, сдержанна ("молчалива и грустна"), в большей степени сосредоточена на внутренней, духовной жизни. Это одна из тех редких натур, которые не изменяют себе ни при каких условиях. Наделенная природной красотой и ясным умом, она естественна, скромна в своих поступках, проста и открыта в общении с окружающими. Селита могла устроить свою личную жизнь. И никто бы ее за это не осудил. Но, дав слово Увайсу перед его отправкой на фронт, она до конца остается верной данному слову и первому чувству. По роману ее верность вознаграждается: пропавший без вести Увайс, пройдя ужасы войны и все круги ада ГУЛАГа, возвращается к ней. Жизненную полноту и достоверность роману придают внесюжетные новеллы и множество вставных эпизодов, непосредственно не связанных с судьбами героев романа. По оригинальности содержания и завершенности сюжета самостоятельную ценность представляет рассказ о Ширвани Хасиеве и Ирине Тыквиной, в котором драма и юмор органично соединились в исключительной по своей жизненной достоверности картине. При выселении, как это происходило со многими другими, Ширвани оказался оторванным от семьи. В местечке Шемонаиха его приютила вдовая казачка Ирина. Молодой, видный "спецпереселенец" ей пришелся по сердцу. Когда на поисковые письма Ширвани пришел ответ, что вся его семья, родители и жена с двумя детьми, умерли, Ирина потребовала оформить их связь законным браком, согласившись принять ислам. Автор детально останавливается и на обряде обращения, которое заключатся в произношении вслух шахады, и на процедуре бракосочетания по мусульманскому обычаю. Вся картина превращения Ирины, "дочери Фадея из рода Тыквин" в мусульманку Мариям и ее выдачи за Ширвани, "сына Хаси из Ца-Ведено, родом Дишни" выполнена в лукаво-торжественном ключе. Комическую группу представляют собой семь старичков – "свидетелей", призванных "на этом и на том свете" подтвердить действительность обеих процедур. Фрагментом, выхваченным из реальной жизни, представляется сцена столкновения Ирины с комендантом: – Как тебе не стыдно! Советская! Русская! Христианка! И – нате: сменила веру! Стала бусурманкой! – А тебе, коммунисту, не все ли равно, какая у меня вера? – Вот возьму на спецучёт. Будешь у меня спецпереселенкой. – Ну и пусть... После того, как я зарегистрируюсь в загсе! – А не стыдно? – Знаешь, стыдно женатому к чужой бабе приставать!.. Счастье Марьям оказалось недолгим. Вскоре объявилась чудом уцелевшая жена Ширвани Ламара. Она не требует развода, согласна быть второй женой. Просит только не бросать ее, оставшуюся больной, без помощи. У нее никого не осталось, кроме него. Немногословная сцена, в которой Ширвани обещает заботиться и не бросать свою первую любовь, исполнена тонкого лиризма и трогает до слез. Однако Ирина, обманутая в лучших своих чувствах, закатывает скандал: – Он подлец! Я спасла его от голодной смерти! Выкормила! Ради него позор приняла на себя!.. Ради него веру переменила! Брак оформила по-мусульмански. Прожила с ним без регистрации... Но женское сердце отходчиво. Ирина дает не только развод, но и деньги на дорогу... Правда, счастье Ламары было недолгим... Умирая, она просит мужа: – Какая она благородная! Как только я умру, ты похорони меня и сразу же вернись к ней, женись на ней обратно, Ширвани. Я на тебя за это на том свете не обижусь, буду только довольна... – А я, знаешь, Ширвани, не считаю, что умираю, когда умираю при тебе. Спасибо тебе, что ты так меня принял... хотя я... расстроила твое благополучие и твою жизнь. В этом небольшом эпизоде ярко выхвачены человеческие характеры, с их невыдуманными проблемами, печалями и редкими радостями. В главе "Лениногорск", тоже являющейся «вставным эпизодом», Сулаев рассказал об одном из погромов, которые нередко учинялись «местными» над спецпереселенцами. В основе рассказа реальные события, на что указывает и точная дата: "16 июня 1950 года, в день окончания уразы". Автор избегает того, чтобы, не дай Бог, его могли обвинить в попытках указать на подлинных виновников той трагедии, которая получила тогда широкую огласку. Он просто регистрирует события так, как они воспринимались рядовыми участниками. Именно в этот день кем-то искусно подогреваемые античеченские настроения вылились в открытое межэтническое столкновение. Поводом послужил кем-то пущенный слух о пропаже русского мальчика. Зачинщиками были "уркачи", выпущенные из тюрем, и "вербованные". Не щадили никого: ни чеченцев, ни русских, друживших с ними: – Они кровь нашу пьют, а ты, падло, их, зверей, еще и поишь!.. Я их, гиен, знаю. Детей русских выкрали, чтобы кровь выпить. У-у, чеченская морда, ненавижу... Этот традиционный антиеврейский "аргумент" черносотенцев оказался вполне пригодным и для возбуждения античеченских выступлений: В речке Быструхе нашли труп нашей женщины (рассказывает участник событий Хамзат)... В финских домиках убит выходец из Атагов. На Семипалатинской улице, в районе Нового плана была стычка... кончилась без убийств. На "Соколиной" и "Быструшинской" кучкуются уркачи. Казахи и местные русские их не "поддерживают”. Еще до того были полностью вырезаны пять чеченских семей. Лениногорские события попали на страницы романа Н. Горбачева "Смертные". Он как русский национал-патриот обвинительный вердикт выносит чеченцам. У него в исходной мотивации погрома тоже фигурирует мальчик, но не русский. По Горбачеву, старик-чеченец убивает чеченского же мальчика, чтобы, обвинив в этом злодеянии русских, поднять на них чеченцев... Эти же события описаны в книге Х. Яндарбиева "Преступление века", вышедшей в свет в местном издательстве в 1992 году. Сравнительный анализ отображения одного и того же события или факта в произведениях различных жанров и авторов представляет самостоятельный интерес для исследователя... Более пристального внимания в романе Сулаева "Горы молчат, но помнят" заслуживает исповедь бывшего чекиста Бакара Идрисова о методах НКВД – КГБ (предшественников нынешней ФСБ), которая существенно дополняет "портрет" Системы. Автор заменил имена некоторых реальных сексотов-осведомителей на вымышленные, другие видоизменил так, что за ними легко угадываются их настоящие носители. Факты же таковы, что многие из тех, кто сумел в тридцатые спастись, дополнил бы их великим множеством подобных или еще более страшных... Однако в чеченской литературе исповедь Бакара (в романе глава "Слезы чекиста") – это первая такая масштабная попытка раскрыть преступления "органов", приподнять завесу на то, что всем давно было известно: – С начала 37-го года приговоренных к высшей мере стало так много, что вывозили их уже не ночью, а прямо днем и совсем недалеко, в рощу у Сунжи, точно не помню, кажется, Тыртова звалась. Тыртова роща... Однажды по долгу службы я доставил туда сорок три малограмотных горца, обвиненных в связях с бандами. Принял их у меня комендант Алейсенко (действительная фамилия Колесников – К.Г). Его "бригада", кто в форме, а кто в штатском, уже навеселе, ждала... Алейсенко расставил арестованных со связанными руками группами, одну поодаль от другой, и дал команду... Подвыпившие "командос", целясь в живые мишени, гогоча и подбадривая друг друга, начали отстрел несчастных. Одни падали на месте, другие громко взывали к Богу. Одного парня до сих пор не могу забыть. Первым выстрелом он был только ранен. Вздрагивая, глядя в лицо своего палача, он плакал. – Какой же ты чеченец, если плачешь? – ухмылялся палач и вторым выстрелом из маузера уложил его. Помню, на двоих не хватало ям. Алейсенко заставил их выкопать себе яму и потом сам расстрелял их. Нельзя исключить, что под именем Алейсенко автор зашифровал вполне реального Колесникова, "прославившегося" в 30-е годы в Чечне особой необузданностью в истреблении чеченского населения. До сих пор не забыты имена двух родных сестер-"санитарок", принимавших активное участие в казни невинных людей в застенках НКВД. Кстати, дети этих палачей всегда получали хорошо оплачиваемые должности и привилегии до последних дней Советской власти. Совершенно достоверен рассказ Идрисова о "не в меру ретивом, но малограмотном следователе, выходце из Сержень Юрта, допрашивавшем арестованного чеченского поэта Магомета Мамакаева, применяя методы физического воздействия...". Хотя в грамотности он не ушел особенно далеко, но почти два десятилетия – 70-80-годы - бывший "следователь из Сержень-Юрта" подвизался в руководстве органов образования автономной республики, приобретя диплом кандидата педагогических наук. Видимо, в Москве считали, что только энкавэдэшник может быть "воспитателем" чеченцев. Сильное впечатление своей достоверностью производят жестокости палачей на допросах, когда подследственных принуждали к ложным признаниям, заставляли оговаривать себя и других: "Изматывали допросами, - продолжает свою исповедь бывший чекист Идрисов, - подвешивали гири к срамным местам... Держали против высоковольтной лампы... Усаживали на острие, …изнуряли, не давали спать... Грозили убить близких... И подследственный, наконец, признавался в не содеянных преступлениях, желая быть расстрелянным". Опуская подробности, которые в рассказе Идрисова писателю показались невероятными, он и не подозревал, с какой неслыханной жестокостью придется познаться и что испытать в очередной раз его многострадальному народу всего лишь два года спустя после выхода его книги. Особое место в романе "Горы молчат, но помнят" заняла тема осведомительства и коллаборационизма. Актуальность и своевременность этой темы подтвердили годы последних двух войн в Чечне... В романе М. Сулаева эта тема во всей своей неприглядной правде воплощена в образе Тойсума Мотбетова, человека беспринципного и бессовестного. Из шкурных интересов он готов донести на ближних и дальних, открыто и тайно клевещет на ни в чем не повинных людей, на суде дает ложные показания, что не осмеливались делать даже самые отъявленные негодяи из чеченцев. Рядом с вымышленными в романе соседствуют реальные персонажи. Собственными именами в первой части названы организаторы и исполнители депортации – Сталин, Берия, Серов, Гвишиани. К ним примыкают "столпы" Системы – Титов, Апряткин, Фотеев и другие помельче, – чьи имена густо пестрят в третьей, последней части. Роман скомпонован таким образом, что множество действующих в нем лиц и обилие событий не затеняют его содержания. Все сюжетные линии логически и художественно завершены. М. Сулаев сам осуществил перевод своего главного произведения на русский язык, которым владел в совершенстве. В манере авторского рассказа органично сочетаются широкое эпическое повествование с элементами документального репортажа и публицистики, а также драматургии. Итоговый роман Магомета Сулаева является несомненным вкладом в историю современной чеченской художественной литературы. "Горы молчат, но помнят". Они молчат настороженно и предостерегают: это не должно повториться... Обзор, даже беглый, о многогранной творческой деятельности М. Сулаева был бы неполным без упоминания о его переводах, которые сыграли важную роль в идейно-образном обогащении современной чеченской поэзии. Перечень только имен авторов, чьи произведения благодаря Сулаеву "заговорили" по-чеченски, могут дать определенное представление о круге его интересов к художественному наследию предшественников: Г. Гейне, Т. Шевченко, А. Рудаки, К. Хетагуров, Рабиндранат Тагор, Р. Гамзатов, Д. Кугультинов, К. Кулиев, Х. Ардасаев... Имена же Пушкина, Лермонтова, Л. Толстого сопровождали чеченского писателя и поэта всю его сознательную жизнь. К переводу полюбившихся произведений, особо чтимых авторов, М. Сулаев раз за разом возвращался, можно сказать, на протяжении всего своего творческого пути, добиваясь максимально полной передачи содержания и особенностей формы шедевров русской классики средствами чеченского языка. Примером удачного опыта такого рода служит перевод лермонтовского стихотворения "Кавказ" ("Хотя я судьбой на заре моих дней..."), где автору удалось сохранить не только общие контуры идейно-эмоционального содержания оригинала, что обязательно, но переданы также особенности его ритмического рисунка, интонации и способы рифмовки, что желательно, но и созвучия клаузул, стиховых окончаний, без чего можно обойтись как неких "архитектурных излишеств", которые, однако, доступны лишь высокому уровню переводческого мастерства. У Лермонтова, например, к слову "Кавказ" подобраны рифмы: ВАС, рАЗ, чАС,глАС, глАЗ. У Сулаева - то же: АС, хАС,A3, вАЗ: Кхолламо ваккхарх а со шуна гена, Xlaй, лаьмнаш, xlemme а шу дицдац АС!. Даима дагахь ду шун баххьийн хАС; Со винчу мехкан мерза йиш санна Хьо еза, КавкАЗ! В совершенствовании техники перевода М. Сулаев достиг такого уровня мастерства, которого до него никому из чеченцев не удавалось достичь. При этом он показал неограниченность возможностей родного языка в передаче любой сложности образной мысли, выраженной средствами другого, в данном случае русского языка. Определенные заслуги принадлежат М. Сулаеву в развитии критики, в разработке соответствующей терминологии на чеченском языке. Благодаря его критическим публикациям обрели гражданство такие понятия, как "синIаткъам" – "переживание", "васт" – "образ","синталламан хатI" – "стиль", "синкIорге таллам" – "психологизм", "тIеIаткъам" – "влияние", "воздействие" и др. Магомет Сулаев был бескорыстным и высоко профессиональным пропагандистом творчества собратьев по перу; одним из первых издал книгу о чеченской литературе "Октябро кхоьллинарг" ("Рожденная Октябрем". 1988), в которую вошли критические статьи, разборы, комментарии о произведениях С. Бадуева, Х. Ошаева, Дж. Яндиева, Х. Эдилова. А. Айдамирова, А. Сулейманова и многих других. Много внимания уделял М. Сулаев творчеству молодых. И, если обнаруживал в их произведениях хоть искорку таланта, радовался этому так, как если бы это был его личный успех. В одном из его стихотворений есть такие строки: ...Как и прежде, стремлюсь я к вершине, Цепок пока я и смел, И не завистлив и рад всем, кто ныне Выше подняться сумел. Автор, таким образом, выразил здесь не только свою неизменную приверженность к истинной поэзии, кто бы ни был ее творцом, но и затаенную надежду на силу собственного поэтического слова, на его (слова) нравственную и идейно-эстетическую значимость для потомков. Несомненно, Магомет Сулаев обогатил духовную сокровищницу народа – чеченскую литературу. Имя его отныне принадлежит истории. |
Похожие:
 | Об утверждении Положения о порядке проведения аттестации и порядке сдачи квалификационного экзамена государственными гражданскими... |  | ... |
| Администрации Президента и Правительства Чеченской Республики в соответствии с Кодексом Российской Федерации об административных... | | Главы и Правительства Чеченской Республики «О внесении изменений в Инструкцию по делопроизводству в Администрации Главы и Правительства... |
| Указа Президента Российской Федерации от 7 мая 2012 года n 601 "Об основных направлениях совершенствования системы государственного... | | «О регистре муниципальных нормативных правовых актов Чеченской Республики» (далее – Постановление №234) на глав муниципальных образований... |
| Чеченской Республики и государственными бюджетными учреждениями: «Центр занятости населения Заводского района»; «Центр занятости... | | Министерством жилищно-коммунального хозяйства Чеченской Республики государственной услуги «Предоставление субсидий на оплату жилого... |
| Об утверждении Положения о порядке ведения личных дел муниципальных служащих в органах муниципального самоуправления Ножай-Юртовского... | | Об утверждении Инструкции по архиву в Администрации Президента и Правительства Чеченской Республики |