7: Служба спасения
Осенью 1862 г. Нортмаркет-холл сильно пострадал от пожара, несмотря на помпу на первом этаже. Примерно на год воскресная школа Моуди переселилась в более ветхий Кинзи-холл. Посещаемость упала. Школу нужно было восстанавливать.
Моуди не переставал измышлять все новые и новые трюки, чтобы привлекать новых детей. Он собрал двенадцать — пятнадцать ужасно оборванных мальчишек, имена которых красноречиво свидетельствовали об их положении: Смайкс, Мэдден мясник, Дарби сапожник, Джеки Свечка, Блэк Печная Труба, — и пообещал купить каждому костюм, если они будут ходить в школу каждое воскресенье до Рождества. Он организовал их в класс под руководством Фаруэлла. Все, кроме двоих, заслужили свои костюмы, и Фаруэлл стал называть эту неформальную компанию «гвардейцами Моуди». Моуди сфотографировал ребят до и после получения костюмов и распространил фотографии, подписав под первой: «Стоит ли?», а под второй — «Стоит!» На самом деле, стоило: тринадцать лет спустя служащий железной дороги сказал одному из коллег Моуди: «Видите самого жуткого оборванца из всех? Теперь это ваш покорный слуга, член церкви и работник воскресной школы». Но Моуди начал сомневаться в эффективности подкупа: его Общество по социальным нуждам слишком часто обманывали. «Я пришел к выводу, что неправильно держать в одной руке буханку хлеба, а в другой — Благую Весть». Помощь несчастным и обездоленным отнимала у Моуди столько же времени, что и само христианское служение; и он терпеть не мог тех, кто проповедовал небесное блаженство и ничего не делал, чтобы покончить с земной нищетой.
Знаменитые пикники в его воскресной школе скорее помогали ему выплеснуть собственную энергию, чем служили сознательным средством привлечения детей. Он «любил соревнования и конкурсы», — рассказывали его сыновья; Фаруэлл пришел на такое мероприятие только однажды, потому что, как он выразился, «физические усилия, необходимые, чтобы догнать мистера Моуди, слишком велики для меня». «Немногие из участников этих пикников могли сравниться с ним в беге, прыжках и прочих спортивных упражнениях», — вспоминает другой помощник, и Моуди нравилось проявлять свои способности. Он обычно хватал тяжелую кадушку с яблоками и бегал с ней, разбрасывая часть яблок, которые хватали мальчики помладше, в то время как остальные пытались догнать его, чтобы получить оставшуюся часть.
Подшутить над Моуди значило отплатить ему его собственной монетой. Однажды учителя захотели искупаться в озере, которое находилось в красивом уединенном месте, но, чтобы туда добраться, надо было пройти по грязи. Один молодой денди стал кривиться при ее виде. «Мистер Моуди предложил с хитрой улыбкой: “Мистер С., забирайтесь мне на спину, я перенесу вас”. Мы были на самой середине трясины, когда мистер С., в своем белом костюме и брюках цвета лаванды, был сброшен в грязь, и пришлось ему самостоятельно добираться до твердой земли».
До конца своей жизни Моуди обожал жестокие шутки. Как пишет Пол Моуди: «Он был самым мягкосердечным на свете человеком, но при этом любил посмеяться над чем-то, что не казалось таким уж забавным жертве шутки». И, когда юный Пол (в то время Моуди было уже почти шестьдесят) однажды наткнулся на гнездо разъяренных пчел, «ужаснее, чем жала этих созданий, мне показался вид моего отца, который буквально по земле катался от хохота, однако на безопасном расстоянии». Была все-таки крупица истины в старой семейной поговорке: «Ни один из Моуди не смеется, пока кровь не прольется».
26 декабря 1863 г. Эмма писала Сэму: «Здание воскресной школы почти достроено, его уже штукатурят, и мы надеемся, что через несколько недель оно будет готово. Нам оно очень нужно, потому что холл приходит в упадок с каждым воскресеньем. Когда закончится строительство, будет славное собрание, потому что несколько выдающихся служителей из разных городов обещали приехать и проповедовать нам...»
Новое здание, которое сначала принадлежало школе Миссии, было воздвигнуто на Иллинойс-стрит между улицами Ласалль и Уэллс, в двух кварталах от Кинзи, на 24 000 долларов, собранных по подписке Фаруэллом и многими другими, с участием учеников и их родителей. Оно открылось в самом начале 1864 г., «кирпичное здание странного вида», отдаленно напоминающее церковь. «Дома сжимали его с обеих сторон так, что, казалось, оно едва там поместилось. Оно выглядело так, словно его старались построить как можно проще, чтобы никакого бедняка не отпугнул его внешний вид». Справа от входа висела табличка: «Скитальцы и бедняки, добро пожаловать в этот дом Божий», и объявление: «Места бесплатно». Внутри стены были покрыты библейскими текстами, «тщательно выписанными на свитках и табличках», на задней стене красовалась надпись: «Бог есть любовь». Войдя, «вы видели классы, где стулья стояли кругом, стул учителя был отмечен шелковым знаменем с номером класса и стихом из Писания. Знамена были разных цветов, их древка прикреплялись к спинке стула так, чтобы они стояли прямо. Когда в окна светило солнце, эти яркие разноцветные знамена и счастливые розовощекие лица ребят, их окружающих, представляли собой прекрасное зрелище». Сомнительно, однако, что лица трущобных детей были розовощекими.
Войдя в двери, можно было видеть два библейских класса, разделенные стеклянной перегородкой, которая убиралась, чтобы получить холл пошире. Наверху другая стеклянная перегородка намечала место для младшего класса или помещения для гостей, откуда они могли наблюдать за происходящим внизу, в то время как директор (теперь Моуди занимал эту должность) объяснял свою систему и указывал на учителей. Вверху была также маленькая библиотека, где он проводил беседы.
По обеим сторонам шла галерея. Чарльз Мортон, двадцатилетний отставник, потерявший правую руку при Уильямсбурге и много пивший, чтобы заглушить боль, однажды в воскресенье праздно бродил с приятелями, когда увидел это здание. «Люди: мужчины, женщины и дети, — заходили туда, как к себе домой, и мы тоже зашли посмотреть». Им сказали:
— Проходите на галерею, молодые люди.
Они оказались на попечении учителя, у которого были «слишком длинные волосы и слишком короткие брюки, к тому же он нервничал. Он говорил очень громко, и скоро я увидел, что он сам не очень хорошо знает урок. Ребята захотели уйти, но я сказал: “Давайте досидим до конца”». Чарльз Мортон никогда не забудет, какое впечатление произвело на него пение «Вы знакомы с каким-нибудь босоногим мальчиком?», а также неумелого школьного хора, передающего саму атмосферу Миссии Моуди:
Приведите его, здесь есть место для всех,
Здесь есть пища, и кров, и доброта;
И мы не захлопнем дверь ни перед кем,
Кто беден и верит в Христа,
Так ведите сюда всех детей.
Мортон смотрел на поющих, «я обратил внимание, что большинство мальчиков и девочек выглядели бедно, многие были босы, учителя же в основном были хорошо одеты и отличались от учеников, и я сказал себе: “Вряд ли это делается ради денег. Вряд ли им платят много за то, что они присматривают за детьми”. Тогда я решил прийти сюда снова, и пришел. Вскоре я вложил свою руку в руку Иисуса Христа, и там она до сих пор».
Фаруэлл однажды спросил одного маленького мальчика, почему он каждую неделю ходит в школу на Иллинойс-стрит, за пять километров от дома, когда возле его дома есть другая воскресная школа. Мальчик ответил: «Потому что тут нас любят».
Когда весной 1864 г. Моуди уехал на юг перед кампанией Шермана в Атланте, его Миссия в Чикаго не только отпраздновала новоселье, но перед ней начали открываться пугающие перспективы.
Во времена Нортмаркет-холла взрослые собирались вечерами на неделе в бывшем баре, и там, по словам Эммы, «много душ родилось от Бога». Моуди призывал обращенных вступать в городские церкви, но «некоторые из самых бедных неуютно чувствовали себя в более красивых зданиях». Когда у Миссии появился постоянный дом и там стали каждый вечер проводиться собрания, они захотели, чтобы Миссия стала их церковью. «Созыв» новой церкви не был ни необычным, ни сложным делом по обычаям конгрегационализма. Но Моуди колебался. Его Миссия была не конгрегационалистской, а объединенной, формально связанной с ИМКА. Он постоянно говорил: «Если бы я знал, что хоть одна капля сектантской крови течет в моих венах, я вскрыл бы их, чтобы она вытекла».
Обращенные настаивали. Они хотели иметь церковь на Иллинойс-стрит, иначе они чувствовали себя заблудшими и голодными овцами.
Моуди уступил. Уже летом начали проводиться вечерние воскресные службы. В конце 1864 г., 20 декабря, «было созвано собрание наиболее заинтересованных в движении лиц», как сообщает официальный «Устав церкви на Иллинойс-стрит», напечатанный в 1867 г., «и было выражено единогласное мнение сформировать церковь. Все согласились с тем, что это должна быть церковь, не принадлежащая ни к одной из деноминаций. Таким образом, все проголосовали за независимую церковь». Были наспех составлены документы для предоставления Совету по вопросам церквей Чикаго. Моуди и двое друзей написали несложное заявление о доктрине и организационные статьи, основанные на конгрегационалистских обычаях. По просьбе Эммы было допущено крещение взрослых и детей.
Моуди пригласил студентов Богословской семинарии Чикаго (конгрегационалистской), чтобы они выступали с кафедры, пока, как вспоминает Фаруэлл, «не случилось так, что один из них не пришел, и тогда я сказал, что это — воля Провидения: Моуди должен проповедовать сам. Наконец, он согласился, с тех пор его хотели слушать каждое воскресенье». Студенты проповедовали по утрам; Моуди — по вечерам; оказалось, что формальная проповедь весьма непохожа на импровизированные выступления перед детьми или воинами. «В те времена проповедь была для него тяжким трудом, — вспоминает один из чикагских служителей. — Однажды я вошел к нему в комнату, когда он готовился к проповеди. Он сбросил с себя пиджак и сражался с Библией и симфонией, пот градом катился по лицу». (Возможно, это было в июле 1864, когда он писал: «Я набрал 10 кг этим летом — я такой толстый, что очень сильно потею в эту жару»).
Семинария хотела упорядочить положение Моуди в церкви и предложила рукоположить его как конгрегационалистского служителя, несмотря на его грамматику и все прочее. Тогда он мог бы сам совершать обряды.
— Что вы думаете о моем рукоположении? — спросил он своего друга по служению Дж. С. Ф. Сэведжа.
— Не надо, — ответил Сэведж. — Если вы будете рукоположены, вы ничем не будете отличаться от всех нас. Сейчас вы — проповедующий мирянин, и это преимущество. Вы на верном пути, не покидайте его.
Моуди отказался от предложения конгрегационалистов. В 1865 г. он поступил студентом в только что образованную Баптистскую богословскую семинарию. Сколько лекций он посетил, остается тайной, но он не закончил ее и не был рукоположен. Если бы он стал служителем какой-то конкретной деноминации, то не смог бы, в условиях того времени, получать поддержку от служителей других деноминаций, а именно в широкой поддержке и заключался отчасти секрет его успеха. Как комментировал это Фаруэлл: «Он обладал большей силой как мирянин, и, как такового его охотно принимали на собраниях, доставлявших ему удовольствие».
Разумеется, ни Шотландская, ни Английская церковь не стали бы с ним тогда сотрудничать. Он не оказал бы такого влияния на Британию и Америку и не вошел бы в историю.
Моуди оставался пастором-мирянином до 1866 г., когда рукоположенный молодой человек сменил его на должности пастора, за Моуди же осталась должность директора и реальный контроль над церковью.
Учреждение Независимой церкви на Иллинойс-стрит означало, что Миссия Моуди была уже не просто влиятельной воскресной школой, но некой спасательной станцией посреди путей греха. С церковной точки зрения, она могла бы послужить основой для создания новой деноминации, к которому в последующие годы Моуди будут призывать, но он откажется; или же «внецерковного» движения, подобного «Плимутскому братству». На это Моуди тоже не пошел. На этой почве Моуди развил те методы, которые потом будут привлекать десятки тысяч человек на собрания в Лондоне, Филадельфии, Нью-Йорке, которые для Моуди были расширенным вариантом Иллинойс-стрит.
Нет никаких свидетельств о том, носил ли он белый шарфик священника, но над собой и своим образом он работал, проповеди его звучали авторитетно, были пронзительны и настолько «попахивали серой», что даже Эмма признается, что содрогалась, слушая его описание ужасов Божьего суда. Будучи детским служителем, Моуди не сталкивался еще лицом к лицу с деградацией тех, кого он пытался спасти; он мог заметить ее только неявно. Теперь же, будучи служителем всех возрастов, он неизбежно познакомился с худшими сторонами человеческой природы и прореагировал на это типично для проповедников-миссионеров того времени. «Я проповедовал, что Бог ненавидит грешников; что Он заносит над их головами обоюдоострый меч и готов обезглавить их».
Поведение Д. Л. Моуди было противоречивым. На кафедре он живописал гнев Божий, в лучшей традиции древних проповедников. В частной жизни он оставался искренним, нежным, полным радости и любви. Уоттс Де Гольер, диакон церкви на Иллинойс-стрит, рассказывает, что в доме Моуди «нередко можно было слышать взрывы веселого смеха, чаще всего по причине шутки хозяина, а иногда кто-то пытался подшутить над ним. Прекрасно помню установленное им правило: тот, кто не повесит шляпу или пальто на вешалку, будет потом искать их во дворе. И вскоре после этого я старательно копался во дворе в куче одежды, пытаясь обнаружить свое имущество. Не могу сказать, что те, кто был занят этим рядом со мной, думали и говорили в тот момент исключительно о вопросах веры, но она настолько пронизывала все окружающее, что смягчала и облагораживала все остальное».
Тем временем, 24 октября 1864 г., родился первый ребенок, девочка, которую назвали Эмма Рейнольдс. «Оба мизинца у нее кривые, как у меня, — сообщал Моуди матери в декабре, — все говорят, что она похожа на меня, но я должен сказать, что не вижу сходства». Эмма сходство видела. К тому же, со временем оно возрастало. «Она такая шалунья, — говорит она о двухлетней дочери. — Можно подумать, что это второй Д. Л. Моуди в детстве».
Когда ребенку не было еще шести месяцев, Эмма-старшая временно оставила его на попечение миссис Ревелл и сопровождала Моуди в армию Гранта в момент завершения Гражданской войны. Они были на базе Сити Пойнт, возле Гэмптона, когда туда рекой текли раненные в последних боях в Виргинии. Моуди рассказывал, что в числе первых вступил во взятый Ричмонд, проповедуя раненным воинам обеих сторон, освобожденным рабам и федералам, вызволенным из ужасной тюрьмы Либби.
8: Жестокие насмешки
Демобилизованные солдаты устремились в Чикаго. Город стремился заработать на восстановлении. Моуди погрузился еще глубже в работу ИМКА, которая вскоре станет ему дорога, как зеница ока.
На дневных собраниях он был всем знаком, несмотря на то, что менял форму бакенбардов три или четыре раза, словно пытаясь походить на героев последней войны, пока наконец не остановился на короткой, закругленной бородке, в начале семидесятых ставшей длиннее и превратившейся в густую кудрявую поросль, с которой познакомилась Великобритания. «Коренастый и проворный, этот человек, как Симон Петр, стоял у дверей и пожимал руки всем входящим», — так описывает его один из студентов. Один приехавший из деревни мальчик, поступивший в коммерческую школу, чувствовал себя «таким несчастным, одиноким и тоскующим по дому в большом городе, среди массы людей, которые беспокойно сновали вокруг и не обращали на меня внимания. Даже в гостинице, где я жил, никто меня не замечал. Одинокий и отчаявшийся, я зашел на дневное собрание. И никогда не забуду, как мистер Моуди первый пожал мне руку и стал меня расспрашивать».
Они пели. Потом читали Писание. Молитвы были импровизированными, «длинных речей и молитв не дозволялось» — это был глоток свежего воздуха, который Моуди влил в обширные поля американской и британской религии. Отовсюду из города и окрестностей поступали просьбы, чтобы к ним приехал Джэйкобс, Моуди, майор Уиттл и другие известные служители. Слушая трогательную молитву матери, сын которой поддался соблазнам большого города, Моуди мог плакать, не стесняясь; в нем всегда было что-то от впечатлительного ребенка, который постоянно был готов и плакать, и смеяться. «Д. Л. Моуди так искренен, агрессивен и настолько не обращает внимания ни на какие условности в своей работе, что иногда шокирует людей, придающих этим условностям большое значение. Иногда же он их смешит, заставляя неподобающим образом хохотать прямо на молитвенном собрании».
Моуди и его друзья из ИМКА не были ханжами; они отправили в законодательный орган штата петицию об учреждении Совета по здравоохранению; они учредили комитет по расследованию нарушений воскресного закона о спиртном. Но установки шахматной доски пришлось ждать до следующей декады. Велась деятельность по помощи «клиентам» в разрешении проблем небес и ада, веры и неверия. Кроме того, они требовали действий. «Я хочу, чтобы у веры были ноги, и она бежала», — говорил обычно Моуди. ИМКА в Чикаго издавала и распространяла брошюры и газету на четырех страницах; занималась благотворительностью, помогала при эпидемии холеры, Моуди снова и снова рисковал при этом жизнью. Было у них и неофициальное бюро по поиску блудных сынов в чикагской клоаке.
В 1866 г. одному видному бизнесмену, который оказывал Ассоциации Чикаго большую поддержку, было предложено место ее президента.
— Мы уже говорили об устроении работы миссии, — сказал он. — Нам нужен человек, который все свое время будет уделять святым целям и вере в Бога, только тогда этот проект увенчается успехом. Я предлагаю Дуайта Л. Моуди на пост президента, и Джона В. Фаруэлла — на пост вице-президента.
Некоторые говорили: «Многие в церкви считают Моуди чересчур радикальным». Но все-таки, в возрасте двадцати девяти, он стал президентом.
Не медля ни мгновения, «Моуди вышел на боевую тропу, собирая пожертвования», — так описывали энергию, с которой Моуди выпрашивал средства у богатых и влиятельных людей города; он любил выжимать у богачей деньги на предприятия, которые, как он выражался, «пойдут во благо». Каждый вкладчик вносил свою долю и предполагалось, что через десять лет он будет вознагражден из ренты, которую ИМКА предполагала получать, сдавая под офисы часть нового великолепного здания, остальная часть прибыли должна была пойти на городскую благотворительность.
Сайрус Холл Мак-Кормик, пресвитерианин, изобретатель комбайна для сбора урожая, произведшего революцию в фермерском деле и принесшего ему огромное состояние, обещал не менее 10 000 долларов, и за месяц было собрана сумма в 199 000 долларов, самые большие вклады сделали Фаруэлл, Мак-Кормик и Джордж Армор. Мак-Кормик вспоминал 1866 г., как время, когда он «убедился в большой ценности мистера Моуди». Чету Моуди часто приглашали в дом миллионера, и современник описывает «сходство в характерах этих двух людей. Оба были очень искренни и откровенны, оба вершили свою карьеру широкими мазками... Оба были яркими, жизнерадостными людьми».
Когда-то в конце шестидесятых годов (точный год неизвестен) Моуди ворвался в кабинет чикагского служителя Харши с запечатанным конвертом в руках.
— Открой его! Открой! — кричал он. — Там чек на 2000 долларов!
— Откуда ты знаешь? Ты его видел?
— Нет. Но я просил о нем Господа, и знаю, что он там! Я пришел к тебе на другой конец города специально, чтобы ты убедился, как я верю в силу молитвы!
Юный У. Т. Харша, «стоял рядом с отцом, когда он открывал конверт. В самом деле, там был чек на 2000 долларов, выписанный на мистера Моуди и подписанный Сайрусом X. Мак-Кормиком».
Моуди сбивчиво изложил свою историю. Он пришел к миллионеру:
— Послушайте, Мак-Кормик, школе Миссии ужасно нужны деньги!
— Да вы меня просто осаждаете в последнее время. Я же вам давал денег не так давно.
— Мне нужна тысяча.
— Тысяча! После всего того, что я давал вам в последнее время? — однако он пошел наверх выписывать чек.
— И тогда, — продолжал Моуди, я подумал про себя: «Почему же я не попросил две тысячи?» Прямо там, в передней, я упал на колени и попросил о двух тысячах. Мистер Мак-Кормик спустился вниз с запечатанным конвертом. Я поблагодарил его и помчался к вам. Разве не подтверждает это мою веру?
Пожилой мистер Харша так поразился всему этому, что спросил у Мак-Кормика:
— Вы помните, по каким соображениям вы выписали чек на сумму в два раза больше?
— Я помню, что поднялся наверх, сел за стол и взял чековую книжку. Я написал: «Д. Л. Моуди», — а потом подумал о благородной работе, которую он делает в нашем городе, и какой он замечательный парень. Наконец я решил выписать чек на 2000 долларов.
Много позже молодой Харша расспрашивал Моуди об этом эпизоде. Моуди ответил:
— Бог дал мне деньги в тот день, потому что они мне были нужны. И Он всегда давал мне денег, если они были мне нужны. Но случалось, что я просил у Него денег, когда мне только казалось, что я в них нуждаюсь, и тогда Он отвечал: «Нет, Моуди, выкручивайся сам, как умеешь. Тебе пойдут на пользу небольшие затруднения».
Что бы ни думал о Моуди Мак-Кормик, уважение к Моуди, царившее в Чикаго военного времени, постепенно рассеялось. «Часто его самым жестоким образом высмеивали, гнали и преследовали, — вспоминает Де Гольер. — Его манера выражаться, его внешность, его методы работы были объектом насмешек и шуток, из уст в уста ходили самые жестокие замечания о нем».
Журналист Фредерик Фрэнсис Кук, тогда работавший в «Чикаго трибьюн», с сожалением писал о «юношеской экстравагантности Моуди», из-за которой «признанные деятели кафедры, особенно в высших и более формальных слоях, считали, что он принижает религию. Городское же население судило о нем со стандартной общественной точки зрения и не любило его вмешательства... Ах, каким навязчивым был он в то время!.. Всегда в действии, он останавливал незнакомых людей, чтобы расспросить о состоянии их души; и, пока изумленная или растерянная жертва подыскивала подходящие для такой ошеломляющей ситуации слова, он уже бежал прочь, ища еще кого-нибудь, «подходящего для спасения».
«“Вы христианин?” — с этими словами он обращался ко всем мужчинам, женщинам и детям Чикаго, — пишет дочь Фаруэлла Эбби, тогда только что закончившая школу и бывшая такой же преданной поклонницей Моуди, как и ее отец. — Он кричал об этом с возвышения, шептал вам это на ухо в узком переулке, подсаживался к вам за стол во время обеда, приставал на улице — короче, повсюду».
В эти годы он принял обет не проводить ни дня, не поговорив с кем-нибудь о Христе. «Увидев человека, прислонившегося к фонарному столбу, я подошел к нему и спросил:
— Вы христианин?
Мужчина разразился ругательствами и сказал, что это не мое дело». Потом мужчина этот сказал одному общему знакомому, что его еще никто никогда так не оскорблял. Но три месяца спустя, после полуночи в двери Моуди постучали. «Там стоял этот незнакомец, с которым я заговорил у фонаря», он признался, что с тех пор не знал покоя:
— Скажите, пожалуйста, что мне делать, чтобы спастись.
Моуди ничто не смущало. Один пресвитерианин по имени Потуин как-то шел по Уэллс-стрит, «а прямо передо мной шел высокий мощный малый, когда мистер Моуди, идущий навстречу, остановил его вопросом: “Вы христианин?” Парень разозлился и дал бы Моуди в зубы, если бы я сзади не удержал его». Работа сотрудников «Трибьюн» была прервана, когда Моуди, зашедший, чтобы поместить в газете объявление ИМКА, внезапно спросил:
— Есть ли среди вас Христос?
Среди внезапного молчания один шотландец среднего возраста медленно вынул трубку изо рта и ответил:
— Нет, мистер Моуди. Только что был тут, но вышел поболтать с приятелем за углом. Он расстроится, что вы его не застали. Может, подождете?
В таких случаях Моуди никогда не смеялся. И никак не проявлял своей любви к шуткам. «Банальное богохульство его не задевало». Уильям Рейнольдс сказал Уиттлу через несколько лет, что, «когда я бывал с Моуди наедине, он часто плакал из-за оскорблений тех, кто не понимал его и противился ему», однако, он «настроился быть кротким... если не быть кротким, ничего не получится».
Все, даже его жена, уговаривали Фаруэлла:
— Почему бы тебе не поговорить с ним, он ведь приносит больше вреда, чем пользы, так набрасываясь на людей?
Когда Фаруэлл попробовал это сделать, Моуди ответил:
— Ты мне не начальник. Мой начальник — Бог.
Моуди забрасывали язвительными вопросами на рынке, над ним глумились у здания суда. Молодой доктор, стоящий в стороне, был поражен «бесстрашным поведением» проповедника, и спросил у соседа, кто это. Сосед «взглянул на него с хитрой усмешкой и сказал: “Разве вы не знаете? Это же Моуди!”»
Моуди изматывал себя до предела. «Мне хотелось бы, чтобы ты научился регулярно питаться», — увещевала его миссис Фаруэлл. Эмма, вероятно, говорила то же самое. Он не обращал на это внимания. Позже он заявлял: «Мне почти тридцать, я старше, чем был раньше». В стремлении привести город ко Христу его спасала кротость — готовность слушать, учиться, экспериментировать; а также здравый смысл, хоть он и не всегда прислушивался к голосу последнего; а еще Эмма. Одна страсть владела Моуди — «чтобы все были спасены». Его не волновало, что будет потом, лишь бы обращенные стали обращать других. «Я жил в Чикаго, зная одну-единственную истину и думая, что только она одна важна, и не обращал внимания на все связанные с ней истины, пока не воздвиг вокруг себя стену предрассудков».
Трудно было представить себе, что через несколько лет Безумец Моуди завоюет уважение Глэдстоуна и президента Гранта, привязанность английского лорда-канцлера, благодарность принцессы Уэльской и внимание миллионов самых разных людей Британии и Соединенных Штатов.
|
