5: Друг детей
— Что случилось? — спросил Моуди.
— У меня опять началось кровохаркание. Доктор говорит, что мне нельзя жить на озере Мичиган, я должен возвращаться в штат Нью-Йорк. Мне кажется, я умираю.
Он дрожал и выглядел таким расстроенным, что Моуди спросил:
— В чем проблема? Ты ведь не боишься смерти, разве не так?
— Нет, сэр. Я не боюсь. Но я волнуюсь за свой класс.
Моуди знал этот класс, девочки от двенадцати до шестнадцати лет, «самые легкомысленные. Они продолжали хихикать на занятиях, все время смеялись и шалили». Однажды ему пришлось заменить больного преподавателя, и «они смеялись мне прямо в лицо. Мне захотелось открыть дверь и сказать им, чтобы уходили и не возвращались».
Учитель повторил:
— Я волнуюсь за свой класс. У меня ничего не получилось. Ни она из них не пришла к Иисусу. И у меня нет сил, чтобы сделать что-либо сейчас. Мне кажется, я принес этим девочкам больше вреда, чем пользы. Ни одна не была обращена.
Моуди удивился. «Я никогда раньше не слышал таких речей». В школьных вопросах его волновала лишь посещаемость: он радовался, когда приходили все, когда зал был забит шумной ребятней, и печалился, когда количество их уменьшалось. Но он не думал, что кто-то из маленьких дикарей может переживать что-либо лично и глубоко, как взрослые; он не воспринимал их как личностей.
После паузы Моуди сказал:
— Давай ты навестишь своих учениц и поговоришь с ними о том, что чувствуешь. Я поеду с тобой на извозчике, если хочешь.
Он помог учителю выйти на улицу и поймал извозчика, они поехали в трущобы. Подъехали к дому одной из девочек. Учитель позвал ее и мягко сказал:
— Я приехал, чтобы попросить тебя прийти к Спасителю.
Он рассказал, что умирает и должен уехать из Чикаго, объяснил, почему она должна поверить во Христа; девочка слушала с раскрытыми глазами. И тогда, говорил Моуди, «он помолился так, как я никогда еще не слышал», и девочка, вся в слезах, обещала «решить все раз и навсегда прямо сейчас».
Двое мужчин поехали к дому другой девочки. Учитель снова повторил тот же разговор. После трех или четырех посещений силы его были на исходе. Моуди отвез его домой.
Через десять дней «он пришел ко мне в магазин, и лицо его буквально светилось: “Последняя девочка из моего класса пришла ко Христу. Жизненно важный для них вопрос улажен. Они приняли Спасителя. Мое дело сделано, теперь я могу ехать домой”».
— Не уезжай сегодня. Подожди до завтра, собери вместе весь класс. Пригласи их на чаепитие вечером.
Потом Моуди говорил, что, если бы он знал, как подействует на него эта встреча, он не стал бы туда приходить. Все девочки пришли, учитель говорил с ними и читал Библию, они попытались спеть гимн расставания. Учитель попросил Бога дать девочкам глубокую веру. Моуди помолился. «Когда я поднялся с колен, одна из девочек стала молиться за их умирающего учителя».
Пораженный, Моуди слушал неловкую, спотыкающуюся молитву трущобной девчонки, которую всегда считал пустоголовой болтушкой. Другая попросила у Бога силы, чтобы обращать в веру других. Одна за другой девочки молились. Когда Моуди слушал эти незатейливые, пылкие выражения благодарности, эти искренние просьбы, сотни тысяч золотых долларов его мечты, стремления создать коммерческую империю, вдруг показались ему преходящими, тленными, нелепыми. Лучше провести годы так, как умирающий учитель провел десять дней.
На следующий вечер, «когда солнце заходило над западными прериями», Моуди приехал на Южный Мичиганский вокзал, чтобы проводить друга. Без предварительной договоренности пришли и все девочки. Они спели гимн, и, «когда вагоны выехали из депо, мы увидели его бледную руку, показывающую на небеса, словно на место нашей будущей встречи».
Многие из этих девочек стали преданными помощницами Моуди в воскресной школе. В начале 1920-х гг., когда Уилл Моуди рассказывал об этом эпизоде на служении в Калифорнии, «женщина средних лет подошла и сказала: “Мистер Моуди, я хотела бы с вами встретиться. Моя мать была одной из этих девочек”».
Что же касается Д. Л. Моуди, то этот «замечательный июньский вечер» поставил перед ним проблему, разрешать которую он будет три месяца. Подобно Матфею, он почувствовал призыв покинуть бизнес. Он не хотел этого. «Я сопротивлялся. Это была ужасная битва. Но, о! Сколько раз потом я благодарил за это Бога».
Отказаться от престижного положения в городе, где богатство было единственным критерием известности, отложить свадьбу и быть способным предложить Эмме очень скромное существование, отказаться от всех радостей заключения коммерческих сделок, от власти, которая приходит с деньгами, — на все это ему понадобилось три месяца.
И осенью 1860 г. настал день, когда Дж. В. Фаруэлл обнаружил, что Моуди оставил свое место в «Бьюэлл, Хилл и Грэнджер», оставил богатую гостиницу миссис Филлипс и поселился на диване в одной из комнат, которыми пользовалась ИМКА в Методистском церковном комплексе. Он ел в дешевых столовых или же питался сыром и крекерами, так как решил экономить свои сбережения, чтобы хватало на школу. «Я сказал себе: “Я буду жить на сбережения. Если они закончатся и я не обнаружу средств к существованию, я восприму это как знак, что надо вернуться к бизнесу”». В следующем году, когда Моуди был принят на постоянную работу в ИМКА, служащий, который зафиксировал решение Совета управляющих, написал: «...принимается на должность за плату_долла
ров». Пустое место так никогда и не было заполнено. Фаруэлл говорит: «Я требовал от него принять заработную плату, но он отказался», потому что это ограничило бы его свободу. Может быть, потом ему придется отказываться и от большего, но в 1860 г. это было гениальное решение, которое давало ему моральное право просить о пожертвованиях на дела миссии.
«Нет! — комментирует Флеминг X. Ревелл в письме от 1917 г. — Мистер Моуди так и не принял заработной платы после того, как отказался от бизнеса, приносившего ему не меньше 5000 долларов. В первый год после этого шага его доход составил 150 долларов. Проверка на истинность веры».
Близкий друг, Дж. X. Харвуд, подводит итоги: «То, что молодой человек, полный здоровых инстинктов и интереса к повседневной жизни, был способен отказаться во имя Христа от завоевания мира и ничего в этом мире не желать, невозможно объяснить исключительно естественными причинами».
Теперь Моуди неустанно посвящал себя и все свои физические возможности воскресной школе. Нортмаркет-холл мог вместить тысячу двести человек; он должен был наполниться.
Карманы его, как обычно, были полны сладостей. Он мог вручить приз, например, белочку в клетке, ученику, который привел больше всего новых рекрутов. Ему всегда удавалось сделать так, что дети держали свое слово и ходили в школу. «Если я по какой-то причине не сдерживала обещание, — вспоминает одна из девочек, — я обычно обходила школу дальней дорогой, чтобы не встретиться с мистером Моуди. Когда я почти уже была дома, я вдруг видела перед собой его, с протянутой ко мне рукой и печальным взглядом, он говорил мне:
— Дженни, отчего же ты не пришла? Мне не хватало тебя в воскресной школе. Я надеюсь, ты не заболела? У тебя дома все в порядке? Ты ведь не станешь меня разочаровывать в следующий раз, не правда ли? Мне будет так грустно, если тебя не будет».
Он мобилизовал своих друзей на систематическое посещение трущоб. «Обычно мы брали с собой талоны на хлеб, — писал Дж. Б. Стиллсон, — и немного денег, чтобы помочь больным, вдовам и сиротам, а также мы договорились с несколькими врачами, чтобы те бесплатно посещали бедных и больных и сидели с ними по ночам».
Моуди был самым настойчивым. На верхнем этаже над магазином на Норткларк-стрит жило шестеро детей, которые, по воспоминаниям нижних жильцов, были «непослушными и голодными, отец же их (гигантского роста) обычно был пьян и жестоко бил свою миниатюрную жену, которая содержала семью как могла, стирая и моя полы. Мистер Моуди приходил снова и снова, пытаясь обратить отца-пьяницу. Почти каждый день он приносил им корзины с едой, фруктами, углем или хворостом».
С виски он боролся постоянно, что Бетси понравилось бы, хоть, наверно, она немало вздыхала, узнавая о рвении Дуайта-благовествователя. В одном из трущобных домов, в отсутствии отца, Моуди обнаружил, по словам Фаруэлла, «не только детей, но и кувшин с виски. Он забрал и то, и другое: детей отвел в воскресную школу, а виски вылил на дорогу». Когда он пришел в следующий раз, возмущенный отец проревел:
— Это ты вылил мое виски? — схватил Моуди за грудки и потащил на улицу со словами:
— Сейчас я с тобой разделаюсь!
— Я вылил виски ради вас и вашей семьи. Позвольте мне помолиться перед тем, как вы со мной разделаетесь.
Искренняя молитва Моуди не была похожа на то благочестивое пустословие, которое этот мужчина ожидал услышать от проповедника. Он устыдился и пробормотал:
— Так и быть, забирай детей, не буду тебя бить.
Моуди без устали тратил время и энергию. Одна маленькая девочка — эта история была на устах у всего Чикаго — обещала Моуди, что пригласит его домой, чтобы он попросил у мамы отпустить ее в школу; сначала, сказала девочка, она должна сделать одно дело, так не подождет ли ее добрый джентльмен на углу.
Добрый джентльмен ждал не меньше трех часов, но напрасно. Через несколько дней он встретил эту девочку. Она побежала. Он за ней. Она перепрыгивала через заборы, Моуди следовал за ней, прыгая через ступеньки, перебегая улицу перед упряжками, пугая старушек и собак, пока она не вбежала в аллею, потом — в какой-то бар и наверх, в спальню. Моуди не отставал. Она забилась под кровать. Задыхающийся Моуди вытащил ее оттуда. «И, вытащив эту маленькую девочку из-под кровати, — как сказал один из его друзей, — он целое семейство вытащил на небеса».
Из-за соблюдения весьма экстравагантной диеты под глазами у Моуди появились синяки, и тогда Джон Фаруэлл подарил своему двадцатитрехлетнему другу маленького пегого индейского пони. И вскоре Моуди уже ехал на нем по улицам, с корзиной апельсинов или хохочущей ребятней сзади, или с целым хвостом ребят постарше, по очереди едущих по грязи на самодельных салазках, рискующих, что Моуди, с внезапным смехом, выпустит веревку. Именно на этом пони впервые увидел его Д. У. Уиттл, только что приехавший из долины Коннектикута, а потом ставший одним из ближайших его сподвижников и друзей. «Я проходил по Кларк-стрит, и кто-то из прохожих сказал: “Вон едет Безумец Моуди”. Я обернулся и увидел молодого человека на маленьком пони, брюки его были заправлены в сапоги, на голове сидела шляпа».
Пони оказал громадную помощь в наборе рекрутов. Через семнадцать лет Моуди скажет: «Некоторые из наиболее активных людей Чикаго были когда-то босоногими мальчишками, подобранными в переулках и на пустырях». Тот же самый принцип беззастенчивого подкупа с наилучшими намерениями царил и в Нормаркет-холле. Клара Гоулди вспоминает, как «дети всегда находили у подножья лестницы пакет с орехами, попкорном, яблоками и пряниками, с апельсином наверху, и это был неплохой побуждающий стимул. Всегда в запасе была целая большая корзина таких пакетов».
Случались и конфликты. Был один мальчик, ужасно мешавший учителю и прерывавший занятия в соседних классах. Наконец Моуди сказал Фаруэллу:
— Я собираюсь спустится с этим мальчишкой вниз в полицейский участок и высечь его, и, когда вы все увидите, что я пошел туда, пусть все. встанут и поют гимны как можно громче, пока я не вернусь.
Фаруэлл так и поступил, «и, когда мистер Моуди вернулся, он был весь красный после такого религиозного упражнения. Через месяц этот мальчик стал христианином и очень помогал своему учителю», а через много лет он активно участвовал в чикагской кампании Моуди 1876 г.
Вскоре вокруг личности самозваного детского проповедника стали возникать разнообразные слухи: что, якобы, когда ирландские мальчишки побили окна в Холле и стали бить на улицах учеников, Моуди позвал римского католического епископа, знаменитого Джеймса Даггана, и они, католик и протестант, молились вместе; что, когда отцы-алкоголики набросились на него с дубинками, он смотрел себе под ноги, стараясь сдержать свой воинственный нрав и тяжелые кулаки, и оставаться под ударами кротким, как агнец.
Один мальчик, который попросил Моуди поговорить с его родителями, оказался сыном владельца питейного заведения. Моуди, «никогда в жизни не был в баре. Я подходил к двери и отступал несколько раз. Я говорил себе: “Я не могу туда идти. Люди подумают, что я хожу пить”». Наконец, он оглянулся вокруг, не увидел поблизости ни одного диакона, и вошел. «Отец был за стойкой бара, и, когда я подошел к нему и сказал, зачем я пришел, он ответил: “Нам тут не нужны лицемерные пустословы”, и я вышел оттуда еще быстрее, чем вошел. Потом я зашел снова, и он снова меня прогнал. Наконец, я вошел в третий раз, и этот человек не был еще пьян, и не был безумен, но он сказал, что предпочел бы видеть своих сыновей пьяницами, а дочерей — блудницами, чем христианами».
Обнаружив, что этот мужчина издает дешевое атеистическое издание, Моуди прочел «Век разума» Тома Пейна, взамен обещания прочесть Новый Завет.
Однажды воскресным утром Моуди сказал:
— Мне хотелось бы пригласить вас со мной в церковь.
— Я не был в церкви восемнадцать лет, — он яростно потер стакан для джина, который протирал. — Нет, я не пойду. Но, если хотите, можете устроить церковь здесь.
Моуди был шокирован: «Церковь в баре?» Но другого пути к сердцу этого человека он не видел. Боясь, что диаконы его не одобрят, Моуди выбрал время, когда они будут собственно в церкви. Владелец бара сказал:
— Я хочу, чтобы вы поняли, молодой человек, вам не придется все время проповедовать.
— Что вы имеете в виду?
— Мне захочется что-нибудь сказать, мои друзья захотят что-нибудь сказать. Мы не дадим вам проповедовать все время. Нам захочется высказаться тоже.
Атеистам было выделено сорок пять минут, Моуди — пятнадцать («На самом деле, я не думаю, что смог бы проповедовать дольше пятнадцати минут»), и под давлением нечестивых, жаждущих сокрушить его, он был вынужден переместиться в большую комнату дальше по улице. Для поддержки он взял с собой одного из лучших мальчиков, слишком маленького для своего возраста, но Моуди чувствовал себя «очень напуганным. Я дрожал с головы до ног».
«Они начали забрасывать меня вопросами, но я сказал:
— Нет, сэр. Вы собирались проповедовать сорок пять минут».
И они стали это делать, пока Моуди не почувствовал, что его «тошнит от неверия». Тогда он сказал:
— Давайте помолимся.
Они протестовали. Он встал на колени. Они свистели, смеялись, а он молился вслух. Он призвал на помощь подкрепление, и интуиция его не подвела: маленький мальчик произвел на них впечатление, «когда он умоляющим голосом просил Бога простить этих людей за то, что они так плохо высказывались о Его любимом Сыне». Это была мелодраматичная сцена, но атеисты, в молчании, начали расходиться. Старый владелец бара сказал:
— Если вы этому их учите там, ладно, забирайте моего.
Итак, школа росла. Когда Моуди занимался бизнесом, ему казалось, что он «занимается детьми один час в неделю, а остальное время с ними занимается дьявол». Теперь силы были уравновешены. «Этой зимой я провожу встречи в моей школе каждый вечер, — писал он домой, — это отнимает все мое время».
Глядя с возвышения благодарным взглядом на свою немытую паству, приветствуя в Холле тысячу оборванцев-учащихся, катаясь на пони по трущобным улочкам или убеждая упрямых родителей, Моуди не сомневался, что нашел дело своей жизни — он посвятит годы служению трущобам Чикаго и вырастит не одно поколение детей.
6: Барабаны в Теннеси
Авраам Линкольн, президент страны, посетил Чикаго в воскресенье, 25 ноября 1860 г. Фаруэлл, чей краткий политический экскурс произвел на Линкольна впечатление, пригласил президента в школу Моуди, и тот согласился, при условии, что не нужно будет произносить речей. Он был на утренней службе в епископальной церкви Святого Иакова и пораньше закончил ленч, когда Фаруэлл послал за ним.
Под оглушительные приветственные возгласы Линкольн сел и прослушал вступительные гимны и молитвы. Затем он поднялся и собирался уйти. Тогда непослушный Моуди объявил:
— Мистер Линкольн пришел к нам при условии, чтобы мы не просили его произносить речь. Но, если он все же захочет сказать пару слов на прощание, мы выслушаем его очень внимательно.
Линкольн медленно вышел в центр зала. Там он остановился, оглянулся вокруг и сказал:
— Когда-то я был таким же бедняком, как каждый мальчик в этой школе, а теперь я — президент Соединенных Штатов, и, если вы будете внимательно слушать то, чему вас тут учат, может быть, кто-нибудь из вас тоже станет президентом.
После этого визита, а также потому, что он прибыл из Бостона — города, о котором Линкольн говорил: «Чикаго был основным зачинщиком войны в этой стране после Бостона», — для Моуди не могло существовать двух мнений: он был от всей души за объединение и упразднение рабства, считал южан всего лишь бунтовщиками-рабовладельцами, и Гражданская война для него являлась однозначным конфликтом добра и зла; в период между 1861 и 1865 гг. он, вероятно, презрительно фыркал, слышав о высокой духовности в рядах южан.
Когда Линкольн призвал добровольцев в форт Самтер, под его знамена вступило семьдесят пять учащихся школы Моуди; Джимми Секстон дослужился до полковника. Сначала Моуди оставался в стороне, потому что не мог покинуть свою Миссию; кроме того, он обладал неким врожденным личным пацифизмом («Я чувствовал, что не могу взять в руки винтовку и застрелить другого человека. В этом отношении я квакер»), что, однако, не уменьшило его ревностного отношения к вербовке.
Когда разразилась война, в нескольких километрах к югу от Чикаго, там, где теперь находится Институт технологии Иллинойса, вырос военный городок из палаток, бараков, плацев и складов оружия, предназначенный для сбора и тренировок добровольческой армии Северо-Запада, он получил название «лагерь Дуглас». Моуди и Бенджамин Франклин Джэйкобс, молодой агент по недвижимости, работавший в воскресной школе Нортстар, были откомандированы для проведения религиозных мероприятий в лагере комитетом новой, небольшой и весьма активной организации, которая еще не приобрела в Чикаго большого влияния: Ассоциация Молодых Христиан (ИМКА). Пока ее деятельность состояла лишь в проведении ежедневного молитвенного собрания в полдень в помещении Ассоциации в комплексе Методистской епископальной церкви. Когда в мае 1861 г. Моуди был принят в ее ряды как «библиотекарь, с правом действия в роли агента организации и городского миссионера», все эти громкие слова означали только, что «все, что он делал, было официально».
В лагере Дуглас Моуди и его друзья стали регулярно проводить службы, и пожали тот обильный урожай, о котором мечтали. Почва была плодородной. Война дала проявиться всем основным положительным и отрицательным качествам американского характера. Парни, спокойно выросшие под кровом ферм или кузниц, внезапно оказались в суровой действительности бараков, со всеми ее волнениями и затруднениями, и все искушения, против которых предостерегали их в деревянных или дощатых домиках благочестивые матушки, вращались вокруг них в атмосфере мужской грубости и мальчишеской простоты.
«С самого начала интерес к этим собраниям был велик, — рассказывается в сухом отчете ИМКА. — Чтобы удовлетворить потребности в молитвенниках, пришлось выпустить издание тиражом в 3500 экземпляров в типографии Союза воскресных школ. Был расширен Армейский комитет Ассоциации... Интерес к полевым собраниям все возрастал, пока не пришлось проводить по восемь — десять собраний каждый вечер, и сотни людей пришли ко Христу». Каждый вечер Моуди возвращался из лагеря с охапкой игральных карт, сданных раскаявшимися, которые, что забавно, он тщательно хранил в специальном уголке помещения ИМКА.
«Все это захватывает меня», — писал он матери в июне. Она жаловалась, что он редко пишет. «О нет, мама, — отвечал он, — я думаю о вас так же часто как раньше но если бы я мог увидеть тебя я бы рассказал как Господь благословляет меня в моих трудах и я думаю ты сказала бы мне: Да благословит тебя Бог, продолжай... Я сейчас занят как никогда в жизни», ибо он продолжал приводить новичков в воскресную школу.
В лагере Дуглас, особенно когда начали приходить списки погибших и раненых и война перестала походить на пикник, Моуди остро ощутил, как священна жизнь каждого человека; каждый был важен; любой из этих веселых парней завтра мог превратиться в холодный труп, лежащий посреди южных лесов или пшеничных полей, и каждый нуждался в даре вечной жизни и уверенности, что обладает этим даром.
Перед ним возникла также проблема личного характера: он не мог полагаться только на проповеди Джэйкобса и других, которые умели проповедовать; как писала Эмма, «когда его звали к солдатам, он чувствовал, что должен рассказать им любой ценой о способности Христа спасти». Моуди пришлось побороть свою застенчивость, обращаясь к людям своего возраста и старше; он не мог пренебречь желанием «говорить с вами о моем Спасителе, Который кажется мне таким близким — о, во что превратилась бы жизнь, если бы не было Христа!»
Неудачи больше не смущали Моуди. Дэниэль Мак-Уильямс, молодой бухгалтер, пресвитерианин, присутствовал на скромном обеде, который дал летом 1861 г. Рейнольдс из Пеории, чтобы служители и миряне могли встретиться с его другом-попутчиком. Основным впечатлением, о котором вспоминает Мак-Уильямс, было «искреннее желание Моуди вести людей ко Спасителю и жажда к изучению Библии, потому что в течение всего обеда мистер Моуди цитировал стихи и просил служителей объяснить ему: что значит этот стих?»
Фаруэлл назвал лагерь Дуглас «детским садом тренировки» Моуди. Он быстро стал известен. Осенью он отправился по приглашению капеллана Иллинойского полка, скрывавшего свое происхождение под славным названием «Зуавов», посетить их лагерь в Элизабеттоуне, Кентукки, недалеко от места рождения Линкольна. Полковая газета сообщила, что «активный служитель из ИМКА, Чикаго... трудился неустанно день и ночь, раздавая книги, газеты, брошюры, молитвенники и т. д.», затем следовала фраза, более правильная с точки зрения содержания, чем с точки зрения грамматики: «Его совет и пример убеждает и обращает». В ходе Гражданской войны было много импровизаций и нерукоположенный капеллан никого бы не удивил; но Эмма вспоминает, что «друзья Моуди из Чикаго попросили его не вступать в армию капелланом, как хотели некоторые солдаты, потому что он мог больше сделать для солдат, будучи свободным, чем ограничивая свою деятельность одним полком».
Чикаго был подавлен этой странной и печальной братоубийственной войной и полон страха за сыновей и возлюбленных, траурный креп свисал с дверей, а искалеченные солдаты отчаянно искали работу; работы не было, но некоторым удавалось наживаться на войне и богатеть; и этот Чикаго относился к Моуди с великим уважением и восхищением.
Он все время трудился, в городе или в лагере. «У меня есть 500 — 800 человек, — писал он любимому брату Сэмюэлю печальным январским днем 1862 г., — которые зависят от меня ежедневно и все время приходят новые. Я держу оседланую лошадь чтобы ездить и искать несчасных и у меня есть человек чтобы ждать людей каторые приходят в мой офис. Мой штаб в помищениях Ассоциации Молодых Христиан и еще я только собрал денег чтобы построить чисовню для солдат в лагере в 3 милях от города. Я провожу собрание там каждый день и 2 в городе так что видиш 3 собрания каждый день и говорить с ранеными и это еще не все я должен ездить загород каждую неделю покупать хворост и привозить для несчасных и еще уголь пшеницу еду и зерно...»
Что касается проповедей, «у меня нет и 5 минут в день на подготовку и я говорю что придется... я не отвечаю на письма — нет времени — я возвращаюсь каждый вечер в 11 — 12 и встаю на рассвете... Мне хотелось бы чтобы ты был здесь как-нибудь с 1 до 3 и посмотрел как люди ломятся в мой офис».
Моуди, рассказывая об этом в письме, хотел объяснить, почему он плохо отвечает на послания из дома, мы же видим из этого рассказа, каким он был за несколько недель до двадцать пятого дня рождения: деловитым и пылким, но склонным к опасному мнению, которое чуть не погубит его через несколько лет: что благочестие проявляется прежде всего в неустанной деятельности. «Ходи в церковь, сколько можешь; проводи столько молитвенных собраний, сколько хватит сил». Однако никто не стал бы спорить с его девизом: «Делай все, что можешь, чтобы мир стал лучше. Делай все, что можешь, для Христа, и другие будут счастливы».
Добровольные, полуимпровизированные службы, призванные способствовать утешению, духовному благополучию и вере солдат Федеральной армии, наконец были упорядочены и образовался Христианский комитет Соединенных Штатов, частная, но официально утвержденная организация, представлявшая из себя нечто среднее между Красным крестом, Военно-торговой службой ВМС, ВВС и сухопутных войск, и вспомогательным подразделением капелланов. Фаруэлл стал президентом Северо-западного отделения. Моуди, что было неизбежно, часто делегировали на фронт (расходы оплачивались, но жалование он не получал).
В феврале 1862 г., когда еще неизвестный Грант прославился, захватив форт Донельсон на Камберленде в Теннесси, что привело к возникновению термина «безоговорочная капитуляция», Моуди выезжал из Чикаго для работы с раненными. «Вы не знаете как грубо обращаются с этими несчасными. Я был на поле боя до того, как они похоронили мертвых, и было ужасно видеть как мертвецы лежат вокруг и некому похаронить их». Не успел он вернуться домой, как был немедленно снова отправлен на помощь раненным.
В следующем месяце Грант провел ужасное сражение при Шилохе, известное также как Питтсбургский десант, которое закончилось частичным поражением, но конфедераты отступили. Из Чикаго срочно запросили целый эшелон дополнительных врачей, медсестер и студентов-медиков, собранный ИМКА для Христианского комитета. Как вспоминает один из студентов-медиков, «вечером в этом эшелоне мистер Моуди вел молитвенное собрание в одном конце вагона, а в другом конце вагона компания мужчин играла в карты».
Раздробленные конечности, гангрена, ампутации, часто без хлороформа, смерти, которых можно было бы избежать, если бы медицинская наука и гигиена были более развиты, обострили до предела ощущение человеческой нужды, всегда свойственное Моуди, его уверенность в том, что надо срочно решать судьбу человека в вечности, его нетерпеливое желание получить честный ответ на вопрос, который он всегда задавал в присутствии смерти: «Вы христианин?»
«Когда мы спускались вниз по Теннесси, на борту было четыреста пятьдесят раненых. Многие — смертельно». Моуди и его товарищи «решили не позволить ни одному человеку умереть, не услышав о Христе и небесах — мы говорили им о Христе, словно давали воды попить». Моуди наткнулся на юношу, умирающего от шока и потери крови. Он напоил несчастного бренди с водой, надеясь, что тот на время придет в себя.
Раненый, лежащий рядом, сказал, что они приятели, старые друзья, из одного города, вместе записались в армию, и умирающий — единственный сын вдовы. Моуди знал, что мать «наверное, захочет получить весточку от сына, и я спросил, христианка ли она. Он сказал:
— Да, она верующая».
Моуди периодически звал юношу по имени, и наконец глаза его открылись. Моуди дал ему еще один глоток бренди с водой:
— Уильям, ты знаешь, где ты?
— О да, — прошептал раненый, — я еду домой к маме.
— Доктор сказал, что ты умрешь. Ты не хочешь передать что-нибудь своей матери?
— Скажите маме... что... я умер, веря во Христа.
Сердце Моуди екнуло — «мне показалось, что я нахожусь у небесных врат». Он спросил:
— Что-нибудь еще?
Юноша закрыл глаза:
— Да, скажите маме и сестре... что мы, конечно, встретимся... на небесах.
Это был подлинный голос старого американского духа, полный благочестия и глубокой любви к дому, голос, обращенный к человеку, который еще не знал, что призван провозгласить старые твердые принципы в новом веке.
Эмма Ревелл, влюбившаяся в преуспевающего торговца обувью, внезапно оказалась невестой детского проповедника и собиралась выйти замуж за Илию на колеснице, не зная, чем все это закончится.
Они поженились в Чикаго во вторник 28 августа 1862 г., и отправились «в мой свадебный тур», как назвал это Моуди.
В июне он побывал в Нортфилде, по которому так часто тосковало его сердце. «Тоска по дому» была постоянной темой его писем: «Скажи маме что она не знает как хорошо получать письма от матери... Она никогда не жила в разлуке со своей матерью и не может знать как это здорово». Он всегда был щедр по отношению к семье, даже не по средствам, и очень беспокоился о них. Он жаждал «видеть мою мать и всех моих братьев и сестер обращенными к Богу». «Очень приятное пребывание» в Нортфил-де вместо отдыха превратилось в выездную миссию, наделавшую такого шума, что около двадцати пяти человек пришло провожать его на станцию. Два его брата начали вести молитвенные собрания, но предубеждение Бетси возросло, потому что Дуайт собирался жениться на англичанке, к тому же баптистке.
Они поселились в крохотном домике на Северной стороне (Чикаго был разделен на престижную Южную сторону, к югу от реки Чикаго, и трущобную Северную), где Эмма продолжила потихоньку приручать Моуди, превращая его в того человека, каким он мог бы стать по ее мнению. Она была «прежде всего практична и любила порядок». Она выбросила те патентованные рубашки, которыми он так гордился, потому что их можно было не стирать неделями. Ей пока не удалось заставить его питаться регулярно и полноценно. Ей по-прежнему было не справиться с ежедневным каскадом невероятных событий, которые превращали каждый день в приключение.
Однако ей удалось добиться изменений, которые происходили так мягко и незаметно, что он мог сказать в конце жизни: «Она была единственным человеком, который никогда не старался меня ни от чего удержать и всегда с симпатией относился к моим новым предприятиям».
Сэмюэль Моуди, болезненный и симпатичный брат Моуди, интересовавшийся политикой и культурой и лишь улыбавшийся, когда Моуди говорил с ним о религии, приехал к ним осенью 1862 г., собираясь найти работу в Чикаго. «Дуайта нет дома с утра до вечера, — писал он. — Он не находит времени даже на еду. Здесь есть лагерь Дуглас (там народа около 17 000), и он там проводит собрания каждый вечер — надо только побывать там и послушать, как поют солдаты, когда их собирается по 300 — 400 человек, представители почти всех штатов. Среди них и пленные бунтовщики». Это были люди из форта Донельсон. Моуди почувствовал себя уязвленным, когда они отказались петь по молитвенникам со звездно-полосатыми обложками. А Фаруэлл «никогда не видел его в таком возбуждении», как когда был раскрыт знаменитый заговор поджога Чикаго.
Эмма говорит, что он был на фронте девять раз. В январе 1863 г. он был под обстрелом, когда находился среди раненых в кровавой битве на Мерфрисборо или Стоун-ривер, когда Розенкранс прорывался к Нашвиллу. Он видел, как умирающие обретают покой, слушая его проповеди, и в нем крепло желание, чтобы люди немедленно обрели уверенность в несомненном спасении. Моуди пожинал плоды на хорошо засеянном поле, ибо лишь очень немногие из участников Гражданской войны не получили основ христианского учения; но он не питал иллюзий, так как «дурная природа» человека лишь ожесточалась под влиянием сражений и жизни в бараках.
— Капеллан, помогите мне умереть, — прошептал раненный под Мерфрисборо, было это рано утром. — Я всю жизнь сопротивлялся Христу. Моя мать молилась, а я всегда пренебрегал ее молитвами.
Моуди, держа в руках Библию, стал повторять обетования Писания одно за другим, «но он не воспринимал их, и я уже почти отчаялся». Тогда Моуди стал читать историю Никодима из Евангелия от Иоанна. «Когда я читал ее, взгляд его обратился ко мне, и мне казалось, он жадно впитывает каждое слово».
Акцент янки звучал умиротворяюще: «И как Моисей вознес змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную».
Солдат протянул слабую руку:
— Что это? Это правда? Я хочу, чтобы вы еще раз это прочитали... Это хорошо! Прочитайте же снова!
Когда Моуди прочел отрывок в третий раз, он увидел в тусклом свете, что на лице человека «озабоченное выражение сменилось спокойной улыбкой». На следующее утро санитар у пустой лежанки сказал Моуди, что солдат умер, тихо бормоча слова обетования.
Моуди, который быстро учился, если предмет волновал его сердце, вскоре говорил с ранеными так, «словно его всю жизнь специально учили обращаться к больным». Он выступал в госпиталях, раздавал выздоравливающим журналы и игры. К четвертому году войны Моуди, бывший в 1861-м еще любителем, превратился в опытного, хоть и доморощенного проповедника. «Я собирал мой Четвертый корпус, — писал генерал-майор Оливер Отис Хоуард о тех весенних днях 1864 г. в Теннесси, когда Шерман собирал добровольцев для кампании в Атланте для марша к морю, — две дивизии уже прибыли и располагались в Кливленде и окрестностях. Солдаты готовились к началу кампании, которая обещала быть тяжелой и кровавой, и я подумал, что сильные проповеди нам будут очень полезны. Моуди слушали громадные массы народа. Он рассказывал им, как солдат может отдать свое сердце Богу. Его проповеди были конкретны и эффективны, и масса людей отвечала на них обещанием принять Христа».
Один из пехотинцев 96-го Иллинойского полка «пошел однажды вечером на собрание, и на меня произвела большое впечатление его искренность. Я в то время не был христианином, хоть и подумывал, что неплохо было бы начать кампанию в Атланте, сражаясь не только за родную страну, но и за Христа. На следующее утро или вскоре после того, я пошел в свою палатку и открыл маленький экземпляр Нового Завета, который мне дали, и тогда я начал читать, молиться и начал свой путь в Царство Христово. Через несколько дней я испытал радость спасения. Я всегда считал мистера Моуди своим духовным отцом».
Моуди не участвовал в марше по Джорджии и не был свидетелем того, как люди Корса удержали форт Алтуна, хоть это и стало темой одной из наиболее знаменитых песен тандема «Моуди и Сэнки».
Великие дела творились в Чикаго.
|
