13: Белые слоны
«Не сомневаюсь, что, если бы я знал, что меня ждет в Англии, я бы испугался». Так писал Моуди два года спустя.
Он прождал в Ливерпуле ответа из Йорка всю среду 18 июня 1873 г. Судовладелец Ричард Хоутон, интересующийся деятельностью ИМКА, пригласил Моуди переночевать у него, а Сэнки поместил в своем Манчестерском коттедже Мурхауз. Потом Моуди поехали в Лондон и в Лейтонстоун в Эссексе, в дом сестры Мэри, теперь — миссис Элфред Шарп, где утром в пятницу получили телеграмму от Беннетта, пересланную из Ливерпуля: Пожалуйста сообщите дату приезда в Йорк. Моуди, покачавший головой при виде такой замедленной реакции, телеграфировал в ответ: Буду в Йорке сегодня вечером в десять тчк. Ничего не организуйте пока не приеду.
Он поехал на север один. Сойдя с поезда, он сказал Беннетту:
— А далеко тут до Манчестера? Может, мне там провести собрания сначала?
— 100 — 110 км. Но вы не можете ехать туда сейчас. Вы должны отужинать со мной, переночевать, потом мы все обсудим.
Пока они шли от городских ворот до лавки аптекаря на Ньюбридж-стрит, Беннетт выглядел озадаченным, что позабавило Моуди. Во время ужина Моуди принял решение:
— Каждый делает, что умеет, поэтому я предлагаю, чтобы мы завтра, в субботу, подготовили собрание в воскресенье. Телеграфируйте мистеру Мурхаузу, пусть он пришлет сюда Сэнки.
Беннетт рассказывает: «Мы все спланировали, объявления должны были быть напечатаны на следующий день, и, зная, что он устал, я отвел его в спальню. Я извинился за то, что полог кровати был поднят — у нас не было времени привести спальню в порядок. Мистер Моуди ответил:
— Не думаю, что Господь Иисус спал на кровати с пологом. То, что было хорошо для Него, подходит и для меня».
Днем в субботу приехал Сэнки и застал Моуди одного и в хорошем расположении духа:
— Мы тут, Сэнки, как пара белых слонов! Беннетт пошел по городу, искать, где нам выступить. Он похож на человека, который купил себе белого слона и теперь не знает, что с ним делать.
Беннетт вернулся, разочарованный. Служители отнеслись к его идее с подозрением: «Американцы? И что они делают в Йорке? Причем тут ИМКА? Разве кто-нибудь слыхивал про кампании благовестия в середине лета?» Ему удалось арендовать большое и уродливое здание Хлебной биржи на вторую половину дня, а на утро конгрегационалистские диаконы, скрепя сердце, предложили свою кафедру в часовне Салем, потому что их новый служитель отсутствовал. Молодые люди прочесывали город, чтобы сообщить заинтересованным о встрече «христианских работников»; были напечатаны подробные афиши.
Это первое воскресное утро лишь чуточку растопило лед — собрание было равнодушным и видавшим виды: торговцы в сдержанных черных костюмах, их объемистые жены и многочисленные дети; несколько солдат из казарм, горстка прачек, работники железной дороги. После обеда, когда американцы шли вместе с Беннеттом к Хлебной бирже, Моуди зашел в здание ИМКА и набрал полные руки Библий.
— Сэнки, возьми тоже побольше Библий.
— Что вы собираетесь делать? — спросил Беннетт.
— О, у вас еще волосы встанут дыбом на голове, прежде чем я разберусь окончательно с Йорком!
В Хлебной бирже ждало около восьмисот человек, вмещала она больше. Моуди быстро раздал Библии, в каждой лежала закладка со ссылкой на стих, и приказал:
— Читайте стих, когда я назову вашу ссылку!
Получилась «несколько импровизированная, но весьма полезная лекция по Библии на тему: “Бог есть любовь”», как пишет об этом «Йоркшир Газетт» в кратком разделе «Миссионерская работа», между объявлением о банкете и сообщением о слушании в суде дела о местном Дотбой-холле. Заметка эта привлекла внимание общественности.
Всю неделю казалось, что «духовная атмосфера собраний нулевая, и результаты очень малы». Так думал Беннетт. Однако поверхностное равнодушие скрывало процессы, шедшие в сердцах людей, для которых посещение часовни было прежде всего эмблемой респектабельности. Сэнки мог научить их новым, вдохновляющим песням, совершенно не похожим на те, что считались подобающими для богослужения; и даже самые пуритане с трудом могли удержаться от мычания мелодии «Держите форт» во время выполнения каждодневных дел. Когда американец-чародей садился за свою фисгармонию и пел, каждое его слово возносило слушателей в неведомые миры, и за каждым лежало христианское учение, которое они молча, внутри себя, принимали; и, если при этом слезы не катились у них по лицу, ничего удивительного — такое уж было время!
Неформальные проповеди Моуди сначала шокировали, потом начинали заинтриговывать. Его слушатели обратили внимание, что он вовсе не пытался принизить регулярное служение, напротив, он был знаменит тем, что «предпочитает проповедовать в часовнях, таким образом используя то, что уже существует, чтобы начать новые виды деятельности — работу в залах и т. д". Находясь в цепях условностей, они чувствовали, что на сердце у них становилось тепло, когда он подчеркивал, что религия — это дружба: «Тем, которые приняли Его... дал власть быть чадами Божиими». Обратите внимание, Его. Не учение, не символ веры, не миф, но Личность. Они обратили внимание на ту смесь почтения и чувства, с которой он говорил обычно о Господе Иисусе.
Параллельно Моуди начал полуденные молитвенные собрания в «маленьком плохо освещенном помещении» ИМКА в Фисгейте. «Я очень отчетливо помню мистера Моуди, который ведет собрание, — писал один из друзей Беннетта, будучи уже пожилым, — даже не понимая, что он засевает семя, из которого взрастет богатый урожай».
В следующую среду, 2 июля, подводное течение вырвалось на поверхность. Моуди говорил в веслианской часовне в самом центре старого города, об «искуплении драгоценной кровью Христа». Беннетт писал: «Сила Духа Святого проявилась во всей полноте, и все здание, партер и галерея, было полно страждущих душ. Пожилой пресвитер часовни казался онемевшим от изумления, он мог только плакать от радости». В тот вечер они были в последний раз приглашены в веслианскую часовню, затем перебрались к югу от Оузы на Прайори-стрит, возле городской стены, в новую баптистскую часовню, темно-коричневые стены которой уже блистали свежей краской, а фасад, имитирующий убранство ранних церквей, был ярок и чист.
Моуди проповедовал там утром предыдущего воскресенья, второго из проведенных в Йорке. Молодой и неопытный служитель, Фредерик Бротертон Мейер, с которым Беннетт советовался о телеграмме Моуди, не понимал, что же такого может сделать этот проповедник, чего он не может сделать сам. Он знал учение, умел читать проповеди и вообще был весьма достойным молодым человеком; однако он пригласил Моуди на кафедру легким наклоном своего классического профиля. Его не тронула история об умирающем учителе воскресной школы из Чикаго. Но женщина, которая преподавала старшим девочкам, была так ею взволнована, что пропустила обед ради молитвы. Когда учителя собрались на чаепитие, Мейер спросил ее:
— Ну что, мисс Лайнс, как прошел у вас день?
— О, я рассказала эту историю моим девочкам, и мне кажется, что все они отдали сердца Богу!
Это потрясло Мейера, который теперь вечер за вечером наблюдал, как до отказа заполнялась его умеренных размеров часовня: «ризница, коридор, ступеньки, ведущие к кафедре, — все было забито!» В приемной служителя каждый вечер теснились жители Йорка, жаждущие облегчить душу.
Уже в конце своей жизни, будучи ведущим представителем нонконформистской церкви Лондона, бывшим президентом Национального совета свободных церквей, социальным реформатором, проповедником, автором семидесяти книг, разошедшихся, согласно «Национальному биографическому словарю», в пяти миллионах экземпляров, Ф. Б. Мейер говорил о миссии в Йорке: «Для меня это было рождением нового представления о служении, новых методов работы, нового вдохновения и надежды... Я вырос в благочестивой семье. Я занимался бизнесом, я закончил колледж, но ничего не знал об обращении, о том, как собирать грешников вокруг Христа, и всем, абсолютно всем в жизни я обязан той приемной, где впервые увидел людей, сердца которых были разбиты сознанием собственной греховности. Я научился психологии души. Я узнал, как вести людей к Богу».
Пробуждение оставалось ограниченным отдельными приходами, рассеянным, церкви не объединялись, все волнения затронули лишь «кучку диссидентов». Один или два священника из государственной церкви выразили на словах одобрение действиями Моуди и Сэнки, но ее официальное руководство, занятое ежедневными богослужениями в Минстере, не знало об их существовании. Если бы добрый архиепископ Томсон, «народный архиепископ», узнал, что менее чем через два года его «старший брат» из Кентербери напишет длинное письмо о Моуди лорду-канцлеру, он бы поразился.
Миссис Сэнки уже присоединилась к мужу. Эмма с детьми прибыли 4 июля, за день до ее тридцатого дня рождения, их принял доктор Хитчинс из «Приюта друзей», частной психиатрической больницы. Он позволял детям играть с безобидными помешанными, что весьма беспокоило Эмму. Когда среди ночи послышался крик Уилли и в постели его не оказалось, были организованы отчаянные поиски по всему дому, пока мальчика не обнаружили под собственной кроватью: он упал с нее во сне, вскрикнул, перевернулся на другой бок, закатившись при этом под кровать, и снова крепко уснул.
Моуди и Сэнки тосковали по дому. Моуди умолял Фаруэлла рассказывать ему все подробности о работе ИМКА и чикагской Миссии. Сэнки жаловался, что солнце не заходит в положенное время; во всяком случае, так казалось человеку, привыкшему к широте Рима и работавшему в середине лета на широте Эдмонтона или Лабрадора.
Сэнки беспокоился из-за приглашения в Сандерленд. Один баптистский служитель, бывший моряк по имени Артур Риз, хотел, чтобы проповедники приехали к нему, но сомневался, хорошо ли примут неизвестного солиста в северном судостроительном центре, где прихожанам нонконформистской церкви было свойственно шотландское подозрительное отношение к музыке во время службы.
Когда Сэнки сходил с поезда, он был сплошным комком нервов. Его тут же отвели в заднюю комнату при лавке мясника, где жена мясника с гордостью продемонстрировала ветхую фисгармонию, на которой за шесть лет до того играл великий Филип Филлипс. Инструмент был расстроен, из лавки доносился запах мяса и крови.
Сэнки спел. Риз сидел, зачарованный.
Сэнки вернулся в Йорк, проповедники вернулись в Сандерленд 19 июля и обнаружили, что Риз хитро обошел местные предрассудки с помощью объявления, что мистер Моуди будет проповедовать, а «мистер Сэнки споет Благую Весть». Кампания в Сандерленде (Моуди использовал терминологию Гражданской войны, как и Билли Грэм через семьдесят лет будет пользоваться выражением Эйзенхауэра «крестовый поход») не увенчалась успехом. Через пять недель Эмма отметила в своем дневнике, что у нее «было чувство, будто один служитель делал все, чтобы помешать благословению остальных».
Однако методисты убедили Ньюкасл-на-Тайне, в двадцати километрах к северо-западу, послушать американцев. Въезжая в этот крупный угольный центр и порт 25 августа, Моуди решил оставаться там, пока не победит все предубеждения.
В конце сентября в Ньюкасле-на-Тайне проездом побывал Джон Кэйрнс, шотландский проповедник из Объединенных пресвитериан из Беруика-на-Твиде, блестящий богослов лет пятидесяти, который преподавал также в Эдинбурге.
Он написал своей сестре: «В церкви мистера Лейтча собралась большая толпа. В собрании, которое открыли мы с мистером Лейтчем, самым замечательным моментом было пение мистера Сэнки под аккомпанемент фисгармонии, под руководством мистера Моуди, американского джентльмена, который работает в Ньюкасле уже пять недель. Пение было весьма впечатляющим, собрание подхватывало припев хором, что производило сильный эффект. Обращение мистера Моуди было совершенно в стиле янки, но отличалось искренностью и тоже произвело большое впечатление. Он говорил о благодати Божьей, и в речи его было много удачных, немного гротескных мест. Иногда аудитория просто забывала обо всем, влекомая этим двойным порывом пения и слов, а после завершения собрания многие, впервые тронутые службой, хотели поговорить с нами». Он добавил, что движение распространилось по всему Ньюкаслу и окрестностям, и он обсуждал его с многими знакомыми, «которые все тепло отзывались о его результатах».
Моуди и Сэнки, вырвавшись из провинциального Йорка, начали обращать крупнейший город севера Англии.
Кампания в Ньюкасле-на-Тайне началась среди представителей среднего класса, регулярно посещавших церковь. Постепенно она стала распространяться «вверх» и «вниз». Богатые торговцы, владельцы судов и шахт начали ходить в церковь, привлеченные рекомендацией местного члена парламента, который в своем издании «Ньюкасл Кроникл» славил «чудесный феномен религиозности», целенаправленность Моуди, его неприязнь к сектантству и в особенности то, что «на этих собраниях никогда не слышно звона денег». Простые работяги, отупевшие и изнуренные от долгих часов работы под землей и плохого питания, жители трущоб, вечно вдыхавшие воздух, полный угольной пыли, «массы», которые хотел завоевать Моуди, держались в стороне — пока он не попробовал устроить собрание матерей. Однажды ребенок на руках какой-то простой женщины расплакался, к неудовольствию аудитории, которая своими упреками довела до слез и мать. Тогда Моуди, в отличие от другого проповедника, который, почти в стиле двадцатого века, отказался продолжать проповедь, пока ребенка не унесут, своевременно объявил, что хочет организовать собрание для матерей, куда будут допущены только женщины с детьми на руках. Поддерживавшие его нежные леди (а в семидесятые годы разграничение между «женщинами» и «леди» было очень четким) отправились, как вспоминает Эмма, «на самые грязные и нищие улицы, созывая их обитательниц вместе с детьми в церковь. Какой там стоял визг!.. Но бедные женщины слушали мистера Моуди со слезами на глазах, и мистер Сэнки с мистером Моуди прекрасно провели собрание». Все возрастающее количество посещающих привело к возникновению спроса на копии гимнов, которые исполнял Сэнки, особенно «Мимо проходил Иисус из Назарета», прочувствованной баллады об исцелении слепого Вартимея, написанной одним американцем из Нью-Джерси десять лет назад, — она потрясала даже тех слушателей, которых не трогали проповеди Моуди. Радостные, возбуждающие или сентиментальные гимны Блисса тоже пользовались популярностью. Как сказал Сэнки, только теперь «мы начали осознавать, какой чудесной силой обладали эти песни благовестия». Люди хотели петь их в кругу семьи, дома вокруг пианино, но единственный в Англии экземпляр нот и текстов находился в записной книжке Сэнки.
Он написал английским издателям сборника Филипа Филлипса, который использовали на собраниях, и предложил подборку песен, чтобы они бесплатно напечатали ее в качестве приложения. Издатели отказались, таким образом выбросив целое состояние. Моуди договорился с другим издателем, Ричардом Коупом Морганом (издательство «Морган и Скотт», чей еженедельник «Кристиан» был близким другом проповедников), о выпуске шестнадцатистраничной подборки из репертуара Сэнки.
16 сентября появилось в продаже первое, краткое издание «Духовных песен», с нотами по шесть пенсов, только слова — за один пенни, его использовали вместе со сборником Филлипса.
Моуди и Сэнки ворвались в затхлую атмосферу нонконформистских церквей северо-востока Англии, как свежий ветер, хоть церковные деятели и держались поодаль от этих нерукоположенных и неизвестных проповедников. Другие гости из Америки, которых спонсировали нонконформисты, приезжали и уезжали, и их забывали, как сон. Почему же Моуди и Сэнки должны чем-то отличаться? Они собирались перебраться в Дарлингтон на девять дней в середине октября, приняли приглашение в Бишоп Окленд, где находился дворец епископа Дарема, после этого могли уделить пару дней нескольким маленьким городкам на Тиз или Тайне. Почти прошли два-три из тех шести месяцев, которые Моуди выделил на работу в Британии, и, несмотря на многочисленные приглашения в разные районы страны, казалось, что миссия провалилась.
В один прекрасный день, осенью, ситуация изменилась.
Листья с деревьев уже осыпались, когда Моуди отвечал на вопросы в одной из часовен ньюкаслского пригорода Уолкера, и к нему подошел священник, представившийся как «его преподобие Джон Келман, служитель Независимой Шотландской церкви из Лейта, порт Эдинбург».
Келман предложил поразительную вещь:
— Приезжайте в Эдинбург, — сказал он, — я и мои друзья из Независимой и Официальной церкви сформируем комитет. Мы подготовим почву, и я считаю, что все пресвитеры поддержат вас, и вы покорите Шотландию. Вы нужны Шотландии.
Моуди растерялся. Эдинбург, северные Афины, где его недостаток образованности покажется просто чудовищным? Там был бы на своем месте талантливый богослов-пресвитерианин, талантливый, въедливый, строгий ученый. Его же поток историй и неформальное учение могут просто шокировать или вызвать раздражение. Что же касается Сэнки, большинство шотландцев считало чуть ли не богохульством, когда во время богослужения пели «людские» гимны, а не метрические переложения псалмов. Моуди неуверенно предложил сначала поехать в Данди. Келман настаивал категорично:
— Сначала Эдинбург. Так вы покорите весь народ.
Моуди не сразу дал ответ. Это был решающий момент, первая возможность работать в столичном городе, при поддержке специального комитета. Ведущие религиозные деятели Эдинбурга, утверждал Келман, поддержат его. Моуди подумал, что это всего лишь частное мнение.
Приняв это предложение, он рисковал: его могли осмеять, тогда двери Британии навсегда оказались бы закрыты.
|
