Настя Макарова Дерево на крыше
Скачать 0.78 Mb.
|
– Что значит, всё кончено? – растерялся я. – В твой день рождения ты сказала, что любишь меня. И я тебя… – Замолчи! – вдруг вскрикивает она, смертельно испугавшись. Я осёкся, не договорив. На её лице такая мука, что сердце моё больно сжимается. – Да, люблю! – срывающимся голосом говорит она, глаза её быстро наполняются слезами. – Слишком сильно люблю, чтобы позволить тебе пить водку с моим отцом и работать в депо! Ты – художник, Денис! Мне очень жаль, что я тебя задержала! Но теперь… Уезжай! Пожалуйста! Ты должен ехать во Францию! Иначе я себе этого никогда не прощу… Она закрывает лицо руками, не в силах больше говорить. Но быстро берёт себя в руки и снова смотрит на меня. – Не звони мне больше. И ни в коем случае не приходи ко мне домой. Просто забудь обо мне. Всё. Она встаёт, но я хватаю её за руку и рывком сажаю назад. – А теперь ты послушай меня. Если ты так хочешь, чтобы я уехал… Хорошо, мы можем уехать во Францию вместе. По-моему, это замечательная мысль. Мы там не пропадём. Ты знаешь, у меня там мама. Ты с твоими мозгами там точно что-нибудь себе найдёшь. Мы можем пока притворяться, делать всё, как хочет твой отец. Я буду работать, а ты защитишь диплом. Я попрошу Этьена выслать тебе приглашение. Или маму. Моё всё равно уже просрочено. Тайком подадим документы на визу. Только ты должна подыграть мне во всей этой игре, понимаешь? Я увезу тебя отсюда! Потому что твой отец… Я так не могу… У Веры по щекам текут слёзы. Она не замечает их. Чувствую, что поколебал её уверенность. Она слушает меня со смесью счастья и отчаянья. – Ну?! Решайся! – горячусь я. И почему мне раньше это в голову не пришло? Возможно, потом я пожалею о своём предложении, но сейчас я был решителен, как никогда. Я был готов на всё. Только чтобы знать, что отец далеко от неё и не может больше унижать её и бить. В конце концов, что мне стоит поработать ещё месяцок в этом проклятом депо, если я знаю, что нас ждёт Франция. Вера долго молчит. Вытирает слёзы. Смотрит в окно невидящим взором. Я терпеливо жду. Потом не выдерживаю: – Вера? – Нет, Денечка, – говорит она, глухо и надтреснуто. – Я не могу. – Да почему?! – Маме будет совсем плохо без меня. Всё гораздо сложнее, чем ты думаешь. Нет. Он – мой отец. Это моя семья. Я люблю их… Нет, я не могу. Она закрывает глаза, слёзы струятся из-под век. В её словах звучит какая-то окончательность. Чувствую, что она бы всё на свете отдала, чтобы уехать со мной. Но что-то внутри неё ясно и отчётливо говорит – "Нет". И она повинуется. – Вера, это их жизнь. Ты должна жить своей жизнью. И потом, я же не говорю тебе, как твой отец – всё! Больше ты своих родителей никогда не увидишь! Нет! Просто ты ведь имеешь право на счастье! Ну, почему ты должна терпеть всё это? Вера улыбается мне сквозь слёзы. – Не думай обо мне, Денечка. Это моя жизнь. Я как-нибудь с этим сама разберусь. Я не хочу, чтобы ты жил моей жизнью. А я, как бы мне не хотелось, не могу жить твоей жизнью. Поэтому не мучай меня надеждами. Уезжай и будь счастлив. Пожалуйста. Это моя просьба. И ни в коем случае не бросай живопись. Я бессильно откидываюсь на спинку стула. – Не понимаю тебя… Ведь это и правда… – Нет. Она встаёт. Я больше не пытаюсь её удержать, угрюмо смотрю на свой нетронутый остывший кофе. Она останавливается около меня. Я поднимаю голову, смотрю на неё. Она улыбается, и что это? Сочувствие в её глазах? – Бедный Денечка. Ты – самый замечательный из всех, кого я знала. Она ласково треплет меня по волосам и идёт к выходу. А я остаюсь сидеть. Что-то сломалось внутри. – Здорово, Деня! – Привет, водку будешь? – мрачно говорю я. – А я вино принёс, – растерялся Лёха, снимая с плеч тяжёлый рюкзак. Это что-то новенькое. – Тоня сегодня из Севастополя черешню привезёт? – Нет, я… мы расстались. – Что так? – Света второго ждёт. Да и Тоня… ну, в общем, у неё теперь какой-то москвич… – Ясно. Мы садимся на кухне. Я ставлю на стол вторую стопку для Лёхи, наливаю ему водки. – Слушай, Деня, я что-то соскучился по живописи. Вот красок купил, холст. Хочу приходить к тебе иногда, не против? – Конечно. Мастерская ведь твоя, – безразлично киваю я и выпиваю свою стопку. Лёха озадачено смотрит на меня. – Деня, что случилось-то? На тебе лица нет. Я смотрю в окно. Как объяснить Лёхе? – Мы с Верой вроде как… тоже расстались. – Чего вдруг? Она же влюблена в тебя по уши. И вдруг меня как прорвало. Верин отец, депо, все мои разочарования и потрясения – всё полилось из меня сплошным потоком. Лёха молча слушал меня, хмурился, качал головой. Наконец, я вздохнул: – Никак не могу понять, почему она так поступила. Почему отказалась ехать со мной? – Потому что она русская, Деня. Мы все привыкли страдать и покоряться заранее всем своим несчастьям. Судьба у нас такая. Менталитет! Очень в Лёхином духе. Он хохочет. А мне совсем не смешно. Лёха, улыбаясь, смотрит на меня сквозь завесу табачного дыма. О чём-то размышляет. Наконец, говорит: – Деня, ты веришь в судьбу? – Не знаю, – рассеянно отвечаю я. – А что? – А то, что твоя судьба у тебя на лбу большими буквами написана. – Да? И что же там написано? Лёха усмехнулся: – «Должен ехать в Европу и заниматься живописью. Иначе загнётся». Как моя судьба написана у меня на лбу во-о-от такими буквами. Каждый день, когда смотрю в зеркало, их вижу: «Сопьётся и будет старым пердуном, который продаёт газеты по электричкам. Больше ни на что не способен». Он расхохотался. – Лёха, ты напился. – Да, напился. И что? – А то. Нет никакой судьбы! Всегда есть выбор! Ты сам говорил! Всё в мире сделано человеческими руками! Я вдруг понял, что надо делать. Я пойду к Вере. Поговорю с её отцом, если понадобится, буду кричать, буду доказывать, что так нельзя. Что я не буду работать в депо, потому что я художник. Что нельзя бить и унижать девушку. Что я увезу её во Францию, и плевать, что он на эту тему думает! Ну не могу я так всё оставить… Я встал. – Куда ты, Деня? – прищурился Лёха. – Неважно. – Брось, если и есть выбор, Вера за тебя уже выбрала, – отмахнулся Лёха, словно прочитав мои мысли. Но я, не обращая на него внимания, надеваю куртку. Лёха с каким-то бесовским блеском в глазах встаёт в проёме дверей. Он больше не смеётся. Смотрит на меня, чуть склонив голову набок. И поза его говорит о решительности и твёрдости. Плевать. – Пусти, Лёха. – Нет. Никуда ты не пойдёшь, Деня. – Пропусти. Мне надо к Вере. Я… я… – Что? Что ты? Чёрт, да возьми же себя в руки, – говорит он устало, – Девчонка всё своё сердце тебе в жертву принесла. Так имей мужество жить дальше так, чтобы её жертва не пропала зря! Она же верит в тебя! В твой талант! Уезжай, говорю тебе. И чем скорее, тем лучше. – Никуда я не поеду! Дай пройти! – кричу я. Лёха смотрит на меня спокойно и твёрдо. Почти презрительно, как-то свысока, словно он много старше меня. – Ты не любишь её, сам говорил. Так не унижай её до роли потаскушки. Что ты можешь ей предложить? Набить морду её отцу? Вот и всё. Слушай, правда, самое лучшее, что ты можешь для неё сделать – это уехать в свою Францию. Оправдать её веру в тебя, остаться в её памяти парнем, который научил её быть красивой. А не парнем, который спит с ней вот уже который год, потому что больше не с кем. Неужели не понимаешь? Во мне закипает ярость. Лёхины слова вонзаются в меня, как раскалённые иголки. Потому что – правда. Лёха всегда умел трезво смотреть на вещи, может, потому и пьёт так много. Но сейчас мне плевать на всё. Терпение моё лопнуло. Я с силой оттолкнул Лёху. Он чуть не упал. Какой-то молот тяжело бухал в голове, перед глазами плыли красные пятна. Ярость раздирала мне горло. Я выскочил из мастерской, кубарем скатился по лестнице и пошёл, куда глаза глядят. Я шёл всё быстрее, а потом побежал. Бежал и бежал. На перекрёстках мне сигналили машины, от меня шарахались люди, а я бежал, не разбирая дороги. В боку кололо, я задыхался и всё равно бежал. И вдруг, – словно перед моим носом внезапно раскрыли огромный зонт, – впереди возникла чёрная стена асфальта с торчащими в пустоту фонарями. Разведённый Литейный мост. А за ним Нева. Вода, вспененная ветром, с красивыми цветными бликами. Я остановился, хватая ртом воздух. И в изнеможении плюхнулся на колени, упёршись руками в холодный асфальт. Скучающий охранник, следящий за подъёмом моста, сочувственно сказал: – Не успел, брат. Мимо вальяжно прошествовала хохочущая компания. – О! Один уже напился, блюёт, – они обдали меня брызгами хохота. Я встал и опёрся на гранитный парапет, стараясь восстановить дыхание. В голове пульсировала боль. От Невы веяло прохладой, ветерок остужал моё разгорячённое лицо. На той стороне Невы сияли огни, куда-то ехали машины, мимо меня шли люди, смеялись, разговаривали, показывали пальцами на неторопливые баржи, плывущие мимо. Мне стало очень холодно, захотелось спрятаться. От тёплой майской ночи, от лениво прогуливающихся людей. Я поёжился, поплотнее завернулся в куртку и поплёлся домой, надеясь, что Лёха уже ушёл. Дома на столе, рядом с моим паспортом, лежала записка от Лёхи. «Купил тебе авиабилеты на 3 июня до Бордо. Маршрут-квитанция у тебя в почте. Всё в мире сделано человеческими руками, потрудись и ты. Верю в тебя. Лёха». Полный нокаут. Стою в аэропорту, смотрю на залитые солнцем самолёты за окном. Верчу в руке телефон. Вещи уже сдал в багаж. Жду посадки в самолёт. Все документы оформлены, все дела утрясены, в кармане паспорт с визой. В этот раз всё выходило удивительно легко и как бы само собой. Мама уже собирается в аэропорт вместе с Жоржем, чтобы встретить меня. Лететь до Парижа всего три часа. Потом пересадка и ещё час до Бордо. Там сейчас жара. В кемпинге hi season, океан, сосны, куча отдыхающих, акварели хорошо пойдут. Подумать только – всего несколько часов отделяют меня от новой, совсем другой жизни, о которой я так мечтал… Мама встретит меня в Бордо, наверно, загорелая, в каком-нибудь красивом лёгком платье. Обнимет меня и скажет: – Дениска, как ты повзрослел! Да, мама, я повзрослел. Не с таким чувством я думал уезжать из России. Я думал, буду на седьмом небе от счастья. С нашего разговора с Верой прошло чуть больше месяца. Сколько всего я передумал за это время. Сколько раз я спрашивал себя – отчего мне так больно? Может, я люблю её? И каждый раз беспощадный внутренний голос, сильно смахивающий на Лёхин, говорил мне: – Нет, не любишь. Привык, да. Привязался. Тебе не плевать на неё. Ты ей благодарен. Тебе её жалко. Но хорошо, что она отказалась. А то привёз бы её с собой и влюбился бы там по-настоящему в какую-нибудь француженку – что тогда? Это ли не унижение? Лёха прав. И я, ненавидя себя, соглашался с этим холодным голосом. И моя рука с телефоном бессильно опускалась. Первые дни я просто лежал на кровати и смотрел в потолок. Никогда не думал, что мне может быть так хреново. В какой-то из вечеров я напился и хотел позвонить Вере. Но вместо этого взялся за акварель и нарисовал её портрет. И всю ночь с ним разговаривал. Если бы кто-нибудь меня тогда увидел, несомненно, вызвал бы скорую, решив, что у меня белая горячка. Когда я проснулся на следующее утро и увидел свой рисунок, то в первую секунду решил, что это Вера пришла. Настолько портрет получился живой и выразительный. Вся её любовь и страдание стояли в глазах, но лицо озарено изнутри улыбкой. Печальной и ласковой. Лёха не звонил мне и не заходил. Наконец, я сам позвонил ему накануне отъезда. Когда он увидел Верин портрет, долго смотрел на него, а потом тихо сказал: – Вот, Деня, это – искусство. Обязательно возьми с собой. С такой работой не стыдно и в какой-нибудь французский колледж искусств поступать. Отличный рисунок. Свои холсты я прислонил к стене, там же, где стояли пыльные картины Лёхиного отца. А грезали оставил в парке на скамейке. Может, кому приглянуться. Только одну акварельку подарил на прощание Антонине Александровне. Она прослезилась, насовала мне пирожков в дорогу. Вера перестала к ней заходить, и Антонина Александровна всё спрашивала меня, где Верочка и как у неё дела? Что я мог ей сказать? "Пишет диплом. Нет времени." И шёл в магазин за картошкой… Надо позвонить Вере. Имею я право попрощаться, в конце концов? Лёха отвёз меня на своей машине в аэропорт. Даже отпросился с работы. Я был тронут. Мы попрощались, как лучшие друзья. Он обещал как-нибудь приехать с семьёй, когда я устроюсь. Денег за авиабилеты так с меня и не взял. Сейчас он уже, наверно, катит домой. К дочке и беременной жене. К своим сайтам. И возможно, мечтает каждый вечер писать картины в своей мастерской. А может быть, о новой любовнице. Чёрт его знает. А я вообще больше не знаю, кто прав, кто не прав. Как надо жить и как не надо? Знаю только, что и Лёха, и Вера, и Антонина Александровна заслуживают лучшей участи, и мне больно оставлять их. Они все трое так много для меня сделали за этот год. А я? Что сделал я? Пил с Лёхой и заставлял страдать человека, который любит меня. Починил крышу, написал три холста, сотню грезалей и только две по-настоящему хороших акварели. Одна осталась у Веры, другую я везу с собой. А ещё я везу с собой моё деревце. Глупо, ужасно глупо. Просто смешно. Но в день отъезда я стоял у окна, глядя на него, и вдруг понял, что мне будет не хватать этого деревца. Весь год я смотрел, как оно теряет листья, как мокнет под дождём и гнётся от ветра, покорно стоит в сугробе, а весной упрямо оживает, выпускает новую листву, и каждый раз мне отчего-то щемило сердце. Столько силы и в то же время слабости в нём. Столько покорности и в то же время упрямства… Я вдруг представил в тот момент, как сажаю его в каком-то абстрактном саду, как оно растёт и крепнет. И как потом, лет через пятьдесят, я буду писать картины под его раскидистыми ветвями… И, бросив все свои сборы, я полез на крышу. Лёха надо мной очень смеялся… Объявили посадку. Быстро двигается очередь, все в приподнятом настроении, все летят в отпуск, в Париж. Эйфелева башня, Лувр, Сена, французское вино – как романтично, как восхитительно… А я стою со своим деревцем, плотно завёрнутом в полиэтилен и с наклейкой «ручная кладь», и мне ужасно тоскливо. В другой руке всё ещё верчу телефон. Перед тем как зайти в самолёт, оглядываюсь через плечо. Длинное серое здание аэропорта. Кто-то стоит за стёклами – смутные силуэты. Мне на секунду подумалось, что если и Вера там? Безумная мысль. Откуда ей знать, когда я улетаю? Меня торопят сзади. Прохожу на своё место у окна, устраиваю деревце, сажусь в удобное прохладное кресло. Позвонить Вере? Ведь последний шанс. Упущу. А зачем? Зачем её тревожить? Затем. Затем, что мучительно хочется знать, носит ли она вещи, которые я ей подарил, распускает ли волосы, решилась ли она как-то менять свою жизнь. Когда-то она говорила, что хочет поступать в аспирантуру в Москву – было бы здорово, если бы она действительно поступила и уехала. Пусть не во Францию, пусть не со мной. Возможно, вся наша с ней история придала и ей решительности. Ведь вытащить меня с работы из-под носа у отца – это был настоящий бунт. Представляю, как он бесился. Ох, Вера… Наконец, решаюсь набрать номер, но в этот момент стюардесса с вежливой улыбкой говорит мне: – Пожалуйста, выключите мобильный телефон. – Да-да, сейчас. – Пожалуйста, выключите мобильный телефон, – с нажимом повторяет она. – Мы готовы к взлёту. – А я не готов! – в сердцах говорю я. Она удивлённо смотрит на меня, но не уходит. – Простите, но по правилам безопасности… – Ладно-ладно, я понял. С досадой демонстративно выключаю телефон. Раньше надо было звонить. Раньше. Взвыли турбины. Самолёт мягко дёрнулся, пошёл на разгон. Утыкаюсь лбом в холодное стекло иллюминатора и закрываю глаза. Самолёт отрывается от земли… |
Похожие:
 | Бирюлево-Восточное г. Москвы Торуа Л. С., при секретаре Федоровой Н. Б., с участием истца Макарова В. А., представителя ответчика... | | Торжественное открытие бронзовой скульптуры адмирала С. О. Макарова к 140-летию Института «Морская академия» Государственного университета... |
 | Настоящее Положение разработано в соответствии с нормативными документами Правительства РФ и Министерства образования РФ и Положением... | | Лариса, Настя и Федор с недоумением взирали на волнующегося товарища, ещё не зная в чём, собственно, дело… |
| Макарова, И. А. Методические указания по психолого-педагогической практике для студентов 3 курса направления 050100 профилей «Физическая... | | Ремонт кровли: укладка рубероида на крыше здания с подготовкой основания, уборкой мусора, выравниванием рубероида внахлест |
| «Государственный университет морского и речного флота имени адмирала С. О. Макарова» | | За полвека до появления задачи Струпа. Разветвленное дерево современных исследований во многих направлениях психологии, опирающееся... |
| Порядок проведения консультации и госпитализации в кгбуз ккокб им. Профессора п. Г. Макарова | | Ю. В. Посаднев, к ист н., доцент кафедры всеобщей истории Забггпу им. Н. Г. Чернышевского |