Е.Е. Бразговская (Пермь). Проблемы знака и именования в поэтической онтологии Чеслава Милоша
Топос теории определяет то, что будет видимым и наблюдаемым.
Мераб Мамардашвили
Предметом исследования в настоящей работе является интерпретация основных вопросов семиотики, логической семантики и аналитической философии, представленная в поэтическом творчестве нашего современника – польского поэта Чеслава Милоша. Процессы означивания, именования, смыслопорождения и интерпретации смысла составляют важнейшие аспекты человеческого бытия в мире. Обсуждая их в контекстах различных научных и художественных систем, мы получаем возможность не только выявить многоразличность этих вопросов, но и выразить себя по отношению к ним иначе. Неоднократно Милош отрицал свою причастность к «чистой» философии2, однако среди основных его тем – философский парадокс явленности мира (существование человеческой культуры) и невозможности абсолютной явленности. Бытие человека в мире сопряжено с niewiedzą, и поскольку именно filozofia jest przyznaniem się do niewiedzy, с точки зрения Милоша, совершенно естественно, что он myśli wierszem в контексте философии (Spór o uniwersalia). Мы будем исходить из положения, что любая интерпретация сопряжена не только с переводом на другой метаязык описания, но и с развитием-трансформацией исходного материала. Дает ли Милош какой-либо новый поворот в обсуждении проблем именования мира – это вопрос, к которому можно приближаться как к цели исследования.
Перефразируя название одного из текстов Милоша – Ars Poetica, без преувеличения можно говорить о том, что Чеслав Милош является автором и Ars Semiotica, – настолько вопрос означивания мира актуален для него как для поэта и настолько всесторонне он рассматривается. В классической семиотике и аналитической философии вопросы именования обсуждаются в связи с определенно очерченным кругом проблем: знак и процесс означивания; референция, значение и смысл; контекст функционирования знака, неадекватность означающего и означаемого; конвенциональность значения знака и др. В контексте этих же проблем, не отходя, в этом смысле, от «традиции», мыслит об означивании мира и Чеслав Милош.
Человек обретает мир только в процессе означивания. Мир не дан нам непосредственно, мы входим в мир уже после его знаковой явленности. Мир для Милоша – это, прежде всего, мир трансцедентных сущностей, определяющих его бытие. Познать – это zobaczyć podszewkę świata,…drugą stronę. И только тогда co było niepojęte, będzie pojęte (Sens). Явленность оказывается возможной только с помощью знаков, которые стоят между человеком и миром: jestem człowiek tylko, więc potrzebuję widzialnych znaków (Veni Creator) или в To lubię – jedynym dowodem istnienia panny X jest moje pisanie.
Говоря о процессе означивания, Чеслав Милош всегда мыслит о самых сложных семиотических образованиях – знаках для таких трансцендентных восприятию сущностей, как Бог, Гармония, Я, Вера. Согласно св. Августину, знак – это вещь (verbum vocis), заставляющая нас думать (verbum mentis) о чем-то, находящемся вне непосредственного восприятия (res). В Veni Creator, например, в качестве непознаваемого res выступает Бог, лежащий за границами нашего мира, но все же присутствующий в нем как представление, как verbum mentis, сигналом возникновения которого и служит verbum vocis – материальное «тело» знака, жест (Prosiłem nieraz…żeby figura w kościele podniosła dla mnie rękę, raz jeden, jedyny). В Wiara бытие как не данная в опыте сущность актуализируется через listek, kroplę rosy, kamień, cień kwiatów, создавая представление о многомерности мира. Из этих наиболее общих представлений о знаке Милош выводит его важнейшие признаки-атрибуты. Во-первых, знаком является материальный чувственно воспринимаемый объект: krew nie płynie, ale zastyga w znak. Во-вторых, обладающий формой объект наделяется нами способностью указывать на другой объект, трансцендентный акту коммуникации: pozwól abym patrząc na niego podziwiać mógł Ciebie. В-третьих, знак чего-либо немыслим вне употребления и понимания, это обязательно и знак для кого-либо: rozumiem, że znaki mogą być tylko ludzkie.
Создать знак для какой-либо сущности бытия – это дать ей имя, которое будет в дальнейшем выступать в качестве воспроизводимого коммуникативного фрагмента. Дать имя – это актуализировать сущность для человека (słowo z ciemności wyjawnione), сделать так, ażeby każdy kto usłyszy słowo widział jabłonie…. И одновременно ясное осознание того, что сущность nie do nazwania jest przez prawodawcę, nie do wymówienia przez żaden głos… (Zapisane wczesnym rankiem), bo to jest poza wyrazami jakiegokolwiek języka, słowa … z potrójnym sensem niczego nie obejmą (Heraklit), a nazywanie rzeczy, które nosi ziemia Byłoby niby bełkot albo płacz dziecinny (ср. «онтологический зазор между творением мира и его продолжением» у М. Мамардашвили). Знак – всегда процессуальная сущность, и называние мира происходит каждый раз заново «автором» знака в моменте здесь и сейчас и для этого момента. Так możemy śledzić los rzeczy (Modlitwa wigilijna).
Представление о семантической структуре знака (значениесмысл по Г. Фреге, экстенсионалинтенсионал по Р. Карнапу) – у Милоша дано, например, как соотношение głos rozumu głos namiętności (Dziecię Europy). Przez głos rozumu … słowa znaczą to co znaczą, przez głos namiętności … słowa potrafią zmieniać dzieje – изменять существующие положения вещей. В модусе (границах) содержательного плана знака для Милоша приоритетным оказывается głos namiętności, позволяющий «увидеть» мир bez przyozdobienia, а также nieobecność вещей, с которых spada odzież mego imienia (Gdzie wschodzi słońce i kędy zapada). Функция знака – не пытаться «напрямую» означивать абсолютную целостность мира (такого знака просто не может существовать), а означивать наиболее существенные (с точки зрения автора и на данный момент) свойства, создавая интенсиональное представление о мире (мир вторичный как единственный посредник между человеком и реальностью). В пространстве знака значение и смысл существуют как две стороны ленты Мебиуса, и нам не дано в опыте, когда мы переходим с одной «стороны» на другую. Однако именно смысл в интерпретации Милоша может быть отождествлен с «исчерпывающим обозначением» Ф. Растье, которое само, в то же время, не может быть исчерпано: wróżyć umiemy z nieba, z drzew (Dytyramb).
Отсюда, Милош заключает о низкой степени конвенциональности текстов как знаков своих значений, о вариативном пространстве их интерпретаций и отсутствии атрибута «прозрачности»: wymawiasz nazwisko, ale nie jest znane nikomu (Oskarżyciel). Потому и форма текстов-знаков Милоша самоценна (важно, jak to ma być opowiadane): она не только инструмент коммуникации (pozwoliłaby się porozumieć), но и цель, источник и генератор смыслов: Zawszе tęskniłem do formy bardziej pojemnej... (Ars Poetica?).
Знак существует в пространстве ссылающихся, опосредованно учитывающих друг друга знаков. Оmne symbolum de symbolo – всякий символ говорит о символе, создавая контекст (по Моррису, семиозис), в котором знак обретает существование. Так, знаком стоящего на коленях перед огнем человека становится другой знак – тень, повторяющая (транслирующая) его движения (Komin). Контекст для поэта – это актуализация всеобщего онтологического принципа бытия-между: контекст не есть окружение, но семантическое «пересечение» (powiązanie) объектов, позволяющее им обрести смысл: zmieni się zespół zdań najprostrzych, Gdy zmienisz punkt, z którego patrzysz (Traktat moralny). Однако trzeba mieć wzrok pana Boga (или Поэта?), żeby te powiązania zrozumieć. Пространство культуры, по Милошу, также создает контекст для вновь возникающих текстов, и в этом контексте (в Dytyramb – это węzeł gordyjski, оборотная сторона процесса смыслопорождения) крайне трудно остаться «собой», сохранить собственный взгляд на вещи: Ten pożytek z poezji, że nam przypomina jak trudno pozostać tą samą osobą, bo dom nasz jest otwarty…(Ars Poetica?). И отсюда в культурном пространстве настолько незримы и прозрачны границы pomiędzy przekładem, adaptacją i naśladownictwem (Mowa wiązana): O tak, nie cały zginę, zostanie po mnie wzmianka… (Oskarżyciel) – так более чем через столетие Милош воспроизводит Александра Пушкина. Текст рождается как вариации на тему предшествующего во времени текста. Но постоянные семантические «удвоения», на которых построено пространство культуры, – это не абсолютные повторения или зеркальные отражения, а вариативное, прежде всего, развитие: czy tym samym jest żąłądź i dąb oszroniały (Los), и далее – myślałem że wszystko co mogłem będzie kiedyś lepiej wykonane (Na trąbach i na cytrze). Для культуры быть – возможно только как становиться.
Все семиотические «стратегии» Чеслава Милоша в концентрированном виде обнаруживаются в Еsse. Каждый текст – это próby nazywania świata, попытка дать каждой сущности в процессе означивания имя. Цель означивания – wciągnąć, wchłonąć, mieć сущность – лицо незнакомки. Но wzrok nie ma siły absolutnej. Созданный знак – лишь pustka formy idealnej. И даже если мы пробуем «овладевать» сущностью в различных контекстах – mieć ją na tle wszystkich gałęzi wiosennych…w płaczu, w śmiechu, w cofnięciu jej o piętnaście lat, w posunięciu naprzód o trzydzieści lat – мы приходим все к той же мысли об «ускользании» смысла, о том, что odbicia obłoków i drzew nie są obłokami i drzewami. Jest – единственный вербальный знак, говорящий о бытии, и tony, katedry stronic… nie dodały nic do tego dźwięku.
Так дает ли Милош какой-либо новый поворот в обсуждении проблем именования мира? Милош как поэт, а часто как мыслящий стихами философ сконцентрирован на проблеме создания адекватных знаков для означивания мира, на поиске «истинного» языка, посредством которого мы могли бы говорить с миром. Милоша можно цитировать в качестве примеров ко всем положениям «классической» семиотики. Однако читая Милоша, мы приходим к мысли о том, что его неактуализированная в пространстве одного текста, но все-таки созданная Ars Semiotica оказывается, более масштабной, более всеохватывающей, чем, например, семиотики Морриса или даже У. Эко. Возьмем хотя бы многомерное понимание Милошем контекста (окружение знака; знак, актуализирующийся через знак; текст, ссылающийся на текст; контекст как становление; контекст как сущность бытия и т.д.). Поэт еще в большей, нежели философ, степени символизирует мир, он говорит о мире, скорее, на языке предикатов, чем имен. И потому поэт хотя бы в минуте я-здесь-сейчас приближается к сущности мира, разрешая средневековый парадокс об истинности символического именования. «Истинный», по Милошу, знак – это всегда знак индивидуальный, отражающий субъективное видение мира; знак процессуальный, каждый раз в минуте здесь-сейчас создаваемый заново; имманентный как приуроченный к моменту создания; эмоциональный, говорящий о чувственном, нерациональном восприятии действительности.
Совершая семиотический путь от означающих к означаемым (а это есть процесс текстопорождения), автор получает возможность вхождения в смысл означиваемых событий: владение знаками конструирует мир и управляет им (возможно, именно так интерпретируется «наблюдение-участие» – метод, предложенный одним из ведущих физиков современности Дж. Уилером). Через текст, как через созданное (случившееся) событие, человек входит в со-бытиé с миром. Сам мир при этом каждый раз создается заново и имеет возможность длиться: i wszystko tutaj trwa, choć nic nie mija (Siena).
|
