Н. В. Шведова (Москва). Словацкий надреализм: контуры изучения
Словацкому сюрреализму (надреализму), долгое время считавшемуся экспериментальным нереалистическим течением, в отечественной научной и педагогической деятельности уделялось недостаточное внимание. В монографии Л. Г. Андреева «Сюрреализм» (1972) рассматриваются сербский и чешский сюрреализм, но словацкого нет. В III томе «Истории литератур западных и южных славян» (2001) Ю. В. Богданов осветил вопрос основательно, но кратко. Более подробно материал изложен в учебнике по словацкой литературе XX в. (в печати). Раскрыть перед студентами прихотливую красоту надреализма во всех оттенках – задача будущих спецкурсов.
Есть разные периодизации надреализма. И. Вашко выделяет предысторию (1925–1934) – проникновение в Словакию сведений о французском и чешском сюрреализме, фазу 1935–1938 гг. – первые опыты поэтов-сюрреалистов, а также теоретико-литературное обоснование сюрреализма, и фазу 1939–1946 гг. – возникновение довольно многочисленного движения надреалистов (название появилось в 1939 г.). В группу надреалистов вошли Р. Фабри, В. Райсел, Ш. Жари, Ю. Ленко, П. Бунчак, Я. Брезина, Я. Рак, из литературоведов – М. Бакош, М. Поважан и др. В год, когда В. Незвал распускает сюрреалистическую группу (1938), словацкие сюрреалисты издают первый альманах «Да и нет», провозглашая «да» прогрессивоному в традиции, «нет» культурной реакции и фашизму. Отличительными чертами надреализма стали его поэтическая литературность (по сравнению с Францией и Чехией) и органическая преемственность по отношению к национальной традиции (подчеркнутая апелляция к романтизму, Я. Кралю).
Книгой, открывшей собственную историю надреализма, стал сборник Рудольфа Фабри (1915 – 1982) «Отрубленные руки» (1935). Книга примечательна своим революционным «прорывом». В Словакии был силен «шлейф» символизма. Переломить засилье символистской традиции и был призван сборник Фабри. Собственно сюрреалистической стала часть «Прорыв» с подзаголовком «Автоматические тексты». В книге немало «несерьезных», эпатирующих стихов, разрушавших привычное представление словаков о поэзии как деле едва ли не сакральном. Сборник Фабри вызвал немало откликов, в том числе возмущенных, однако у молодого поэта нашлись единомышленники. В 1938 г. выходит второй сборник Фабри – «Водяные часы часы песочные», – уже более весомый в прямом и переносном смысле, перешедший от дерзкого отрицания к утверждению ценностей поэзии и жизни. Мы хотели бы подробнее рассмотреть эту книгу, которую С. Шматлак фактически относит к зрелой фазе надреализма (1939 – 1946). В книге, в частности, можно выделить экзистенциальную тему смерти, навеянную войной прошедшей и войной надвигающейся.
Помимо индивидуальных публикаций, надреалисты выпустили еще несколько коллективных сборников: «Мечта и действительность» (1940), «Днем и ночью» (1941), «Приветствие» (1942). Поэты активно публиковались в военные годы, «непонятность» их стихов была препятствием для цензуры. После войны надреализм, пережив всплеск, затухает: новые общественные отношения требовали более однозначной и «ясной» поэзии.
С надреализмом так или иначе связано творчество П. Горова, И. Купца, А. Маренчина. Сюрреалистическая тенденция проявляется в 60-е годы у М. Валека.
Словацкий надреализм должен занять подобающее ему место в университетских курсах по литературе. Он показывает включенность словацкой поэзии в контекст мирового литературного процесса. Надреализм интересен и в сопоставительном плане, прежде всего славистическом.
В. М. Шевцова (Могилёв). «Три встречи» И. С. Тургенева и «Последняя встреча» Я. Брыля (жанрово-видовая специфика)
Закономерен постоянный интерес литературоведов к И. С. Тургеневу и Я. Брылю как признанным писателям-психологам, близким по природе художественного таланта, обладающим сходством жанрового мышления, что позволяет рассматривать их творчество в сравнительно-типологическом плане.
В сфере творческих интересов Я. Брыля постоянно находилось художественное наследие И. С. Тургенева. Побывав однажды на родине писателя в Спасском-Лутовинове, Я. Брыль отметил всемирную значимость «неповторимо <...> чудесного слова Тургенева» [1, с. 329]. «Великолепный Тургенев», – сказал он о таких его произведениях, как «Стук... Стук... Стук!», «После смерти», «Вешние воды» и др. [2, с. 225]. Эти слова свидетельствуют не только об уважении к творчеству прославленного писателя, но и о высокой оценке опыта И. С. Тургенева в жанре повести. Следует отметить, что И. С. Тургенев и Я. Брыль довольно часто обращались к этому жанру, для их творчества характерны малые и средние формы эпической прозы.
«Три встречи» (1852) И. С. Тургенева и «Последняя встреча» (1859) Я. Брыля – это жанровые модификации лирической повести, типологическая общность которых обусловлена господством лирической тенденции в стиле русского и белорусского прозаиков.
В «Трех встречах» И. С. Тургенева, ориентированных на романтическую традицию повестей 30-х годов ХIХ в., наблюдается расширение романтического плана повествования. Лирико-романтическое начало в «Трех встречах» и связанная с ним форма повествования от первого лица являются характерными признаками повести. Романтическое мировидение и дало мощный импульс для появления в творчестве И. С. Тургенева лирической повести. Герой-рассказчик определяет жанровую доминанту повести, он организует его сюжетно-композиционную структуру. Рассказчик и героиня – это личности духовно богатые, утонченные, «выключенные» из социальной практики. И хотя в «Трех встречах» ситуация порой доминирует над изображением характеров, в центре внимания писателя всегда были поиски героя времени, воплощающего в себе черты русского национального характера.
В центре повести две определяющие сюжетные линии: любовь прекрасной женщины и незнакомца и раскрытие тайны этой любви. Внесюжетные элементы: диалоги с Лукьянычем и глинским старостой Василием, общение с сестрами Анной Шлыковой и Пелагеей Бадаевой – представляют отдельную композиционную линию, моделирующую жизнь в обыденных проявлениях. Контраст между счастливой ослепительной любовью и обыденностью является определяющим стилевым принципом не только в «Трех встречах» И. С. Тургенева, но и в «Последней встрече» Я. Брыля.
В «Трех встречах» автор акцентирует внимание на любовной истории, что придает драматический характер конфликту. Мотив странного случая, трижды сталкивающего героя-рассказчика с незнакомкой, вводит нас в сферу иррационального, но таинственное имеет вполне реалистическую основу – оно трактуется автором как превратность судьбы. Реализация авторской мысли о трагическом противоречии между мечтой героев о счастье и волей провидения определяет поэтику повести. При этом внутренний психологический конфликт становится устойчивым и неразрешимым – идеал цельности и гармонии в жизни и чувствах героев является недостижимым. В «Трех встречах», в сравнении с такими повестями, как «Два приятеля», «Затишье», «Фауст», «Ася», более отчетливо проявляются жанровые признаки новеллы, но тургеневская новеллистичность «погашается <...> подчеркнутым сосредоточием на описательной стилистике в ущерб действию» [3, с. 238], что во многом способствует лиризации тургеневской прозы (эмоционально-выразительные картины природы, символические сны рассказчика и т.д.).
«Три встречи» И. С. Тургенева можно отнести к жанру лирико-психологической повести с вторичными признаками новеллы.
Важно иметь в виду, что в центре обеих повестей, поскольку это лирическая проза, находятся в первую очередь субъекты повествования, а во вторую среда и обстановка внешнего мира. Поэтому для авторов главными объектами наблюдения становится психологическая жизнь героев. Но если в «Трех встречах» И. С. Тургенева психологизм носит «тайный» характер, так как мы узнаем о вершинных моментах жизни рассказчика, то в «Последней встрече» Я. Брыля раскрываются тончайшие движения души главного героя, полно воссоздается его интимный мир, и этот психологизм как существенный видовой признак повести можно определить как «явный». Средства же косвенного психологизма в обрисовке Чеси недостаточно раскрывают сложность ее психологического облика. На героиню мы смотрим преимущественно глазами Лени Живеня, честного и порядочного человека. Но неоднозначная политическая ориентация главных героев, острота классовой борьбы не позволяют ему осознать трагедийность судьбы Чеси. Как и тургеневские персонажи, герои Я. Брыля пытаются обрести свой идеал в сфере высшей нравственности, но поиск жизненной правды оказывается сложен и противоречив.
В отличие от тургеневских персонажей, характеры брылевских героев более социальны и историчны. Это во многом связано в повести с усилением общественного пафоса, что порой противоречит жизненным ориентирам главных героев. Не случайно Л. Живень свои чувства подчиняет логическим категориям. Этот упрощенный социологический подход к некогда любимой женщине станет непреодолимой преградой к взаимопониманию героев. После разлуки с ней жизнь его, несмотря на сложные духовные переживания, вновь возвратится в старое русло. Но вместе с Чесей уйдет потребность в высокой любви. Их встреча окажется последней.
Однако открытый тип финала брылевской повести, который характерен для жанровых черт лирической повести, в том числе тургеневской, обращает читателя к философской мысли о неисчерпаемости жизни и ее высотах.
В результате анализа речевой, пространственно-временной сферы мы определяем жанрово-видовую специфику «Последней встречи» как лирико-психологическую, в которой эпическая и драматическая тенденции подчиняются лирической (субъективной). В повести наблюдаются и другие жанровые признаки, осложняющие психологизм: в ней отчетливее выражена сюжетность, повествовательные элементы получают большее значение в структуре произведения.
В отличие от «Трех встреч», жанровой доминантой в «Последней встрече» является образ автора.
Безусловно, жанровая природа тургеневской и брылевской повестей многообразна. Даже в рамках одного вида – лирико-психологической повести – можно отметить как существенные отличительные особенности, так и типологическую общность.
Литература
1. Брыль Я. Збор твораў: . Минск, 1981, У 5 т. Т. 4.
2. Брыль Я. Сёння і памяць: Апавяданні, мініацюры, эсе. Минск, 1985.
3. Мелетинский Е. М. Историческая поэтика новеллы. М., 1980.
|
