Санкт-петербургская академия театрального искусства
Скачать 5.28 Mb.
|
Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика Из прошлого 325 Нельзя относиться к делу слишком академично, нельзя быть пуританином в творчестве, но все-таки этюды должны быть выращены, терпеливо выращены, а не поставлены, не сочинены. И этюды, в том числе этюды о животных, — это все-таки этюды, а не маленькие пьесы... Уже в конце первого семестра Аркадий Иосифович часто выходил на ковер и много показывал... Он хорошо показывал, порой замечательно, но постепенно стал требовать копирования этих показов. Опять режиссер-постановщик как бы отодвигал в сторону педагога. Понимаю, это может показаться странным; говорить про выдающегося педагога, про признанного мастера педагогики, что ему мешал режиссер, что он зачастую действовал как режиссер и как актер, а не как педагог. Может быть, это и странно, но хочется доискаться до причин некоторых противоречий, которые, как мне кажется, существовали на завершающем этапе творческой карьеры А. И. Кацмана. Может быть, в конце жизни, в эти последние четы-ре-пять лет, он особенно горел желанием поставить, поставить и сыграть. Он хотел добиться формы, добиться четкости и чеканности. Поэтому, может быть, он и настаивал на копировании? А это страстное сочинение композиций при работе над отрывками, сочинение пространства отрывков, — ведь это тоже все означало, что режиссер рвался вперед и хотел создать маленькое театральное произведение, в то время как проблемы процесса, проблемы созревания каждого конкретного студента отодвигались на второй план. Помню одно из своих ощущений при подготовке к зачету за первый семестр первого курса. Я вдруг ясно увидел в какой-то момент, что студенты за день до зачета почему-то совсем перестали бояться, перестали волноваться. Меня это озадачило. В чем же дело? А дело было в том, что они поняли, что их прикроет форма, которую создаст Мастер. Или такой нюанс. Уже перед летним экзаменом. Вдруг Аркадий Иосифович стал упорно повторять студентам без всяких комментариев: «Экзамен должен быть радостным — это главное»; «Экзамен должен быть успешным». Что это означало? Думаю, требование результативной атмосферы. Может быть, следовало сказать студентам: «Экзамен должен быть существенным, прежде всего, и поэтому должен быть радостным, должен быть существенным и в этом смысле должен быть успешным». Так что и здесь, по-моему, стремление к результату мешало Мастеру... Или вот еще раз о работе над отрывком из трифоновского «Обмена», который я упоминал в связи с планировкой. Как Аркадий Иосифович страстно хотел театрального результата. Он так к нему стремился, что тут же на уроке стал сочинять... инсценировку отрывка, стал диктовать слова, велел записать текст, который он тут же сочинял... Конечно, это уже был не этюд, конечно же, это была не «проба». И многие отрывки, к сожалению, порой были «не пробы». Это были театральные произведения, маленькие спектакли; надо было выучить текст, запомнить точную мизансцену, зафиксировать поворот руки («Рука здесь, голова туда повернута, пальцы здесь»). И вот, после прелести первого предъявления, после живости первых эскизов, к сожалению, начинался зачастую процесс преждевременного «формирования», и студенты на глазах деревянели. Я вовсе не критикую Аркадия Иосифовича как педагога. Было бы смешно критиковать выдающегося мастера педагогики, который па голову был выше большинства. Мне просто кажется, что существует проблема: педагог и актер, педагог и режиссер. Более того, может быть, все эти мои рассуждения на глубинном уровне и несостоятельны. Что такое «педагог» и каким должен быть педагог, мы в конце концов не знаем. Эта профессия — загадка Точно так же загадочны и лучшие представители этой непростой профессии. Тот же Аркадий Иосифович Кацман — крупный мастер, яркий, талантливый, фанатически убежденный в своих педагогических постулатах. У Аркадия Иосифовича был целый ряд волнующих, именно педагогических богатств. В первую очередь, странная приверженность педагогической профессии, готовность и желание спорить о ней, говорить бесконечно, на любых уровнях, в любых местах. Сколько яростных споров, взволнованных речей на уроках, в педагогической комнате, на улице... Никогда не забуду спор А. И. Кацмана с В. В. Петровым, когда эти два маститых профессора, как мальчишки, волнуясь, краснея и бледнея, спорили на институтской лестнице, обтекаемые поднимающимися и спускающимися людьми, спорили так, как будто речь шла о вражде или кровной мести. Речь однако шла о «воображаемом предмете». Но предмет спора был для них не воображаемый, а очень реальный и болезненно важный. А выступления Аркадия Иосифовича на кафедре? Запальчивые, страстные, иногда кого-то обижающие, но всегда, безусловно, искренние, горячо заинтересованные. А его выступления в ВТО! Наконец, его удивительная страсть к своему педагогическому дому — к аудитории № 51 и гордость за этот дом. И свирепое требование к студентам, чтобы этот дом берегли, чтобы было чисто, чтобы было красиво. И бесконечные, ежегодные ремонты, усовершенствования, покраски. Как он нервно заботился о стульях, столах, лампах, как он знал каждую вещь, которая лежала на антресолях, в кладовке, в 326 Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика любом уголке класса! Как он «скаредно» хранил новый ковер и не давал его, заставляя беречь старый! Как он страстно относился к любой мелочи, относящейся к его педагогическому дому! А его педагогическая тактика? Я помню ряд его прекрасных педагогических уловок, наивных и в то же время эффективных. ...Обсуждался какой-то отрывок, но какой-то очень слабенькой современной повести, которая и обсуждения-то не стоила. Но Аркадий Иосифович почему-то не стал ее громить: «Давайте обсуждать». Студенты начинают «мычать» что-то нечленораздельное. «Нет, вы обсуждайте. Обсуждайте, — говорит Мастер, — профессионально обсуждайте, говорите профессиональным языком: смысл, содержание, про что это написано, сквозное действие, сверхзадача». Они стали обсуждать, и выяснилось, что высокие слова к этому пустому произведению просто неприменимы. И тогда он сделал, помолчав, эффектную педагогическую концовку: «Больше таких отрывков, о которых нельзя даже говорить профессиональным языком, не приносите!» Раздался вздох облегчения и смех. Как-то после явно неудачной «икебаны», которая была сделана наспех, он вдруг попросил всех встать и помолчать: «Пусть наше вставание и паше молчание означает, что мы хороним халтуру, что халтура на нашем курсе никогда больше не поселится». В один из дней урок шел как-то вяло, неинтересно, утомленно. Возникали в работе и обсуждении бесконечные паузы, вот возникла очередная пауза, кто-то пошел за каким-то реквизитом: то ли за стульями, то ли за графином для отрывка, уже не помню. И опять пауза... И вдруг в тягостной вязкой тишине звучит тихий голос Аркадия Иосифовича: «Ну, спели бы чего-нибудь, сплясали бы!» Причем, обратился он даже не к тем студентам, которые были на площадке, а к тем, кто рядом с ним сидел. Они опешили. «Серьезно?» — «Да. Спойте чего-нибудь, спляшите». И кто-то встал и стал дурацки что-то петь, плясать, размахивать руками... Снова все опешили, потом захохотали, ободрились, а потом стало весело, стало легко, запахло какой-то радостью, искусством. Урок был спасен, урок пошел совсем по-другому. Все это такое беспомощное, такое трогательное и такое просящее «спойте что-нибудь, спляшите» я запомнил очень надолго, потому что душа А. И. Кацмапа в этот момент жаждала радости, а педагогическая интуиция сумела эту радость «спровоцировать»... Вообще, душа его не подчинялась обыденности. Он часто говорил: «Как трудно душе вырваться из обыденности». И, надо сказать, обыденность никогда в 51-й надолго не поселялась. Было луч- Из прошлого 327 ше, было хуже, было скандально, было драматично, было конфликтно, но обыденно никогда не было. В последнее время где-то взял Аркадий Иосифович (кажется, взял у Арто) термин «ожог». Взял и стал применять часто, упрямо, наивно этот самый «ожог». Раньше он обычно говорил: «оценка», «отношение», теперь стал говорить об «ожоге». Еще он стал говорить о предельности существования на сцене. Вот, эти «ожоги», эти «предельности», эти «обострения». («Давайте обострять», «Нужно все обострять»), — они, с моей точки зрения, не очень полезны и в то же время в устах Аркадия Иосифовича так понятны. Так попятно его страстное стремление сделать театр не бытовым, не скучным, не вялым. Он боролся за эмоциональность театра, за эмоциональность искусства, за то, что искусство призвано нам всем не дать уснуть. И вот А. И. Кацмана не стало. 2 сентября 1989 года в педагогическую вбежала вахтерша и выкрикнула невероятное: «Аркадий Иосич умер!» Этот момент, нереальность услышанного я очень хорошо помню. И помню, как мчался по узкому коридору института, туда, мимо ректората, в сторону 51-й, один из студентов и повторял одно и то же: «Это правда? Нет, это правда?» Эта дата — 2 сентября 1989 года и для меня лично стала рубежной. На меня свалилась тяжкая миссия руководить курсом, которым руководил раньше А. И. Кацман. Как было непросто два года провести с его курсом, как это было трудно, как было тяжело соответствовать этой миссии, как было «невыгодно» ежедневно, ежечасно вступать в невольное соревнование с покойным, вступать в соревнование, естественно, проигрывая ему то так, то эдак. Тем более, что все равно все надо было делать по-своему. Студенты к этому времени в силу ряда причин были не в лучшей форме, были расхлябаны, разучились жить в трудовом напряжении, и все-таки они умели вспыхивать, вдохновляться, они были научены Аркадием Иосифовичем работать, были научены фантазировать, были научены сочинять, они уже восприняли у него за два года чувство театра, драгоценное чувство театрального праздника, чувство встречи со зрителем, и, может быть, только опираясь на это, я, в конце концов, как-то вместе с ними «вырулил», и мы успели за два года сделать довольно много. Позже ребята соорудили небольшой музей Кацмапа в нашем «предбаннике»: из его фотографий, из веревки, которая была протянута к нашему курсовому колоколу, как бы выходя из рук Аркадия Иосифовича. Здесь были родные портреты и изображения мае- 328 тера, в том числе его смешная маска, которая выглядывает из часов, лишенных циферблата и стрелок, как бы символизируя, что покойный завещал не смотреть на часы, когда занимаешься творческой работой. Наконец, по инициативе Л. А. Додина появилась на стене, рядом с входом в 51-ю, черная красивая доска, на металле которой выбиты слова: «Мемориальная мастерская профессора А. И. Кац-мана. Здесь он работал с 1975 по 1989 годы». Теперь уже никто не сможет забыть, что здесь работал выдающийся педагог. ...Помню, мы смотрели телевизионную передачу, посвященную Аркадию Иосифовичу, сделанную его учениками-режиссерами. Она была подготовлена к годовщине смерти Мастера и, возможно, ее следовало смотреть молча, тем не менее, вся передача сопровождалась взрывами смеха. Это было что-то необычное. Очень много все тогда смеялись... Возник какой-то странный сплав нежности, юмора и тепла, — именно такие чувства вызвала память об этом человеке. В этом была, я думаю, необыкновенная реакция на необыкновенного человека. Курс закончил учебу в институте, закончил четырехлетний путь. И мы все — педагоги и студенты — поехали в Тарховку, где отмечали это событие, и, конечно же, львиная доля застольного времени была посвящена Аркадию Иосифовичу. Вспоминали о нем и опять смеялись. Смеялись очень много. В этом же 1991 году я стал учить новый курс, уже самостоятельно, уже не доучивать людей, в которых основа была заложена А. И. Кацманом, а учить новых студентов, как говорится, с нуля... И стал я убеждаться, как это непросто — работать в стенах, где работал Кацман, и что в этих стенах придется еще много раз, решая педагогические, творческие задачи, соотноситься с опытом покойного Мастера. 1991 г., ноябрь НА УРОКАХ Л. А. ДОДИНА В 1989 и 1990 годах Л. А. Додин осуществил в институте набор двух составляющих своего режиссерско-актерского курса. Это было будущее новое поколение Малого драматического, впоследствии громко заявившее о себе «Гаудеамусом», «Клаустрофобией», «Пьесой без названия». Но начиналось все осенью 1989 г., естественно, с тренинга, с упорного постижения будущими режиссерами основ профессии. Мне как педагогу актерского мастерства посчаст-  Вениамин Филыитинский. Открытая педагогика Из прошлого 329 ливилось принять участие в этом увлекательном захватывающем процессе. Причем обстоятельства сложились так, что в самом начале я работал один. После летнего набора Л.А. уехал с театром за границу на довольно длительные гастроли. Разумеется, направление педагогической работы у нас с ним было подробно оговорено. В конце ноября Л.А. приехал, и мы готовы были показать ему наработанное. Я очень рад, что в то время вел подробный педагогический дневник, ибо те уроки Додииа были чрезвычайно интересны, а сейчас, рассматриваемые с десятилетней дистанции, они полезны и любопытны вдвойне... Мы сговорились с Л.А., что он не станет эти записки читать заранее, а я не буду их редактировать, приближая к сегодняшним своим ощущениям. Как было — так было. Как записалось — так записалось. Пусть сейчас что-то даже выглядит невнятным и отрывочным. ВЕЧЕР ПЕРВЫЙ Показ Мастеру... Волнение перед просмотром наивысшее... Впрочем, отмечу сразу: непрерывного просмотра не получилось. Довольно скоро Л.А. остановил показ, и в дальнейшем он не все смотрел подряд: останавливал, уточнял, предлагал решения, за что-то ругал студентов, что-то немного хвалил, подключал к работе студентов-зрителей. Первым объектом его пристального внимания стал этюд Олега Д. Ингаляция Л.А. указал Олегу, что не хватает точности физического самочувствия. Физическое самочувствие должно быть болезненным, болезнь должна быть не такой легкой. Он может потеть, быть всерьез простуженным, не раз за время болезни сменить рубашку, у него могут чесаться корни волос... Когда студент перед второй попыткой начал, как говорят, «собираться», «сосредотачиваться», Л.А. остановил его, сказав, что как раз надо не собираться, т. е. напрягаться, а наоборот полностью расслабиться, а потом сразу попасть в озноб. Тут он придал на некоторое время работе общий характер. Параллельно с тем, что студент делал на площадке, Л.А. попросил тех, кто сидит и смотрит, также вспомнить простуду, «побыть в простуде»... Он напомнил, в частности, что больной человек о чем-то думает, какие-то мысли у него есть, поставив вопрос о внутреннем тексте. При этом Л.А. все 330 Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика время просил об одном: не торопиться. И при всей погруженности в самочувствие не терять контроля над собой. Олег пытался что-то сделать, как мне казалось, достаточно убедительно, но Л.А. требовал гораздо большего. Он подчеркнул, что больной организм как-то себя проявляет, что больной человек кашляет, в его животе что-то бурчит и т. п. Далее, после массированной «атаки» па тело Олега, Л.А. повел разговор о том, что происходит уже с самой глоткой, зачем делается ингаляция. — В том и состоит конфликтность поведения больного человека, что надо бороться с болезнью, надо лечиться, в то время как организм ослаблен. У больного мысли не такие вялые: «Ах, я болею, ах, мне плохо...» Он зло ругается: «Какой я был дурак, когда ел мороженое!» Так Л.А. уточнял характер внутреннего текста. Еще он сказал, что человек, — существо довольно неприличное, и лет ничего красивого в том, как человек болеет... -Надо подсмотреть, что с человеком во время болезни происходит, точно это вспомнить и смело осуществлять. Я по ходу дела отметил для себя, что Додин работает больше над физическим самочувствием, чем над воображаемым предметом. Это было в русле моих размышлений в предварительный период нашей работы со студентами, хотя, может быть, я был слишком осторожен, лишь нащупывал методическую основу, Додин же поставил вопрос безусловно и практически. — «Попить»? Это не так просто. Попить... А вода теплая, противная... Дальше Л.А. попросил уже Игоря Н. подхватить этот этюд и продолжал добиваться физиологической правды уже от него. Л.А. сделал замечание: у Игоря лучше, чем у Олега, «в мозгах» (то есть, у пего вернее внутренний текст). И все же он упрекнул Игоря, сказав, что у пего «не то дыхание». — У всех не то дыхание. Да, дышать больному человеку больно, но парадокс в том, что дышать хочется. У всех вас работают «ручки», «ножки», а не руки и ноги. Вы действуете кукольно, неполноценно. У всех мелкое дыхание, а дыхание — это то, что соединяет голову, руки, ноги — все части тела воедино. Потом Л.А. еще не раз возвращался к дыханию. Такой объем различных соображений был высказан Додиным уже в связи с первым этюдом. Далее была... |
Похожие:
 | Конституции Российской Федерации, и право на творчество и творческую деятельность, предусмотренное статьями 10 и 27 Закона РФ «Основы... |  | Введение в театроведение / Сост и ответств ред. Ю. М. Барбой. Спб.: Издательство Санкт-Петербургской государственной академии театрального... |
| «Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия им. А. Л. Штиглица» | | Московской области «Центр развития театрального искусства «Московский Губернский театр» (далее гаук мо "Московский Губернский театр"),... |
| Утверждены на заседании кафедры «Бухгалтерский учет и аудит», протокол №8 от 23. 03. 2004 г | | «Санкт-Петербургская детская музыкальная школа имени Андрея Петрова», осуществляющее образовательную деятельность на основании лицензии... |
| Курс лекций для студентов специальности 080109 «Бухгалтерский учет, анализ и аудит» очной и заочной формы обучения | | Морозова Н. В. Налоговые расчеты в бухгалтерском деле. Методические указания к выполнению контрольной работы. Спб.: Спбглта, 2010,... |
| Морозова Н. В. Налоговые расчеты в бухгалтерском деле. Методические указания к выполнению контрольной работы. Спб.: Спбглта, 2010,... | | Обращение к участникам митинга работников театрального искусства 22 декабря 1919 г |