ОБРАЗ ЖИЗНИ КАЗАНСКОГО МЕЩАНСТВА КАК ПРЕДМЕТ МИКРОИСТОРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
Аннотация: В статье рассматривается содержание понятия «образ жизни» в социологии и культурологи. На основании выявленных характеристик обосновывается целесообразность применения данного понятия к изучению социальной истории, в частности, истории мещанства г.Казани конца XVIII – первой половины XIX вв. Данный ракурс исследования предполагает изучение образа жизни казанского мещанства в русле истории повседневности и микроистории на основе мультидисциплинаврного подхода.
Ключевые слова: социальная история, образ жизни, микроистория, история повседневности, мещанство, губернский город.
Исследование образа жизни казанского мещанства носит мультидисциплинарный характер и включает в себя методы и подходы, характерные для микроистории, исторической антропологии, истории повседневности, исторической демографии, а также проблематику, изучаемую в социологических и культурологических трудах. Данные подходы синтезированы в проблемном поле новой социальной истории, которая выдвинула задачу «интерпретации исторического прошлого в терминах социальности, описывающих внутреннее состояние общества, а также отдельных его групп и отношений между ними» [1, с.15], в результате чего в центре внимания науки стал человек в обществе.
Материальные условия, социальные структуры, политические процессы и культурные феномены неразрывно связаны между собой и отражаются в формах коллективного сознания. Однако исследование картины мира человека прошлого так же невозможно в отрыве от объективных условий жизни, как и изучение социальных процессов без понимания ментальных установок. Полем пересечения самоидентификации и массовых общественных представлений о мещанине как о социокультурном типе является категория образа жизни.
Понятие «образ жизни» появилось в социологии на рубеже 1960-1970-х годов и активно использовалось социальными науками, которые подробно разработали его содержательные характеристики. Основным направлением работ советских ученых было продвижение концепции социалистического образа жизни в противопоставлении его буржуазному. В статье Г.Е. Глезермана в Большой советской энциклопедии на основе марксистского понимания закономерностей развития общества образ жизни определяется как «понятие, применяемое в социальных науках для характеристики условий и особенностей повседневной жизни людей в том или ином обществе. Образ жизни определяется существенными чертами и особенностями определённой общественно-экономической формации. <….> Образ жизни охватывает типичные для данного общества, класса, социального слоя условия и формы жизнедеятельности людей. Они вытекают, прежде всего, из их способа производства» [2]. Разрабатывая проблему социалистического образа жизни, А.П. Бутенко формулирует образ жизни как способ жизнедеятельности социального субъекта, «определяемый, прежде всего, способом производства, уровнем жизни, естественно-географическими и общественно-историческими условиями, а также ценностными установками» [3, с.36].
В контексте данной исследовательской парадигмы была определена одна из существенных черт образа жизни – типичность для социальной группы форм повседневной жизнедеятельности, в основу которых положены экономические условия как базисная черта. Мещанство было сконструированным городским сословием с заданными параметрами, четко очерченными законодательством, касающимися, прежде всего, его экономического положения среди других податных категорий населения. Одинаковые внешние условия – правовые, экономические, социальные – определяли целостность повседневной жизни мещанина. Человек жил в повседневной жизни, не задумываясь о ее обыденности, отвечая на вызовы каждого дня. Эти каждодневные жизненные практики укладываются в некую общую поведенческую модель, типичную для данного сословия и отражающую коллективные представления. Именно мещанский образ жизни как типичные жизненные практики и представления стал социокультурным маркером, надолго пережившим существование самого мещанского сословия.
Внешние параметры жизнедеятельности мещанства были той канвой, в которой выстраивались индивидуальные решения и стратегии. В повседневной жизни мещанства происходил постоянный диалог с властью, с теми предначертаниями, установками и нормами, которые были заданы для данного сословия. В диссертационном исследовании З.М. Кобозевой «Мещанская повседневность…» глубоко и детально исследованы процессы адаптации к импульсам власти. З.М. Кобозева убедительно доказала, что «повседневность – это реакция на власть, переработка решений власти, адаптация её силового поля, коммуникация с властью», а «границы возможностей, установленные законом, расширялись и коррелировались в зависимости от субъективных обстоятельств акторов» [4, с.545]. Повседневная жизнь мещанства – это постоянное приспособление к обстоятельствам, поиск наилучших индивидуальных решений, выживание в проблемных ситуациях, что порождало новые формы поведения и новые жизненные стратегии
Проницаемость сословных границ мещанства также способствовала постоянной выработке новых жизненных стратегий и изменений социокультурных кодов. Мещанство было открыто как на входе, так и на выходе. Из него выбывали в купечество, уходили в рекруты, поступали в монастыри; достаточно редко для изучаемого периода, но все же заканчивали учебные заведения и поступали на государственную службу. Гораздо активнее шел процесс пополнения мещан, в первую очередь, из крестьян. Мещанство вбирало также в себя многочисленные промежуточные категории населения, которые в силу разных обстоятельств жили в городах и должны были быть приписаны к податному сословию. Исследование причислений в казанское мещанство показывает, что в него входили вольноотпущенные крестьяне, бывшие дворовые люди, отставные солдаты и унтер-офицеры, лица, исключенные из духовного звания, подкидыши и воспитанники сиротских домов, уволенные от государственной службы мелкие служащие (канцеляристы, сторожа и пр.), принявшие православие татары, евреи и другие «инородцы» империи, служилые татары, иногородние мещане, уволенные посессионные работники суконной мануфактуры и даже привезенные с военных действий кавказские и турецкие дети. В каждой конкретной ситуации переход в мещанство нередко требовал значительных индивидуальных усилий по адаптации к новому статусу, выработки уникальных приспособлений. Изменение самоидентификации в разных случаях проходило разными темпами и разными путями. Новые формы поведения, в свою очередь, могли со временем стать типичными практиками, меняющими условия жизни, могли остаться уникальными казусами, или же попасть в разряд девиаций. «Образ жизни не есть какой-то безличный экстракт общих условий, норм деятельности и поведения тех или иных социальных, культурных, профессиональных, этнических и т. п. групп и отдельных индивидов. Всеобщее определяет, но отнюдь не исчерпывает рамки и возможности выбора индивидами конкретных форм своего бытия и деятельности» [5, с.103]. Таким образом, исследование образа жизни позволяет увидеть, как происходит присвоение массового, типичного, общепринятого жизненного опыта, так и изменений условий жизни через социальную активность людей. Это позволит объяснить причины разнообразия поведения людей в одинаковых условиях, показать всю широкую и сложную палитру социального бытия человека.
К новым повседневным практикам подталкивали и глобальные исторические процессы, протекавшие в изучаемый период. В первой половине XIX в. в России происходили важные экономические и социокультурные сдвиги, которые привели к Великим реформам. Мещанство как городской слой населения по определению должно было быть одним из наиболее чувствительных к данным переменам. Отражение динамики социальных процессов в повседневной жизни позволит увидеть степень, формы и особенности изменений в общественном сознании предреформенного времени, выйдя на макроуровень исследования.
С культурологической точки зрения образ жизни представляет собой «одну из наименее динамичных характеристик культуры, что связано не только с феноменом его "привычности" для людей, но и с тем, что многие его черты играют значимую роль маркеров в этнической, социальной, конфессиональной и иной самоидентификации человека, являются внешним выражением его консолидированности со своей социальной средой» [6]. Систему прочных приобретенных предрасположенностей, произведенную реальной социальной средой, П. Бурдье обозначил понятием «габитус». Габитус как исторический продукт производит индивидуальные и коллективные практики через «активное присутствие прошлого опыта, который, существуя в каждом организме в форме схем восприятия, мыслей и действия, гарантирует «правильность» практик и их постоянство во времени более надежно, чем все формальные правила и эксплицитные нормы» [7, с.19].
Исследование практик повседневного существования казанских мещан позволит выявить эти маркеры сословного опыта, а также механизмы социального регулирования через изучение общепринятых в мещанской среде норм и критериев социальной престижности. Коллективные практики, обусловленные средой и предшествующим опытом, формируют общие параметры социального пространства, приемлемые для мещанства как социальная норма. Однако внутри этих границ проявляется неравномерность социальных притязаний людей, обусловленная, как отмечал Бурдье, их индивидуальными габитусами. Исходя из конкретных возможностей, люди определяют для себя доступность или недоступность удовлетворения потребностей, настраиваясь «по одежке протягивать ножки» [7, с.31]. Реконструирование образа жизни казанских мещан необходимо осуществить не только через определение приемлемых и неприемлемых для мещанского самосознания моделей поведения, но и учитывая внутреннее социальное ранжирование.
Место в социальной иерархии, возможности повышения ранга престижности определяются совокупностью условий, обозначаемых П.Бурдье как капитал – ресурсный потенциал, который позволяет людям разными темпами достигать желаемых целей [8, с.16]. Масштабы и способы хозяйственной деятельности, наличие и качество недвижимости определяли экономический потенциал казанских мещан. Составляющие культурного капитала отражают культурный облик мещанина: это и уровень образования, и характер культурных запросов (круг чтения, способы осуществления досуга), и бытовая повседневность вещного мира. Социальный капитал зависел, в первую очередь, от сословной принадлежности, но также формировался за счет родственных и соседских связей, кумовства, участия в городском самоуправлении. Даже возрастные этапы и проживаемые в них индивидуальные жизненные ситуации существенно меняли социальный капитал. Речь идет об обстоятельствах социальной незащищенности, порождающих специфические способы приспособления и практики выживания: сиротство, одиночество, вдовство, старость, нищета. В известной мере аккумулирующим остальные формы капитала является символический капитал, обычно называемый престижем, репутацией, именем и т.п.
Образ жизни раскрывается через близкородственные понятия "уклад", "уровень", "качество", "стиль жизни". Уклад жизни – экономические условия жизни, определяемые хозяйственной деятельностью мещан. Уровень и качество жизни отражают степень удовлетворения потребностей мещанства, которые определяются его системой ценностей. Акцент на ценностных установках как фундаменте образа жизни является отличительной чертой зарубежных исследователей, которые оперировали понятием «стиль жизни». В известной книге «Шок будущего» Э. Тоффлер в основе стиля жизни видит общественную систему ценностей, неизменную на протяжении длительного времени. Собственные личностные ценности человек выверял именно с данной системой, попадая, таким образом, в представления общества о нормах и девиациях [9, c.329-330].
Стиль жизни выражает самоидентификацию человека, что особенно было значимо в сословно структурированном социуме. Российское общество дореформенной эпохи в целом было довольно статичным, сословия были достаточно малопроницаемыми корпорациями. Текучесть социальных структур, выявленная исследователями, не нарушала общую целостность сословных идентичностей. Небогатый дворянин, имение которого было заложено, тем не менее, свысока смотрел на богатого купца или промышленника, гордясь своей принадлежностью к дворянскому сословию. Стиль жизни – это комплекс принятых в сообществе предписаний, организующий принцип жизни человека, создающих ощущение предсказуемости, понятности мира и своего поведения в нем, что способствует социальному комфорту человека [9, с.337-338]. Именно стиль жизни, основанный на желании принадлежать определенному сообществу, является мощным импульсом самоидентификации. «В елизаветинские времена понятие «джентльмен» определяло весь образ жизни, а не только факт рождения. Соответствующая генеалогия могла быть предварительным условием, но быть джентльменом означало: получить лучшее образование, иметь лучшие манеры, носить лучшую одежду, чем массы; участвовать в определенных (а не каких других) развлечениях; жить в большом, хорошо обставленном доме; держаться на расстоянии от подчиненных; короче, никогда не терять классового «превосходства». Класс купцов обладал своим собственным предпочитаемым стилем жизни, а крестьянство своим. Эти жизненные стили, как и стиль жизни джентльмена, слагались из многих составляющих, начиная от места проживания, занятий и одежды и кончая жаргоном, характерными жестами и религией» [9, с.331].
Человек живет в разных ситуациях, как привычных, типичных, повторяющихся, так и неожиданных, уникальных, конфликтных. Он не автоматически следует жизненным обстоятельствам, он их осознает, оценивает, выстраивает свое поведение, он является активным создателем собственной жизни, выбирая те или иные жизненные стратегии, соотнося внешние параметры жизни с внутренними индивидуальными установками. Поведение человека в этих ситуациях позволяет раскрыть все многообразие жизненного опыта, который направлен либо на сохранение существующих параметров жизни, либо на их изменение. Таким образом, можно выявить систему ценностей и жизненных целей казанских мещан, воплощенных как в материальном, так и в ментальном поле и определяющих параметры коллективного сознания. На материальном уровне система ценностей реконструируется через изучение городского пространства как среды социального положения мещанства, исследование предметного мира, домовладения, быта. На ментальном уровне ценности отражаются в способах и приемах решения людьми жизненных проблем, особенностях поведения мещан в ситуации конфликта, формах и мотивах девиаций, степени удовлетворенности своим положением в обществе.
Обобщая отмеченные выше параметры образа жизни, можно выделить его основные характеристики: типичность форм повседневной жизнедеятельности людей; активность индивидуальной деятельности людей по выбору тех или иных жизненных стратегий; устойчивость моделей поведения как механизма самоидентификации человека; наличие общепринятых норм и критериев социальной престижности, в рамках которых осуществляется социальное ранжирование; значимость ценностных установок, определяющих представления общества о норме и девиациях.
Социальные науки детально разработали параметры образа жизни, описав таким способом мир повседневности, изучение которого в исторической науке сформировало отдельное исследовательское направление. Повседневность – поведенческие практики, стратегии и ритуалы, в которых выражает себя человек, отражающиеся как в предметах и вещах, так и в ментальных характеристиках [10, с.93]. Исследования по истории повседневности сталкиваются с проблемой колоссального многообразия фактов, явлений, форм повседневного существования человека. В подходах к исследованию повседневности существует множество трактовок и методологических особенностей; само определение данного понятия чаще всего дается через анализ структуры повседневности, что определило многообразие предметных полей данного исследовательского направленияi. Как заметила германский этнограф и антрополог Карола Липп, «существует столь же много «повседневностей», сколько есть авторов, ее изучающих» [11, S.32]. Соглашаясь с мнением Н.Н. Козловой, объясняющей данное многообразие множественностью измерений социального и морального порядка общества [12, с.15], для исследования казанского мещанства были выбраны трудовые, бытовые, общественные и семейные практики, очерчивающие содержание образа жизни. Как лаконично заметил Эммануэль Ле Руа Ладюри, он исследовал «Монтайю как она есть»,[13, с.36] то есть реконструировал мир деревни во всем многообразии демографических, экономических и ментальных характеристик.
При исследовании образа жизни казанского мещанства целесообразно использовать исследовательские практики, применяемые в истории повседневности. Прежде всего, это микроисторическое направление, концентрирующееся на изучении локального мира отдельного поселения. Микроисторический фокус исследования дает возможность провести детальный анализ стратегий поведения мещанства, выявить те микроскопические явления, которые в своей целостности и взаимосвязанности позволяют понять жизненный мир горожанина дореформенной России. Как указывала Л.П. Репина, «реальность человеческих связей и отношений может быть понята лишь в рамках социальной жизни, приближенных к индивиду, на уровне реальных социальных групп и социальных общностей, непосредственно фиксирующем воспроизводство и изменчивость индивидуальных и групповых ситуаций в образе жизни» [1, с.78]. Микроисторический подход позволяет провести детальное изучение всего массива источников, учесть мельчайшие детали, неизбежно ускользающие при ракурсе «птичьего полета».
Микроисторические исследования, появившиеся с 1970-х годов, стали ярким явлением, представляя собой один из вариантов осмысления развития социальной истории в современных условиях. При этом в микроистории «нет какого-либо основополагающего текста, какой-либо писаной теории», она неотделима от практики историков [14, с.107]. Фактически, основным объединяющим фактором является именно масштаб анализа, выбор объекта изучения. Среди всего многообразия микроисторических подходов мы опирались на ряд работ, наиболее близко соответствующих поставленным нами целям и задачам. Первым в отечественной науке изучение повседневности горожан в локусе одного города провел А.Б. Каменский [15]. Представляется исключительно важным позиция ученого, который не ставил задачу актуализировать какое-либо концептуальное направление исследования, будь то строго микроистория, либо история повседневности. Как отмечал А.Б. Каменский, проблематика и подходы к исследованию были сформированы комплексом источников, который и продиктовал ракурсы, особенности и другие аспекты исследования [15, с.20]. Принцип «от источника», используемый А.Б. Каменским, показал всю плодотворность сквозного, полистного рассмотрения материалов, а неизбирательного формирования источникового комлекса. Следование за источником приводит к пониманию неизбежности лакун в воссоздаваемой картине прошлого, но метод, использованный А.Б. Каменским, позволил реконструировать осязаемое локальное общество провинциального города во всем многообразии образа жизни его обитателей.
Масштаб одного, на сей раз столичного города, стал основой исследования О.Е. Кошелевой [16]. Исследуя городскую повседневность жителей Санкт-Петербурга, автор рассмотрела жизненные практики и стратегии поведения обычных горожан как часть процесса адаптации населения к глобальным процессам, происходящим в обществе. Город представлен как среда, в которой модернизационные решения властей преломлялись в реальные практики приспособления к новой власти, новому месту жительства, новому миру петровской России. Выбор в качестве основного объекта исследования Санкт-Петербургского острова дал возможность успешно реализовать стратегию интенсивного изучения источников, учитывая те детали и казусы, которые видно только при микроподходе. Каждый житель города становится, как писал Ж.Ревель, историческим актером, участвуя в разнообразных процессах глобального, локального и индивидуального характера. При этом реформы рассматриваются как контекст, в котором в диалоге с властью выстраивались повседневные практики выживания людей.
Повседневное поведение горожан как ответ на импульсы власти стало объектом изучения микроисторического исследования З.М. Кобозевой [17]. Самарское мещанство пореформенной России реконструируется как социальная идентичность через призму сочетания микро- и макроподходов. Каждый «маленький человек» - активный субъект исторического действия, деятельный строитель персональной жизни. Однако повседневное поведение выстраивается как реакция на макропроцессы, происходящие в обществе и, прежде всего, как ответ на вызовы власти. Исследование мещанства осложнено практически полным отсутствием источников личного происхождения. З.М. Кобозева в качестве эго-документов использовала делопроизводственную документацию, применяя метод «насыщенного описания», уделив особое внимание казусу, деталям, отдельным событиям («анекдотам»). Это позволило увидеть множественность опытов, в процессе которых люди конструируют свой мир. Мир мещанина, как показало исследование З.М. Кобозевой – это «дисциплинарное пространство» взаимодействия власти с индивидами на протяжении всей их жизни.
Масштаб нашего исследования представлен Казанью – крупным губернским городом, провинциальное расположение которого на востоке страны не исключало его значительной роли в Российской империи. Прежде всего, Казань имела важное стратегическое значение, именно этот город становится административным центром крупнейшей Казанской губернии. По мысли Петра I Казань должна была стать оплотом российской политики в прикаспийских государствах. Город, удобно расположенный на Волге и в то же время достаточно далеко от границы, предполагалось сделать материальной базой российской армии и военно-морских сил. В городе были созданы крупные казенные предприятия, обслуживающие военные заказы – суконная мануфактура и адмиралтейство, а в первой половине XIX в. Казань входила в первую десятку крупных торгово-промышленных центров России.
Одновременно в Казани активно шли естественные городообразовательные процессы, и уже к началу XVIII в. она предстает перед нами как вполне сложившийся город с преобладанием торгово-ремесленного населения. Этому способствовало удобное расположение на пересечении торговых путей. Волго-Камско-Вятская магистраль соединяла Среднее Поволжье с важнейшими экономическими центрами страны. Через город шел транзитный путь, издавна связывавший регион с восточными, южными и юго-восточными странами. Казанские купцы торговали как в других российских городах – Москве, Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Ирбите, так и за рубежом – на Кавказе, в Персии, Средней Азии, поволжские товары проникали даже в Китай [18, с.127].
Значение города как форпоста правительственной политики на востоке страны подчеркивается и развитием в городе учебных заведений. Первая провинциальная гимназия по указу Сената в 1759 г. была создана именно в Казани [18, с.139], а в 1804 г. – первый университет в российской провинции наряду с Харьковским. Казань как центр огромного восточного учебного округа была выбрана, в том числе, и из-за геополитических соображений верховной власти [19, с.16]. Вообще внимание высших властей к городу было достаточно пристальным. Екатерина II,объявив себя «казанской помещицей», обозначила особый статус Казани для государства и лично посетила ее в 1767 г., отметив, что «сей город бесспорно первый в России после Москвы» [18, с.116]. В 1837 г. Казань удостоилась посещения Николая I [18, с.179].
Таким образом, Казань предстает перед нами городом, находящимся на вершине иерархии провинциального статуса, динамичное развитие которого основывалось как на естественных модернизационных процессах, так и усугублялось вниманием верховной власти к результатам своей политики на региональном уровне. В связи с этим можно заключить, что подобная среда для формирования и развития мещанства, задуманного властью как «средний род людей», являлась максимально благоприятной. В некотором роде образ жизни казанского мещанства можно рассматривать как типичную модель реализации замысла власти по конструированию данного сословия.
Следует также отметить, что Казань как среда задает важное социальное качество – она формирует городской образ жизни. Давняя дискуссия в историографии о том, насколько применимо понятие город ко многим поселениям Российской империи, таковыми обозначенными по воле власти, обходит стороной Казань, поскольку ее городской статус никогда не вызывал сомнения. Исследуя образ жизни казанского мещанства, мы подчеркиваем его качество как образа жизни горожанина, наиболее затронутого процессами урбанизационной эмансипации. Этот пример позволит углубить представление об особенностях развития российского города как результата коммуникации власти и населения, в рамках которого повседневные практики горожан могли представлять собой довольно неожиданные «реплики» в данном диалоге. Таким образом, полностью соглашаясь с позицией З.М. Кобозевой, мы полагаем, что исследование образ жизни мещанина в микромире одного города позволяет углубить понимание макроисторических процессов. Именно через бытовое поведение рядовых людей преломлялись государственные решения и превращались в реальную практику выживания. Макромир не есть отдельная сущность, он соткан из микроскопических явлений и процессов, значимость которых для каждого человека может быть более существенна, чем глобальные эпохальные события.
Повседневное существование казанского мещанства протекало в двух системах. Вертикальные связи осуществлялись в публичном пространстве, очерченном государственной властью, городским обществом, церковью. Горизонтальные связи выстраивались в рамках личного, приватного бытования – семейно-родственные и соседские связи, дружеские и враждебные отношения, партнерство и зависимость. Все эти связи структурированы единым пространством губернского города. Таким образом, город, являясь средой, фоном повседневного существования мещанина, формировал его образ жизни. Одновременно мещанство, представляя собой большинство горожан, наполняло жизнь и развитие города реальным содержанием.
Казанское мещанство представляется целостным социальным организмом, функционирующим в реальном историческом ландшафте. Улицы и районы города для мещанина обретали конкретные смыслы и социокультурные контексты, выполняли разные функции и оценивались в категориях «свои» и «чужие». Семейно-родственные отношения выстраивались через брачный круг, домовладение, хозяйственную деятельность, быт. Живя в городе, мещанство встраивалось в систему взаимоотношений с другими городскими обществами и слоями в формальных и неформальных связях – через институты городского самоуправления, семейные и соседские отношения, профессиональное взаимодействие, имущественное положение. Постоянно пополняясь извне, мещанское общество принимало мигрантов, и город рос как территориально за счет пригородных слобод, так и количественно за счет вливавшихся в мещанскую общину «новых горожан». Опыт вовлеченности этих людей в городскую жизнь, механизмы и формы принятия городского образа жизни, степень открытости городских старожилов являются антропологическим обликом города, наполняя социальные структуры жизненным смыслом.
Таким образом, микроисторический подход позволит реконструировать повседневные жизненные практики казанских мещан и очертить параметры образа жизни. Обращение к микроисторическому объекту позволяет уловить облик глобальной истории, но это не уменьшенная версия, а это другой образ, который может быть виден только через иную оптику исследования. Изменение масштаба рассмотрения позволит увидеть, каким было реальное влияние правительственных установлений на моделирование сословного образа жизни. Как писал Ж. Ревель, великие перемены века просматриваются сквозь пыль ничтожных событий, «но именно в этих ничтожных событиях обнаруживаются и совершенно другие очертания» [14, с.120].
Примечания
Основные принципы и подходы в рамках данной исследовательской парадигмы разработаны в таких работах, как: Касавин И.Т., Щавелев С.А. Анализ повседневности. – М.: Канон, 2004. – 432 с.; Людтке А. Что такое история повседневности? Ее достижения и перспективы в Германии // Социальная история: Ежегодник. 1998/1999. – М: РОССПЭН, 1999. – с.77-100; Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности. – М.: Прогресс, 1991.-480 с.; Кром М. М. Повседневность как предмет исторического исследования // История повседневности: сб. науч. работ. - СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге; АЛЕТЕЙЯ, 2003. – с.7-14; Пушкарева Н.Л. Предмет и методы изучения истории повседневности; Она же. «История повседневности» и «история частной жизни» // Социальная история. Ежегодник, 2004. – М.: РОССПЭН, 2005. – с.93-112; Она же. История повседневности: предмет и методы // Социальная история. Ежегодник, 2005. – М.: РОССПЭН, 2006. – с.9-54; Серто М. де. Изобретение повседневности. 1. Искусство делать. – М СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2013. – 330 с. и др.
Литература
Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. – М.: Изд-во ЛКИ, 2009. – 320 с.
Глезерман Г.Е. Образ жизни // Большая советская энциклопедия. – М.: Советская энциклопедия, 1969-1978. – Т.18. – 1974. – 632 с.
Бутенко А.П. Социалистический образ жизни: проблемы и суждения. - М.: Наука, 1978. – 366 с.
Кобозева З.М. Мещанская повседневность провинциальных городов России во второй половине XIX – начале XX вв.: дис….д-ра ист. наук. – Самара, 2014. – 738 с.
Толстых А.И. Образ жизни // Новая философская энциклопедия. В 4-х тт. – М.: Мысль, 2010. – Т.3. – 692 с.
Флиер А.Я., Шишова Н.С. Образ жизни // Культурология. XX век: Энциклопедия. В 2-х тт. – М.: РОССПЭН, 1998. – Т.2. – 446 с.
Современная социальная теория: Бурдье, Гидденс, Хабермас / Сост. А.В. Леднева. – Новосибирск: Изд-во Новосибирского университета, 1995. – 119 с.
Бурдье П. Социология социального пространства. – М.: Институт экспериментальной социологии; Спб.: Алетейя, 2007. – 288 с.
Тоффлер Э. Шок будущего. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2002. – 557 с.
Лелеко В.Д. Пространство повседневности в европейской культуре. – Спб.: Санкт-Петербургский университет культуры и искусств, 2002. – 320 с.
Lipp C. Alltagskulturforschung, Soziologie und Geschichte. Aufstieg und Niedergang eines interdisziplinären Forschungskonzepts // Zeitschrift für Volkkunde. - 1993. - 89 Jg. - Hf. L.s.2. -S.32-38.
Козлова Н.Н. Горизонты повседневности советской эпохи. Голоса из хора. – М.: Институт философии РАН, 1996. – 216 с.
Ладюри Ле Руа Э. Монтайю, окситанская деревня (1294-1324). – Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2001. – 541 с.
Ревель Ж. Микроисторический подход и конструирование социального // Одиссей. Человек в истории. – М., 1996. – С.110-127.
Каменский А.Б. Повседневность русских городских обывателей: Исторические анекдоты из провинциальной жизни XVIII века. – М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2007. – 403 с.
Кошелева О.Е. Повседневность Петербурга петровского времени: дис. …. д-ра ист. наук. – М., 2006. – 444 с.
Кобозева З.М. Мещанское сословие г.Самары в пространстве власти и повседневности (вторая половина XIX – начала XX в.) или Рассказ о душе с повинностями. – Самара: Изд-во «Самарский университет», 2013. – 615 с.
История Казани. Книга 1. - Казань: Тат. кн. изд-во, 1988. – 352 с.
Вишленкова Е.А., Малышева С.Ю., Сальникова А.А. Terra Universitatiis: Два века университетской культуры в Казхани. – Казань: Казанский государственный университет, 2005. – 500 с.
______________________________________________________________
Bessonova T.V. candidate of historical Sciences, assistant professor, Naberezhnye Chelny Institute of Kazan (Volga region) Federal University
LIFESTYLE KAZAN PETTY BOURGEOISIE AS A SUBJECT OF RESEARCH MICROHISTORICAL
Abstract: The article discusses the concept of "lifestyle" in sociology and cultural studies. Based on the identified characteristics of the expediency of application of this concept to the study of social history, particularly the history of the petty bourgeoisie of Kazan late XVIII - early XIX centuries. This perspective study suggests lifestyle study of Kazan philistinism in line with the history of everyday life and micro-history based on a multidisciplinary approach.
Keywords: social history, lifestyle, microhistory, history of everyday life, the petty bourgeoisie, the provincial capital.
УДК 340.115.3
Курочкин А. В., кандидат юридических наук, доцент, Набережночелнинский институт ФГАОУ ВПО «Казанский (Приволжский) федеральный университет»
|
