Глава 1. Социальная природа конструирования традиций 1.1. Открытка как традиция: социально-исторический обзор
В один из дождливых вечеров, проводимых в интернете, я наткнулась на запись одной девушки с пометкой «ностальгия». Текст был следующий: «Да. Почта теперь не та, что раньше. Раньше на почте было много интересного. Раньше на почте был сургуч, который хотелось съесть. И на него ставили печать. И в этом был ритуал. А сейчас только наклейка со штрих-кодом. И вместо мешков теперь пакеты. И жестянки с клеем нет. Нет также и кисточки в этой жестянке, облепленной сталактитами канцелярского клея. И марки не надо больше облизывать - их теперь выпускают в виде наклеек, для нашего же удобства. А стало быть нет и мокрого кусочка поролона, в котором можно было смочить марку, если по каким-то соображениям нам бы вдруг не захотелось ее лизать. Да и письма мне теперь присылает только налоговая. И еще пенсионный фонд иногда обнадеживает, что у меня будет пенсия. Никакого интереса открывать почтовый ящик. А вот раньше в конвертах присылали фотографии и кусок настоящей бумаги с почерком. А теперь и почерк человека не знаешь. Знаешь только, что один любит жирный Arial, а другой предпочитает Times New Roman. Все потеряло плоть - фотографии, письма, люди. Развоплотилось, как и предупреждал нас Георгий Иванов»2. Прочтение данных строк вызвало искреннее недоразумение, ведь не все еще утрачено, остается же отголосок той самой памяти, укоренившейся в традициях отправки открыток! Так мне захотелось разобраться в вопросе отправки открыток с новых ракурсов: не только сквозь призму новомодной тенденции посткроссинга, но и исторических подходов к формированию культуры открыток, их восприятию современным поколением.
Начнем с основ, рассматривая праздничную карточку в качестве небольшого, но крайне значимого элемента любого торжества, потому что издревле открытка задает уникальную атмосферу праздника, и даже спустя десятилетия воскрешает в памяти давно ушедшую праздничную нотку. Приятно в особенные даты обнаружить в ящике почтовые письма и карточки с теплыми строками. Примечательно, что с годами в России обычай обмениваться открытками на Рождество и дни рождения становится всё актуальней ввиду возрождения данной культуры. Открытка, подписанная от руки, имеет магические свойства передачи тепла и эмоций адресанта, а также воссоздаёт волшебство сюрприза от неожиданности своего наполнения. К прародительнице рождественской поздравительной карточки причисляют средневековую гравюру с непременно христианскими мотивами. Используемые в качестве украшения дома и ценного презента близким на Пасху и Рождество, они распространялись паломниками и церковнослужителями. Спустя декады лет гравюры применяли как полотна под изображения, на которых печатались пригласительные карточки на множество празднеств3.
Обратимся к истории возникновения «открыточной» традиции, приуроченной к праздникам. История гласит, что первыми традицию дарения поздравительных карточек на Рождество придумали англичане. Датируемая 1794 годом за авторством художника Добсона, открытка радовала получателя изображением радостной английской четы в заснеженном лесу. Из множества источников самой популярной признана версия о том, что первым почтовым отправлением новогоднего поздравления в 1843 году стала открытка от Генри Коула, знакомого принца Альберта. Джон Кэлкотт Хорсли, нарисовав каноничный на века образ новогодней открытки, подарил её своей любимой бабушке в качестве символического рождественского подарка. Впоследствии почтой Англии был запущен целый тираж поздравительных открыток с изображением зимнего пейзажа по цене 1 шиллинг за экземпляр4.
Вскоре из Англии мода на поздравительные открытки приехала и к нам, в Российскую Империю. Первое время открытки привозились без подписей, пожелания выводили специально обученные каллиграфы, а в связи с элитарным доступом цена такой открытки была доступной лишь высшим чинам. В 1874 году, с учреждением Всемирного почтового союза, был документально установлены стандартные параметры для почтовой карточки в 9x14 см. Тем временем, в России открытки превращались в индивидуальные реликвии, отражая стиль и благосостояние отправителя.
Существует мнение, что Николай Каразин, русский художник-баталист, в 1901 году написал эскиз к первой поздравительной открытке с изображением конной тройки и выпущенной впоследствии Общиной Святой Екатерины5. По иной версии, авторство русской новогодней открытки принадлежит библиотекарю Петербургской Академии Художеств - Федору Беренштаму6.
В связи с рядом событий мирового масштаба, войнами и революциями, традиция отмечать новогодние праздники с ёлками и обменом поздравительными открытками была приостановлена. В годы Великой Отечественной войны нужной оказывалась любая поддержка духа, и так, в декабре 1941 г. издательству «Искусство» было дано разрешение на выпуск серии открыток для отправки на фронт. Новогодние открытки в то непростое время объединяли людей сильнее прежнего, типичными были строки: «Новогодний привет героическим защитникам Родины!», «С Новым годом, товарищи бойцы, командиры и политработники! Во имя Родины вперед, на полный разгром врага!»7.
В 1945 году русские солдаты, находящиеся на территории освобожденной Европы, отправляли домой яркие иностранные открытки, ознаменовав, тем самым, новый этап в развитии советской праздничной открытки. 1960-е годы стали периодом расцвета: появились сюжеты по тематике освоения космоса, технологического прогресса. Можно увидеть в архивах шутливую серию с Дедом Морозом в космической ракете. Каноничной стала Красная площадь и куранты в качестве символической атрибутики. В настоящее время, как в канцелярских и книжных лавках, так и в интернет-просторах разнообразие выбора поздравительных открыток поражает. На разных языках и в множественных стилях – производители поздравительной продукции стараются соответствовать запросам на рынке. С великолепным оформлением, заранее пропечатанными строчками стихов… Поздравляющему остается только не забыть прийти на почту и вложить открытку в праздничный конверт в добрый путь к адресату. Но это лирика моего восприятия.
Существует интересная точка зрения писателя и антрополога, профессора филологии Гарвардского университета Светланы Бойм, которая увлекалась «интеллигентской культурой советского времени». Она сама была большой странницей, космополиткой, «лицом перемещенным», человеком абсолютно современным, и именно ей выпала честь рассказать, что составляло уникальность культуры эпохи застоя. Во время рассуждений о контексте ностальгии, Бойм обращается на века назад8: небезызвестные гении Жан-Жак Руссо и Иммануил Кант ссылались на время, а не пространство как источник ностальгических конструкций, отсюда умозаключение «ностальгия – тоска по утраченному детству». Мистик и поэт Новалис считал, что философия и поэзия увязаны на ностальгии по детству человечества. Согласно С. Бойм, проблематика ностальгического феномена выражается в недосягаемости ее nostos (греч. «возвращение» + algos «боль, тоска»9). Форменный специфический объект ностальгии, маскируясь под общее дело, зачастую невидим для заболевшего этим недугом. Бывает и наоборот: изощренные диктаторы ставят такие роднящие с народом детские воспоминания и старые песни о главном инструментом достижения желаемых политических целей. Главное отличие ностальгии от меланхолии, по показаниям психоаналитиков, в том, что первая способна задавать гармонию взаимоотношения индивида с окружающим миром, связи личности и этноса, формировать установки индивидуальной и коллективной биографии. В XIX столетии, под влиянием общих течений мысли, ностальгия из медицинского недуга перетекает в экзистенциальную метафору. «Тоска по утраченному коллективному дому, по языку детства, по потерянному и вновь придуманному народному фольклору характерна для романтиков XIX века. Она сыграла важную роль в рождении национального самосознания», пишет С. Бойм10. Удивительным представляется факт, что «ностальгическое сознание лежит в основе многих наук о современности». Так, Фердинанд Тённис, основатель «понимающей» и «формальной» социологии, противопоставил понятие современного в то время «общества» традиционной «общине». Тем самым, данная теория берет своё начало в идеализации прошлого – того самого, что мы упустили. Даже сверхчеловек Ф. Ницше остается слабым перед ностальгией, но в своем контексте, как по «животному царству, не обремененному цивилизацией». Ностальгия, словно вирус, заражает множество попыток интерпретации истории прошлого. Она выступает составной частью механизма функционирования современности. В XX веке ностальгия идет бок о бок с китчем, она коммерциализируется и становится приватной, превращаясь в ассортимент «подарков на память», персонализированных под вкус любого11.
При всем различии «опытов» нечто объединяло нас как людей. Труды Светланы Бойм посвящены таким важным темам, как мифология быта, ностальгия, заброшенность, тоска по дому, по прошлому, по утраченному советскому детству. Ностальгия по несуществующему и непрожитому — вернуть Советский Союз, в котором никогда не жили, или, там, выдумать какую-то кассетную эстетику, хотя кассет толком и не застали – присутствует массово в упоминаниях поколения родом из 90-х. Говорят, это повсеместная тенденция с периодически обостряемыми периодами. Иногда кажется, что так проявляется некая неизбывная человеческая черта, и без разницы как это формулируется — «нынче не то, что давеча» или, допустим, «верните 2007-й». Дань моде только в деталях проявляется; так, несколько лет назад в Украине появился новый формат почты со всеми традициями отправки корреспонденции предыдущих десятилетий, а далее, вероятно, появится и новое течение ностальгии. Так или иначе, обрывать всяческие связи с прошлым и отрицать историческое наследие, как личное, так и народное, не имеет смысла. Иначе на финишной прямой мы бы столкнулись с невиданным культурным катаклизмом, перешедшим в пост-безвременье. Вспоминать былое, как подчеркивают участники обменных открыточных практик, - естественно, даже если об этом им рассказали родители, что привело к зарождению новой традиции восприятия «бумажной памяти».
Многие исследователи истории и культуры отмечают, что оглядка на древние истоки нравственности есть идея социального прогресса на Западе. Источники фиксируют ностальгические восхваления земли-прародительницы и переживания по ушедшему природному состоянию12. Данный факт доказывает, что социальная ностальгия13 распространена в качестве универсального социального феномена в ряде стран помимо России. Ярко выраженная в растерянности социума перед настоящим, она подводит нас к следующему умозаключению: будучи по сути своей обращением в прошлое, социальная ностальгия формируется за счет уникального настоящего. Прошлое здесь воспринимается как образец, действия в настоящем основываются на нем, а будущее моделируется как возвращение к утраченным истокам. Все это связывает социальная, сентиментальная ностальгия.
Необходимо различать исторические обычаи прошлого от реставрированных ритуалов и театрализованных традиций. В качестве примера Эрик Хобсбаум отделяет старые и привитые в XIX столетии «изобретенные традиции». Обычаи, посредством которых работают так называемые традиционные общества, отнюдь не являлись односторонне консервативными: «В традиционных коллективах обычай выполняет двойственную функцию мотора и маховика одновременно. […] Никакой обычай не может позволить себе оставаться неизменным, поскольку сама жизнь не является таковой даже в традиционных социумах»14.
А восстановленная или изобретенная традиция отсылает к «набору практик, обычно направляемых – гласно или негласно – признанными правилами и символическими ритуалами, нацеленными на внедрение определенных ценностей и поведенческих норм, повторение которых как бы автоматически подтверждает преемственность с прошлым». В сравнении с настоящими крестьянскими привычками новым традициям, моделирующим обычаи, свойственна более высокая степень символической отсылка к ритуалам и формальности. В таком случае появляются противоречия. В первую очередь, рост модернизации определяет ее охват, тем самым формируя консервативность и жесткость вновь изобретенных традиций. Более того, риторика преемственности с историческим прошлым формирует само прошлое. Новизна формулы изобретенной традиции разрешает ей «переодеваться в седую древность»15.
Британский социолог, автор работы «Воображаемые сообщества» Б. Андерсон рассуждает: «Изобретение традиции не есть творение ex nihilo и не чистый акт социального конструктивизма; оно исходит скорее из ощущения утраты существовавшей некогда общности, предлагая удобный коллективный сценарий для снятия индивидуальной тоски». Конечно, считается, что с XIX века, как результат индустриального и секуляризационного процессов, произошла утеря духовных кодов. В результате проявилась явная нужда в секулярной трансформации фатальности в преемственность, а случайности – в осмысленный порядок16.
Потоки подобного переворота могли проявляться с разных сторон. В первую очередь, он дал толчок для укрепления эмансипаторных возможностей выбора на индивидуальном уровне, при этом оставляя разнообразие выдуманных сообществ и вариантов принадлежности, которые не ограничивались лишь национальными или этническими критериями. Далее, проявилась возможность политической манипуляции за счет изобретенных национальных торжеств и ритуалов, устанавливавших социальное единство, ощущения сохранности и повиновения властным структурам.
Базисом культурной идентичности можно считать социальную поэтику, или «культурной интимности»17. Это явление описал антрополог М. Херцфельд, говоривший о «восстановлении восприятия себя» за счёт универсальных канонов памяти, порой выражающихся в построении стереотипов. Подобная идентичность предлагает непрерывную «игру в прятки», где участниками могут стать лишь «местные», неписаные правила поведения, шутки, понятные с полуслова, ощущение соучастия. Государственная пропаганда, официально прописанная национальная память так же отождествляются с «культурной интимностью», при этом между данными феноменами явно напряжение18.
Ностальгия есть рана, которую постоянно расковыривают, думая, что она подсохла. Теряясь во временнóм отстранении, люди цепляются за имитацию прошлого, либо довольствуются краткосрочным контактом с артефактами исторической памяти. Тоска по дому залечивается визитом в место общей, коллективной памяти - и не важно, что дом уже давно продан и там живет новая семья, – пока вы до него дойдете, разница уже забудется. Ведь движущими импульсами восстанавливающей ностальгии19 выступают не переживание дистанции и тоски, но скорее негодование по поводу тех, кто привлекает внимание к историческому несоответствию между прошлым и настоящим, тем самым ставя под вопрос целостность и преемственность восстановленной традиции.
Светлана Бойм исследует, каким образом идеология проникала в быт, преображалась в нем. «Археология повседневности изучает пограничные зоны между бытовым и идеологическим, повседневным и эстетическим. Археология общих мест показывает, как общее превратилось в банальное, традиция в клише, а искусство в китч». В то же время в повседневной жизни был элемент сопротивления официозной пропаганде, идеологическому давлению и давлению государственной машины. Быт для многих становился бытием в полном смысле слова. Многочисленные, с первого взгляда бессмысленные безделушки, всевозможный домашний «хлам» становятся способом советского человека отстоять свою идентичность, отстоять некоторую независимость в безумном мире «большой политики». Вероятно, такой «отдушиной» и выступает отсылка к прошлому посредством открыточных практик: посредством коллекционирования полученных при взаимном обмене открыток индивид не только старается сохранить частичку памяти о происходящих эмоциях, но и отдается идее сложившейся традиции.
В настоящее время укореняется интересная тенденция: открытки возвращаются в массовое сознание, олицетворяя собой сентиментальное и «лучшее» прошлое, но появляется запрос о возможности актуализировать открытку как реальный предмет через эту демонстрацию, снова соотнести ее с почтой и попытаться организовать какие-то новые, живые потоки открыток.
Личные переживания, события в нашей жизни и жизни общества непосредственно связаны с воспоминаниями. Морис Хальбвакс, известный исследованиями исторической памяти, в своем произведении «Социальные рамки памяти» делит память на индивидуальную и коллективную. Их соотношение автор приводит, опираясь на методологические установки своего учителя Э. Дюркгейма. Тем не менее, для взглядов Дюркгейма характерно движение от анализа к синтезу, которое в своей логике позволяет описать эволюцию целостных социальных образований, а для Хальбвакса присуща эмпирическая направленность. Эта опора на фактический материал позволяет изучать не просто абстрактные «общества», но вполне конкретные социальные группы, в своей динамике и взаимодействии порождающие постоянные «единства». Человек, не включенный и никогда не принадлежавший ни к какому сообществу, не будет обладать памятью, во всяком случае, в том смысле, в котором мы обычно употребляем это слово, - как способностью припоминать и устойчиво воспроизводить во внутренней речи события субъективной реальности или внешнего по отношению к индивиду мира.20
Однако для простого обывателя М. Хальбвакс открывает завесу неожиданности: всё, что кажется индивидуальным, на самом деле интерсубъективно, потому что человеческая психика социально детерминирована по части воспоминаний в том числе.
М. Хальбвакс также говорил о том, что общество едино в случае, если есть разделение общего социального идеала, а также имеется вероятность его достижения среди представителей всех социальных групп. Социальным идеалом для участников обмена почтовыми открытками является пример их родителей, а также предшествовавших поколений. При рассмотрении проблемы с данного ракурса видится необходимость учитывать мнение средств массовой информации и коммуникации в процессе. Дюркгейм, будучи идейным предшественником, уверенно утверждал, что представители образов прошлого окружают индивида везде. «Мы говорим на языке, который не мы создали, мы используем инструменты, которые не мы изобрели, мы обращаемся к правам, которые не мы обосновали…» — писал он. «Начиная жить, мы обнаруживаем вокруг себя уже существующим комплекс идей, верований и моделей поведения, которые другие признавали и практиковали до нас. Это наследие наших предков не претерпит существенных изменений на протяжении нашей жизни»21.
Вероятно, что для Дюркгейма, разработавшего свою знаменитую концепцию на материале локальных племен, препоной представлялись «воображаемые сообщества», т.е. общности людей такого масштаба, который в принципе исключает возможность образования периодического физического контакта между всеми членами сообщества. О природе социальной связи таких сообществ писал уже Г. Тард: ученый выделял особое место для медиа в процессах формировании публики, где участники, в отличие от членов общей массы, не обременены физическим контактом и сходятся, в основном, общностью взглядов, почерпнутой из совокупного источника информации (газет, а в нашем случае - карточек). Бумага объединяла коммуникативные процессы на протяжении веков, являлась своеобразным проводником мысли22. Воплощенная в открытках, с десятилетиями она обрела значение «ориентира» во времени и пространстве, отношение к которому выстраивалось поколениями, скрепляя память индивида подобно каркасу.
Именно современные электронные медиа дали возможность собирать одновременно у мониторов и синхронизировать переживания, чувства и ностальгию огромных масс людей. Это позволило сегодня говорить о феномене глобальной (космополитической) памяти.
В качестве одного из важнейших институтов поддержания коллективной памяти Дюркгейм называет язык. Язык рассматривается им как универсальный хранитель и проводник памяти, основное средство, обеспечивающее воздействие прошлого на современность. Однако является ли все это одновременно коллективной памятью общества? Дюркгейм не рассматривает этот вопрос. Он вообще уделяет сравнительно меньшее внимание неритуализированным способам формирования и поддержания памяти обществ и производства социальной солидарности. Неточностью взглядов Дюркгейма стало отсутствие ответа на вопрос о способах поддержания коллективной идентичности и социальной солидарности вне пространства ритуалов, в условиях повседневных рутинных взаимодействий, в периоды между праздничными церемониями, что и стало поводом для возникновения определения «коллективная память».
То, что мы храним, представляет собой для постороннего взгляда именно какой-то мусор — не важно, счастливый ли это трамвайный билет, бутылочки из-под старых духов или потрепанная временем и собакой игрушка. Естественной является ценность этих вещей, заключающаяся в ассоциативных воспоминаниях. Именно в подобных мелочах опредмечиваются, аккумулируются и хранятся чувства, переживания, знаковые события. Цепь «время–память–ностальгия» многократно опосредована этим сочетанием вещей, не нужных никому, кроме вас. Такие вещи имеют не консьюмеристскую ценность, это уже «мифологический предмет … минимально функциональный и максимально значимый, соотнесенный со временем предков или даже с абсолютным прошлым природы», — как это упоминает Ж. Бодрийар23.
В данном широком ряду вещей-пустяков главная часть, как часто думается, представлена всякими «бумажками». Какие бумаги мы только не бережем: первые детские каляки и корявые бумажные поделки из детского сада на «мамин праздник», грамоты и талоны на продукты, школьные дневники и тетрадки, квитанции и чеки, календарики, ежедневники и записные книжки, милые записки («Ваша записка в несколько строчек…»), конфетные фантики и фотографии артистов, театральные программки и пригласительные билеты, мандаты участников каких-то конференций, медицинские и кулинарные рецепты, старые карты и журналы и, конечно, письма и открытки. Этот ряд может быть продолжен. Одна из опрашиваемых с ужасом вспоминала, как ее семья вынуждена была жить на съемной квартире, с уговором ничего там не передвигать и не переставлять. 90-летняя хозяйка квартиры держала картонные коробки из-под всех съеденных ею в жизни сладостей (а в них еще где-то хранились молочные зубы, выпавшие у ее детей, внуков и правнуков), не считая сотен каких-то других бумажек. Жизнь в среде чужих семейных реликвий воспринималась респонденткой, как жизнь на свалке. Такие бумажные отходы— самая безобидная вещь в контексте проблемы утилизации мусора — всегда можно сжечь или отправить в макулатуру. Это мусор органический, «живой». На самом деле, во время прочтения «Системы вещей» Ж. Бодрийара можно удивиться, почему он представляет бумагу как синтетический материал. В дальнейшем уже различные энциклопедии поясняют, что бумага бывает разная, в том числе и синтетическая. Глянцевые журналы, к слову, не горят. Это, в некоторой степени, очень точно характеризует главный продукт эпохи гламура, его искусственность. Стоит вспомнить, как Ж. Бодрийяр обращается к примеру с бумагой при рассмотрении материала вещи с точки зрения его сентиментально-ностальгического мотива и указывает, что отсылка к «подлинным» материалам — дереву, бумаге — помогает отыгрывать миф об аристократизме благодаря «наследственному благородству материала»24.
Таким образом, разворачиваясь как некая коммуникационная сеть (живое послание от человека к человеку, от семьи к семье, от коллектива к коллективу), открытка связывает людей и в настоящем, и в проекции будущего, поскольку она входит позднее в ряд реликвий. Если, конечно, она воспринимается как знак памяти и хранится. Чаще мы теперь видим в действии ту самую «политику мусора», когда вещь теряет свой символический ресурс и становится просто бумажным хламом.
1.2. Postcrossing-community как объект исследования
Один из базовых цивилизационных институтов — почта — являлся важнейшим из каналов производства и движения бумаги на протяжении столетий. Данный элемент важен на сегодня еще и по причине увядания бумажной почты как способа коммуникации. Мы выступаем свидетелями еще одного революционного скачка – перехода от бумаги к цифре. Электронная почта практична и мобильна, большинство из нас почти не пишет от руки, что отражает революцию на уровне психофизики, — ведь изменился сам человек и одно из его новых возможных определений — «человек без почерка»25.
Тем не менее, мне кажется невозможным представление этого революционного перехода как линейно однонаправленного изменения. Мы видим противоречивое соединение разнонаправленных процессов — стремительная техническая модернизация, полный переход на «цифру», тотальность электронных зрелищ, влекущих «смерть бумаги», с одной стороны, — и огромная ностальгическая волна, во многом определившая базовые стили повседневности (ретро, винтаж), с другой.
Одним из таких стилей и стал посткроссинг, но не без своеобразных модификаций. Дело в том, что перед отправкой открытки человеку дается некий случайный адрес и анкета другого пользователя. Здесь открывается целая палитра возможностей: во-первых, во время заполнения анкеты можно довольно точно проследить процесс самопрезентации, во-вторых, отправляющий вправе не указывать свой обратный адрес, сохраняя, тем самым, свою анонимность.
С появлением Интернета коммуникативные возможности необычайно расширились. Теперь можно не только придумать себе друга, но и найти его в виртуальном пространстве. Блоги и социальные сети набирают свою популярность, при этом формы онлайновой активности индивидов быстро меняются. В случае с обменом открыток через сетевые ресурсы пользователь, создавая свою анкету на сайте, обычно начинает с подражания уже существующим пользователям, но затем старается выработать собственный стиль.
Как верно упоминают английские коллеги Энтони Гидденс и Зигмунт Бауман26, для современного общества характерна не замена одних традиций и привычек другими, столь же стабильными, надежными и рациональными, а состояние постоянной неуверенности, множественности источников знания, что позволяет самости быть гибкой и требовать устойчивой рефлексии. При ситуации со стремительно развивающимся социумом неустойчивость и пластичность социальной и личной идентичности видятся закономерными и естественными. Бауман отмечает, что показательной чертой современного сознания является переход к «краткосрочной» ментальности на смену «долгосрочной»27.
Посткроссеры находятся в мире разнообразных ролей, предлагаемых многочисленными группами — семьей, друзьями, социальными институтами и др. Сайт postcrossing.com, являясь, по сути, тоже социальной «виртуальной» средой, позволяет пользователю реализовать те роли, проигрывание которых в реальной жизни может представляться для него затруднительным, но в «проживании» этой роли индивид испытывает необходимость, чтобы либо принять, либо отвергнуть те ценности, установки и идеалы, которые эта роль подразумевает. Снова, такая особенность посткроссинга как анонимность создает все предпосылки для такого ролевого экспериментирования: ты никогда не сможешь проверить, правду ли о себе написала отправительница истории о своей счастливой жизни в замке вместе с принцем, или же достаточно вспомнить, что «ник» – это не собственное имя, а способ временного обозначения себя для других.
Онлайновая идентичность посткроссера, образ, который он представляет другим, большей частью соответствует его внесетевой идентичности. Хотя представляемый образ Я, как правило, в чем-то приукрашен (было бы странно, если бы было иначе), он вполне узнаваем. Во время встреч с участниками сообщества как в Петербурге, так и в Билефельде я не раз замечала, что они действительно обсуждают и акцентируют внимание на те темы, что указаны в их анкете. К примеру, пользователя, указавшего, что собаки – смысл его жизни, можно было невооруженным глазом распознать в группе по характерному принту со своими животными на свитере. Говоря о собственных интересах, посткроссеры как никогда искренни, ведь это только поможет выбрать идеальную открытку друг для друга и удовлетворить запросы. О внешности речь идет реже, хотя пользователи определенно склонны указывать черты своего характера при заполнении анкеты (разумеется, преимущественно положительные).
Учитывая, что в период нового времени вопрос идентичности ориентировался на построение, охрану, а затем и поддержку уникальной целостности, то в эпоху постмодерна видится не менее важным избежание устойчивой фиксации на конкретной идентичности и сохранение свободы выбора и принятия будущего опыта. Самоидентичность чаще интерпретируется в наши дни не в качестве окончательной, раз и навсегда сформированной данности, а как незавершенный проект28. В условиях стремительно развивающегося социума и пролонгации жизненных ритмов невозможно избежать самообновления личности, что не стоит воспринимать как катаклизм. Скорее, это стохатический социальный процесс с соответствующей неофилософией времени и жизни как таковой. В условиях быстро меняющегося социума и растущей продолжительности жизни личность просто не может не самообновляться, и это не катастрофа, а закономерный социальный процесс, которому соответствует новая философия времени и самой жизни.
Пока Ю. Хабермас ([1981] 1987) в ранних 1980-х или Э. Маннгейм четвертью века раннее рассуждали о медиатизации общества, далее широких смыслов социальных институтов и технологий, внедряющихся в социальные интеракции, речь не заходила. Однако, текущие дискуссии, основанные на более широком понимании медиатизации, ее фокусировании на процессе институционализации технологии общения, расширяют свое влияние и горизонты29.
Происходящие ныне дебаты о проблеме медиатизации фокусируют свое внимание на переменах в связи с цифровым преобразованием в сфере коммуникаций за последние полвека - то есть, последнего упоминания этого процесса как такового. Вновь мы сталкиваемся с комбинацией инноваций и ликвидацией их последствий по мере того как традиционные коммуникативные жанры преобразуются в цифровые форматы одновременно с разработкой их новых ответвлений. Поздравительные открытки, телеграммы и письма, научно-популярная литература в целом сейчас циркулируют в напечатанном, аналоговом или цифровом доступе; но интерактивные и межтекстуальные потенциалы новых медиа также реализуют возможность развития способов коммуникации, которые определенно точно произошли от своих «бумажных» предков, но сочетают и реструктурируют их в себе, что позволяет им зваться новыми формами коммуникации. Например, существует множество моделей для Facebook и Twitter, но то, что они предлагают и есть новая, пусть и отличающаяся по качеству, ветвь медиатизации.
Точно так раннее, в «эру печати» медиатизации, книги и журналы обошли общение тет-а-тет, а взаимодействие между локальными объединениями тех же подростков стало больше зависеть от медиа в связи с изобретением усовершенствованной мобильной связи и других, «новых» медиа с межличностным взаимодействием; по мере того как сети типа vk или fb.com заинтересованы способствовать общению – они неизменно будут реструктурировать старые методы коммуникации, влияя на социальный фон индивида.
Открытка суть атрибут реципрокности. В рамках классического подхода в экономической антропологии принято считать, что в обмене дарами индивиды стоят на первой ступени важности, лишь потом -- дары, ведь дарообмен зависит от отношений обменивающихся. На статусность, социально-демографические параметры смотрят в последующую очередь. Рыночный обмен устанавливает отношения между объектами обмена, обмен дарами — между субъектами одаривания. Реципрокные отношения удерживают в фокусе обменивающихся, а рыночные отношения — обмениваемое.
Реципрокность предполагает рутинизацию и ритуализацию дарообмена – на этом же настаивает живой пример посткроссинга. На уровне традиций указываются формы благодарности и диапазон допустимых просьб в анкете участника обмена. Однако предпочтения адресата считаются не обязательными, а только желательными, поэтому отправитель может постараться угодить получателю или же отправить открытку на свое усмотрение. Соблюдение традиций укрепляет статус участника экономики обмена открытками. Экономика дарения стремится к стабильности, периодически жертвуя заработком ее последователей, при этом товарная реципрокация провоцирует инновационный прорыв с целью увеличения достатка, но это не случай посткроссинга, где все находятся на максимально уравненных системой сайта условиях.
В ситуации обмена открытками присутствует альтруистичность и, при этом, задача установить долгосрочный контакт (а что, если у человека еще больше общих интересов для будущей дружбы?), и таким образом участники укрепляют социальную включенность в своих практиках. Обмен, приуроченный к метке «товар» мало нас увлекает, поскольку он базируется на целесообразности, а это посткроссеров не интересует. Отправка открытки — это способ накопления социального капитала, хотя продажа отдельными институциями партии открыток для участников выступит уже экономически продуманным аспектом. «Реципрокные связи имеют альтернативу не только в форме товарного обмена. Более тонкая и трудно формулируемая грань отделяет дары от дани, формирующей основу патрон-клиентских отношений. Другими словами, благо может быть товаром, даром или данью в зависимости от того, в какую структуру отношений оно встроено» - пишет Ю.С. Барсукова, анализируя неформальную экономику30.
В изучении проблемы сетевой взаимопомощи, согласно ученым31, существуют три традиции. Рассмотрим практики посткроссинга в их контексте. Первая, антропологическая традиция, акцентирует внимание на феномене передаваемого объекта, его культурных и социально-экономических составляющих, социальных ролях отправителя и адресата. Здесь мы можем трактовать реципрокность в виде формы социальной интеграции сообщества. Сетевой подход (networks approach) придает значение социальным сетям как системе протекания социальных процессов, будь то поиск открытки для отправки, написание приветственного текста на обороте, формирование идентифицирующего образа в сети и соответствие ему оффлайн и так далее. Третий тип говорит об истории отношений обмена, их обусловленности традицией общения в посткроссинг-коммьюнити и экономике «обычного права»32. Социальный смысл такого символизма состоит в том, что он образует социальные сети, защищает входящих в дружески нацеленное сообщество посткроссеров и переводит в плоскость оффлайн узы дружбы, обусловленной онлайн-существованием. Если интерес экономики вызывает практика встреч в режиме meetup33, то на антропологическое обозрение выносится символическая деятельность. Акт обмена карточками иногда считается более важным, чем содержание надписи или обложка открытки как совокупность потребительских свойств, как это было подтверждено на международной встрече в Билефельде.
Как же возможно посредством открытки познать ценности и представления людей? Так, лидирующими составляющими циркуляции открыток я бы хотела упомянуть некоторые:
• открытка выступает как приветственный знак внимания;
• содержание закодированного послания;
• вариант конструирования репутации согласно соответствию запросам получателя открытки;
• вариант предложения дружбы с отсроченной и неоговоренной формой взаимности оффлайн как специфическое материальное вложение;
• поэтапность сохранения социальных связей и формирования на их основе сетей;
• способ создания социальных ролей, заданных онлайн-образом;
• акт разрыва повседневности.
Известно, что стабильные, взаимовыгодные связи, поддерживаемые на неформальной основе, создают сеть. Раскрытие сетей в их множестве функций отражает смысл сетевого подхода. Помимо антропологической традиции, связь с которой безусловна, сторонники сетевого подхода не стараются декодировать смысл объекта обмена. Для них важно понять сетевые составляющие а также их место в реальных открыточных практиках, включая практики рыночного или иерархического порядка. В связи с тем, что существует спектр интерпретаций, сетевой подход в настоящем времени характеризуется витиеватыми направлениями, отчасти склоняющимися к новому институционализму в социологии34.
Подводя итоги данного раздела, хотелось бы очертить вероятную картину будущего, где сети предстают структурной базой для диаметрально противостоящих социальных отношений, далеко выходящих за рамки обмена. Реципрокность здесь избегает исключительного способа редистрибуции открыток, в отличие от сетевой структуры. Можно подумать, что логику обмена как экономики дара в полной мере воплощают лишь сети домохозяйств. Административные связи организаторов встреч посткроссеров не претендуют на полноценную реципрокность, несмотря на то, что взаимодействие членов таких сетей очень напоминает классический обмен открытками. В таких условиях встреч появляются специфические правила поведения при обмене, невообразимые для людей «извне», альтруистически распространяются советы, члены сети делятся навыками, а в случае заблуждения и имеющимися ресурсами (но с мыслью, что в нужде их тоже спасут). За подобной оберткой прячутся довольно продуманные организаторами мотивы, скатывающиеся в итоге к увеличению заработка за счет приглашения на тематические встречи издательств и типографий, жаждущих избавиться от эксклюзивных открыток для посткроссеров.
|
