Невидимые грани социальной реальности
Скачать 2.67 Mb.
|
| НЕВИДИМЫЕ ГРАНИ СОЦИАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ ПРЕДИСЛОВИЕ Если бы не поколение тех, кому сегодня перевалило за 60, не было бы поколения тех, кому сегодня еще не исполнилось 30. Я имею в виду поколение исключительно в социологическом смысле, а именно так называемых шестидесятников. Социологическое поколение можно определить как общность людей, разделяющих определенные культурные ценности и реализующих их в своих культурных практиках, создающих поле коммуникации и взаимодействия. Люди, принадлежащие к такой общности, идентифицируют себя с ней и идентифицируются так же другими, приписывая себе (и получая подтверждение от других) отличия от других современников. Собственно шестидесятников было не так уж и много в биологической когорте родившихся в 1930-е годы или около того. Для критически настроенной интеллигенции определяющим событием стали ХХ съезд КПСС в 1956 году и связанная с ним “оттепель”. Благодаря этим событиям группа осознала свою поколенческую общность и выработала соответствующее самосознание. Поздний шестидесятник, советский социолог Эдуард Фомин, шестидесятилетнему юбилею которого посвящен этот сборник, многое сделал для того, чтобы первое несоветское поколение социологов стало естественной составной частью мирового социологического сообщества. Сам он не стремился к достижению формальных статусов, его редкие публикации неизвестны сегодня социологической общественности (а жаль!). Большая часть того, что он готов был публиковать в советское время, вызывала раздражение у чиновников от науки, которые вершили судьбами ученых. Я вспоминаю, как директор Института социально-экономических проблем АН СССР, где работал Эдуард, возвращал его тексты, почти целиком перечеркнутые жирными косыми крестами. Для советского общества идеи Фомина были чужды, неприемлемы и, наверное, даже опасны. Тем ценнее становилось в те времена неформальное интеллектуальное общение. Научная биография Эдуарда Фомина развивалась фактически в неформальной сфере, где абсолютно доминировала “устная социология”. Разговоры в коридорах института, на наших “интеллигентских кухнях”, домашние семинары сформировали среду, готовую к радикальным переменам в обществе и ускорившую эти перемены. Я испытываю благодарность судьбе, которая сдружила меня с такими оригинальными мыслителями как Эдуард Фомин и Олег Вите. Именно в наших бесконечных дискуссиях романтического времени перестройки вызрел проект создания независимого социологического института, который вскоре и был успешно нами реализован (сегодня мы завершаем первое десятилетие существования Центра независимых социологических исследований). Этот сборник состоит из двух неравных частей. Его открывает эссе Елены Здравомысловой, которое посвящено реконструкции поколенческой биографии шестидесятников на основе анализа интервью, данного Эдуардом Фоминым в канун его шестидесятилетия. Дискуссия об этом поколении не выходила до последнего времени за публицистические рамки. Тем важнее попытка социолога очертить социологические рамки анализа феномена, сформулировать проблемы и обосновать ряд важных гипотез, существенных для понимания функционирования советского общества. Все остальные тексты принадлежат перу нового поколения социологов, связанных с Центром независимых социологических исследований. Эти тексты написаны по результатам только что законченных или даже еще продолжающихся исследований. Читатель может видеть, насколько широк спектр интересов сотрудников Центра и как выгодно отличаются эти тексты от традиционно скучных работ советских социологов. В основе каждого исследования лежит большая полевая работа, где, в первую очередь, использовался важнейший инструмент качественной методологии – участвующее наблюдение, дополненное свободными проблемно-ориентированными или биографическими интервью. Результаты анализа полученного материала, сделанного с учетом контекста самого исследования, представлены в опубликованных здесь статьях. Не ищите единомышленников среди друзей, но ищите друзей среди единомышленников. Так уж повезло мне, что человек, обладающий замечательными человеческими качествами и выдающимися творческими способностями, стал одновременно и одним из моих друзей и соратником в борьбе за новое понимание социологии в России. Я получаю огромное удовольствие от совместной работы с Эдуардом Фоминым и надеюсь, что нам предстоит еще немало совместных исследований. Виктор Воронков март 2001 Елена Здравомыслова “ЗЕМНОЙ СВОЙ ПУТЬ ПРОЙДЯ ДО ПОЛОВИНЫ…” Судьба поколения на примере одной биографии Задача данного эссе – постараться воссоздать черты одного поколения российских граждан на основе биографического интервью, взятого у нашего друга и коллеги Эдуарда Фомина. Он принадлежит к поколению людей, раннее детство которых проходило во время войны; тех, кто знает, что такое послевоенная разруха; кто, может быть, и не испытал на себе репрессий сталинского периода, но чьи родители знали их не понаслышке. Это люди, юность которых была очарована дерзанием оттепели, но большая часть жизни прошла в условиях лицемерного позднесоветского времени. Попытаемся понять на примере одной профессиональной биографии фрагмент социальной структуры общества, воспроизвести социальный опыт, сформировавший поколение шестидесятников, которых называют так потому, что шестидесятые годы стали для них решающими в определении жизненного пути. Это эссе представляет собой упражнение в социологическом воображении, которое, как считает Р. Миллз, представляет собой умение увидеть общество в жизни отдельного человека. Вслед за У. Томасом мы полагаем, что самый лучший социологический материал – это личный документ, в том числе биографическое свидетельство. Вслед за К. Манхеймом мы исходим из того, что общий опыт, пережитый в решающее время жизни, объединяет людей в поколение, которое становится постепенно структурной рамкой бытия индивидов, позволяющей различать себя среди соплеменников. Поколение здесь будет пониматься как общность людей, переживших сходный социально-культурный опыт и обозначающих себя как такая общность. Поколение, с одной стороны, понимается как элемент идентичности, основанной на самоопределении, а с другой стороны, как структурное условие – социальная среда, обиход и событийность которой въедаются в жизнь отдельного человека, становясь частью его образа. Итак, чтобы сегодня мы могли понять нашего героя – автора биографического нарратива – следует узнать, каково было его становление. Он сам говорит: “Пора подводить некую черту, спрямлять путь в своем собственном сознании, выяснять, что же собственно прошел”. Теперь, когда время подведения итогов призывает нас связать с логической последовательностью разрозненные фрагменты нашей жизни, индивидуальная биография, написанная с соблюдением правил современного жизнеописания, помогает нам включить свою жизнь в историю страны. Дадим слово Эдику: “Я родился в 1940 году в Сталинградской области <…> Я родился там, где отец был заведующим РОНО. Вот это село такое, <...> районный центр <…> До 46 года я жил в этом селе,<...> опять-таки я это село помню достаточно хорошо, оно было... ну это был районный центр и в то же время это было село, потому что деревянные дома, школа, по-моему, только была, рядом, недалеко находилось летное училище”. Итак, перед нами человек, родители которого принадлежали к советскому среднему классу, отец – представитель деревенской интеллигенции, сельский учитель – романтический и трагический образ. Образование было той усвоенной в родительской семье ценностью, которая в дальнейшем не подвергалась сомнению. В нашем обществе, пытающемся вновь обрести утраченные традиции после разлома советской парадигмы, поиски корней стали массовым явлением. Мы ищем их, не только подводя итоги какому-то значимому периоду жизни, но и тогда, когда совершаем поступки и переживаем события. Перед человеком сегодня стоит задача легитимизировать себя в рассыпающемся мире, где все может произойти. И, конечно, мы выбираем из семейной памяти то, что доступно, и то, что может помочь устоять. Селективность памяти – это наша защита от самих себя. Поэтому значимость корней, родни, чрезвычайна. ОТЕЦ История об отце, представленная в биографии героя, помогает нам понять мир его родства так, как он его увидел сам, усмотреть в нем будущий стержень жизни. Предание об отце – это история советского человека старшего поколения. Это история социальной мобильности, история таланта и жизненной силы человека, который, несмотря на перипетии судьбы (принявшей облик советского общественного устройства), многого достиг, но многого и не смог. Отец Эдика – человек, который карабкался (и иногда успешно) вверх по социальной лестнице, потому что был неординарной личностью. При этом его инициатива и общественно-антрепренерский дух постоянно наказывались. Если не прямые репрессии, то репрессивные меры стали фоном семейной истории, смутно известной сыну: “Отец был штурманом – летчиком, который служил под началом Якира и был свидетелем его ареста, потому что Якира арестовали прямо у него на глазах, когда он проводил смотр. Потом он был исключен из партии и уволен из рядов армии за оригинальничание, которое выразилось примерно в том, что на политзанятиях спросил, будучи курсантом, правда ли, что воинскую присягу написал Троцкий? Ему на это не ответили, потому что это была правда, вот, но из армии его уволили и он как бы оказался на длительный период времени с волчьим билетом <...> Причем уволили, уволили и исключили из партии, уволили из армии и вот он стал учителем математики в школе, поскольку он был человеком достаточно активным, хотя происходил из очень простой семьи – у родителей отца было 13 детей и были они очень и очень бедны”. Для поколения нашего героя типично фрагментарное, в чем-то ущербное знание о своих предках, что вызвано стратегиями самосохранения семьи. Семейные тайны – это норма советской биографии. Такую недосказанность, умолчание мы встречаем и в рассказе нашего героя. Обладая организаторскими способностями, его отец, учитель (а тогда еще учителей уважало провинциальное население полуграмотной страны), становится заведующим районного отдела народного образования. Но позиции повыше довольно рискованно занимать в советское время. Именно они становятся объектом пристального внимания конкурентов и секретной полиции. Всемогущий донос – вершитель судеб, инструмент личной истории – и тут сыграл свою роль. Роль доносчиков в жизни советских людей огромна. Эти “санитары леса” выполняют функцию контроля восходящей мобильности. Адресная произвольность советского доноса известна. Чтобы донос сработал, нужно было немногое. Во-первых, чтобы объект доносительства занимал сравнительно значимую позицию. Во-вторых, чтобы были читатели доносов, которые задействуют машину репрессий. В-третьих, чтобы доносимая информация указывала на факты жизни, несовместимые с представлением о советском человеке. Донос заведомо считался аутентичным, т.к. презумпция невиновности не являлась нормой советского права. Отец героя был повторно исключен из партии по доносу и уволен с работы. Его обвинили в том, что он скрыл от партии свое купеческое происхождение, в доносе было указано, что он сын богатейшего в нижнем Поволжье прасола: “Прасол – это владелец скота. На самом деле отец у него был гуртовщиком, он гонял хозяйский скот на бойню... Но тем не менее. <…> Короче говоря, был уволен, добивался восстановления и был восстановлен, потому что, в общем, каким-то образом долго это длилось, по-моему, года полтора. Ездил в Москву, в ЦК, в комиссию партийного контроля, доказывал, что он не верблюд, в конце концов его восстановили и он <...> такая странная была история”. “Странными историями” полны рассказы советских людей. Иногда оппонируя доносам, они добивались справедливости, иногда нет. От чего это зависело – никому неизвестно. Помогла ли хорошо работающая бюрократическая машина (комиссия партийного контроля) или просто порядочный человек попался (персонализированная справедливость)? Всего того, что выглядит как случайность, на самом деле было сложно избежать, коль скоро человек становился заметен. Итак, отец был восстановлен в партии. “Однако когда началась война, он не был призван на фронт поскольку за ним тянулся шлейф недоверия. И это снова – счастливая судьба, потому что многих, прежде репрессированных, отправляли в штрафные роты и так далее, а он просто <...> были у него всякие истории такие военные, связанные с тем, что, например, ему поручалось конвоировать одному целый отряд штрафбатовцев-уголовников. Вот. Ну вот такие вот мелкие истории он рассказывал, как бы не вдаваясь в подробности – почему и как. Вот. Рассказывал об отступлении наших войск, о мародерстве, о том, как жестоко расправлялись с так называемыми мародерами. Потому что, в общем, по контексту, как он говорил, было ясно, что не были они на самом деле никакими мародерами, они просто жрать хотели. Вот. А, например, маршал Рокоссовский расстреливал их перед строем. И это все у него на глазах. Это, видимо, было все-таки такими сильными потрясениями для него, и поэтому он так, какими-то мелкими чертами иногда мне это рассказывал. <…> Мужики то все были на фронте, и было два мужика на всю эту самую, это отец и инвалид-физрук. И они вдвоем не столько занимались как бы вот этим учебным процессом, сколько кормили учителей – ловили рыбу. Это Волга. Ловили рыбу и таким образом <...> обеспечивали выживание”. В 1951 году по знаменитому ленинградскому делу на основании возобновленного доноса отец был исключен из партии и вновь уволен с работы. Умалчиваемое знание о судьбе отца присутствовало в семье, было фоновым, хотя в открытую эти события и сопутствующие им семейные горести и тревоги не обсуждались. Семейные тайны стали постепенно раскрываться позднее, когда риск от знания истории собственной семьи начал уменьшаться: наш автор достоверно узнал обо всем этом уже после ХХ съезда партии. Эти случайности советской жизни, характерные для времени “тоталитаризма”, в рассказе нашего героя выражены лексемами, свидетельствующими о неспособности людей влиять на ситуацию, контролировать свою судьбу. “Все обошлось” – возвратная частица призвана указать на то, что все произошедшее ни в коем случае не связывается со свободным выбором человека. Ретроспективно выживание отца кажется счастливой случайностью на фоне нашего знания о других судьбах: “Это уже коснулось меня, это уже все было на моих глазах. <…> И я достаточно четко сегодня представляю, что, в общем, все обошлось достаточно благополучно, вот, потому что как бы знаем историю, чем все эти истории кончались. Вот. Он остался жив, мало того, опять-таки восстановился в партии и прочее, вот а... но все, что этому соответствовало, вот что означал вот такой “волчий” белый билет, что, значит, это был парень, исключенный из общества, это я уже почувствовал сам: то есть мать на работу не брали, он не работал”. Это поколение вырастает с ощущением небезопасности, тревожности, которое подросток усваивает с самого детства: “Обстановка, в которой происходило становление, была какая-то такая тревожная, что не все очень благополучно вроде как-то, хотя не очень было понятно, что собственно не благополучно. Никаких особых таких диссидентских мыслей не возникало, а вот возникала какая-то тревожность существования, связанная с тем, что с тобой лично в этой стране может произойти все, что угодно. И все это совершенно независимо от того, как ты себя ведешь. Вот это было мне как бы ясно, вот, хотя из этого, в общем, не происходило никаких таких радикальных воззрений на строй, ничего не было, просто вот не благополучие и все” (выделено мной. – Е.З.). Опыт родительской семьи осмысливается нашим героем как условие формирования особого типа личности – человека, готового ко всему, не доверяющего власти и настороженного, человека, полагающегося на себя и самых близких, но уж никак не на государственно-общественные институты, от представителей которых можно ожидать всего, что угодно. Такой человек усваивает также, что приобретение статусной позиции связано с личным риском и опасностью для семьи (“тише едешь – дальше будешь”). Этот человек напоминает нам “человека выживающего” Шейлы Фицпатрик и совсем не похож на личность, ожидающую патронирования со стороны государства (“простой советский человек”). Трудно говорить о стратегиях людей того времени, однако постфактум наш автор указывает на базовую стратегическую модель своей жизни. Обдумывая пережитое, он говорит: “Нужно [было – Е.З.] строить свою жизнь таким образом, что ты должен уметь все и быть готовым ко всему. Ты должен быть универсалом. Ты должен прожить в лесу совершенно один, без пищи, без ничего, вот, ты должен уметь все делать от любой черной работы до профессиональной технической работы и так далее”. Итак, мы зафиксировали первый биографический сюжет, который сформировал нашего героя. Это семья и история отца, идентификация с которым чрезвычайно сильна у рассказчика. Второй сюжет, который мы реконструируем как форматирующий личность рассказчика, это опыт послевоенных миграций, устремленных в центр, в Ленинград, опыт, который был тогда массовым в России. Миграция в город – значимая часть жизненного пути этого семейства. ЛЕНИНГРАД После блокады, когда в городе осталось меньше трети его довоенной численности и фактически все коренное население вымерло или было выбито и выселено, мигранты вернули Ленинград к жизни, влив в город новую кровь. Переселялись родами, кланами, расширенными семьями, убегая от провинциальных гонений, в поисках работы, думая о детях и пр. И далее рассказчик обращается к теме ленинградского патриотизма, неоднократно упоминая об особости Города, о влиянии этого мифологизированного места на его жизнь: “Мы приехали в 46 году в Петербург с нижней Волги вслед за отцом, который приехал сюда со своим братом. Ну потом, значит, пригласил, вызвал, выписал, что называется, младший брат отца, говорит: “Приезжай, мол, в Питер, чего ты там киснешь?” <…> Ну вот он и поехал, а через некоторое время приехали и мы с матерью. И с тех пор – считай, мне тогда было 6 лет – я думаю, что имею основания считать себя, в общем, ленинградцем, петербуржцем, потому что все остальное происходило уже здесь. Потом отец здесь сделал, опять-таки будучи человеком активным, вот такую, довольно странную карьеру: он был секретарем парткома бумажной фабрики на Васильевском острове, <…> потом закончил высшую партийную школу, был направлен в область, вот, некоторое время мы к нему ездили, потом он был направлен в Красное Село, вот, и стал там третьим секретарем райкома, то есть он был, в общем, секретарем по идеологии”. Бедное детство типично для этого поколения: “После войны <...> так получилось, что в первом классе я не учился <…> Читал я с четырех лет, опять-таки не по собственной инициативе, потому что вовсе не вундеркинд, а просто родители – учителя, и рано начали к этому приучать и, в общем, с четырех лет я уже читал. А в первом классе я не ходил в школу в Петербурге, то есть тогда в Ленинграде, по той простой причине, что не в чем было. Не в чем было…”. Сама собой разумеющаяся бедность, отсутствие достатка в послевоенном детстве неявно присутствуют в рассказе. Детство во многом обездоленных советских людей приучало их к жизни скромной и внимательной к другому. Контрасты в уровне жизни не выпячивались. Корейки прятали свои миллионы под кроватью. Навыки советского общежития, жизнь на людях или “публичная приватность”, говоря словами К. Герасимовой, формируют человека, часто лишенного здорового эгоизма, привычки ориентироваться на себя. СОВЕТСКАЯ КОММУНАЛЬНАЯ КВАРТИРА представлена в интервью как опыт терпимости и сосуществования людей разных статусных групп: “Жили в коммунальной квартире, кстати, очень любопытной. У нас было приблизительно 11 жильцов. Я просто расскажу так по порядку, по какому социальному статусу жили люди. Первую комнату занимала старушка, почти лысая совсем, потомственная дворянка, личный стенограф Владимира Ильича Ленина <…> Когда я начал изучать в школе английский язык, она мне помогала готовить домашние задания, и мы с ней получали всегда двойки, чему она крайне удивлялась. Потому что язык, которым владела она, и язык, которому нас учили в школе, просто не совпадали совсем. Следующую комнату занимала вагоновожатая с сыном, который из тюрьмы не выходил вообще. То есть почти регулярно, когда он бывал в квартире, почти регулярно приходила милиция и за какие-то проступки его забирала, потом отпускала, а потом он, наконец, садился в тюрьму надолго. Следующую комнату занимала тоже потомственная дворянка, вышедшая в свое время замуж за революционного матроса, вот, тоже довольно пожилая женщина с дочерью. |
Похожие:
 | Государственный Университет Управления (Москва), аспирантура по специальности «Социальная психология» | | «Издательского дома «Грани» Министерства культуры, по делам национальностей, информационной политики и архивного дела Чувашской Республики... |
 | Кого мы проверяем? Многофункциональный центр предоставления государственных (муниципальных) услуг населению (мфц) и Федеральную миграционную... | | Городской творческий конкурс «Грани света» среди людей с разными формами инвалидности (кдц «Московский» Московский пр., 152). Подробности... |
| Гиа является своеобразной проверкой знаний, социальной и психологической готовности школьников к постоянно меняющимся условиям современной... | | Приказом Министерства образования РФ от 17декабря 2010 года №1897. Примерная программа по английскому языку, созданная на основе... |
| Государственного комитета Чувашской Республики по имущественным и земельным отношениям | | Менталитет и традиция-предание |
| Большинство молодых людей испытывают так называемый «шок от реальности», связанный с тем, что их идеальные представления о будущей... | | Всероссийское сми «Интернет – портал «Престиж»/ Свидетельство о регистрации эл № фс 77 – 64905 |