Гордейчик Алексей Владимирович исследование допустимости доказательств в гражданском и арбитражном процессах город Хабаровск 2007 год
Скачать 2.92 Mb.
|
| § 4.2. Дискуссия о целесообразности сохранения в процессуальных законах правил о допустимости доказательств Предмет данной дискуссии также не нов в отечественной науке процессуального права. Его (предмет) весьма условно можно разделить на три аспекта: - вопрос о целесообразности сохранения в процессуальных законах исчерпывающего и (или) ограниченного перечня средств доказывания; - вопрос о целесообразности сохранения правил о процессуальных последствиях несоблюдения письменной формы сделок; - вопрос о пределах применения положений ч. 2 ст. 50 Конституции РФ и конкретизирующих её положений процессуальных законов. В отношении первого аспекта. Не смотря на то, что число исследователей, настаивающих на необходимости отказа от какого-либо ограничения в допущении использования средств доказывания в процессуальных законах, традиционно не велико, сама эта дискуссионность этой точки зрения, как представляется, во многом продвигает вперед процессуальную науку. В настоящее время, как уже отмечалось в § 4.1 настоящей главы, данный тезис поддерживается А.Т. Боннером. Суть его рассуждений сводиться к следующему. Самый подробный исчерпывающий перечень средств доказывания в условиях научно-технического прогресса рано или поздно неизбежно устареет. Как следствие, перечень средств доказывания в процессуальных законах должен быть не исчерпывающим, а примерным. Это создаст условия для более эффективного установления действительных обстоятельств гражданских дел, оптимальной реализации задач гражданского судопроизводства. В подтверждение принципиальной возможности такого подхода исследователем приводится опыт построения процессуального законодательства в ряде бывших социалистических стран1. Что касается второго аспекта, то, например, ещё в 1976 г. А.Г. Прохоров предлагал отказаться от допустимости доказательств, мотивируя это следующим: малочисленны нормы, запрещающие использовать свидетельские показания; правило недопустимости доказательств противоречит нормам морали; необоснованно различное отношение к свидетельским показаниям в гражданском и уголовном процессах2. В качестве исторически сложившегося довода в пользу легального отказа от этого аспекта допустимости доказательств рассматривать также уже детальной проанализированное в § 4.1 настоящей главы утверждение о наличии коллизии между допустимости доказательств и принципом объективной истины. В последние годы анализируемая точка зрения также развивается А.Т. Боннером. Им выдвинуто, по крайней мере, два новых довода обосновывающим необходимость отказа от императивных предписания о последствия несоблюдения письменной формы сделок. При этом, оба они касаются критики ratio legis (смысла закона) в том его содержании, которым сторонники допустимости доказательств обычно мотивирует целесообразность сохранения этих правил. По его мнению, запрет использования свидетельских показаний сам по себе «вряд ли может являться достаточной гарантией «от недобросовестных элементов». Анализ судебной практики показывает, что случаи лжесвидетельства порой встречаются по гражданским делам несравненно большей правовой и социальной значимости, нежили «бытовой» договор займа на сравнительно небольшую сумму. Кстати сказать, в отдельных случаях в жизни и соответственно в судебной практике встречаются попытки фальсификации письменных доказательств»3. В подтверждение этих слов приводится ряд широко известных казусов, в которых сторона фальсифицировала письменные доказательства. Второй довод учёного основывается на том, что обоснование включения данного аспекта допустимости доказательств в процессуальное законодательство в отечественной правовой традиции Новейшего времени появилось в период политических репрессий4. В этом контексте А.Т. Боннер замечает: «Допущение показаний свидетелей вряд ли могло представлять «опасность» для прочности гражданских правоотношений. Однако в условиях всеобщего недоверия и подозрительности это преподносилось именно так»5. Наиболее остро всё же в настоящее время полемизируется третий аспект проблемы. При этом его сложность состоит в том, что положение ч. 2 ст. 50 Конституции РФ в структуре Основного закона делает практически невозможным разговор о её легальном изменении вне проведения соответствующей конституционной реформы. В этой связи вопрос стоит о доктринальном определении границ действия правила. Особенно активно обмен мнениями идёт в рамках науки уголовного процесса. В этой связи одна группа авторов рассматривает любое нарушение федерального закона, допущенное в процессе обнаружения, закрепления и исследования доказательств в качестве основания для признания таковых недопустимыми1. На их взгляд «при признании доказательств недопустимыми не имеет значение достоверность полученных данных, отсутствие в этом сомнений».2 Как антипод постепенно сформировалась другая точка зрения в соответствии ней только «существенное нарушение законности» влечет признание доказательств недопустимыми. При чём данное обстоятельство обусловлено несовершенством законодательства, наличием в нём пробелов, делающих невозможными буквальное применение многих норм3. Наиболее последовательно данная трактовка выражена Н.М. Кипнисом. Все нарушения федерального закона подразделяются им, на: существенные и несущественные; восполнимые и невосполнимые. При этом недопустимыми признаются только доказательства, полученные в результате существенных и невосполнимых нарушений федерального закона4. Имеются работы, в которых, в этом контексте, выделяются группы нарушений применительно к отдельным средствам доказывания. Например, применительно к порядку допроса свидетеля и потерпевшего: - нарушения, не влекущие исключение показаний из процесса доказывания и не вызывающие сомнений в истинности информации, в них содержащейся (несоблюдение порядка вызова свидетеля и т.п.); - нарушения, не влекущие исключения показаний из процесса доказывания, но могущие повлечь такое исключение при условии, что дополнительными действиями не удастся установить их истинность (тактические ошибки при определении места допроса; несоблюдение требований о том, чтобы свидетели по одному и тому же делу не могли общаться между собой; неустановление личности свидетеля; непредупреждение свидетеля об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний и отказ от дачи показаний; несоблюдение порядка получения показаний; составление протокола различными лицами и т.п.); - нарушения, безусловно, исключающие показания из процесса доказывания (отобрание показаний неуправомоченным лицом; допрос лиц, пользующихся свидетельским иммунитетом; не разъяснение ст. 51 Конституции РФ)1. Наконец, многие серьёзные исследователи предпочитают рассматривать случаи, когда нарушение федеральных законов не влечет признание доказательств недопустимыми, в качестве своего рода исключений2. В рамках науки гражданского процесса в контексте выделенного автором в § 3.1 третьей главы настоящей работы, четвёртого подхода к определению содержания допустимости, так же высказаны аналогичные суждения. Допустимость доказательств, замечает А.В. Смирнов, должна быть закреплена в законе «не в жесткой, а в гибкой форме; последствия нарушений по общему правилу должны быть непредустановлены законом, а определятся судом с учетом конкретных обстоятельств дела и принципов процесса»3. К данному выводу присоединяется и А.А. Мохов. По его мнению, при решении вопроса допустимости суд в каждом конкретном случае должен установить следующее: - влечёт ли за собой имеющееся нарушение сомнения в достоверности содержащейся информации по делу; - нарушен ли принцип равенства сторон, права и законные интересы граждан; - устранимы ли данные нарушения; - какова конечная цель законодателя, закладываемая в применимой номе (нормах)? Далее исследователь отмечает: «Если же выявленные нарушения не влияют на достоверность данных, не нарушают права и законные интересы сторон, принципы гражданского судопроизводства в их взаимосвязи, то неразумно отказываться от достижения истины только по формальным соображениям. Не исключено, однако, что по особо значимым категориям гражданских дел сохраняться запреты на использование доказательств, полученных с отдельными нарушениями закона (правило использования только прямо предусмотренных средств доказывания)»4. Предложения последних авторов, направленные, по их мнению, на гармонизацию принципов процесса с учётом воли законодателя, являются, по существу, наиболее радикальными, поскольку предполагают передачу фактически всей процессуальной формы судебных доказательств на «откуп» судейскому (судебному) усмотрению. По нашему мнению, изложенные взгляды нельзя признать убедительными. В отношении первой проблемы. Как справедливо отмечает М.К. Треушников, в вопросе об определении возможности использования новых носителей информации в качестве средств доказывания главное – «осторожность»1. Действительно, закрытый перечень средств доказывания, состоящий из пяти компонентов, существует в теории и практике процессуального права уже более двух тысячелетий. Как отмечалось, во второй главе настоящего раздела он наиболее явственно оформился во времена расцвета Римского права. При этом до середины XX века он в полной мере отвечал общественным реалиям и, в целом, создавал надлежащий механизм для достижения истины. Иными словами, как уже неоднократно отмечалось, процессуальная форма судебных доказательств всегда преследовала задачу обеспечения достижения истины по делу. По сути, здесь мы также имеем частный случай проявления глобально диалектической взаимосвязи «формы» и «содержания», который может быть определён следующей формулой: «вне надлежащей формы – нет достоверного содержания». Исключение же этого правила или придание ему рекомендательного характера будет чрезмерно загромождать процесс доказывания, создаст предпосылки для вовлечения в него заведомо недостоверных доказательств или доказательств, оценка которых с этой точки зрения практически неосуществима. Более того, открытый перечень средств доказывания будет ставить вопрос о процессуальном регламенте обнаружения, закрепления и исследования не включенных в него доказательств, который (регламент) в соответствии с воззрениями автора, изложенными в § 1.3 первой главы настоящего раздела, является необходимой составляющей процессуальной формы судебных доказательств. При этом, как было показано в § 1.5 первой главы настоящего раздела, определение данной составляющей допустимости доказательств не может ставиться в зависимость от судейского (судебного) усмотрения, напротив, это вопрос жёсткой и детальной законодательной регламентации. Тем более, что, как было показано в § 3.2, перечень средств доказывания даже сейчас носит опережающий характер. Естественно, что при подобном прочтении значения закрытого перечня средств доказывания в процессуальных законах речь идёт не о процессуальной экономии, скорее о недопущении процессуального расточительства. Примечательно, в этой связи, что о возможности отказа от привлечения в процесс отдельных допустимых доказательств в целях процессуальной экономии, рассуждает тот же автор, который настаивает на необходимости конструирования перечня средств доказывания в качестве открытого1. Как следствие нельзя не согласиться с мнением Н.И. Ткачёва, о том, что «процессуальная экономия в смысле неисполнения каких-то процессуальных действий вообще приемлема для гражданского судопроизводства»2. Ведь под принципом процессуальной экономии понимается не только рациональное, но и полное использование процессуальных средств3. Следовательно, допустимость доказательств по отношению к цели достижения объективной истины в этом аспекте носит дуальный (двойственный) характер4. Понимание проанализированной закономерности характерно и для органа конституционного правосудия. Так, в своём постановлении от 14 февраля 2002 г. № 4-П «По делу о проверке конституционности статьи 140 Гражданского процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданки Л.Б.Фишер» Конституционный Суд РФ, в частности указал, что у#G0участникам судопроизводства гарантируется право на судебную защиту в полном объеме, эффективное восстановление в правах посредством правосудия, отвечающего требованиям справедливости. Это конституционное право конкретизируется, в том числе, процессуальными средствами, предоставляемыми законодательством. К сказанному следует добавить, что приведенные А.Т. Боннером примеры (вернее, пример) открытого перечня средств доказывания, имеющиеся в иностранном законодательстве, является скорее исключением, нежели правилом. Большинство процессуальных законов в рамках родственной нам правовой системы, так или иначе, признают необходимость ограничения в использовании средств доказывания. Например, в ст. 63 ГПК КНР5 содержится следующий исчерпывающий перечень средств доказывания: письменные доказательства; вещественные доказательства; видео- и аудиозаписи; вещественные доказательства; заявления и утверждения лиц, участвующих в деле; заключения сведущих лиц (экспертов); отчеты по результатам осмотра на месте. Несколько иначе конструируется данное правило в ГПК РБ от 11 января 1999 г. № 238-З. В соответствии со ст. 178 к средствам доказывания относятся объяснения сторон и других юридически заинтересованных в исходе дела лиц, показания свидетелей, письменные и вещественные доказательства, заключения экспертов, а также другие носители информации, если с их помощью можно получить сведения о фактах, имеющих значение для правильного разрешения дела. С другой стороны, к «другим носителям информации» ст. ст. 229 – 231 ГПК РБ относят звукозапись, видеозапись, кино- и видеофильмы и другие подобные носители информации, заключения государственных органов, протоколы процессуальных действий как средства доказывания, то есть также ограничивает их. В свою очередь, гражданский процессуальный закон Германии вообще не устанавливает перечня допустимых средств доказывания. Это, однако, не означает, что ГПК ФРГ не ограничивает средства, которые возможно использовать в процессе доказывания, и не устанавливает общего правила о допустимости доказательств. В соответствии с ч. 1 § 294 ГПК ФРГ лицо, обязанное подтвердить фактическое утверждение доказательствами, может использовать любые средства доказывания, включая подтверждение, равносильное присяге. В отношении необходимости сохранения правила о допустимости, связанной с формой сделок, помимо приведённых в § 3.4 третьей главы и § 4.1 четвёртой главы настоящей работы доводов, касающихся целесообразности их сохранения в процессуальном законодательстве, представляется возможным привести определённый исторический довод. Пожалуй, впервые отдаленный аналог того, что впоследствии получит название допустимости доказательств, связанной с несоблюдением письменной формы сделок, возникает в европейской правовой традиции в Афинах IV в. до н.э. Именно тогда в афинском праве появляется закон, в соответствии с которым договоры морского займа (заемного соглашения под будущие прибыли от осуществления морской перевозки) оформлялись письменным документами (syngraphe). Такой документ в присутствии свидетелей скреплялся подписями сторон и отдавался на хранение доверенному лицу. Если груз погибал в пути следования, должник освобождался от своих обязательств перед кредитором. Отсутствие такого документа на случай спора не означало, что соглашение недействительно, что соглашение недействительно, но сторона желающая оспорить факт его заключения, могла прибегнуть к процедуре возражения против иска (paragraphe). В этом случае суд либо отказывал в рассмотрении иска, либо, если находил возражения стороны неубедительными, разрешал дело по существу в пользу истца, что бывало чаще всего. О распространенности этой категории дел в судебной практике полиса свидетельствует, например, тот факт, что пять судебных речей так называемого «Демосфеновского корпуса» (группы речей великого оратора и ему приписываемых), а именно: «Против Зенотимида. Протест против незаконного возбуждения дела»; «Против Апурия. Протест против незаконного возбуждения дела»; «Против Формиона по делу а займе»; «Против Лакрита, на возражения о неподсудности»; «Против Дионисора по делу о займе»1, касаются именно данного закона. Примечательно и содержание данных речей. Все они, так или иначе, касаются либо попытки должника освободиться от ответственности за неисполнение обязательств под предлогом наличия форс-мажорных обстоятельств, либо несоблюдения требования о письменной форме сделки. Таким образом, допустимость доказательств, связанная с несоблюдением письменной формы сделок, начинает формироваться ранее правила об ограничении процесса доказывания определенными средствами вообще. Древнегреческий процесс, хотя знал отдельные средства доказывания, ориентируюсь преимущественно на свидетельские показания, но не предусматривал их исчерпывающего перечня, не вводил ограничений в использовании иных средств. В этой связи удивителен сам факт появления столь разработанного с точки зрения юридической техники закона именно в Древней Греции, поскольку традиционно её право характеризуется в качестве «архаичной правовой культуры». Например, видный историк права Э. Аннерс утверждает: «… Правосудие в Афинах характеризовалось представлением о справедливости и законности, зиждившихся на принципе эквивалентности», чуть позже замечая, что правовая система афинского государства не могла привести «к эффективному функционированию судебной практики»2. На чрезвычайно незначительную доказательственную роль письменных документов в судебной практике Древней Греции указывают и другие исследователи3. Ответ на эту «загадку» следует, на взгляд автора, искать в социально-экономических реалиях существования афинского общества того времени. На самом излете периода классики в Афинах наблюдался невиданное доселе развитие товарно-денежных отношений, фактический кризис полисной демократии, вызванный обнищанием значительного числа граждан и капитализацией экономики. На этом фоне применение изложенных правил к столь специфической группе общественных отношений, каковой является договор морского займа, представляется вполне логичным. Ведь кредитор в договорах морского займа мог легко стать жертвой обмана, поскольку (и это подтверждается содержанием дошедших до нас исторических источников) поводом для отказа вернуть долг или уплатить соответствующие проценты являлась ссылка на кораблекрушение. Кроме того, заемщики, которым чаще всего выступали метеки (чужестранцы или вольноотпущенники), в силу специфики своей деятельности, а также социального статуса могли долгое время отсутствовать в пределах полиса, что предопределяло необходимость ориентироваться не на свидетельские показания, а на более достоверные и долговечные письменные доказательства. Иными словами, письменный договор, где фиксировались, остававшийся в Афинах, был жизненно необходим кредитору, а предписание о необходимости соблюдения письменной формы сделок и предусмотренная за его несоблюдение санкция в виде затруднений, связанных с судебной защитой нарушенного права, служили обеспечению прочности гражданского оборота1. Иными словами, существование в законодательстве данного правила исторически обусловлено. Его появление на определённом уровне развития имущественных отношений является адекватным отражением потребностей гражданского оборота. В настоящее время данные потребности также нельзя признать неактуальными. Что же касается собственно доводов А.Т. Боннера, то они также вызывают серьёзные возражения. Основной целью введения запрета использования показаний свидетелей в случае несоблюдения требования к форме сделки (п. 1 ст. 162 ГК РФ) является отнюдь не предотвращение лжесвидетельства, но необходимость обеспечение стороны на случай спора необходимым доказательством, побуждение его в разумным «действиям в предвидении спора», на чём автор подробно останавливался в § 3.4 третьей главы настоящей работы. При этом закон предполагает создание такой ситуации, в рамках которой у противной (недобросовестной) стороны изначально отсутствовала бы возможность отрицать факт совершения сделки или содержание её отдельный условий. Иначе говоря процессуальное законодательство преследуя в этом аспекте цель профилактики противоправного поведения (предотвращение нарушения ст. 161 ГК РФ), если и служит цели общей превенции отдельных криминальных деяний, то лишь подспудно. Последнюю задачу ставит перед собой совершенно иная отрасль права (ч. 2 ст. 43 УК РФ). В части дискуссии о возможности ограничительного толкования правил, основанных на ч.2 ст. 50 Конституции РФ, – её (возможность) также следует оценить отрицательно. Во-первых, в связи с тем, что, как было показано в § 1.5 первой главы исследования, допустимость не может ставиться в зависимость от усмотрения суда. Во-вторых, подобный подход не имеет под собой легальных оснований, а в рамках исследования данного явления необходимо вести речь о детальной разработке содержания понятия «получение доказательств», что анализировалось в § 3.5 третьей главы настоящей работы. § 4.3. Допустимость и преюдиция То обстоятельство, что обязательность применения отдельных норм о допустимости доказательств может вытесняться установлением преюдициальных фактов в рамках иной судебной процедуры уже отмечалось автором1. Кроме того, на обоснованность всключения ст. 90 УПК РФ каких-либо правил о преюдициальном значении фактов, установленных судебным решением по гражданскому делу, в частности, в связи с наличием в ГПК РФ так называемых доказательственных фикций, указывали и другие исследователи2. С другой стороны, противоположная возможность применительно к гражданскому и арбитражному процессу в соответствии со ст. 61 ГПК РФ и ст. 69 АПК РФ оставлена законодателем. В этой связи факт совершения сделки, пусть даже с отступлением от требований гражданского закона о её форме, может быть установлен в рамках уголовного процесса с использованием свидетельских показаний. При этом подобное возможно и в случае, когда действия лица не квалифицируются в приговоре в качестве преступления. В этой связи, автор, лишь приступая к разработке данной темы, полагает возможным вынести на суд юридической общественности предложение о необходимости дальнейшего ограничения преюдиции приговоров по уголовному делу в случаях, необходимости применения в гражданском или арбитражном деле специальных правил о допустимости доказательств (главным образом, связанных с несоблюдением письменной формы следок). Действительно, негативные последствия неправомерных действий обоих сторон не должны преодолеваться посредством попыток привлечения к уголовной ответственности одной из них. Тем более, сами правила о преюдициальном значении отдельных обстоятельств сформулированы в законе недостаточно чётко и нуждаются в дальнейшем редактировании3. Заключение На основании изложенного, представляется возможным выделить следующие общие выводы из настоящей работы. Под судебным доказательством в наиболее обобщенном виде следует понимать взаимосвязь фактических данных (сведений) об обстоятельствах, имеющих значение для правильного разрешения дела, и средств доказывания, обнаруженных, закрепленных и исследованных в соответствии требованиями федеральных законов, соотносящихся в качестве содержания и процессуальной формы. Вместе с тем на уровне серьёзных теоретических построений представляется целесообразным отказаться от иллюзий возможности единообразного применения в процессуальных законах термина «доказательства». Кроме того, как исключительно идеалистическую следует характеризовать цель конструирования исчерпывающего легального определения понятия доказательства. Таким образом, вопрос о полном и адекватном описании понятия «судебные доказательства» – главным образом, вопрос теории. В этой связи наиболее корректным является описание понятия через определение тех свойств (признаков), которые неотъемлемо присущи судебным доказательствам. Этими свойствами (признаками) являются относимость и допустимость доказательств. Достоверность же и достаточность не могут быть охарактеризованы в качестве свойств (признаков) судебных доказательств, поскольку не каждое судебное доказательство (не каждая их совокупность) может быть достоверным (достаточной). Представляется, что легальное закрепление в текстах процессуальных законов описанных выше различий создало бы дополнительные предпосылки для их правильного применения. Допустимость доказательств в гражданском и арбитражном процессах означает предусмотренную(-ое) законом возможность (разрешение) использовать фактические данные (сведения), содержащие информацию об обстоятельствах, имеющих значение для дела, для установления этих обстоятельств. Такая возможность ныне ставится в зависимость, как от формы, так и от содержания доказательств. Допустимость доказательств следует отличать от предустановленности. Различия между ними обусловлены тем, что эти правовые явления основаны на принципиально отличных друг от друга концепциях, первая – принципе свободной оценки доказательств, вторая – на формальном подходе к ней. В этой связи допустимость предполагает возможность ограничения использования в процессе определённых видов средств доказывания, а не индивидуально-определенных (конкретных) доказательств, как в случае с предустановленностью. Как следствие, предпринятое в новых ГПК РФ и АПК РФ расширение элементов формальной оценки доказательств, например, в ч.ч. 5, 7 ст. 67 ГПК РФ и ч. 6 ст. 71, ч. 4 ст. 75 АПК РФ, хотя и должно быть отнесено к правилам оценки доказательств с точки зрения достоверности, а не к допустимости, представляется не только преждевременным, но и не отвечающим концептуальным основам отечественного правопорядка. С другой стороны, такие элементы с учётом общей направленности развития процессуального законодательства будут всё более расширяться. В этом контексте необходимо также отметить, что в основе феномена допустимости лежит её оценка по внутреннему убеждению, а также ряд специальных формулирующих её правил. Отсюда допустимость доказательств не может быть поставлена в зависимость от судебного (судейского) усмотрения. К сущностным характеристикам допустимости доказательств относятся: - ограждение процесса доказывания от информации, установление достоверности которой невозможно, обеспечение его надёжным, чаще всего выдержавшим проверку тысячелетиями инструментарием; - защиту нравственных устоев общества; - введение негативных для правонарушителя последствий за неправомерные действия, совершённые как в рамках процессуальной, так и непроцессуальной деятельности. В тексте процессуальных законов (ГПК РФ и АПК РФ) допустимость формулируется через ряд императивных практически единых по своему содержанию правил: - ограниченные перечни средств доказывания, использование которых допускается в процессе (ч. 1 ст. 55 ГПК РФ, ч. 2 ст. 64 АПК РФ); - положения ст. 60 ГПК РФ и ст. 68 АПК РФ о том, что обстоятельства дела, которые согласно закону должны быть подтверждены определёнными средствами доказывания, не могут подтверждаться никакими другими доказательствами; - запрет использования доказательств, полученных с нарушением федерального закона (ч. 2 ст. 50 Конституции РФ, ч. 2 ст. 55 ГПК РФ, ч. 2 ст. 64 АПК РФ); - предписания ч. 1 ст. 69 ГПК РФ и ч. 4 ст. 88 АПК РФ о том, что не являются доказательством фактические данные (сведения), сообщаемые свидетелем, если он не может указать источник своей осведомленности, ставящие допустимость доказательств в зависимость исключительно от их информационной составляющей. Их объединение в единое целое, обусловливается не только соответствующей научной традицией, но и единством их содержательной и ценностной направленности, лингвистическим и формально-логическим анализом законодательства, обнаруживающим это единство. Применительно к отдельным составляющим (правилам) допустимости необходимо отметить следующее. В отношении перечней средств доказывания в процессуальных законах (ч. 1 ст. 55 ГПК РФ, ч. 2 ст. 64 АПК РФ). Абсолютно логично, что в современных условиях законодатель отказывается от исчерпывающего определения перечней средств доказывания, вводя лишь общий критерий их допустимости для современных документов и материалов – возможность установления их достоверности. В этой связи, корректнее ныне говорить не об исчерпывающем, а ограниченном перечне средств доказывания. С другой стороны при формулировании этих перечней ч. 1 ст. 55 ГПК РФ, ч. 2 ст. 64 АПК РФ, а также иные положения кодексов допускают ряд существенных неточностей. В первую очередь это относится к положениям ст. 89 АПК РФ, которые не вводят общего критерия допустимости для «Иных документов и материалов» в виде «возможности установления их достоверности». Действительно, новые носители информации с точки зрения способа их формирования практически не поддаются сопоставлению с другими, более традиционными. В этой связи определение того пригодна ли содержащаяся в новых носителях информация для использования в процессе доказывания, зависит от наличия технической возможности определения её достоверности, то есть, в конечном итоге, наличия экспертных методик установления факта фальсификации в процессе их (материальных носителей) формирования. При отсутствии таких методик доказательство является несопоставимым, а следовательно, оно не может быть оценено надлежащим образом. Кроме того, следует учитывать, что многие из новых «видов» доказательств, прямо предусмотренные в процессуальных законах (например, многие электронные документы и факсимильные сообщения) до настоящего времени могут использоваться в процессе весьма ограниченно (фактически только в том случае, когда противоположная сторона спора не оспаривает их содержание). Таким образом, необходимо констатировать, что с точки зрения допустимости перечни средств доказывания в ГПК РФ и АПК РФ носят даже опережающий характер в сопоставлении с современным развитием методик определения их достоверности. В рамках этой проблемы следует упомянуть о недостатках, связанных с введением так называемых случаев «свидетельского иммунитета». Так, пункты 2, 3 ч. 3 ст. 56 УПК РФ не предоставляют свидетельского иммунитета для любых представителей по делам, рассматриваемым по ГПК РФ и АПК РФ, а не только для адвокатов, что может привести к необоснованному влиянию на первых. Спорно исключение из числа носителей абсолютного свидетельского иммунитета по ст. 69 ГПК РФ лиц, которые в силу психических и физических недостатков не способны правильно воспринимать факты и давать о них показания. Весьма актуальны также вопросы использования аудио- и видеозаписей. При этом необходимо учитывать, что в отечественное законодательство, предусматривает общий запрет на производство скрытой аудио- или видеозаписи. С другой стороны, следует провести его конкретизацию в процессуальном законе. Например, следующие образом: «Не может быть использована в качестве доказательства звуко- или видеозапись, полученная скрытым путем, за исключением случаев, когда возможность осуществления такой записи допускается законом». Одновременно, следует отметить тенденцию к углублению правовой регламентации деятельности, связанной с получением, закреплением и исследованием доказательств в новых процессуальных кодексах, в особенности, в АПК РФ. К ней, в частности, следует отнести: - приведение дефиниции письменных доказательств в ГПК РФ в соответствии с нынешними реалиями; - детализация в АПК РФ процедуры исследования отдельных средств доказывания; - введение в арбитражный процесс протокола судебного заседания; - введение в ГПК РФ фигуры специалиста. Кроме того, устранены определенные противоречия, связанные с введением, с установлением «новых» средств доказывания иными, помимо ГПК и АПК нормативными правовыми актами. С другой стороны, имеются недостатки, которые не удалось преодолеть в результате новейшей реформы процессуального законодательства. Помимо отсутствия в АПК РФ фигуры специалиста, следует заострить внимание на невключении в него положений аналогичных ч. 3 ст. 79 ГПК РФ. |
Похожие:
 |  | Планы семинарских занятий предназначены для руководства при подготовке студентов к семинарским занятиям по курсу «Доказывание и доказательства... | |
| Гражданская процессуальная форма. Соотношение гражданского процессуального права с другими отраслями процессуального и материального... | | «Предоставление гражданам земельных участков, государственная собственность на которые не разграничена и земельных участков, находящихся... |
| Тайный советник, Анастасия Соколовская, Алексей Яушев, 12. 11. 2007, №043, Стр. 8 14 | | Охватывает организационное обеспечение деятельности судов и обеспечение единства судебной практики |
| Подготовлена отделом по обеспечению участия прокуроров в гражданском и арбитражном процессе прокуратуры Амурской области | | «Установление сервитутов в отношении земельных участков, государственная собственность на которые не разграничена и земельных участков,... |
| Прошу Вас включить в схему размещения нто, утвержденную постановлением администрации города Ульяновска №1463 от 29. 04. 2016, нестационарный... | | Предоставление указанных доказательств в дальнейшем сделается невозможным или затруднительным ввиду того, что |