Прочитав в рукописи эту нелицеприятную для лесоводов книгу, они могли обидеться поводов для обид множество. Но они сделали все возможное, чтобы издать ее
Скачать 3.2 Mb.
|
ПО РУБЛЮ С ТОПОРА Все в России созидали из леса - от изб до кремлевских стен, "великих крепостей" и храмов. Мостовые в древнем Новгороде настилали из толстых сосновых плах уже в XI веке, когда в городах Западной Европы мощение улиц почти не практиковалось. И не только созидали все из леса, но и по-прежнему обогревались лесом. Ежегодно в 50 губерниях Европейской России, где проживало 62 миллиона душ, в печах сгорало 31 миллион кубических саженей дров, для заготовки которых требовалось вырубить 1 миллион 200 тысяч десятин леса - со- тую часть всей лесной площади. И кто-то у печи сидя, сказал: "На огонь дров не напасешься". Фраза эта стала пословицей. На протяжении веков лес был надежным источником первоначальных накоплений и тем сокровищем, тем природным богатством, за счет которого и воздвигался прогресс. При этом лес оставался главным хранителем вод - в нем зарождались ключи, питавшие реки даже отдаленных местностей. Однако, не диво ли, в обществе никогда не было осознанного понимания пользы леса, никогда не было и убеждения в необходимости его сбережения, как никогда не было планомерного воспитания в обществе внимания к лесу. Величалась пашенька-кормилица, величались реки, а в лесу поселяла молва леших да разбойников, обзывала лесников "лешаками". И святым делом считалось расчистить лишнюю десятину под пашню, навалить лесу про запас. Не я, но Мельников-Печерский писал, что русский чело- век "прирожденный враг леса: свалить вековое дерево, чтобы вырубить из сука ось либо оглоблю, сломить ни на что не нужное деревцо, ободрать липку, иссушить березку, выпуская из нее сок либо снимая бересту на подтопку, - ему нипочем.. Столетние дубы даже ронят, обобрать бы только с них желуди свиньям на корм". И сейчас так. Редкий даже образованный турист не посечет вокруг стойбища, вокруг своей палатки весь молодняк, хвалясь то ли остротой топора, то ли дурной силушкой. Обдерет, иссушит не одну березку. А чем лучше местный житель? Отправится веток наготовить в бескормицу - не один дуб уронит и даже не ради желудей, а чтобы веток наломать. Издревле и поныне "лесные порубки... мужиками в грех не ставятся, на совести не лежат... Сам Бог на пользу человекам вырастил лес, значит руби его, сколько тебе надо". Не наговорил ли лишку на нашего мужика Мельников-Печерский? Нет, вроде. Того же мнения был и его современник Федор Карлович Арнольд, автор трехтомного "Русского леса". "Общественное мнение у нас, - писал он, - почитает позорным и бесчестным украсть с поля сноп хлеба, стог сена, корову и т.п.; похитителя этих предметов клеймят названием вора; напротив, самовольная порубка леса не почитается бесстыдным деянием". Да что там общественное мнение! Законы, издававшиеся после Петра, порубку живого леса считали меньшим преступлением, чем кражу такого же количества леса, но срубленного. При прежнем воззрении остаемся мы и доныне. И опять хочется сказать: лишь Петр понял истинную роль леса и хотел оберечь от бездумного разграбления. Из-под его пера вышло около 200 указов, писем и распоряжений, имеющих прямое или косвенное отношение к лесу. И не случайно его время именуют эпохой в истории лесного хозяйства России. Вернее, он-то и ввел хозяйствование в лесах, не имевших до него хозяйского пригляда. Это он указом от 6 апреля 1722 года впервые назначил вальдмейстеров - лесничих, и при Адмиралтейской коллегии учредил Вальдмейстерскую канцелярию и назначил обервальдмейстером - главным лесничим - бригадира Глебовского "для смотрения и бережения лесов во всем государстве". Но умер Петр - и все его указы потеряли силу, обратились в мертвую букву. Екатерина II, окончательно отменив их, повелела законом 1782 года "все леса, растущие в дачах помещичьих... оставить в полную их волю". Все, даже заповеданные Петром, корабельные, клейменые. Довод был разумен: помещики в своих же интересах и в интересах наследников сами примут меры к охранению этих лесов и их разведению. Однако "полная их воля" руководствовалась вовсе не разумом, а скорой наживой. И началась яростная рубка, засвидетельствовали историки. Рубили заповедные, рубили корабельные леса, торопились скорее обратить их в деньги, пока правительство не спохватилось и снова не воспретит. Спохватилось и воспретило через восемь лет. Но вскоре последовал новый закон "о сбережении лесов", в котором было высказано категорическое повеление всем лесовладельцам: чтобы крестьяне не терпели нужды в лесном материале" - сам Бог на пользу человекам взрастил лес... Так и пользовались лесом в России (и не только при заготовке дров) вольно и бесплатно вплоть до XIX века, значительно дольше чем в других странах Западной Европы. Правда, некоторые лесовладельцы исхитрялись брать плату, но не за древесину, что воспрещалось законом, а с топора. Билет на заготовку леса одним топором можно было выкупить, заплатив от 20 копеек до рубля. Сколько валили деревьев за эту плату? Не догадаться бы нам о том никогда, и никакая логика не помогла бы, если бы не сохранился рассказ современника. Приехав в Барский уезд Уфимской губернии, а было это в 1872 году, господин Демидов застал там следующий обычай: желающий запастись древесиной платил лесовладельцу по рублю с топора и приобретал право послать в лес одного работника и рубить сколько угодно - хоть день и ночь в течение целого года. За два рубля отправлялось два работника, и так далее. Таким образом, за какие-нибудь 10 рублей в год истреблялось порядочное количество леса, ибо никто не мешал десяти топорам потешаться сколько угодно, рубить где угодно, притом рубить как попало, не оберегаясь, не боясь ответственности за порчу уцелевших деревьев... Анализируя последствия "полной воли", Николай Шелгунов писал: леса в России рубили " не стесняясь никакими ограничениями... ничего не стоит вырубить сразу и сплошь лес в 20000 десятин, а потом вытравить поросль скотом". В результате за столетие после Петра по России было истреблено более 22 миллионов гектаров леса. При этом скорость потеснения все нарастала, леса все отступали и отступали под натиском топора. При этом не осуждались, а восхвалялись те помещики, которые расширяли пашню за счет леса и больше вывозили пшеницы за границу. Поощрялись и крестьяне. В 1873 году крестьянам Архангельской губернии было дано право увеличения своих земельных угодий за счет вырубки казенных лесов. Право подкреплялось освобождением на 40 лет от оброчной подати. Эта льгота оказалась заманчивой. Посыпались ходатайства о распространении права расчисток леса (до 200 десятин на душу) и на лиц некрестьянского сословия и даже не принадлежащих к числу жителей Архангельской губернии. Происходило нечто похожее на нынешнее повальное стремление заполучить садовые участки по лесным опушкам. Гораздо раньше начались расчистки в Орловской, Тверской, Новгородской, Смоленской, Псковской, Рязанской, Костромской, Ярославской и других центральных губерниях. Вот как описывали "Русские Ведомости" в 1879 году разорение вокруг Буя и Кадыя в Костромской губернии: "Купцы, покупающие помещичьи имения для вырубки леса, не хуже любой саранчи уничтожают на своем пути все, дабы выручить, как можно скорее, затраченный капитал и пустить его снова в оборот для той же цели. Можно с уверенностью сказать, что близко то время, когда все помещичьи владения перейдут в их руки, и выйдут из них или останутся в их обладании уже оголенные и не способные ни к чему..." В центральных и южных губерниях России процесс разорения лесов принял характер национального бедствия -степь продвигалась на север по версте в год, а местами и более. Потеря лесов влекла за собой опасные последствия. Так что рубили не только вишневые сады, о чем театры любят рассказывать нам и по сей день. Мы слушаем, сопереживаем и не знаем, что чаще сады гибли и без топора - они усыхали, оставшись без защиты леса. Усыхали всюду, но только гибель садов на Воробьевых горах всполошила общество. Всполошила потому, что село Воробьево, а равно и близлежащие деревни Семеновское, Раменка, Гладыщево, Воронцово, Акиньево, Троицкое и другие, славились на всю Москву яблоневыми и вишневыми садами. Особой популярностью у горожан пользовалась здешняя превосходнейшего качества вишня, да картошка и капуста, которые отличались своим вкусом, величиной и сочностью. Деревья же буквально гнулись и ломались под тяжестью плодов - для уборки даже в многодетных деревенских семьях не хватало рук, приходилось нанимать поденщиков. Из крыжовника всюду по деревням росли живые изгороди, и ягоды с него никто не затруднялся собирать: ешь, прохожий, сколько хочешь. Каждый хозяин снаряжал в Москву до 15 возов яблок по 20 мер в каждом (вот только ни в одном справочнике не нашел я , сколько килограммов было в мере, но, судя по всему, немало, если на возу помещалось лишь 20 мер). А вишни продавали пудов до ста по 3 рубля 50 копеек ассигнациями за пуд. От своих садов воробьевские крестьяне жили благоденственно и считались самыми богатыми по всем окрестностям Москвы. "Они яблоками скот кормят", - говорили с завистью про них. Кормили, пока окрест леса были, а срубили, продали их на своз - вымерзли сады. Случилось это бедствие в 40-х годах прошлого века. С тех пор сколько ни пытались возродить их здешние умельцы - нет, все усилия напрасны. Объяснений тому было много, но деревенские старики отмахивались от них: мол, выдумки все это. И толковали свое: леса порубили, защищавшие от северных ветров, вот и стало холоднее. Но кто и где слушал стариков, кто и когда признавал за ними истину. Они. по понятиям всех поколений, несут лишь старорежимную чушь. Так было и в прежние времена, и в новейшие так, когда они первыми заговорили на завалинках и скамеечках о "прожигании" неба ракетами. Как же все мы смеялись над ними - пока ученые не подтвердили: выжженные в атмосфере дыры бывают довольно значительных размеров и затягиваются далеко не сразу. Не поверили и воробьевским старикам, обратились за помощью в Российское общество любителей садоводства. Ответ последовал неутешительный, но подробный. Садоводство под Москвой, говорилось в нем, было развито при всех деревнях, сидевших по рекам Сетуни и Москве к юго-востоку и востоку по бывшему Боровскому, Старо-Калужскому, Серпуховскому и Каширскому трактам. Вся эта местность не только в далеком прошлом, но и в начале XIX века как бы скреплялась сплошными лесами, которые защищали ее с севера и востока от холодных ветров, а летом умеряли дыхание жары с юга. Снижение плодоносности здешних садов было замечено уже в самом начале вырубки животворных этих лесов. И чем больше их вырубали, тем больше и бед случалось: сады сначала подмерзали, а потом и вовсе стали погибать, о разведении груш и яблонь перестали и думать. Кое-где остаются еще вишни, сливы и ягодники, но и вишни часто вымерзают - не встречающие преграды зимние ветры остужают местность, усиливают холод и делают его невыносимым для растений. Ученые любители садоводства, получив возможность выговориться, не преминули сообщить публике, заинтересовавшейся этой проблемой, что с 40-х годов все резко изменилось не только под Москвой, но и в Орловской губернии, тоже славившейся своими садами. Целыми сутками дует теперь там то резкий и холодный, то сухой ветер, дует летом, осенью, зимой и весной. С 40-х годов... В ответе нет конкретных данных о вырубке лесов в эти годы. Но цифры такие есть у нас. В Елецком уезде Орловской губернии, сообщала печать, дорубились до того, что дрова уже продают на вес - по 8-12 копеек за пуд, а многие отапливаются соломой или лузгой - гречишной скорлупой. И приводились цифры: в 1867 году в уезде было еще 13400 десятин леса, в 1872 - 5000, в 1877 - вырублено почти все - уезд открыли всем ветрам. С 40-х годов... Но и раньше вроде бы не проявляли к лесу бережливости. СЛОВНО ЗАВТРА ВОН ИЗ РОССИИ Андрей Тимофеевич Болотов, встревоженный "от часу увеличивающейся безлесицей", недоумевал, почему это, по какому недоразумению леса наши часто оказываются вне наших забот, совершенно выпадают из "сельской экономии", выпадают так, "как бы они никогда к сельской экономии не принадлежали и не составляли важную часть оной". И все же окончательно они выпали уже после смерти Болотова - умер Андрей Тимофеевич в 1833 году октября 3 дня, "жития ему было 95 лет". Так почему же именно с 40-х годов? Вот тут-то и обнаружим мы теснейшую связь леса с историей отечества. Вспомним: первый в России пароход "Елизавета" был построен в 1815 году и курсировал он между Петербургом и Кронштадтом. На главной русской реке пароходы появились чуть позже - в 1821 году. Однако умножение их числа - развитие пароходства - началось лишь с 40-х годов. Вы недоумеваете? Вы хотите что-то сказать автору? Подождите, я напомню вам еще и о паровозах. Не сомневаюсь, вы это знаете со школьной скамьи: в России первый паровоз был построен Черепановыми в 1833 году, на следующее лето в Нижнем Тагиле были проложены для него первые метры железной дороги. Через несколько лет "загудели рельсы" и побежали по ним поезда между Петербургом и Царским Селом - в 1837 году, между Петербургом и Москвой - в 1851 году. Еще через несколько лет пролегли дороги от Москвы до Курска и от Курска до Киева, от Москвы до Бреста и к другим городам Европейской России. А напоминаю я о развитии транспорта вот почему. На всех пароходах, на всех паровозах в топках котлов горели дрова, сгорали леса. У каждой пристани, на каждой станции, по берегам всех судоходных рек громоздились бесконечные штабели дров, постоянно пополняемые из ближних и дальних лесов. В штабели эти тысячи порубщиков ежегодно укладывали около 1 миллиона 500 тысяч кубических саженей дров. На нужды одного лишь волжского пароходства истреблялось до 10 тысяч десятин леса в год (да 20 тысяч десятин сжигали пароходы, курсировавшие на других реках). В топках паровозов сгорало наполовину меньше, но сколько полегло леса под рельсы, если ежегодно на шпалы вырубали около миллиона самых лучших деревьев. Признаться, не думал я никогда, что развитие транспорта, сблизившего расстояния, так искажало лик земли. Искажало до неузнаваемости. И вот жители правобережья Волги, той стороны, что "Горами" звалась, сами уже кое-как перебивались с топливом: не дровами, мелким хворостом топились - и тем самым не да- вали зарастать вырубкам: на огонь дров не напасешься. В Нерехотском, Кинешемском и Юрьевецком уездах леса были истреблены почти полностью, но рубить продолжали и тут. "В старые годы, - вспоминал Мельников-Печерский, - на Горах росли леса кондовые, местами досель они уцелели..." И документы подтверждают: правое побережье Волги в старые, но не в такие уж давние годы было покрыто почти сплошь непроходимыми лесами от истока и до Царицына, и даже несколько ниже Царицына заходили в волжские степи и тянулись к Уралу-реке и Уральскому хребту. Обширные пространства между Волгой и Доном вверх от Царицына были заняты величественными дубравами, а деревья в них были так велики, что на срубленном пне мог улечься во весь свой рост взрослый человек. В лодке, выдолбленной из одного липового кряжа, выпиленного в здешних лесах, могли пере- плыть несколько человек с лошадьми - о том не в легендах сказывается, а исторический документ гласит. Леса эти сливались со сплошными лесами Саратовской и Воронежской губерний, а те в свою очередь соединялись с лесами средних и северных наших губерний. И вдруг - хоть шаром покати. Мельников-Печерский иначе сказал: "Таково безлесно стало, что ни прута, ни лесинки, ни барабанной палки; такая голь, что кнутовища негде вырезать, парнишку нечем посечь..." Но бывало и так. Дубрава близ городка Васильсурска, заповеданная при Петре Великом (и даже все деревья клеймом помеченные!), издали продолжала радовать путешественников своей густотой и величиной: уцелело царево сокровище, обошел его топор-погубитель! Однако всякий, кто входил в нее, другое видел: дубрава почти совершенно пуста, так разрежена она беспорядочными порубками. Лишь по опушкам сохранились деревья - для вида. Обман, декорация. А может только тут, у опушки, и являлся к порубщикам стыд - неловко на виду у честного народа озоровать - и опять уходили вглубь. Или в другие места. В Харьковской губернии "лесов не стало в десять лет". В десять лет оголили пространства в сотни и тысячи десятин, еще недавно сплошь покрытые вековыми дубравами да сосновыми борами - только пни торчат всюду. "Неужели дубравы пи останутся лишь в преданиях? Судя по всему, так и будет", - печалился современник, своими глазами видевший, как в Изюмском уезде, одном из самых лесистых в губернии, два владельца продали на сруб почти тысячу десятин леса. И все эти леса в течение 1879 года без остатка исчезли. Но особенно поразили его крестьяне села Цареборисова, что в 12 верстах от Изюма. Получив в надел прекрасный сосновый бор, они принялись рубить его "на ура!" в сотни рук - кому где вздумается и кто сколько успел. И такое "пользование" лесом, что окончательно сразило наблюдателя, находило законным все местное "общество". Не купцы жадные крушили бор, а те, кто живет здесь, кому жить и хозяйствовать здесь всегда. Так же небрежно обходились с лесами в Кубанской области и в Ставропольской губернии. Как сообщали "Московские ведомости", в 1877 году, местность между Доном и Кубанью уже совершенно оголилась - ни живой древесинки окрест, а за Кубанью до предгорий можно лишь кое-где встретить жалкие остатки некогда прекрасных лесов. Даже в Сибири, где лесное богатство представлялось неистощимым, бесконтрольная рубка заметно потеснила леса -во многих местах они отступили на 20 и 30 верст не только от городов, но и деревень. Почему же, задавались тревожным вопросом патриоты, почему, заботливо и ревниво оберегая даже самое незначительное имущество, наши законы, народ наш далеко не с такою же строгостью относятся к расхищению лесов и обеднению страны? Им отвечали гордо и самоуверенно: "Нам, русским, заботиться не о чем, у нас лесов столько, что сколько ни руби, все еще останется много!" Экономисты думали иначе. Потому леса истребляются, говорили они, что спрос на древесину велик, а крестьяне к вырубке лесов побуждаются не только скорой выручкою денег, но и расширением пашни за счет вырубок. Им возражали лесоводы и агрономы: лес с удобных для посева земель давно уже исчез, так что дальнейшая рубка ведет лишь к опустошению, приносит вред, обнажая пески и крутые склоны, снимая защиту с гор, с рек, открывая доступ всем ветрам и невзгодам. Нужно воспитывать в обществе внимание к лесу, говорили русские интеллигенты. "Только в тех дачах, где хозяйство ведут невежды, доход от леса уменьшается..." Встревожились писатели, и тревога эта проникала на страницы художественных произведений. Первым, и намного раньше всех своих соотечественников, осознал беду и даже нашел выход из нее гоголевский Костанжогло: он занялся планомерным лесонасаждением на своих землях еще в начале XIX века. Через несколько десятилетий, в начале 70-х годов, в самый разгар порубок, эстафету от Гоголя подхватил Достоевский. За эти десятилетия последователей у Костанжогло не обнаруживалось, но скептиков оказалось в достатке, и не только среди литературных критиков. Тем временем бед- ствие все разрасталось. Поэтому и голос у героя Достоевского тревожнее: - Нынче безлесят Россию, истощают в ней почву, обращают в степь и приготовляют ее для калмыков. Явись человек с надеждой и посади дерево - все засмеются: "Разве ты до него доживешь?" С другой стороны, желающие добра толкуют о том, что будет через тысячу лет. Скрепляющая идея совсем пропала. Все точно на постоялом дворе и завтра собираются вон из России; все живут только бы с них достало... Так говорит один из героев повести "Подросток". Но, судя по авторским черновым наброскам, сделанным в 1874 году, он сказал не все, он почему-то "забыл" сказать то, что должен был сказать. Сам Достоевский в черновых набросках к повести эту мысль продолжил так: "Но человек, истощающий почву с тем, чтоб "с меня только стало", потерял духовность и высшую идею свою. Может быть, даже просто не существует. Правда, если только хоть на 100 000 существует один носитель высшей идеи - тогда все спасено. Но существует ли даже на 100 000 один? - вот вопрос". Профессор Петровской земледельческой академии Митрофан Кузьмич Турский, соглашаясь с ним, подтверждал: хозяйствование в лесу остается отрадным исключением на фоне повсеместного лесоистребления, "начавшегося у нас после освобождения крестьян и успевшего уже обезлесить и обездолить немалую часть Руси". Думающие в этом направлении объясняли ситуацию так. Крестьянская реформа 1861 года, освободив хлебопашцев от крепостной зависимости, впервые поставила русского помещика перед необходимостью самому вести свое хозяйство. Однако как он мог вести его без знаний как сельского, так и лесного дела? Одно ему оставалось - прибегнуть к чужой опытности. В сельском хозяйстве этой опытностью лучше других обладал сам крестьянин, освобожденный от крепости. Но как можно довериться этой шельме? Помещик мог положиться только на того, кто уже служил ему - на дворового да на бурмистра. Один из них и ставился в руководство хозяйством, он и диктовал все агрономические, организационные и технические приемы. Но вот беда, в ведении лесного хозяйства не имел опыта не только дворовый или бурмистр, но и крестьянин - никогда прежде не было нам нужды держать лес в удовлетворительном порядке и уходе. И не случайно еще Петр Первый наказывал всем своим посольствам приглашать в Россию не только корабельных дел мастеров, но и людей, "искусных в знании и хождении за лесом". Однако, кажется, при Петре обошлись без иноземных лесоводов - царь по нужде сам сделался первым лесоводом России и рассылал недурные инструкции и указы на этот счет. Через полтора века жизнь вынудила обращаться за помощью к "всезнающему и вездесущему немцу", ибо у нас, как злословили современники, все немцы слыли за лесничих "лишь потому, что они были немцы родом". Не только, конечно, поэтому. Древние мудрецы говорили: изрядная доля всяких успехов есть дитя благодатной нужды. Ей же, нужде, приписывали первые лесоводы проявление бережливости и благоразумия в ведении лесного хозяйства. Только когда отчетливо стали обнаруживаться вредные последствия лесоистребления на почву, на текучие воды и климат, тогда только и начали задумываться о необходимости сбережения лесов и правильных порубок. В Греции, изобиловавшей в древности лесами, воспетыми Гомером и Гесиодом, уже к середине XIX века сохранились лишь отдельные рощицы. Вслед за лесами исчезли и реки, названия которых сохранила лишь история. "Если бы не море, то Греция стала бы похожа на северную Африку". К тому же времени были срублены многочисленные леса Италии, покрывавшие горные возвышения и защищавшие страну от ветров - холодные ветры свободно загуляли по равнинам Ломбардии. Но особенно грустную картину представляли оголенные Аппенины - будто не горы это, а грандиозные развалины, пугающие постоянными обвалами и оползающими от дождевых потоков наносами. Остров Сицилия, слывший европейской житницей, с истреблением лесов утратил плодородие своих земель, а климат стал до того сухим и жарким, что выгорала пшеница. Раньше и сильнее всего леса были порублены в Испании. На создание одной только "Непобедимой Армады", направлявшейся на завоевание Англии, срубили более 500 тысяч вековых дубов - по четыре тысячи дубов на каждый корабль. Так что бесславная гибель могучего этого флота подорвала не только морское могущество Испании, как о том до сей поры утверждают историки, но причинила и немалый урон экологическому благополучию страны, урон, последствия которого вряд ли когда будут изжиты. В Южной Америке, в Гренаде и Венесуэле лесоистребление имело такие же последствия, как и всюду - уменьшилось плодородие цветущих в прежние времена стран. В Соединенных Штатах истребление лесов началось с первого шага европейских колонистов и продолжалось даже тогда, когда в других странах спохватились. В 80-х годах XIX века пресса сообщала: "В Соединенных Штатах за последние 50 лет ежегодно вырубается лесная площадь в 85000 квадратных лье". Безумное истребление лесов во Франции, как утверждали историки, "еще более усилилось в 1762 году вследствие неурожая пшеницы; обезлесение, начиная с этого времени, становится как бы модою; правительство и частные лица наперерыв друг перед другом стараются по возможности и больше истреблять леса и превращать их в пашню, исходя из того начала, что одна и та же площадь, засеянная хлебом, приносит больше дохода, чем занятая под лесом. В этом согласны были все тогдашние экономисты". Через тридцать лет Национальный Конвент первой французской республики моду эту узаконил, предоставив полную свободу всем и каждому рубить лес сколько и где угодно. Народ, свергнувший монархию, славил своих избранников за эту меру, "дающую возможность бедным людям иметь бесплатно топливо и, кроме того, доставляющую материал для торговли". Короче, и сами топились, и, не таясь, еще и приторговывали на жизнь, разграбляя природные запасы, являющиеся бесценным наследством, варварски обращаться с которым, даже во имя прокормления, не имеет право ни одно поколение. Нет, не всякая свобода на пользу. Безумная свобода, длившаяся всего-то три года, обернулась неисчислимыми бедами. В короткое время страна, покрытая непроницаемыми лесами, была оголена, а местами и выжжена. И словно растворили настежь все двери и окна - подул над землей гибельный северо-западный ветер, печально известный "мистраль", который наводил ужас. Народ, как свидетельствовали современники, тот самый народ, еще недавно славивший своих избранников за дарованную свободу рубки, "принял этот гибельный ветер за выражение Божьего гнева", а во искупление греха "стал строить алтари и приносить жертвы". Не внял революционный народ, не вняли и его избранники в Конвенте своевременному и страстному предупреждению соотечественника своего, гениального Бернара Палисси. Еще в XVI веке он осознал то, что не поняли его потомки и через два столетия. "Нельзя не удивляться великому невежеству людей нашего времени, - признавался Палисси, - видя, как они истребляют и губят леса, которые их предки берегли с такой заботливостью. Я не ставил бы им этого в вину, если бы, вырубая леса, они в то же время заботились об их разведении. Но им нет дела до будущего: они не думают о том, какой величины вред они этим причиняют своим потомкам". Страшную картину опустошения представляла и Германия. В "Мире растений" Карл Мюллер рассказывал: "Королю Фридриху Вильгельму I понадобились деньги. Какой-то Корф обещал достать денег очень скоро, не прибегая ни к займу, ни к податям, если ему позволят уничтожить ненужное. Он вырубил множество леса..." Финансовая операция, повествует далее Мюллер, удалась вполне, король получил деньги. Но последствия этого уничтожения "ненужного" соснового леса, связывающего своими корнями песок Балтийской косы, оказались губительными: морские ветры подули теперь через оголенные холмы, занося плодородные земли песком. «Операция Корфа доставила королю 200 000 талеров; теперь рады бы дать миллионы, чтобы иметь прежний лес", - подвел итог сделанному Карл Мюллер, труд которого был переведен в России в 1983 году. Кстати, ученые издавна задавались вопросом, кому обязано человечество за первое указание на вред, приносимый лесоистреблением. Долгое время полагали, что это сделал именно француз Бернар Палисси только что процитированным предупреждением. Но потом обнаружили, что ровно на сто лет раньше Колумб во время плавания вдоль берега Ямайки под освежающим дождем, записал в корабельном журнале: "В прежнее время количество влаги бывало столь же велико и на Мадейре, на Канарских и Азорских островах. Со времени же истребления лесов доставлявших тень, дожди там стали выпадать гораздо реже". Однако замечание это оставалось в забвении целых три с половиной столетия. Обнародовал его Александр Гумбольт, знаменитый немецкий естествоиспытатель, географ и путешественник. Современники называли "Аристотелем ХIХ века". Это ему принадлежит фраза ставшая крылатой: "Человеку предшествуют леса, его сопровождают пустыни".Он не преувеличивал, только такой вывод мог сделать ученый, проследив исторический процесс истребления лесов. Сами судите: за последние 10 тысяч лет человек вырубил две трети лесов планеты, в результате только за историческое время 500 миллионов гектаров, занятых когда--то лесами, а потом вырубленных, превратились в бесплодные пустыни. В 1829 году Гумбольт предпринял путешествие по России, побывал на Урале, на Алтае, в Сибири, на Каспии, в саратовских и воронежских степях. К концу жизни попытался обобщить все научные знания о природе Земли и Вселенной в монументальном труде "Космос", все пять томов которого выходили в России следом за изданием их в Германии, тем самым тут же становились общим достоянием ученых Германии и России. Как раз благодаря его трудам немецкое естествознание и сделалось на многие десятилетия авторитетнейшим в мире. В то же время громко заявили о себе и немецкие лесоводы, которым страна и вправду решилась "дать миллионы, чтобы иметь прежний лес". Особенно популярными были Генрих Котт и Арндт, решившиеся сказать своему народу суровую правду: «Кто истребляет леса, в особенности же растущие на горах и возвышенностях, тот лишает общество лучшей его драгоценности, и горе народу, легкомысленно и самовольно уничтожавшему неоцененные эти блага: его постигают неплодородие почвы, бедность и болезни". Упрек этот, высказанный с безоглядной полемической страстностью, мог обернуться гневом оскорбленного народа, ил голову которого, к тому же, накликивают такие беды. Но, видно, в обществе не нашлось на ту пору демагогов, которые, добиваясь своих целей, принялись бы распалять сограждан. И немецкий народ понял своих ученых и принял их упрек. Принял, что редко бывает в истории, без многолетних разговоров и споров, без шельмования инициаторов, без зряшной траты энергии лучших представителей нации, без траты сил всего общества. Произошел резкий перелом в сознании немецкого парода: то, что еще вчера считалось "ненужным", сегодня обрело высочайшую цену, стало национальным достоянием. Леса Германии обрели такую защиту, какой долго еще не будет в других странах мира - в Соединенных Штатах еще полвека ежегодно будут истреблять свой лес на площади в 85 тысяч квадратных лье; во Франции и после поражения Великой французской революции и отмены ее законов каждый продолжал рубить где и сколько угодно; в России еще не одно десятилетие будут истреблять леса средним числом до миллиона десятин в год. "Легкомысленное и самовольное уничтожение" леса в Германии быстро сменилось "садоводственным" уходом за лесом, так поразившем Митрофана Кузьмича Турского, совершившего ознакомительную поездку по Германии летом 1876 года. Гарантами успеха в немецком лесном хозяйстве наш профессор назвал "Бережливость лесничих при эксплуатации лесов и терпение при возобновлении его". Именно бережливость и терпение и покоряли всех наших путешественников, даже не имевших отношения к лесу. Именно поэтому в среде ученых лесоводов поездка в Германию долгие десятилетия считалась обязательной, необходимой для совершенствования знаний и приобретения опыта - у кого же и учиться, как не у осознавших пользу леса. Ездили посмотреть и наши лесовладельцы. Свои леса, разграбляемые местными крестьянами, не приносили им никаких доходов, и они искренне дивились ухоженным лесам Германии, где каждая палка и каждый сучок был на учете, а при реализации давали хозяину прибыль. Здесь, а не на родине многие наши лесовладельцы впервые встречались с грамотными лесоводами-профессионалами. Да, именно впервые, потому что на родине, на всей обширнейшей территории Европейской России, по отчету 1874 года, было всего 684 лесничих, имевших специальное лесохозяйственное образование. К тому же все они находились на государевой службе, исключительно в казенных лесах, и поэтому помещики получили возможность познакомиться с образованными русскими лесничими лишь после разрешения этим чинам заниматься устройством и частных лесов. Однако и после этого контраст оставался до того огромным, что путешественники наши в каждом немце видели как бы врожденные качества лесовода, пусть и не имеющего на то подтверждающего документа. Поэтому, как говорил в своих "Лесных беседах" профессор петербургского Лесного института Александр Фелицианович Рудзкий, "немцев-лесничих у нас было гораздо больше, чем немцев-управителей". Эти признания давали повод западным ученым говорить о влиянии немецкого лесоводства на хозяйства в лесах России, о том, что если и есть в России образцовые лесовладения, то сделали их такими немецкие специалисты, Или по их совету. "Мы, ученики Западной Европы", - часто повторял тот же Рудзкий, будто забыв, что говорит эти слова в одном из старейших лесных учебных заведений мира, в стенах которого его предшественник Николай Шелгунов, досконально знавший историю лесоводства, говорил с той же кафедры: "Самая наука лесоводства стряхнула уже с себя влияние германского лесоводства и настолько выработалась из русских начал, что может предложить правила, вполне испытанные у нас". Против мнения, высказываемого Рудзким и ставшего устойчивым, восстал не русский, опротестовал их питомец классической немецкой школы лесоводства Карл Францевич Тюрмер - он приехал в Россию на три года, а остался на всю жизнь. Отсюда, из-под Можайска, он отправил на родину статью, в которой высказался категорично: не твердите напраслину, большинство немцев-лесничих, работающих в России, недостойно звания лесоводов. И разделил их на три категории: на егерей без образования, позорящих немецкое имя и немецкую лесную науку, на настоящих лесничих-специалистов, но не знающих и не желающих знать местных условий и полагающих, что все в России нехорошо, кроме их собственной персоны, и на лесничих-авантюристов, непризнанных "гениев", отправившихся искать счастья в чужих странах. Влияние немецкой школы на русское лесоводство было в другом. Оно заключалось в возбуждении энергии, в подъеме духа отечественных наших лесоводов. Бережливость и терпение немецких лесничих, работавших не здесь, в России, а там, в Германии, были им примером: с таким упорством и надо служить делу! Сравнивая наше лесное хозяйство с немецким, которое и поныне считается образцовым, Турский заметил, что бережливость не чужда нашему народу, но если присмотреться к действительному, а не числящемуся на бумаге богатству наших лесов, то окажется, что многие центральные губернии, считающиеся лесистыми, как Московская, например, беднее древесною растительностью, чем любая провинция Пруссии. И уточнял: наши леса мелки и редки, а немецкие крупны и густы. Наши леса скучены в одном месте, а немецкие распределены равномерно по территории... Добрый пример, хороший опыт всегда ценился старательными людьми. Но старательные люди никогда никого не копируют - они стремятся сделать не только по-своему, но и лучше. Старанием именно таких людей лесоводственная наука в России развивалась независимо от Запада, шла самобытным путем, посмеиваясь над господствовавшими в Германии догмами и шаблонами. И здесь нельзя не помянуть добрым словом Михаила Ломоносова, приложившего руку к выработке первого курса лесных наук, необходимого для подготовки "лесных знателей" в России. ЛЕСНЫЕ ЗНАТЕЛИ О достижениях русской школы, сформировавшейся во второй половине XVIII века, россияне вроде бы и не знали. "Мы, ученики западной Европы", - продолжал утверждать Рудзкий с профессорской кафедры. Как никому не приходило в голову похвалить крестьянина-землепашца, какие бы чуде са ни вытворял он на своем поле, так и лесоводов своих не замечали. Никто как будто и не читал "О посеве леса". Это первое русское лесоводственное произведение, написанное Андреем Андреевичем Нартовым, было опубликовано в 1765 году. Никто не заметил, что именно в нем нашла отражение межвидовая борьба за существование в растительном мире! Не заметили и лесоводы, что Нартов заложил начала теории и практики рубок ухода с целью выращивания мачтового леса; намного опередив зарубежных ученых. И все же выдвинутые Нартовым идеи не заглохли, их подхватил и развил основоположник сельскохозяйственной науки Андрей Тимофеевич Болотов. Хотя можно предположить и иное: Болотов шел вслед, но обдумывал и писал свой замечательный трактат "О рублении, подправлении и заведении лесов" вполне самостоятельно. Побудила его на этот труд "от часу увеличивающаяся безлесица" и возрастающая потребность в древесине, да и опирался он в нем не на теорию, а на собственную практику ведения хозяйства в тульских лесах, в которых предварительно выполнил множество опытов и наблюдений. И сегодня, через два с лишним века, не устарели его замечания и рекомендации по "рублению лесов", по "приведению лесов в лучшее состояние", по "возобновлению оных и заведению новых". Однако никто, кроме любопытных биографов, давно уже не читает этот труд, долженствующий занять в отечественном лесоводстве одну из первых глав. Скажете, ученые наши мужи читают! Мне в это что-то не верится, хотя и знаю, что в трудах своих они иногда ссылаются и на болотовский трактат, но всякий раз, цитируя, почему-то пишут "разведение лесов", а не "заведение", как сказано Болотовым. В этом трактате мы впервые находим указание, что если не хотим нанести вред лесу, то рубка должна равняться годичному приросту древесины в данном лесном массиве. Именно с этой целью он предлагал поделить каждый лесной массив так, чтобы ко времени вырубки последней делянки первая была бы готова к использованию. Вон когда еще был заложен принцип непрерывного неистощительного лесопользования! Основополагающий в лесоводстве принцип, который окончательно утвердился в сознании лесоводов лишь в начале XX века трудами Г.Ф.Морозова и его последователей. Принцип, с которым лесозаготовители не могут примириться и поныне, и поныне он остается недостижимой мечтой романтиков. И все же не то диво, что наши современники не читают эти труды, но создается впечатление, что и корифеи отечественного лесоводства почему-то обходили их вниманием. Читая их труды, изучая книги многих авторов прошлого века по истории русского леса, я ни разу не встретил даже упоминания о Нартове и Болотове, но все густо населены немецкими фамилиями - вот каково было влияние немецкого лесоводства. Не повезло выдающимся нашим соотечественникам - не только в сельскохозяйственной, но и в лесоводственной науке авторитетами были иноземцы, а свои в своем отечестве были на забвение. Правда, иногда вспоминали, "как велики заслуги многих отечественных передовых деятелей прошлого, зорко глядевших в будущее и помогавших строить наше настоящее". Такой торжественной датой было, например, 30 сентября 1910 года. В этот день Петербургское лесное общество собралось на торжественное собрание, посвященное открытию в Великом Анадоле первого в России памятника славному степному лесоводу Виктору Егоровичу Граффу. Открывая собрание, председательствующий сказал: "В то время как авторитеты Запада - Мурчисон, Нордман, Пешель, Кемц и другие - отрицали возможность разведения леса в открытой, высокой степи, русский лесничий Графф доказал, что и в степи можно развести лес там, где его нет и, быть может, никогда не было... С легкой руки Граффа степное лесоразведение сделалось нашей национальной работой, работою русских лесничих... " Однако такие минуты просветления и осознания своей роли и своего значения бывали не часто. Мы сумели забыть, будто и не было таковых на свете, Евдокима Филипповича Зябловского и Александра Ефимовича Теплоухова. Не припоминаете? Я к лесоводам с этим вопросом обращаюсь. Склонен полагать, что и не слышали таких никогда. Во всяком случае, я не слыхал, хоть учили меня лесоводству знающие наставники, а потом перечитал стопы книг по отечественному лесоводству - ни одного упоминания о них не встретил. Узнал о них только вот сейчас. Узнал и лишний раз укрепился в грустной мысли: истинные достижения ума и духа сынов Отечества нашего мы никогда не считали за достижения. Ну, а если сами не считали, то какой же другой народ признает за нами приоритет в науке ли, культуре или технике? Правда, бываем мы и очень гордыми, но лишь когда возлюбим какую-нибудь политическую идею или примем за таковую красивую утопию, - тут готовы весь мир ею осчастливить, досадуем и негодуем, если ее не принимают или говорят о ней нелестные слова. Не знал я и нигде не читал, что "Начальные основания лесоводства", принадлежавшие перу профессора Петербургского университета Евдокима Филипповича Зябловского, увидели свет еще в |
Похожие:
 | Вместо того, чтобы вернуть налогоплательщику излишне взысканный штраф, налоговики предпочли оставить эту сумму в бюджете. Все из-за... | | Что более серьёзно, здесь могут быть и наверняка есть неточности и ошибки. Они имеют по крайней мере 3 источника: мою невнимательность,... |
| Не все школьники первого сентября с букетом цветов и красивым портфелем пойдут в школу. Есть и такие детишки, для которых так и не... | | Езультаты интеллектуальной деятельности можно было использовать как товар, приносящий значительные доходы его владельцу, необходимо,... |
| Данные о рождении прописываются так же, как указаны в документе, по которому заполняется заявление. Пункт 5 заполняют все. А пункт... | | Дайверы Пхукета очень любят район коралловых рифов. Когда в очередной раз местные любители подводных путешествий опустились под воду,... |
| У меня было три причины для того, чтобы написать эту книгу. В ней речь скорее идет о групповом «лечении», чем о групповой терапии.... |  | «учредители». После регистрации они все становятся участниками. Однако, хоть это и неправильно, иногда участников по-прежнему называют... |
| Ниже приведен перечень терминов. Все они, за исключением двух связаны с понятием «тоталитарный политический режим». Найдите и укажите... | | Они применяются в изготовлении каркасов для несъемных ортопедических реставраций с помощью Cercon® brain или Cercon® brain expert.... |