Борис андреевич расцветаев
Скачать 3.17 Mb.
|
ЗАПИСКИ Б. А. РАСЦВЕТАЕВА «О своей семье, о своем детстве». 1976 год. Я родился в 1904 году в июле месяце в Твери, в одном из старинных провинциальных домов. Отец – сельский учитель, окончивший Тверскую учительскую семинарию. среднего роста, тщедушный, физически слабый, робкий в жизни - он тянул учительскую лямку в условиях непослушания со стороны своих «питомцев», пользовавшихся мягкостью характера учителя. Однако, к чести своего отца, я должен заметить, что человек он был весьма эрудированный в своей области, трудолюбивый, и не только это - он был увлечен поиском наиболее наглядных и техничных методов преподавания физико-математических дисциплин, всегда что-то мастерил в своем кабинете до позднего часа. Но его труды не были замечены, не были отмечены никем. Он изучал в совершенстве, изучал еще французский и английский. В тяжелые годы разрухи вынужден заниматься дополнительно; репетируя у себя дома учеников, он подорвал окончательно здоровье и умер в 43-х летнем возрасте от туберкулеза горла – чисто учительской профессиональной болезни. Это произошло в 1921 году в одной из петроградских больниц, куда он был отправлен за казенный счет. Хоронила его учительская организация, в составе которой был и я с материю. Было мне 17 лет, я только что окончил общеобразовательную школу второй ступени. Смерть отца, с которым я был связан и кровно, и духовно, я перенес трагически, не дни, не месяцы, но многие годы. Я вынес о нем светлые воспоминания - и только; а те незначительные, отрицательные мелочи исключил из своей памяти. Личность моего отца во многом послужила для меня примером в становлении моей собственной личности. Кстати, замечу - и это будет иметь непосредственное значение для развиваемой мной темы, - мой отец очень любил загородные прогулки пешком, «всей семейкой» или со мной вдвоем, если мать была занята. Отправлялись или в лес, или на реку, или мимо ближайших деревень. Отец придавал прогулкам характер образовательных экскурсий, рассказывал много интересного и поучительного. И так 3-4 километра два - три раза в неделю. Были у нас прогулки более продолжительные и дальние – 15-20 километров - в летние каникулярное время. Мать моя - из семьи губернского чиновника в г. Твери, впрочем, очень любившего обрабатывать яблоневый сад,- получила гимназическое образование с педагогическим уклоном. На учительском поприще она находилась недолго. Выйдя замуж за отца, оставила эту профессию и занялась домашней работой. Женщина она была крупная, то что называется «гранд-дама», мечтательная, фантазирующая, отзывчивая, сочувствующая, практически-малоспособная, любительница научной познавательной литературы, но в спорах легко уступающая противнику, уходя в себя и затаивая в глубине души свои убеждения. И мать, и отец оказались солидарны в своих взглядах на жизнь. Непритязательность и скромность, отрицание излишеств и «шика» характеризовали обстановку нашего жилища. Ни шторы, ни портреты, ни плафоны с люстрами, ни ковры, ни трюмо, ни картины в золоченых рамах не были предметами тайных вожделений моих родителей. Вместо того – чисто побеленные стены, крашеные полы, венские стулья, клеенка на столе, двадцатилинейная лампа под белым абажуром. Вместо багетов - на стенах собственные рисунки: «Портрет вождя ирокезов», «Пейзаж на Луне с проходящей кометой», «Юрские ящеры» и т.п. Книжные этажерки и подвесные полки. Книг и периодических изданий было множество. Стояли на полках и некоторые физические приборы, приносимые отцом из училища с целью побудить во мне интерес к механике и физике. Калейдоскоп, спектроскоп, стробоскоп, телескоп, микроскоп … Блоки - полиспасты, рычаги, шестерни, винты. Атбудова машина, действующая модель паровоза. Индукционная спираль Румкорфа, батареи, звонки. Невозможно перечислить все, что прошло перед моими глазами в детском и юношеском возрасте. Бесчисленные атласы, карты, раскладываемые на столе, прокладывание морских и сухопутных маршрутов. Вот чем я занимался в те далекие годы. Любил работать с разнообразными таблицами. Таблица логарифмов была моей настольной книгой даже … за обедом. Чертил карту Луны (конечно, из книги по астрономии), устраивал примитивные счетные приборы собственного измышления. Отец в качестве отдыха от умственного труда завел для себя мастерскую в одной из маленьких комнат квартиры. Он поставил в ней столярный верстак и токарный станок по дереву, закупил в разное время до пятидесяти различных столярных инструментов. Он выделывал шкатулочки, коробки, этажерки, полки. Но этим и ограничивались его столярные замыслы. Ни одной табуретки, скамейки, шкафа, стола. Отец несчитал нужным делать эти вещи, которые можно было купить в магазине. А я же в свои 12-15 лет, научась у отца приемам столярной работы, принялся сооружать механические модели, на подобие тех, которые я видел в физическом кабинете Высшего начального училища … Отец деловито подсказывал мне: «Там нет демонстрационной модели эксцентрика … Может, сделаешь?» В другой раз: «Как мне недостает подъемного крана и одноковшового экскаватора! На урок приходится идти с пустыми руками, а экскаватор рисовать на классной доске мелом!». Его затаенной мечтой было – стать переводчиком иностранной литературы. Учительская профессия для него, с его слабыми легкими, становилась тяжелой, и он искал возможностей заняться более тихим трудом. Описание обстановки нашего жилища было бы неполным, если бы я не упомянул о музыкальных инструментах. Это была фисгармония (выпуска 1900 г., г. Бологое), гитара и скрипка. На скрипке упражнялся только отец, на гитаре – мать, а на фисгармонии играли оба. Когда мне исполнилось семь лет, играть попробовал и я. Совершенно неожиданно для всех, в том числе и для самого себя, подсел к фисгармонии и начал подбирать какую-то мелодию. В дальнейшем я настолько разработал обе руки, что свободно брал «октаву» (восемь белых клавишей подряд) и восьмые доли такта. Репертуар мой обогащался, источниками обогащения была игра моей матери на той же фисгармонии, песни, слышанные на улицах или исполняемые родителями иногда дуэтом, граммофон у соседей, иногда даже часы с музыкой … Где же проходили мои детские годы? Из Твери, где я родился, был двухмесячным ребенком перевезен в село Студено-Поле Кашинского уезда, где отец учительствовал. Еще через два года отец перевелся в село Кой. Именно с тех пор я стал что-то помнить. Огромное деревянное двухэтажное здание Койской четырехклассной церковно-славянской школы, увенчанное крестом и божницей на фронтоне, с железной крышей, на которой толпились выделенные трубы и слуховые окна. Водосточные трубы с огромными воронками там, наверху под карнизом крыши, принимавшие в себя лавины воды, по железным скатам мчавшейся во время грозы. Трубы бурчали, пели металлическими голосами, изрыгали наземь бешеную воду. Пламенеющие розовые молнии раздирали мрачное небо. Кончалось светопреставление … Разгневанное воинство удалялось, и на горизонте еще долго стояла фиолетовая туча. На ее фоне еще краше сияли нерукотворные врата радуги. Солнце, золотое, предвечернее, повисало в своих облачных ризах над Коем. От школы до него – верста. Звуки неясны. Только церковный благовест хорошо слышен. В школе - пение. Ученики готовятся к выступлению на клиросе в церковном хоре. Завтра они под предводительством моего отца и учителя пения И.М. Тихомирова отправятся в село и в церковь. Какой-то «двунадесятый» праздник! Вот другая картина, которую я и сейчас вижу как в диаскопе: обширный школьный двор, что-то сто на сто (гектар), с амбарами, конюшней, складом. Ровная лужайка. «Гимнастики – качающиеся шесты, лестницы-стремянки, брусья, турники, качели. Россыпь учеников, облепивших эти устройства … Рекреация. Скоро экзамен. Крики, вопли … Гармошка - детская игрушка - надрывается, но кроме «туды-сюды» ничего не знает. И балалайка бренчит. Солнце, жаркое, июньское, улыбается людям. Я и мой товарищ Миша Тихомиров, тоже ученический сынок, бегаем и суетимся среди школьников, мешаем им: «А я вот скажу папе, он тебе двойку поставит». Это лепечет пятилетний … А что из него выйдет к пятидесяти? Может быть, такое: «А я вот возьму да и доложу господину полицмейстеру - он мне друг с детства - тебя потом в тюрьме сгноят». Отец, узнав об этом, долго внушал мне, что ябедничать нельзя. Еще картина. Обширный двор школы, загроможденный несколькими поленницами березовых дров. Со стороны посмотреть – двора как дрова, а если заглянуть внутрь этих дровяных массивов, мы придем в изумление перед остроумной затеей школьников, живущих в интернате, устроивших себе среди дров настоящее монастырское общежитие, с коридорами и отдельными келейками. Здесь очень удобно было лежать и учить уроки. Понятно, к зиме этот монастырь нарушался. Село Кой – две тысячи населения, ежегодные конские ярмарки, толпы цыган, отчаянная гульба в праздники и суровая тишь в будни. Мост через реку Корожечну … По две каменные «бабы» на концах моста. На мосту казенные фонари – словно в городе. На горе екатерининских времен здание – помещик какой-то. Прямо на юг – река Корожечка катит свои воды до Углича и втекает в Волгу. За Корожечной синеет ровная щетка лесов. На север – тоже отдаленные хмари, там за далями проходит железная дорога. «Виндавская» … С попутным северным ветерком порою доносится железнодорожный гудок … Мать слышит его и вся преображается. Как же, ведь это – дорога в большой мир, путь в родную Тверь, в тот домик, где живут милые сердцу мама и сестры … Вот так бы и рванулась туда, на станцию Родионово. Но как же оставить дорогих и близких мужа и сына? Но наваждение продолжалось: мать говорила, что она видит «поилку», водонапорную башню станционной водокачки – за 12 верст по прямому направлению. Она даже указывала точку на горизонте. Чтобы проверить ее утверждения, учитель А. Сборовский поднялся с ней на чердак, прихватив с собой подзорную трубу с 50-кратным увеличением. Вместо водокачки они увидели дерево. Все это было так. Но восторженность при одном упоминании железной дороги … это все передавалось и мне. Из Коя в 1911 году мой отец переселился в город Весьегонск. Новая обстановка, новые впечатления, новый уклад жизни. Как я ни был мал, все же ощущал разницу между оставленным Коем и вновь обретенным Весьегонском. Сначала появилось чувство тоски и одиночества. Там нас окружали постоянно полтораста живых человеческих душ. Школа-интернат была похожа на единую пчелиную семью под одной крышей, и тонус жизни там был всегда повышенный, жизнерадостный, деятельный. А здесь мы очутились в квартире-особняке, занимавшей целый дом. В доме тишина. Удручающая тишина! Чувство заброшенности, покинутости остро переживалось матерью и, естественно, передавалось мне. Вероятно, и отец ощущал это, хотя он находился в несколько лучшем положении: проводил большую часть времени в училище. Сам по себе город не представлял ничего радостного. Если в Кое мы еще слышали железнодорожные гудки, то здесь, на расстоянии 75 верст от ближайшего рельсового пути, об этом не могло быть и речи. Не знаю, до какай степени духовной боли доходило наше огорчение по этому поводу. Вот какие странные люди мы были с матерью! Зато здесь был другой вид транспорта – пароходы. К сожалению, он действовал только 5-6 месяцев в году. Да и скорость передвижения была небольшая. Все равно на пароходе можно было за два дня попасть в любимую Тверь! Ах, скорее бы начались летние каникулы, отец бы получил летний отпуск, и мы бы сели на пароход … Ребенком я родился крупным – свыше 4 кг. Отличительной чертой во мне была широкая грудная клетка, короткое туловище и длинные конечности. В 12 лет я уже перерос отца, а в 13 лет мог поднимать его от пола. Из ранних воспоминаний о себе и, по свидетельству моих родителей, следует, что я был весьма подвижен, непоседлив. Вот примеры. Найдя часовую пружину от будильника, я выдумал для себя подвижную игру. Растянув ее в ленту, вдруг бросал прочь от себя - пружина свивалась и стремглав катилась по земле. Я бросался за ней. Играя в мяч, я проделывал то же самое, особенно если дорога шла под уклон, я уходил за мячом на значительное расстояние. Когда в Куках у меня появился лук, я гонялся за улетающей стрелой. А вот детские игры в мячик, в палочку - украдочку меня не привлекали. Я не хотел так играть, а стремился побежать туда, где видны те предметы, которые я раньше не знал: крыши, деревья, трубы, мостики … Как-то в Твери на улице Смоленской, наскучив копаться в песочке, я решительно побежал к ближайшей тротуарной тумбе и хлопнул по ней своей четырехлетней ручкой. Побежал дальше, стремясь хлопнуть «по шапке» все другие тумбы. Так я добежал до тех мест, где тумб уже не было. Незнакомая улица. Где я? И я принялся реветь во всю мочь. Что было делать? Как в тумане вижу усатого полицейского, который вел меня за руку. Конечно, меня поместили в полицейский участок. Потом куда-то несли на руках какие-то тетки. И наконец я увидел мать и отца, встревоженных моей пропажей … По свидетельству многих лиц, помнивших меня в детстве, я все время двигался бегом. Ходить тихо мне было неинтересно. - Мама, куда мы сегодня пойдем? - спрашивал я (жили на даче под Тверью). - Пойдем в дальний лес, через Олбово, за грибами. - Ну вот еще … Надумали за грибами! Я не хочу за грибами. Мне скучно … Ходи кривулями взад-вперед. - Мама, а куда это нынче собираются тетки и бабушка? И сумки берут, и зонтики. В город что ли поедут? Мать ничего не отвечает и загадочно улыбается. Отец пытливо смотрит на меня. Проходит еще несколько минут. Положение выясняется. Крик радости у меня из груди. - А-а, теперь я знаю, куда мы пойдем! На станцию Кулицкую за почтой! Ура, ура! - Ну, бери свою большую птицу и пошли, - говорил отец, взглянув на карманные часы. Уже 10-25 а в 12 приходит «Черноморский». Нужно поторапливаться, если мы хотим на него посмотреть! Все трогаются в путь … «Большая птица» - это моя забава, модель планера, сложенная из цельного листа плотной бумаги. Пускал я ее вперед и опять-таки бежал вперед. Но вот и железнодорожный путь. Николаевская (ныне Октябрьская). Мы поспели вовремя. Стрелки часов показывали около двенадцати. Жаркий безоблачный полдень. Вдали, между двумя зданиями станции Кулицкой, показалась точка … Это «Черноморский» (скорый Санкт-Петербург – Одесса) подступает с неудержимостью урагана, воровавшегося внезапно в этот тихий мир. Вот уже точка – пятнышко. Вот уже различима его окраска. Над пятнышком взлетает облачко пара, и через несколько секунд мы слышим его «крик», вернее, неистовый рев, раздирающий пространство и уши. Еще несколько секунд - и локомотив перед нами. Мы ощутили мгновенный толчок воздуха, нас окутало столбом пыли, в котором крутились бумажки и всякая мелочь .. Нас оглушил неистовый грохот, ошеломила неистовость и беспощадность движения. Мимо нас промчалась ровная, почти слитная стена вагонов … В нос ударила резкая волна каменноугольной гари и разогретой смазки. Земля и полотно мелко дрожали. Еще несколько секунд - и «Черноморский» умчался в далеко … То, что я сейчас описал, для меня, девятилетнего, собственно, не было чем-то новым. Меня возили по железной дороге еще годовалого, в дальнейшем поездки были ежегодными: весной, осенью, к Новому году и после него. Но всегда ничего больше не привлекало меня так как, привлекала железная дорога. В «день всепрощения» у нас в прихожей появлялся огромный дядя с черной круглой бородой, в необъятном синем тулупе, расстегнутом нараспашку; под тулупом была видна тоже синяя меховая одежда, подпоясанная красным кушаком. Он сел на табуретку широко, просторно, заняв собой весь угол. На внушительных русских сапогах таял снег. Отец угостил его папиросой. –«Ну, батюшка, Андрей Григорьевич, поедемте до Родионова! Все ли у Вас готово? Супружница, сыночек, готовы ли? Вещи завязаны? Тогда не будем мешкать», - говорил ямщик. Погодка хорошая и ветерок попутный … Чтоб на машину не опоздать! Боже, как эта волшебная музыка! … Ямщик, кушак, кнут … Напутствия, скрип полозьев, гладкая, наутюженная дорога, гудящие столбы … Лемехово… Ляглово … Лошадиные хвосты, зады … Запах навоза … Покрикиванье ямщика. Низкое зимнее солнце, красное, морозное. Голубой снег … Родионово! Желтый вокзал, высокие окна, широкие двери … Зал ожидания, пачкающиеся стены, казенные диваны, тулупы, платки, сонный храп. Долгий час ожидания. наконец – «Почтовый на Бологое прибывает!» Теплый, душный, но удивительно уютный вагон. Скудное освещение – стеариновая свеча в фонаре на стенке … Меня сажают на столик у потемневшего окна … Гудок … все пошло, поехало назад … наступает тьма за окном. Зато появляются золотистые искры из трубы паровоза. Поют окна, застилаются облаком отработанного пара. И снова рои искр. Я смотрю, смотрю, не отрываясь, как завороженный. Уже пора бы и спать, мама устрайвает мне уютное гнездышко. Она уговаривает, я отмалчиваюсь. Мне так все интересно. И то, что вне, и то что внутри вагона. Кондуктор проходит и объявляет: «Шишково! Кто до Шишкова?» Викторово! Сидорово! Максатиха! Брусово! Еремково! Удомля! Гриблянка! Мста! Одолевает сон, меня укладывают. Но спать мне не приходится долго: «Боренька, вставай! Сейчас Бологое! Будем пересаживаться на Николаевскую, в Тверь!» Выходим из вагона. Мороз … В черном небе сверкают звезды. Вот переход. Носильщик, посмотрев внимательно по сторонам, решает пересечь рельсовые пути понизу, не поднимаясь на переходный мостик. Но вот паровоз тихонько двигается мимо нас. И еще паровоз смотрит огненными глазищами прямо на меня. Но носильщик, полуобернувшись к нам, кричит: «Быстрее идите. Вон там слева состав подают задом, загородит путь!» И вот страшный переход позади. Мы на Николаевском вокзале. Полчаса ожидания. Высокие залы, керосиново-калильные фонари, столы, белые скатерти, пальмы, щеголеватые официанты … наконец подкатывает почтовый на Тверь. Водворяемся в ванон. И столики у окна больше, и самые окна шире. И освещение – не стеариновая свечка, а яркая - преяркая лампочка в самом потолке. Потом – ранняя, пятичасовая Тверь. Высадка, пролетка. Несколько сонных улиц и наш тверской дом. Встреча. По приезде в Весьегонск я сразу же заболел, и меня пришлось вести в земскую больницу. Придя в ожидальный зал, где толпились страждущие исцеления, я был ошеломлен сходством этого помещения с вокзальным интерьером Родионова, и у меня до боли сжалось сердце. Много лет меня преследовал этот образ, и каждый раз я душевно страдал. В городской каланче я различал водонапорную башню железнодорожной станции. В здании Весьегонской женской гимназии из красного кирпича я узнавал большое общежитие железнодорожников, виданное мной в Бологое, особенно, когда оно освещалось вечерним зимним солнцем. Работая на Весьегонской электростанции в качестве кочегара, я в своем воображении, ищущем дорогой образ, буквально превратил ее в какой-то невероятный железнодорожный комплекс. Перекладывая во дворе станции дрова, услышав, как звякнуло полено о полено, я вспоминал далекий странный свисток пассажирского поезда на вечерней заре. Детство, Койская школа, Родионово, Пищалкино … Ритмически похлестывает приводной ремень на электростанции – мне это напоминало шум идущего поезда, перестук колес на рельсовых стыках. В 1925 году я устроился работать на речной пароход. На пароходе я занял свое место в кочегарке. Она уже больше напоминала мне паровозную будку, чем Весьегонская электростанция. Я проплавал на пароходах шесть сезонов … Но все же мечтал работать на паровозе. Я и сейчас сажусь в поезд весьма охотно и с удовольствием еду, куда намечено. Не отрываюсь от окна даже вечером и ночью. В одну из своих дальних поездок с женой на север, до полярного Салехарда, я просидел чуть не двое суток у окна и все же заснул. Проснувшись, пришел в ужас. Как же! Я не видел много станций, пропустил, может быть, необычайные пейзажи! Железная дорога, параллельные рельсы, жесткий ритм. Именно железная дорога направила меня бегать, бегать в любую погоду и при любых обстоятельствах. |
Похожие:
 | | Согласна(ен) с тем, чтобы мой (ая) несовершеннолетний сын (дочь) Прохоров Матвей Андреевич, 16. 01. 1996 г р | |
| Болдырев Максим Андреевич, преподаватель гбпоу «Поволжский государственный колледж» | | Болдырев Максим Андреевич, преподаватель гбпоу «Поволжский государственный колледж» |
 | ... | | Фамилия, имя, отчество, дата и место рождения, паспортные данные. Например: "Я, Андреев Андрей Андреевич, родился 28 февраля 1986... |
| Батяев Андрей Андреевич кандидат юридических наук, практикующий юрист. Автор комментариев к фз "Об автономных учреждениях", "О науке... | | Аспирант (с октября 2011) Московский Государственный Университет имени М. В. Ломоносова, Механико-математический факультет, отделение... |
| Борис грызлов, председатель государственной думы: закон принят. Теперь он должен работать. 36 | | Борис грызлов председатель государственной думы: выборы на украине: без нарушений не обошлось 11 |