Дмитрия Бирюкова «Под сенью креста»
Скачать 0.95 Mb.
|
В ЦЕНТРЕ СОБЫТИЙ Костюченко Петр Петрович, заместитель главного врача ЦРБ, с самого начала захвата больницы был в центре событий. Информация, полученная от него, была ценной именно потому, что исходила из первых рук. «О нападении басаевцев на город я узнал в начале первого часа. Из приемного отделения позвонила медсестра и сообщила о поступлении больных с огнестрельными ранениями. Потом около больницы началась стрельба. Я спустился на первый этаж и хотел выйти на улицу посмотреть, что происходит, но путь мне преградил военный в камуфляжном костюме, в военной фуражке, лицо бородатое, через плечо автомат. Он сказал на чисто русском языке, что больница захвачена специальным чеченским отрядом под командованием Басаева, что все, кто находится в больнице – заложники. К этому времени раненых стало поступать все больше и больше. Я собрал заведующих отделениями, объяснил обстановку, распределил обязанности. Я с бригадой, как анестезиолог - реаниматолог, сначала работал в травматологии. Когда к вечеру возвращался из травматологии, больница уже была битком набита людьми. Для нас началась трудная работа. Были задействованы все операционные в хирургии, реанимации, гинекологии, травматологии. Но все же медикам было легче, чем заложникам. Мы были заняты делом, нам не было времени думать об ужасах, которым стали свидетелями, о том, что нас всех ожидает. От людей, захваченных на улицах, я постепенно узнавал, что происходило в городе. Когда был в реанимации, часов в восемнадцать или восемнадцать тридцать, ко мне подходят двое чеченцев: – Вы Костюченко? – Я, - отвечаю. – Вы здесь главный, вас требует к себе Басаев. Меня привели в штаб, который располагался на втором этаже в хирургии. Басаев велел идти в город, в наш штаб и передать, что он требует прислать журналистов, желательно из западной прессы. Он желает сделать заявление». Переговорщиков выпустили из больницы на другой день. Они направились в милицию, где обосновался штаб, который возглавлял министр внутренних дел Ерин. «Никто нас там не ждал, никто с нами не хотел разговаривать. Мы объясняли, что нас выпустили на определенное время, что если мы не вернемся вовремя, чеченцы будут расстреливать заложников», - вспоминал Петр Петрович. Но убеждения переговорщиков ни на кого в штабе не возымели действия. В указанное время журналистов к больнице не направили. И басаевцы расстреляли первых пять человек. Костюченко на свой страх и риск позвонил Басаеву и сказал, что журналисты скоро будут. Два или три раза Басаев намечал расстрел, но что-то сдвигалось в переговорах, и расстрел откладывали. Петр Петрович сам пошел искать журналистов и стал уговаривать их поехать в больницу. Да они и не были против, их не пускали туда по указанию Ерина. Но к вечеру все же удалось штабистов убедить, и переговорщиков и журналистов подвезли к больнице уже затемно. Третий день прошел сравнительно спокойно. Костюченко поддерживал связь со штабом по телефону. Координировал работу штаба по краю Коробейников. Из Правительства никто заложниками не интересовался. Петр Петрович дозвонился до Москвы, вышел на Думу, но в самом начале разговора связь прервалась. Телефоны вообще перестали работать. «Коробейников во время телефонного разговора успокаивал, что штурма не будет, - продолжал рассказ Петр Петрович, - но на четвертый день, в 4-30 утра неожиданно началась стрельба. Была убита выстрелом гранатомета сотрудница отдела кадров. Боевики стали заставлять заложников становиться к окнам и махать простынями, чтобы наши не стреляли. Загорелась крыша и третий этаж. Я позвонил Коробейникову и выругал его нецензурной бранью за вранье. Он оправдывался, что он ничего не мог сделать, что так было задумано штабом. Потом ко мне подошел Арсланбек. Он сказал, что есть возможность выпустить беременных и матерей с детьми. «Идите, скажите своим, пусть прекратят штурм». Мы снова пошли. Когда выходили из больницы, по нам стреляли наши же солдаты. Пришли в штаб, с нами никто не хочет разговаривать. Все ходят со стеклянными глазами. Егорова не было на месте. Ерин улетел в Москву. Заглянул в один из кабинетов, там сидит Ковалев. Я ему вообще не симпатизировал, но тогда он единственный нам помог. Он дозвонился до Гайдара, тот помог выйти на Черномырдина. Я разговаривал с ним, объяснил обстановку, что в заложниках около двух тысяч человек. После меня с Черномырдиным говорил Ковалев. Через 30-40 минут стрельба прекратилась. Нас, наконец, пригласили в штаб, там были Егоров, Степашин, Коробейников. С нами начали разговаривать. А до этого на нас смотрели как на шпионов от Басаева. Я рассказал о расположении боевиков, о том, что первый этаж заминирован, что везде канистры с бензином, об ужасном положении заложников, об их тяжелейшем моральном и физическом состоянии. В больницу нас больше не пустили. После переговоров беременные женщины и матери с детьми до трех лет были выпущены из больницы». В том, что большинство из заложников остались живы, есть несомненная заслуга Петра Петровича Костюченко. И об этом должны знать все. Я попросила Петра Петровича назвать имена медработников, которые особенно отличились. «Все медработники заслуживают самых теплых слов благодарности, я назову только врачей. Это Шелестов В. А., Давыдов Б.А., Гончарова Р.Н., Абдуллаев М.А., отдельных слов заслуживает рентген-лаборант Чернышев Н.Н..» От женщин, находящихся в роддоме я слышала рассказ о том, как заведующая Гончарова Раиса Николаевна защищала женщин и новорожденных, грудью преграждая дорогу боевикам. Хочется от всей души сказать им спасибо за мужество, за проявленные высокие человеческие качества. СКОРЕЙ БЫ КАКОЙ-ТО КОНЕЦ Светлана Ивановна Еремина в 1995 году работала в реанимации. В тот день она заступила на дежурство. Настал обед. Напарница Таня Демина, пообедав, отправила поесть Светлану. «Вдруг заходит Таня,- вспоминает Еремина,- и говорит, что на город напали чеченцы. Я посмеялась. В отделении стало тихо. Все врачи спустились в приемный покой. В городе стреляли. Поступило распоряжение готовить отделение к приему раненых. Больных, способных ходить, перевели в другие отделения. Остались только двое тяжелых. Семь свободных коек приготовили к приему, установили аппараты, капельницы. Первым привезли мужчину с оторванной ногой. Его сразу стали готовить к операции, я ассистировала анестезиологу. Операция прошла успешно, ногу спасли. Мужчина выжил. В первом часу дня на территории больницы послышались одиночные выстрелы. В отделение поступил светловолосый парень в состоянии агонии, его не удалось спасти, следом привезли черненького парня с усиками, он тоже умер. Потом поступила Ильина из сбербанка, рядом с ней была тринадцатилетняя дочь. Ильина умерла, а дочь осталась до конца с нами. Пришел Костюченко, забрал Таню на операцию в травматологию. Туда и обратно они шли под конвоем. В это время привезли Загороднего. У него была одна дырочка под левой грудью. Он еще торопил врачей: «Скорей, не успеете». Когда дали наркоз, разрезали, оказалось, что внутри у него все органы на части посеченные. Это пули со смещенным центром, внешне почти не причиняя повреждений, внутри превращает органы в сплошное месиво. Он умер на столе. Мужчину с ногой перевели в палату, стали капать кровь. В отделение прибежала санитарка Гориславская, кричит: «Сюда чеченцы идут». Они разбили дверь, были агрессивные. Проверили все помещения, привели своего раненого в руку молодого парня. Было страшно и строго, их приказы не обсуждались. Чеченцы в больнице появились до того, как привели толпу. Когда пошли в пункт переливания крови, в коридорах было так много народу, что они могли размещаться только стоя. Басаев сначала расположился на третьем этаже в кабинете заведующего гинекологией Ковалева, потом перешел в реанимацию, потом в хирургию, там расположился его штаб. С самого начала с ними был иностранный корреспондент с радио «Свобода», с монголоидной внешностью, он имел рацию. 15-го сварили суп, ели в основном дети. Нам даже не хотелось есть. Больные с кардиологии говорили, что за два дня до нападения, ночью, в подвал подсобного помещения из машины что-то перегружалось. Заведующая кардиологией спрашивала у главврача Куртасовой, та сказала, что подвал сдан в аренду коммерческой фирме. 16-го положили молодого боевика с гипертоническим приступом. Боевики были послушные, чистые. 16-го пошли парламентеры. Басаев требовал питания для детей. Слышали, что будет штурм, с 16-го на 17-е. боевики достали пайки, нам дали печенье. В 4-50 утра началась стрельба, потух свет, перестала идти вода. Женщина, находившаяся под аппаратом искусственного дыхания, умерла. В отделении поставили пулемет на треножнике, грохот был страшный. Люди дико кричали. Наши стрельнули из БТРа, семь стен пробили, снаряд в нашем отделении остановился и застрял в стене. Отделение загорелось, было сильное задымление. Нависла опасность взрыва кислородных баллонов. Шелестов, наш хирург, выпустил кислород. Сделали последнюю операцию. Уже не было стерильного материала, не было света, была пробита газовая труба, вызывали газовиков. 17-го от нас ходили парламентеры, пришли корреспонденты, снимали ночью. 18-го освобождали детей и раненых. 18-го ночью лежала на полу в малой операционной, и такая усталость в душе была, что думала: «Скорей бы какой-то конец». Уже и умирать было не страшно. Не думала, что останусь живой. Мы были уверены, что нас готовятся всех уничтожить. Жириновский говорил: «Чего с ними чикаться. Взорвать эту больницу». 18-го начали составлять списки добровольцев, кто поедет сопровождать боевиков. Предлагали образец заявления о добровольном вступлении в банду Басаева. Заявление никто не стал писать, понимали, что уничтожат всех вместе с Басаевым. 19-го к больнице подали рефрижератор, боевики стали грузить трупы своих людей. Когда басаевцы ушли, нас отпустили не сразу. Какое-то время мы находились в больнице, окруженной танками и солдатами. Когда отпустили, люди уходили с какими-то странными лицами, как будто шли в никуда. На выходе нам всем говорили, что на площади будет митинг, и я, как ненормальная, направилась туда. Мне бы голодной, грязной домой, ванну принять, а я на митинг. Так меня еще «чеченской подстилкой» обозвали. Нет, говорить об этом тяжело, хоть, и прошло десять лет». А ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЛАСЬ Главный врач Буденновской больницы Куртасова Светлана Николаевна узнала о том, что в Буденновске произошло что-то страшное на совещании в министерстве здравоохранения. Связи не было. В 17 часов, так и не узнав ничего конкретно о случившемся в родном городе, Светлана Николаевна помчалась домой. Около села Новоселицкого встретился пост ГАИ. У них информации оказалось больше. Куртасова узнала, что на город напали чеченские боевики, что проезд запрещен, но ее как главврача пропустили. Добравшись до Буденновска, первым желанием было узнать о судьбе родственников. Оказалось, что муж, работающий в кабинете УЗИ, попал в заложники. Но личные переживания пришлось отодвинуть, так как необходимо было оказывать помощь раненым, разворачивать отделения больницы в приспособленных помещениях. Да и жизнь продолжалась. Люди болели, рожали. Весь медперсонал, по словам главного врача города, за редким исключением, показал в дни испытаний самые высокие человеческие качества. С особой теплотой Светлана Николаевна рассказывала о простых людях, которые по первому зову медиков шли сдавать кровь, и желающих было намного больше необходимого количества; несли горы постельного белья, кормили сутками работающих врачей. Огромная помощь медикам Буденновска была оказана соседними районами, прибывала помощь и из городов Кавминвод, из Ставрополя.
ПОЧЕМУ ВСЁ ЭТО НАДО БЫЛО ИСПЫТАТЬ? Мне приснился страшный сон. Той ночью было очень душно, я встала и закрыла окно больничной палаты, потому что не могла избавиться от тревожного предчувствия. Потом зачем-то приготовила сумку и стала ждать утра. В жизни каждого из нас много дней, которые уходят, не оставляя следа, они забываются, как всё проходящее. Но вот уже четыре года не уходят из памяти события того июня. Я была среди женщин, так долго ждавших ребёнка и наконец осчастливленных. Сколько было счастливых надежд, ожидания. И вдруг…. …Внезапно в палату вбежала медсестра. На лице ужас. Объявила больным, что на милицию и больницу напали чеченцы, и начала спешно раздавать матерям детей, делать инъекции. Наступила тишина. Её прервал звон стёкол, посыпавшихся из окон первого этажа больницы. Врачи и больные поднялись на третий этаж. Послышались крики боевиков, они начали выбивать запертые двери. Для нас то были страшные мгновения. Позже врачи договорились с боевиками о том, чтобы больные люди могли «спокойно» находиться в своих палатах. Но о каком спокойствии можно было говорить? Мучила тревога за ребёнка здесь, в больнице, за родных там – в городе. Что с ними? Жива ли мама, которая, навестив меня, ушла из больницы за пятнадцать минут до налёта? Что нас ждёт? Закружились в воздухе вертолеты, до нас доносились звуки автоматной очереди, лопнувших стёкол. Вечером первого дня все услышали какой-то свистящий звук: появилась угроза взрыва кислородного баллона. Людей перевели в другой отсек. Только через некоторое время смогли перекрыть краны, эта беда миновала. В коридорах на корточках сидели люди – знакомые и незнакомые. У заложников был растерянный, удручённый вид. Некоторым было плохо, им оказывали медицинскую помощь. Среди заложников были и такие, кто пережил похожую ситуацию: в Сумгаите была подобная трагедия. В отряде террористов были три девушки – чеченки. Роженицы собрались все вместе и стали просить их, чтобы освободили матерей с детьми. Чеченки (нашу просьбу они передали) рассказывали нам о той войне, которая велась в Чечне, о погибших родственниках, о нескольких разгромленных родильных домах, о безжалостной бомбёжке домов и сёл. И их боль тоже можно понять. Наступил третий день. Тяжело было смотреть на больных, которым было очень плохо. У некоторых женщин от стресса, психологического перенапряжения начались кровотечения, поднялась температура. Люди слабели от недоедания. В той ситуации врачи, весь медперсонал больницы проявили удивительное мужество, храбрость, самоотверженность, делая всё, чтобы облегчить нашу участь. И опять предчувствие надвигающейся беды заставило меня подняться рано утром семнадцатого июня. Казалось, тишина не будет нарушена. Но её прервали очереди выстрелов, взрывы, гул самолётов, крики людей. Начался штурм. Вся боль, страдание, разочарования людей, обида, смятение душ слились в единый стонущий хор детей, мужчин и женщин, призывающий к помощи: «Не стреляйте!» Для людей, бывших там, в больнице, и для их близких это не прошло бесследно. И если даже миновала рана физическая, рана духовная останется навсегда. Почему нам и нашим невинным новорождённым всё это надо было испытать? Вместо грудного молока, которое пропало у рожениц, младенцев чаще всего приходилось поить водой с глюкозой. Вместо уютной чистой постельки мы укладывали их на полу под кроватями, а сами становились щитом, прикрывавшим детей. Вместо тишины стоял страшный, невероятный грохот. Как хочется, чтобы люди задумались над тем, что делают, как живут. Война – это страшное слово. Мы, матери, так трудно удержавшие жизни своих детей, хотим им счастья. А потому не отпускает беспокойство за обстановку на Северном Кавказе, в приграничном Дагестане. Мы хотим мира. Пусть войны не омрачают нашу жизнь и жизнь наших детей. Татьяна Островская, г. Буденновск.
ПО ДРУГУЮ СТОРОНУ БЕДЫ Белла Романовна Кривоногова, мать Татьяны Островской. Все дни осады больницы она металась вдоль оцепления, всматриваясь в лица заложников на экране телевизора, пытаясь хоть что-то узнать о дочери, которая перед самым нападением Басаева родила долгожданного внука и не успела выписаться из роддома. Предлагаю вниманию читателя воспоминания Беллы Романовны. «Телевизор дома не работал. Поступавшие сводки «Радио России» и сообщения местного радио «Русь», которые передавал охрипший от усталости голос Игоря Ильинова о захвате больницы, родильного отделения, были не утешительны. На улице Кирова стояли БТРы, танки. В конце огородов у многих соседей расположились омоновцы. Я стала уговаривать зятя и мужа пойти к больнице и освободить дочь с внуком, пусть даже ценой собственной жизни. Я была настойчивой: – Пойду к Басаеву, поговорю с ним, чтобы отпустил дочь и внука. Они от моего предложения не отказывались, но как люди, прошедшие армию, понимали наивность моих рассуждений. – Район больницы оцеплен. Нечего там делать. Вы все равно не пройдете, – сказали мне работники милиции, услышавшие наш разговор… На следующее утро, 15 июня, я все-таки собрала передачу, зашла к Захаровой Ольге Артемовне, которую басаевцы из-за старости пожалели, но зато взяли в заложники ее престарелого мужа, участника ВОВ. Она тоже передала со мной молоко для мужа. Я со своим мужем направилась к больнице. Не доходя два квартала (дальше не пускали), мы встретили большую группу людей, измученных переживаниями за своих родственников. Некоторые провели у больницы всю ночь. На крыше больницы сидел снайпер, и время от времени стрелял в нас. Во время стрельбы люди бросались в стороны и припадали к земле. Мне кричали: «Ложись!», но я оцепенела и стояла, как каменная глыба. Попытки мужа пригнуть меня не увенчались успехом. Я лишь отмахивалась. Во время одного из выстрелов пуля пролетела между ног и врезалась в фундамент дома. Я не боялась смерти. Мне было все равно. Все ценности утратили свое значение. Ничего мне не было жаль, ничего больше в жизни не хотелось, кроме одного – чтобы дети остались живы. Меня заполнило ощущение бессилия. Моя дочь с ребенком находилась совсем близко, в руках бандитов, а я ничем не могу им помочь. Как они там? О чем думает моя дочь? Жив ли ее малыш? В толпе страждущих оказалось много знакомых, но было много и совершенно незнакомых людей. Одна рыжеволосая женщина проявляла активность и подбивала народ идти к зданию администрации и требовать принятия мер по освобождению заложников. Многие были с ней солидарны, но уходить от больницы пока никто не хотел. К полудню мы с мужем зашли к живущей неподалеку приятельнице Скрылевой Александре Кирилловне. Она с сыном проявили к нам заботу, восприняли наше горе как свое. Александра Кирилловна научила меня молитве: «Ангел на дороге, спаситель на пути, Николай – угодник, спаси и защити рабу божью (имя) и ее младенца (имя). Аминь!». С того момента молитва не сходила у меня с уст. Ближе к вечеру к нам из больницы вышла хирург Чепурина Вера Васильевна. Я хорошо запомнила ее гордый, целеустремленный взгляд, развевающиеся на ветру волосы. Люди плотным кольцом окружили ее, с жадностью ловя каждое слово. Она была предельно сосредоточена. Чувствовалось, что женщина – врач собрала в кулак все свое мужество и волю. Ей задавали много вопросов о положении больных. Из ее ответов мы поняли, что врачи прилагают все усилия, чтобы облегчить участь несчастных заложников. Честь и хвала, низкий поклон героизму всего медперсонала Буденновской больницы. Я помогала рыжеволосой женщине в организации людей на митинг. Наконец, наши усилия увенчались успехом, и в часов шесть вечера довольно большой колонной мы двинулись по проспекту Калинина, потом по улице Кирова к центру города. Встречающимся людям мы говорили: « Идемте с нами к зданию администрации, давайте вместе просить принять меры по освобождению заложников!» Но люди, кого не тронула беда, даже те, кто с детства знал меня и мою дочь, оставались безразличны. Наконец, мы дошли до площади. Перед нами предстала жуткая картина: безлюдье, тишина, которая была громче самой страшной грозы. Повсюду были разбросаны вещи: сумки, пакеты, одежда, взрослая и детская обувь, детские игрушки, особенно запала в память одинокая мягкая игрушка, оставшаяся без хозяина у памятника Ленину. Здание администрации было закрыто, словно там все вымерли. Штаб, очевидно, располагался в другом месте. На улице Пушкинской нас остановили два милиционера: – Что вы хотите? Мы сбивчиво начали объяснять свои требования. Тогда служители закона сказали нам: – Пусть пройдут ваши представители, а остальные подождут здесь. В милиции мы тщетно пытались найти начальника милиции Ляшенко. Дежурный милиционер объяснил, что он где-то на выполнении задания. Высказать свои требования мы все же сумели очень представительному мужчине из штаба, как после я узнала, Егорову Н.Д., министру но делам национальностей и региональной политике, который заявил мне: – Я вас, мамаша, очень хорошо понимаю, но для вас настали черные дни. Четвертый день пребывании заложников в больнице приходился на субботу. Утром передавали, что отпущена на свободу то одна, то другая группа заложников. А наших все не было. Лишь в 14 часов я услышала звон телефона и в трубке знакомый, такой мелодичный, мягкий голос дочери: – Ма! Открывайте калитку. Я сейчас приеду. – Таня! – только и смогла я выдавить из себя больным ослабшим голосом. - А Сережик? – Он со мной. Значит, оба живы! Слава тебе, Господи! Правда, ослабленный малыш вскоре попал в реанимацию краевой больницы, где находился полтора месяца и умирал девять раз и девять раз воскресал благодаря умелым врачам. Дочь, сама измученная кровотечением, как тигрица, сражалась за жизнь своего единственного ребенка. Трагические события 1995 года до сих пор нам напоминают о себе. |
Похожие:
 | «Вслед за Россией мы можем войти в ситуацию «демографического креста»-предостерегает Президент в Послании народу 2030. Что эта ситуация... | | Газета, новикова анастасия,бирюкова лилия,павликова ольга,тельманов денис, 05. 02. 2009, №019, Стр. 1, 7 13 |
| «Противодействие торговле людьми в России, с особым вниманием к женщинам и домашним работникам: оценка, механизмы профилактики и... | | Авторы: Барановская А. Л., Бирюкова т а., Геселева Т. М., Джеус А. В., Дмитриева Е. Г., Знаменщикова О. Н., Коняхина Н. Н., Куприянов... |
 | Авторы: Барановская А. Л., Бирюкова т а., Геселева Т. М., Джеус А. В., Дмитриева Е. Г., Знаменщикова О. Н., Коняхина Н. Н., Куприянов... | | Осужденным предъявлялся полный набор обвинений в колдовстве: пляски с дьяволом вокруг городского креста, применение лигатур для совращения... |
| Минфина РФ от 18. 09. 06 №115н, в бухгалтерском учете организации для обобщения информации о расчетах с работниками по суммам, выданным... | | |
| Ип колчанов Дмитрий Иванович, именуемый в дальнейшем «Поставщик», в лице Колчанова Дмитрия Ивановича, действующий на основании Свидетельства... | | Ооо «СпецТранс», именуемое в дальнейшем «Исполнитель», в лице Генерального директора Фролова Дмитрия Николаевича, с одной стороны... |