Дома Виктор не был два года, и на кнопку звонка нажимал с волнением, не зная, как его примут. Волнение пересиливало даже усталость от долгой дороги. Имея при
Скачать 2.52 Mb.
|
- Вот волчонок, - усмехнулся Виктор. По перекладинам он забрался на самый верх железной дуги, уселся там и просидел с час, ни о чем особо не думая. Гордиться ему было нечем – подумаешь, справился с двумя пацанами, которые младше его втрое и мельче впятеро, - но и не совестился. Если таким наглецам не объяснить сразу, что к чему, дальше будет только хуже, с шеи никогда не слезут. Реакция возмущенной общественности воспоследовала уже через день. Когда Виктор пришел забирать Лизку после уроков, то увидел, что у оградки вместе с сестрой его поджидает Елена Николаевна. "Сейчас начнется", - подумал он и угадал. - Здравствуйте, Виктор, - с серьезным и торжественным видом подступила к нему Елена Николаевна. – Мне нужно с вами поговорить. Вы не спешите? Это очень важно. - Давайте, - согласился Виктор. – Здесь будем говорить или в кабинете? - Присядем, - Елена Николаевна плавным жестом указала на засыпанную желтыми листьями скамейку, спрятавшуюся под ясенем на школьном дворе. – Лизонька, - ласково обратилась она к Лизке, - побегай тут чуть-чуть, мы с твоим братом поговорим. Хорошо? Лизка кивнула и послушно отошла в сторонку, но бегать не стала, присела на корточки рядом с клумбой и принялась разглядывать осенние цветы. Елена Николаевна посмотрела на нее с улыбкой, потом повернулась к Виктору и улыбаться перестала. Нервным жестом убрала за ухо прядь волос. Виктор ждал. Очень хотелось курить, но совестно было дымить рядом с этой молоденькой смущенной девушкой. - Ко мне вчера приходили мамы двух моих учеников, - заговорила она наконец, изо всех сил пытаясь сохранить строгость тона и взгляда. – Миша Швырков и Коля Зайцев – вы знаете этих мальчиков? - Знаю, - не стал отпираться Виктор. - Они утверждают, что позавчера вечером на спортивной площадке вы избили их... - Избил? – искренне изумился Виктор. – Всего-то накрутил нахалам уши. - Все равно это... это возмутительно! – бедная Елена Николаевна даже покраснела – то ли от гнева, то ли от смущения, - и стала очень хорошенькой. – Как вы могли... как вы смели поднять на них руку? Они же дети! Маленькие дети! - Иногда они бывают хуже тигров. - Не смейте! Не смейте так говорить. Вы не понимаете... - Я понимаю, - сказал Виктор. – Понимаю, что эти дети доводят до слез вон ее, - он кивнул в сторону Лизки. – Изо дня в день она приходит домой зареванная, а вы ничего не можете с этим поделать. - Даже в этом случае драть уши – не метод, - возразила Елена Николаевна, но уже с большой долей сомнения. - А что метод? – заинтересовался Виктор. - Вы должны были придти ко мне. - И что дальше? - Поговорить... объяснить... - С ними или с вами? А вы? Вы говорили с ними? Объясняли? И что? Елена Николаевна ничего не ответила и опустила голову. "Жаль девочку, - подумал Виктор. – Или она через какое-то время сбежит из школы, или превратится в редкостную мегеру, которая будет лупить учеников линейками по рукам. Пусть лучше сбежит". - И все-таки вы должны извиниться, - проговорила она тихо, но уже тверже. - Перед кем?! - Перед мальчиками и их родителями. - Родители-то тут при чем? – возмутился Виктор. – Да и не буду я не перед кем извиняться... не за что! - Я вас прошу, Виктор. Виктор слегка удивился, но не показал виду. - И не просите, не стану. - Ведь вы же нехорошо сделали. - А по-моему, лучше и нельзя было, - возразил Виктор и встал. – Извините, Елена Николаевна, мы пойдем... Разговором с Еленой Николаевной история не закончилась. Еще через несколько дней учительница передала через Лизку записку с просьбой зайти после уроков в класс. Он заподозрил продолжение неприятностей, но все же пришел. И в классе Виктора взяли в оборот поджидавшие его разгневанные родительницы. От Елены Николаевны он такой подлянки не ожидал и бросил на нее укоризненный взгляд. Но и без того бедняжке было не по себе. Она тихонько, с пылающими щеками, сидела за своим столом и, судя по всему, мечтала оказаться за тридевять земель от школы. Успокаивать родительниц она даже не пыталась – видимо, свое уже огребла. Обе мамы были при своих чадах, которые поглядывали на Виктора со злобной мстительностью. Их уши, еще день назад, вероятно, бывшие роскошно-алого цвета и необычно больших размеров, имели уже почти нормальный вид. Мама-Зайцева оказалась красивой блондинкой лет двадцати восьми – тридцати, вихрастый нахал Коля был ее сынок. В противоположность своему чаду, она была интеллигентной и не слишком шумной. Все, что она делала, это сверлила Виктора взглядом, сделавшим бы честь василиску средних размеров. Ее молчаливость замечательно компенсировала мама-Швыркова, шумевшая за двоих. Эта полная, крашенная в темно-бордовый цвет дама весила, вероятно, килограмм сто десять, и Виктор даже слегка пошатнулся под ее напором. "Не моя весовая категория", - подумал он, хотя и сам был отнюдь не щуплой комплекции. Эта наезжала по-крупному: требовала от Виктора извинений, каких-то загадочных моральных компенсаций и грозила милицией. "И все это только за выкрученное ухо! – недоумевал Виктор. – Подумать только! Сколько раз мне крутили уши, при таком подходе я уже должен был стать миллионером на одних компенсациях!" Ему очень хотелось послать маму-Швыркову на три буквы, но он сдерживался и терпел: женщина, все-таки. И лишь когда она раз в десятый раз назвала его малолетним бандитом, Виктора прорвало. - Если уж тут кто и малолетний бандит, - заявил он, вклинившись в середину обвинительной речи, - так это ваш сынок. А я уже, извините, давно не малолетний! И вот что - вашим пацанам я уже сказал, а теперь вам повторю: в следующий раз я им уши оторву напрочь! Крик после этого поднялся до небес. Даже Елена Викторовна не могла дальше оставаться в стороне и вынуждена была вмешаться. К удивлению Виктора, она не приняла сторону разгневанных родительниц, а принялась уговаривать его успокоиться и побеседовать разумно. Виктор, озверевший от криков, любовался представлением еще с минуту, потом молча вышел из класса и двинулся по коридору к лестнице. От сегодняшней нервотрепки у него разболелась голова. "Может, мне и впрямь бандитом сделаться? – размышлял он. – Раз все считают, что я непременно должен им быть. А что? вот раздобуду себе хороший нож. А еще лучше – пистолет. И баста. Надоели все! Достали!" Придя домой, Виктор несколько минут разглядывал в зеркале свою физиономию и пытался понять, почему у многих людей она ассоциируется с чем-то бандитским. Может быть, из-за почти цыганской масти? Но ее уравновешивают славянские широкие скулы и отсутствие всяческой агрессии в выражении лица. Хотя, может, это он только на себя смотрит без агрессии... Короткая стрижка? Да не такая уж она и короткая, волосы отрасли с лета. Виктор плюнул и отвернулся, прекратив пристальное самолюбование. Какая разница, вообще говоря?.. х х х Он ожидал дальнейшего развития событий – с обещанной милицией, штрафами и компенсациями, но день за днем проходил тихо, без потрясений. Не иначе как Елена Николаевна сумела занять конфликт. Подумав об этом, Виктор устыдился: свалил на девчонку свои проблемы, расхлебывай как хочешь! А у нее и своей головной боли хватает с хулиганской оравой... Следовало пойти, хотя бы поблагодарить ее, но Виктор вдруг заколебался. А вдруг она ни при чем? Неудобно получится. И он махнул рукой: пусть все идет, как идет, и пусть Елена Николаевна думает о нем, что хочет, считает хоть неблагодарным хамом, хоть кем. Зато Лизку оставили в покое. -6- - Смотри, Вить, кажись, твоя сеструха идет! – Гений подергал Виктора за рукав, привлекая внимание. Виктор повернулся, ожидая увидеть Лизку, но взгляд его остановился на молодой женщине с большим выпирающим вперед животом. Она прошла мимо рядов сараев, не глядя по сторонам, и вошла в подъезд. Двигалась она неспешно и неловко, вразвалочку, очевидно, живот мешал ей. - Ольгуня, - сказал Виктор удивленно и встал. – Что она тут делает? Пойду поздороваюсь, что ли. Он поспешно попрощался с Гением и вслед за сестрой вошел в темный подъезд. Умирающие лампочки на лестничных клетках светили едва-едва, так что не разглядеть было лица. Виктор быстро догнал Ольгуню, с трудом карабкающуюся вверх по лестнице, и пристроился сзади. Она тут же остановилась и прижалась к перилам, пропуская его. Виктор тоже остановился. - Вам чего надо? – спросила Ольгуня грубо, но за грубостью легко угадывался страх. - Не узнала? – вкрадчиво поинтересовался Виктор. Она напряженно всматривалась в его лицо, но тусклый свет подъездных лампочек скорее мешал, чем помогал разобрать черты. Щелкнув зажигалкой, Виктор поднес огонек к своему лицу. - А теперь? - Витька? – протянула она недоверчиво. – Ты, что ль? Да ты разве вернулся? - Как видишь, - ответил Виктор и погасил зажигалку, обжигавшую ему пальцы. - Ну и ну! – она засмеялась отрывисто, как будто закашляла. – А что, уже два года прошло? Как время летит. Маман, наверное, описалась от радости? - У нее спроси. А тебя каким ветром сюда занесло? - Да вот, нежные чувства взыграли. Дай, думаю, навещу родительницу, гляну, как она там поживает, здорова ли. - Уж здоровее нас с тобой, - сказал Виктор и подумал: "Ну и милая же у нас семейка! Загляденье". – Ну ладно, - продолжал он, - иди, навещай, потом поговорим. Я тебя на улице подожду. - Чего это? – спросила Ольгуня с подозрением. – Чего это вдруг на улице? Виктор замялся и ответил неохотно: - Да я не живу тут... - Интересное кино! А где же ты живешь? - В другом месте. - Ну, Витя, каждое твое слово – золото! – издевательски восхитилась Ольгуня. – Тебя маман из квартиры вышибла? - Я сам ушел. - Слушай, об этом надо поговорить, - Ольгуня решительно взяла его под руку и потащила вверх по лестнице. – Пойдем, пойдем, что мы тут с тобой торчим, как две сиротки. Сейчас сядем, поговорим по-человечески... Виктор слабо вырывался, дивясь про себя неожиданному желанию сестры поговорить с ним вдруг "по-человечески". - Ольгунь, мне лучше туда не ходить, правда. У нее на меня аллергия какая-то, не знаю... Только меня увидит, сразу орать начинает. - Правда?! Прям так и орать? Это надо послушать. Пойдем. "А ну и хрен с ними", - подумал Виктор и покорился неизбежному. Да, они с сестрой недолюбливали друг друга и не виделись долгое время, но все же он не мог полностью перестать интересоваться ее жизнью. Слабое, но все-таки любопытство тлело в нем. В квартире было темно, только из-под двери маленькой комнаты пробивался свет. Из зала доносился могучий храп. - Дрыхнет! – шепотом возвестила Ольгуня, в темноте нашаривая вешалку. – Тем лучше. Пойдем на кухню. Она разулась и, шлепая босыми ногами по линолеуму, последовала своему же приглашению. Перед тем, как присоединиться к ней, Виктор заглянул к Лизке. Лежа на животе на полу, она самозабвенно рисовала что-то в альбоме цветными карандашами. - Привет! – шепотом сказал Виктор и приложил палец к губам, предупреждая восторженный девчачий вопль. – А у нас гость, сейчас будем чай пить. Хочешь чаю? Чаю Лизка, конечно, хотела. Времени Ольгуня даром не теряла: на плите уже грелся чайник, на стол были выставлены чашки, хлеб, масло и чудом сохранившееся в недрах холодильника варенье. Завидев старшую сестру, Лизка законфузилась и спряталась за Виктора. - Вот до чего дело дошло, - укоризненно обратился Виктор к Ольгуне. – Родная сестра от тебя шарахается. Заходить почаще надо бы! - Чья бы корова... – огрызнулась Ольгуня. – Самого где-то два года носило. - А то ты не знаешь, где, - тихо сказал Виктор. - А и не знаю! Мне никто сообщить не соизволил. Виктор ничего не ответил. В молчании сел на табурет, облокотившись о стол, стал смотреть, как Ольгуня заваривает чай. Лизка пристроилась рядом с ним, прижалась к локтю. Ольгуня поставила перед ним и перед Лизкой чашки с чаем. Взяла чашку и себе и села напротив. "Как все-таки приятно, когда за тобой ухаживают", – подумал Виктор и не сдержал улыбку. - Ты чего лыбишься? – тут же окрысилась Ольгуня. - Радуюсь, что вижу тебя, - посерьезнел Виктор. – Нет, честно, я в первый раз за три месяца сижу тут по-человечески. - Радуешься, что меня видишь? Ну и ну-у... Ты, случайно, головой ни обо что не стукался? - Я серьезно... - Ах ты, бедняжечка, - противным голоском проблеяла Ольгуня и не удержалась, фыркнула в чашку. Засмеявшись, она сразу похорошела. Рано постаревшее, усталое лицо ее преобразилось. Ольгуне было двадцать три года, но выглядела она много старше, от нее не веяло свежестью молодости. То ли беременность была причиной, то ли тяжелая жизнь – характер у ее мужа был не сахар, - но с тех пор, как Виктор видел ее в последний раз два года назад, она сильно подурнела и опустилась. Как и Виктор, и Лизка, Ольгуня унаследовала от матери большие, темные, "цыганские" глаза, смуглый цвет кожи и роскошные черные волосы и могла бы быть красавицей, если бы только следила за собой. - Костя совсем тебя не бережет, - вырвалось у Виктора. Ольгуня только посмотрела на него злобно и ничего не сказала. – Так все и колотит? - Твое-то какое дело? - Ну... – слегка растерялся Виктор. – Я мог бы поговорить с ним на этот счет. Ему было не столько жаль сестру, - сама мужа выбирала, - сколько противно, что она столько лет терпит рукоприкладство. Ольгуня оценивающим взглядом окинула широкоплечую фигуру брата, особенно внимательно изучила его открытые по локоть загорелые сильные руки, как будто сравнивала его с кем-то мысленно. Видимо, сравнение все-таки оказалось не в его пользу, потому что она сморщилась, став невероятно похожей на мать, и сказала резко: - Один раз ты уже поговорил, и что? - Так это когда было? – возразил Виктор. Года четыре назад, когда Ольгуня только вышла замуж, и Виктор узнал, что муж ее бьет (узнал он случайно, сестра скорее язык себе откусила бы, чем пожаловалась бы, тем более – ему), он пытался вправить Косте мозги. Костя, здоровенный плечистый малый, выше его на полголовы, не стал, разумеется, даже слушать наглого семнадцатилетнего пацана, вышиб за дверь. Или, вернее, просто выкинул за шиворот, как котенка. Виктор был вне себя от злости и унижения, но поделать ничего не мог: как говорится, против лома нет приема. Семнадцатый год жизни у него вообще выдался крайне неудачный и несчастливый. - Короче, не лезь, куда не просят, - зло отрезала Ольгуня. – Только хуже сделаешь. - Куда хуже-то? - Знаю, куда. Виктор пожал плечами: не хочет – не надо, - достал сигареты и закурил. Ольгуня, неловко перегнувшись вперед, сцапала брошенную на стол полупустую пачку: - И мне дай! - Тебе ж нельзя, - сказал Виктор и попытался поймать ее руку, но она резко подалась назад. – Дай сюда. - Можно, если очень хочется! - Дай сюда, говорю, - повторил Виктор. Видя, что сестра и не думает слушать его, он поднялся, подошел к ней, схватил за руки и силой выдрал из ее пальцев пачку. Ольгуня злобно взвизгнула и полоснула его по запястью ногтями, оставляя красные полосы. - Дура, - спокойно сказал Виктор и вернулся на свой стул. – О ребенке подумай. - Много вас, учителей-то! Все только учите! "Она что, правда не понимает? – удивился Виктор. – Хочет, чтобы ее дети росли так же, как мы? Ведь не дура же она, в самом деле. Или ей все равно?" Тем временем Лизка, до этого момента увлеченная чаем прикуску с намазанным маслом хлебом, притихла и испуганно поглядывала на шумящих старших. Вид у нее стал такой пришибленный и несчастный, что Виктору немедленно стало стыдно за себя и за Ольгуню. Нашли перед кем отношения выяснять... Ребенок и так всякого насмотрелся. - Ты кого теперь ждешь, пацана или девчонку? – примирительно поинтересовался он, кивая на живот Ольгуни. - Девочку. Костя опять ныть будет. Мальчишку, видишь ты, ему подавай. - А ему-то какая разница? Можно подумать, он с ними нянчится. - Сына ему охота... "Значит, и на втором ребенке не успокоится, - подумал Виктор. – Бедная Ольгуня. Бедные дети". - Бросала бы ты его... – осторожно предложил он. – На кой он такой нужен. - С ума сошел? Как я одна буду с двумя спиногрызами? Соображаешь, чего говоришь? Виктор подумал и мысленно согласился, что и впрямь, не соображает. В конце концов, чего он лезет в ее жизнь? Звали его судить и учить? Нет, не звали. И все-таки ему стало тоскливо, хоть вой. -7- Нынешние Викторовы труды, обозначенные хитрыми бюрократами в трудовой книжке так хитро и многословно, что он и запомнить не мог, меж тем как можно было обойтись одним словом, обеспечивали полную свободу мысли и оставляли бездну свободного времени. Территория в ведомстве Виктора находилась обширная и требовала немалого приложения сил, особенно когда стал выпадать снег, и все-таки к двум-трем часам пополудни он уже заканчивал работу. Он встречал Лизку из школы, отводил ее домой, и до следующего утра был предоставлен самому себе. Пока держались морозы, Виктор все вечера проводил в общежитии, которое пытался воспринять как "дом", но пока не мог. Ему все казалось, что это какая-то перевалочная станция в его жизни, хотя пока он вроде никуда не собирался. В одиночестве он сидел с ногами на заправленной постели, укутавшись до подбородка старым шерстяным одеялом (батареи грели слабовато, да и в окна поддувало, и в комнате было прохладно), и читал или думал. Других занятий у него не было. Иногда он воображал, что мира за стенами его комнаты не существует, и эта мысль неожиданно радовала его. За зиму он много перечитал и передумал и утвердился во мнении, что уединенный, почти отстраненный от мира образ жизни, который он ведет, без мыслей о будущем, без далеко идущих планов – единственно приемлемый для него. "Может быть, - думал Виктор, - когда-нибудь мне захочется чего-нибудь другого, и тогда придется серьезно поломать голову, как устроить это "что-то", но пока мне и так хорошо". Гений, с которым в течение зимы он сталкивался случайно и эпизодически, ругал его за то, что он "совсем запропал". И даже пытался обижаться, когда – опять же случайно, - узнал, что Виктор сменил место жительства. - Еще летом, да? – шипел он. – И мне ничего не сказал, да? И как это понимать? Небрежение и скрытность человека, которого он считал близким другом, болезненно и всерьез его задели. Виктор совсем не умел извиняться и сглаживать острые углы, и долго думал, как ему загладить вину перед Гением. В голову ничего не приходило, и тогда он позвал Гения в гости, подивиться на свое новое жилище. Приглашение подействовало на него сильно и сразу заставило смягчиться. х х х Весьма своеобразные отношения установились за зиму у Виктора с Еленой Николаевной. На родительские собрания, куда ему полагалось регулярно являться как единственному вменяемому родственнику Лизки, он не ходил принципиально, не желая снова пересекаться с разгневанными мамашами Зайцевой и Швырковой. Да и с другими тоже. Он понимал, что на фоне пап и мам будет выглядеть странно и непременно привлечет к себе внимание. Еще вопросы начнутся... Объясняться же на тему "где ваши родители" Виктор не согласился бы ни за какие блага цивилизации. Поняв, что шансов поймать его на собрании нет никаких, Елена Николаевна принялась писать ему записки и передавать их через Лизку. Самая первая такая записка вышла Виктору боком, и, получив вторую, он задумался: идти, не идти? Решил, что сходить стоит, вдруг скажет чего полезного. Так и случалось, что все беседы его с Еленой Николаевной проходили тет-а-тет, и к середине января они уже звали друг друга Витя и Лена. Но, правда, от обращения на "вы" не отступали ни на йоту. Виктор ясно видел, что очень нравится Лене – не как потенциальный ухажер или жених, а просто как человек. Она тоже ему нравилась: милая, добрая девушка, страшно замороченная на работе – в школе ей приходилось очень тяжело, несмотря на непритворную любовь к детям - и невезучая в личной жизни. Замужем Лена никогда не была, жила со строгой мамой, которая тоже работала педагогом, но уровнем "повыше" – в институте, преподавала историю. И у мамы, и у Лены были очень высокие требования к молодым людям. Виктор даже сказал бы, завышенные и почти нереальные. В двадцать три года Лена еще не избавилась от иллюзий и продолжала ждать принца на белом коне. Оставалось только удивляться, как это Виктор, на принца отнюдь не похожий, не вызывал у нее острого отторжения. Больше всего Лена любила направлять и воспитывать, воспитывать и направлять. Узнав, что у Виктора нет никакого образования, кроме банальных одиннадцати классов, она пришла в ужас и принялась производить психологическую обработку. Как и Гений, она считала, что Виктору совершенно необходимо поступить в институт, хотя бы заочно. Виктор же точно знал, что никакой институт ему не нужен. И дело не в экзаменах. Что он, к экзаменам не подготовится? Голова у него варила как надо. Да и читал он целыми днями, так какая разница: читать, скажем, Толстого или учебник истории. Но - получить диплом и потом с восьми до пяти просиживать штаны в какой-нибудь конторе? Увольте! Лучше уж он до пенсии будет махать метлой. Или, если надоест, пойдет работать куда-нибудь на стройку. Или, если уж вообще поступать, то в техникум. Или в военное училище. Но Виктор был вовсе не уверен, что ему и это нужно. Лена же этого не понимала. - Нельзя же всю жизнь прожить неучем! – ужасалась она. - Кто неуч? Я – неуч? – возмущался Виктор. – Хотите, я вам по памяти Толстого процитирую? Или Набокова? На мгновение Лена теряла дар речи, но тут же справлялась с собой: - Толстой, Набоков – это чудесно. Вы, Витя, меня даже поражаете. Но вы поймите, - не унималась она, - высшее образование – это не "корочка" и даже не полученные знания, это – образ мыслей. Он меняется, совершенно меняется!.. - Меня и свой устраивает, - мрачнел Виктор. – Даже слишком. Это он другим почему-то не нравится... - Ну вы же умный парень, Витя... – совсем расстраивалась Лена. – Как вы не можете понять?.. "Эх, Лена, - вздыхал про себя Виктор. – Классику надо знать, и не ту, что в школе на уроках литературы изучают: "Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома, вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе..." – ну и далее по тексту. Я, конечно, в пятнадцать лет из дому не бегал, но это уже детали". Иногда Лена очень застенчиво, очень деликатно начинала пытать его о семейных обстоятельствах. Старые, но идеально чистые платья Лизки и рубашки Виктора страшно ее смущали. По ее мнению, в такой чистоте могла содержать одежду только женщина, значит, мать об ее ученице все-таки заботилась. Следовательно, болезнь ее не такая уж и тяжелая. Но почему тогда она никогда не приходит в школу? Лена очень хотела бы с ней познакомиться. Этими деликатными расспросами, сама того не зная, она мучила Виктора. Он не знал, что отвечать. Рассказывать о настоящем положении дел дома было стыдно. Врать – противно. И он раз за разом отмалчивался, уворачивался от расспросов, делал вид, что не понимает намеков. А Лена, видя его маневры, все сильнее огорчалась отчего-то. х х х В середине зимы ударили крепкие морозы, и Виктор, который привык работать в куртке нараспашку, серьезно простудился. Подозревал даже, что подхватил ангину, и несколько дней отсиживался дома, благо, что уроки в младших классах отменили. Но морозы минули, лучше ему не становилось, а отменить все дела и отлежаться было нельзя: не бросишь же Лизку, да и за больничный платили крохи. Приходилось крутиться, но контакты урезать до минимума. Больше всего Виктора донимала даже не температура, которая в течение суток скакала бешеной синусоидой, а непрекращающаяся боль в горле. Он сходил к врачу, от больничного отказался (врач посмотрел на него как на ненормального), но таблетки стал пить. Правда, судя по ощущениям, они не очень помогали. Как-то, поджидая Лизку, он столкнулся с Леной. Ему было нехорошо, и Лена, конечно, увидела это и по лицу, и по воспаленным глазам. - Что с вами, Витя, вам нездоровится? – сразу встревожилась она. - Простыл немного, - прохрипел Виктор в ответ. - Немного? Вы с ума сошли, Витя, вам лежать надо! Виктор промолчал. - Вы домой теперь? – вопреки обыкновению, Лена на распрощалась с ним у ограды, а пошла рядом, робко на него поглядывая. - Да. - Хотите, я помогу вам... дома, по хозяйству? Я могу, если нужно. Виктор посмотрел на нее с нескрываемым изумлением и испугом. - Не нужно! - Нет, я, правда, могу! Не стесняйтесь, говорите. Или, хотите, я вам малинового варенья или меда принесу? Вам очень полезно сейчас. Так принести? "Еще чего не хватало! – ужаснулся Виктор. – Только дома ее и не хватало! Да еще с вареньем! "Познакомьтесь, Елена Николаевна, это моя мама!" Ужас! Ужас!" - Нет! – сказал он резче, чем следовало. - Как хотите, - обиженно сказала Лена. "А ведь она правда пошла бы... – озадачился Виктор. – Может, ее чувства ко мне несколько иные, чем я думаю? О-хо-хо... Да нет, ерунда. Она меня старше на два года, и в этом возрасте даже как ровесника не должна меня воспринимать. В лучшем случае – младший брат... Во дурень, о чем я думаю?" Думал он, в самом деле, черт знает о чем. Сказывался уединенный образ жизни. "Может, пора к людям вернуться?" – спрашивал себя Виктор. Но зимой вернуться к людям не получалось. Это же надо было выходить на улицу, в холод и снег, которые он терпеть не мог, к тому же он очень уставал, воюя с сугробами. Только с наступлением оттепелей Виктор слегка повеселел, стал чаще выбираться из своего логова. Он полюбил бывать в парке – не в большом, центральном, со множеством аттракционов и шумными толпами молодежи, - а в старом, окраинном, попроще, с грунтовыми аллеями, где гуляли только мамы и бабушки с маленькими детишками. Туда Виктор придумал водить Лизку, чтобы сидела поменьше в душной грязной квартире с матерью. Прогулки эти, среди деревьев, да еще с обожаемым братом, приводили ее в восторг. Нашлась и подружка для ее игр, девочка немногим младше нее, хорошенькая кудрявая Наташа. Она приходила с бабушкой, которая усаживалась на скамейку рядом с Виктором и принималась за вязание и за бесконечную болтовню, ни к кому не обращенную. Виктор отвечал ей редко, поглядывал то на играющих девочек, то на мокрые, голые еще деревья, но бабушка не расстраивалась. Ей нужен был слушатель, а не собеседник. Однажды, впрочем, она обратилась к нему прямо, словно спохватившись. - Простите за любопытство, - сказала она очень интеллигентно, внимательно вглядываясь ему в лицо выцветшими веселыми глазками. – Кем вам девочка приходится? Дочка? - Нет, - смутился Виктор. За молодого папу его еще никогда не принимали. – Сестренка. Бабушка весело кивнула. - Я и то смотрю – молоды вы уж очень, а девочка у вас большая. Или, думаю, уж совсем глаза мои слепые ничего не видят? – она замолкла, ожидая ответа, но Виктор молчал. И она добавила уверенно: - А похожи вы очень, видно родство-то. В этот же парк он захаживал с Гением и Гришкой, но по вечерам, когда совсем темнело. Гений сначала побаивался разгуливать по неосвещенным аллеям, опасался нарваться на каких-нибудь пьяных отморозков. - Дурень, нас же трое, - успокоил его Гришка. – А они наезжают на одиночек. - К тому же на тех, кто на ногах похуже держится, - добавил Виктор. - Ну, тебе это точно не грозит, - согласился Гений. – Ладно, уговорили... В этих прогулках тоже была своя прелесть. Темно, тихо, никого народу вокруг... и говорить можно обо всем, что взбредет в голову, нести всякую чушь: ребята, знающие его как облупленного, поймут все без объяснений. А поговорить иногда хотелось, намолчался за зиму. -8- Знакомых по городу у Виктора было немного, и пересекался он с ними на улицах нечасто. Каждый раз, когда его окликали на улице, он на несколько секунд впадал в ступор: во-первых, от неожиданности, а во-вторых, ему требовалось время, чтобы вынырнуть из отстраненных размышлений, которыми почти всегда были заняты его мысли. Виктор шел по мокрой парковой аллее, как всегда думая о чем-то, что не имело к его жизни никакого отношения, и его внимания к окружающему миру хватало ровно на то, чтобы обходить особо глубокие лужи. Звавший его по имени мужской голос он услышал не сразу, а услышав, прошел по инерции еще несколько шагов перед тем как остановиться и обернуться. В обход луж к нему спешил невысокий плотный мужчина средних лет, в дорогой куртке, в кепке, в очках и с трубкой в зубах. Виктору немедленно захотелось втянуть голову в плечи, а еще лучше превратится в какую-нибудь мелкую тварь и заползти под укромную корягу. Иван Петрович, или попросту дядя Ваня, отец погибшего Вадима, до сих пор вызывал в нем такое острое чувство вины, что сил не было терпеть. Но бежать было поздно. Иван Петрович остановился рядом с ним, шумно дыша, и вытащил трубку из зубов. - Витька! – со слегка растерянной улыбкой проговорил он. – Все-таки ты! А я уж было засомневался, думаю – ты или нет, черт его знает, вроде похож, а со спины не разобрать... Сто лет тебя не видел. Виктор проглотил вставший в горле ком и заставил себя улыбнуться. Получилось почти искренне. - Неужто помните меня еще, Иван Петрович? – спросил он. - Какой я тебе "Иван Петрович?" – строго возразил солидный знакомец. – Я-то, Витя, все помню, а вот ты забыл, что ли? - Да я тоже на память пока не жалуюсь, дядь Вань. - То-то! – обрадовался Иван Петрович. – А то: "Иван Петрович"... Не чужие ведь. Эх, Витька, какой ты молодец стал! Хорош! Дай-ка я тебя обниму. Виктор снова улыбнулся – на сей раз уже почти без самопринуждения, - и дал себя обнять. Иван Петрович долго не отпускал его, потом чуть отодвинулся и принялся внимательно его разглядывать, удерживая за плечи. Виктору снова стало не по себе. Иван Петрович улыбался, и искренне, но за радостью в его глазах Виктор видел нарастающую тоску. И он знал, о чем сейчас думает Иван Петрович: о том, что его Вадим был бы сейчас таким же взрослым парнем, если бы не... "И это никуда не денется до конца жизни, и каждый раз при встрече он будет так смотреть на меня, - подумал Виктор. – И я каждый раз буду чувствовать вину непонятно за что, не оттого, что я что-то натворил, а оттого только, что мы были друзья, но я жив, а Вадька – нет. Но что же делать, если это не я напился тогда до зеленых чертей, меня вообще с ними не было в тот день, и не я "взял покататься", а попросту говоря – угнал чужую "восьмерку"... Черт, я, кажется, оправдываюсь?" - Куда ты сейчас, Витя? – спросил Иван Петрович, с большой неохотой отпуская Виктора. – По делам? Удобнее всего было соврать, но вранье застревало у Виктора в горле. И он сказал правду: - Нет, просто гуляю. - Не возражаешь против моей компании? - Что вы, дядь Вань. Они медленно пошли по аллее. Иван Петрович держал руку у Виктора на плече, словно боясь, что он убежит. Второй рукой он время от времени поправлял зажатую в зубах трубку. Его большое лицо с мясистым носом и крупными чертами выражало странную смесь радостного волнения и озабоченности. - Что ж ты к нам не заходишь? – спрашивал он, в такт шагам стискивая пальцы на плече Виктора. – Дорогу забыл? Ты когда вернулся-то? - Летом. - Летом! – расстроено повторил Иван Петрович. - Это ж целый год почти прошел! Мог бы, пожалуй, время выбрать. Не стыдно? Нет, правда, Витя, заходи. Лариска моя обрадуется. Все спрашивает, не видел ли я тебя, а мне и ответить нечего... - Зайду как-нибудь, - отозвался Виктор, а сам подумал: вряд ли это "когда-нибудь" наступит. Не хотелось ему смотреть в глаза Вадькиной матери, боялся он их. Если уж Ивана Петровича до сих пор гнет так страшно, а он мужик крепкий... - Зачем "как-нибудь"? – Иван Петрович словно прочел его мысли, встрепенулся и крепче стиснул плечо. – Пойдем сейчас. Виктор покрылся холодным потом. "Ну, попался, голубчик!" - Да неудобно, дядь Вань. - Неудобно знаешь что? Пойдем, Витя, пойдем. Лариску порадуешь, с девчонками моими познакомишься. - С ка... какими девчонками? – опешил Виктор, а его собеседник улыбнулся одновременно горделиво и грустно. - Двойняшки у нас, два годика уже, - сказал он с нежностью. – Давно ты у нас не был. Пополнение семейства... Виктор только головой покачал. - Ну вы, дядь Вань, даете. - Не я даю, - посерьезнел Иван Петрович. – Лара. Представляешь, чего ей стоило решиться? Представить такое было сложно, но Виктор помнил, в каком состоянии была Лариса после похорон старшего сына. Ничего вокруг себя не видела и не слышала. Жить не хотела... Тогда Виктор долго избегал попадаться ей на глаза, чтобы, не дай бог, не напомнить, не растревожить. Жалость его душила, а как сочувствие высказать, утешить – не знал. Ему и самому было не сладко, Вадькиной смертью и его крепко пришибло, но разве можно было сравнивать его и Ларисино горе? Целый год он от нее прятался. А потом Лариса узнала от мужа, что Виктор уходит в армию, и неожиданно явилась провожать его. Мать не пришла, а она – пришла! Виктор не знал, куда и деваться, когда она начала плакать и говорить ему ласковые слова, как будто она не его, а сына провожала. Впрочем, в каком-то смысле она именно Вадима и провожала. В тот день Лариса плакала впервые после гибели сына. - Вы молодцы, - смог, наконец, выговорить Виктор. Он уже не думал о том, как бы ему сбежать. – Правда, молодцы. Ну а Димка ваш как?.. Этот невинный вроде вопрос, к его удивлению, заставил Ивана Петровича смутиться и снова помрачнеть. "Уж не стряслось ли и с ним беды?" – испугался Виктор. За два года сознательной и полной изоляции от знакомых он много чего мог пропустить. В том числе и такого, о чем теперь не стоило заговаривать. Но что такое могло случиться с Димкой, которого Виктор запомнил двенадцатилетним мальчишкой? "Да, но теперь-то ему не двенадцать лет, - напомнил он себе. – А в пятнадцать можно таких неприятностей на свою шею найти, что ого-го!" - Дима – это, Витя, отдельная песня, - глядя в сторону, медленно сказал Иван Петрович. – Совсем от рук отбился. Взял моду пропадать где-то по три-четыре дня, а бывает, и по неделе. Представляешь? И ведь что делает, поганец: заходит домой, когда точно знает, что ни меня, ни Лариски нет, переоденется, поест, и снова исчезает. И не каждый день - значит, пасется у кого-то из своих дружков. У кого, разумеется, не говорит, и дружки его не признаются. Шифруется, как Штирлиц какой-нибудь. Откуда только хитрость такая завелась! Нормальный парень вроде был... - И давно он так гуляет? - С зимы. Первый раз пропал ни с того, ни с сего. День, два нету... – продолжал Иван Петрович, и по тону его становилось ясно, что рассказывает он о давно наболевшем. И что от Виктора он помощи никакой не ждет, хочет только выговориться. - Лариска с ума сходит, я по друзьям его названиваю. Все одно и то же отвечают: "не знаем, не видели..." Ясно, что врут, но нам-то от этого не легче. До милиции уже дошли... И тут объявляется наш Дима. Глаза наглые, улыбается, как ни в чем не бывало. У Лариски истерика, а он бровью не ведет. Я к нему: мол, Дмитрий, что за фокусы? А он мне: какие фокусы, батя, все путем. Как будто он все эти дни из дома ни ногой... Я стал с другой стороны подкатывать: может быть, спрашиваю, у тебя проблемы какие-нибудь? Так не бойся, скажи, что мы, людоеды? Смотрит, как будто не понимает, о чем речь. Битый час я вокруг него ходил, и так и этак, упрашивал – так легче было, наверное, со стенкой договориться. Что ж, думаю, ремнем его лупить? А толку? Вытребовал из него обещание не исчезать больше так неожиданно, на том и отступился. Месяц просидел тихо, мы уже почти успокоились... а потом однажды опять домой не явился. Так и пошло с тех пор у нас. Где его носит? Чем он занимается? Не знаю. Мобильник ему купили, чтобы хоть вызвонить можно было – "потерял" сразу же. Опять врет, конечно. И вот полгода, Витя, об эту стену бьюсь. И теперь опять его второй день дома нет, - заключил Иван Петрович. - А может, стоит его все-таки выпороть? – после недолгого молчания предложил Виктор. - Разве порка кому-нибудь помогала по-настоящему, а, Витя? – вздохнул Иван Петрович. - А что? – Виктор хмыкнул смущенно. – Сколько меня батя порол, каждый раз мозги чуть-чуть вправлялись на место. Иван Петрович снова вздохнул. - Я, Витя, очень хотел бы, чтобы мой Димка хоть чуть-чуть на тебя походил. Он же как сорная трава растет. Не знаю, что из него выйдет. Смущенный окончательно Виктор не нашелся что ответить. Почти до самого дома они шли в молчании, пока вдруг Иван Петрович не спохватился и не принялся расспрашивать Виктора о службе. Виктор мысленно почесал обросший затылок. Отмалчиваться о своем армейском житье-бытье он не видел никакого смысла: никаких тяжких или, упаси господи, травмирующих психику воспоминаний из армии он не вынес, и все-таки отнюдь не все события этих двух лет следовало подвергать огласке. Исключительно для того, чтобы не огорчить слушателя. Характера Виктор был покладистого и мирного, но ровно до тех пор, пока на него не наезжали. Тогда он быстро зверел. Желающих же наехать, особенно по первому году, в части было хоть отбавляй, и не все конфликты удавалось разрешить мирным путем. Драться Виктор не любил, но кому-то и в зубы давал. И сам, разумеется, бывал бит, и выговоры "с занесением" от начальства тоже, случалось, получал – за "неуставное поведение". Выговоры, впрочем, не все были за драки: от нечего делать или от плохого настроения Виктор мог и учинить какое-нибудь мелкое хулиганство. Талантом же сваливать вину на другого он не обладал и частенько попадался. А как виртуозно он научился чистить картошку!.. Любая хозяйка могла бы ему позавидовать. В общем, всякое бывало. И вещи, которые Виктор по молодости лет и складу характера воспринимал легко и не заморачиваясь, могли серьезно огорчить Ивана Петровича. Так что приходилось тщательно взвешивать каждое слово перед тем, как его произнести вслух. Поэтому рассказ вышел неспешным и по-взрослому обстоятельным. Виктор не успел рассказать еще почти ничего, а они уже стояли перед дверью квартиры Ивана Петровича. - Лариса, ты дома? – крикнул он, едва ступив через порог. – А я гостя привел! - Гостя? Вот и чудесно. Как раз к ужину, - Лариса неслышной поступью вышла из кухни и остановилась перед Виктором, улыбаясь. Глаза ее изумленно распахнулись: - Витя? - Представь, поймал на улице, - засмеялся Иван Петрович. – Летел куда-то, погруженный в думы, ни дать ни взять – юный Вертер. - Допустим, на Вертера Витя никогда не походил, - возразила Лариса. – В нем слишком много земного. Ну же, мужчины, проходите, что вы встали в коридоре, как не у себя дома... Легонько подталкиваемый в спину хозяйкой, Виктор прошел в стильно обставленный зал. Пожалуй даже, эту комнату можно было назвать гостиной, если только возможно допустить наличие гостиной в стандартной квартире советского образца. Впрочем, квартира у Ивана Петровича была хорошая, большая даже и по нынешним временам: он занимал не последнюю должность на одном из заводов. Но Виктора больше интересовала не обстановка, а хозяйка квартиры, которую он разглядывал с удивлением и радостью. Лариса была уже не та женщина, что плакала, обнимая его, во дворе военкомата почти три года назад. Рождение девочек словно бы воскресило ее, она выглядела удивительно свежей и моложавой, хотя щекам ее не хватало румянца, а в глазах за улыбкой пряталась грусть. Конечно, она никогда не перестанет горевать по Вадиму. Но все же она была живой. Главным же предметом в комнате, несомненно, была и навсегда должна была остаться большая фотография Вадима на одной из стен: без черной ленты, и улыбался на ней Вадим с обычной своей ехидцей. ...На Виктора посыпались обычные после долгой разлуки вопросы: "что ты?", "как ты?", "где ты?" Он отвечал, тщательно следя, чтобы не сболтнуть лишнее. Обнаружив, что в этом доме его проблемы до сих пор воспринимают близко к сердцу, он не хотел никого огорчать. И все же Лариса догадалась, что он не договаривает: заглянув ему в глаза, она сразу же поняла все то, о чем он умалчивал. Легким скользящим жестом она огладила его по лицу, глаза ее подозрительно заблестели, и она быстро ушла на кухню. Иван Петрович кашлянул смущенно и заговорил о чем-то постороннем. Ни с того, ни с сего принялся рассказывать о недавно полученных заводом крупных контрактах, оборвал себя на полуслове и вдруг спросил, чем сейчас занимается Виктор: учится или работает, и где? Виктор даже замычал от неловкости и отчаяния. "И почему меня не могут оставить в покое? – возмутился он мысленно. – Чего все ко мне лезут?" - У меня все хорошо, дядь Вань, - заявил он, помявшись. – Правда. Я работаю и сам себе хозяин. Иван Петрович посмотрел на него с недоумением и большим сомнением. Конечно, такой уклончивый не мог его удовлетворить. - Я почему спрашиваю, Витя... Если тебе работа нужна, ты мог бы к нам пойти. Учеником сначала, конечно. У нас люди нужны. Платят неплохо. - Я подумаю, - вздохнул Виктор, а про себя твердо решил, что по такой "протекции" работать точно не пойдет. Еще ему заботливого присмотра "свыше" не хватало. Перед тем, как позвать ужинать мужчин, Лариса принялась кормить своих двойняшек. Иван Петрович помогал ей по мере своих слабых мужских сил, а наблюдавший за этой процедурой Виктор решил, что происходящее очень похоже на проведение боевой операции, и в полной мере оценил ловкость и находчивость Ларисы. Очаровательных девочек Катю и Настю интересовало все на свете, кроме стоящих перед ними тарелок с едой. Они радостно крутились на своих стульчиках, лопотали что-то и ловко уворачивались от подносимых им мамой и папой ложек. Всем было весело. Виктору живо вспомнилась маленькая Лизка, и то, как он сам под разными предлогами избегал участия в ее кормлении, и как сердилась на него и на младшую сестру Ольгуня. Ужин затянулся почти до полуночи. Когда Виктор собирался уходить, Виктор Петрович остановился с ним у двери и сказал быстро, вполголоса, чтобы не слышала отлучившаяся к девчонкам Лариса, и почему-то виновато: - Витя, можно попросить тебя кое о чем? Это Димки касается. Ты все-таки ближе по возрасту к нему и к его компании, может, с тобой они будут откровеннее? Вот, возьми, здесь в записной книжке Димкины друзья-знакомые. Посмотри, может, ты кого из них знаешь... и поговоришь при случае. - Посмотрю, - пообещал Виктор, убирая записную книжку в задний карман джинсов. Хотя он сильно сомневался, что у них с Димкой найдутся общие знакомые: шесть лет разницы, все-таки, это много. - И заходи к нам, пожалуйста, Витя, заходи. Не пропадай, - сказал Иван Петрович уже громко, пожимая на прощанье Виктору руку. -9- "Шорх, шорх", - мела по асфальту метла, по черной мокрой земле и по лужам, захватывая весь мусор, какой попадался ей на пути. Виктор взмахивал метлой размерено, сравнивая себя с косцом, не останавливался ради тех, кто бежал, спешил мимо – он работает, занят делом, пусть они под него подлаживаются. Если он задевал кого-то и слышал ругань, – бывало и такое, - то отвечал не слишком любезно: "Смотрите, куда лезете". Однажды случился скандал с солидным господином (другого слова не подобрать) в длинном пальто, который очень торопился куда-то и не сразу сумел обойти его. Другой раз некий въедливый дед накатал на него жалобу в ЖЭК. В обоих случаях Виктор представал перед Евгенией Петровной и получал выговор, но на этом все и заканчивалось. ЖЭК, как уже говорилось, не мог позволить пренебрегать молодыми и, главное, трезвыми кадрами. Евгения Петровна на Виктора едва не молилась и страшно боялась его спугнуть резким словом. Может быть даже, была немножко влюблена в него, хотя по-прежнему считала его человеком весьма странным. А потому выговаривала с видом не строгим, а слегка даже виноватым – мол, потерпи дружок, надо, ничего не поделаешь. - Витечка, ну я прошу тебя – немножко поаккуратнее, - заканчивала Евгения Петровна свой монолог, который только с натяжкой можно было назвать выволочкой. – И не связывайся ты с ними, ради бога. И не груби. Неужели так сложно промолчать? Зачем тебе лишние проблемы? - Да у меня вообще никаких проблем нет, - отвечал Виктор. – И не грублю я! Пусть сами под ноги не лезут. - Витя! Ну пожалуйста!.. В голосе Евгении Петровны звучало столько мольбы, что Виктор не мог устоять и обещался быть сдержанным. Надолго его, впрочем, не хватало. х х х ...Шорх! ну вот, опять: метла с размаху шваркнула по чему-то, оказалось – по белым лакированным сапожкам с узкими носами и каблуками-шпильками. Они испуганно шарахнулись в сторону, а возмущенный девичий голос воскликнул: - Что вы делаете? С ума сошли?! Идиот! - Смотри, куда идешь, дура! – не остался в долгу Виктор, не оборачиваясь и продолжая свое занятие. Накануне он нечаянно пересекся с матерью, поскандалил и до сих пор еще не успокоился до конца, а потому пребывал в сильно раздраженном состоянии. - Что?! – пораженно вскричал голос. – Что вы сказали?! Белые (вернее, уже не совсем белые, а в разводах серо-коричневой грязи) сапожки, судя по всему, не собирались бежать далее по своим делам, а норовили затеять скандал. Обуреваемый кровожадными мыслями, в состоянии полной боевой готовности скандал этот поддержать и развить, Виктор развернулся в сторону сапожек и поднял взгляд. И запал его в значительной мере пропал. Над сапожками обнаружились стройные ножки с аккуратными круглыми коленочками, еще выше – коротенькая джинсовая юбка в складку, нежно-голубое пальто нараспашку и под ним – белый свитер под горло. Венчала все это хорошенькая головка, принадлежащая девушке лет девятнадцати. Главным украшением загорелого скуластого личика являлись огромные серо-зеленые глазищи, с гневным возмущением вперенные в Виктора. Волосы у девушки были каштановые, красиво подстриженные до плеч, с падающей на левый глаз гладкой челкой. Оглядев все в целом, Виктор решил, что девушка не просто хорошенькая, как ему показалось сначала, а красивая. И даже очень красивая. И красота у нее была не стандартная, прилизанная, как у одинаково роскошных девиц с журнальных обложек, а своя, особая, не сразу видная и даже, пожалуй, чуть диковатая. - Как вам не стыдно так говорить с женщиной? – тихо, но гневно продолжала девушка, пристально глядя на Виктора большими, широко расставленными глазами. – Да еще когда вы и без того виноваты. Вы просто хам, вот вы кто. Виктор почувствовал, что краснеет. Девчонка права по всем пунктам, да и держится отлично, не разнюнилась и не развизжалась, смотрит твердо, презрительно – знает себе цену. А он дурак и хам. - Идите-ка сюда, - кротко сказал он, тоже невольно переходя на "вы". – И садитесь. - Зачем это? – с подозрением спросила девушка, переводя взгляд с него на невысокую металлическую оградку, отделявшую тротуар от газона. - Да садитесь же, я вас не укушу... Девушка колебалась, пытаясь понять, что он задумал, а Виктор сообразил запоздало, что, сев, она может испачкать свое светлое пальто. Он отставил метлу, снял рабочую куртку, оставшись в свитере, и расправил ее по оградке. - Садитесь, - повторил он. Девушка, удивленная и слегка деморализованная его действиями, наконец, села, опасливо на него поглядывая. Виктор присел около нее на одно колено, достал из кармана тряпку, которой вытирал руки, и стал стирать грязь с лакированного сапожка, придерживая его за щиколотку. Девушка испуганно дернулась и быстро подобрала ноги под себя. - Что это вы делаете?.. - Устраняю причиненный вред, - объяснил Виктор и потянул ее ногу к себе. - Я вас не просила! - А меня и не надо просить, я сам... - Отпустите! – потребовала она возмущенно, но без особой уверенности. - Всенепременно, но только через несколько минут. Она притихла, но Виктор, сосредоточенный на лакированных сапожках, физически ощущал прикосновение ее взгляда к своему затылку и почему-то боялся поднять глаза. Впрочем, и теперь ракурс был весьма выгодный: такие хорошенькие стройные ножки встречаются не каждый день, и уж точно не каждый день выпадает возможность полюбоваться на них с такого близкого расстояния. И Виктор не торопился, счищая грязь так тщательно, как только можно, и сознательно затягивал процесс, пока не почувствовал нарастающего раздражения и нетерпения во взгляде, который по-прежнему давил ему на затылок. Сапожки уже блистали первозданной белизной, и Виктор с сожалением выпустил тонкую щиколотку и отодвинулся, по-прежнему не смея взглянуть незнакомке в лицо. - Вот и все, можете бежать. Заерзали по асфальту сапожки – хозяйка придирчиво их осматривала. "Посмотреть бы на себя со стороны, пока я изображал благородного рыцаря, - с внезапным смущением подумал Виктор. – Если кто мимо проходил, то, наверное, шеи посворачивали. Зрелище должно быть в высшей степени сумасшедшее". - С-спасибо, - чуть запнувшись, проговорила девушка и замолкла, не зная, что еще добавить. Она встала, и Виктор встал тоже, отряхивая испачканную в земле штанину (а в сущности – только размазывая грязь) и старательно не глядя на нее. - Пожалуйста, - отозвался он. Незнакомка немного постояла, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, но Виктор все еще не смотрел на нее, и она очень медленно пошла по дорожке, тщательно огибая лужи. Виктор хотел надеть куртку, но передумал и оставил ее лежать на оградке, сел и стал вытряхивать из пачки сигарету. Неторопливое цоканье каблучков по асфальту уже почти не было слышно, его заглушали другие звуки: чириканье воробьев, шорох шин по асфальту, автомобильные гудки. Работать уже не хотелось, но и раздраженное состояние сменилось едва ли не умиротворением. "Интересно, - подумал Виктор, - куда это она направляется такая нарядная, в субботу, в такую рань? Ну то есть не то чтобы рань, а все-таки в десять утра не на свидание же она идет? А может, не надо было ее так отпускать? Тогда не ломал бы голову, а прямо у нее и спросил бы. Догнать, что ли?" Виктор поднял голову, но девушка уже исчезла из виду. Часть 2 -1- К кафе Ирина подходила совсем не в том настроении, в каком выходила из дома. Еще полчаса назад она решительно собиралась объявить Артему о разрыве, а теперь вдруг засомневалась. Она чувствовала себя размягченной, как подогретая в микроволновой печи сдобная булочка. Более того – она чувствовала себя доброй, а это уж никуда не годится, если ты готовишься к серьезному и, возможно, резкому разговору с человеком. Теперь Ирина даже подумала, что Артем не такой уж и гадский, как ей казалось, и что его невыносимое высокомерие может даже быть привлекательным. "Эк меня развезло, - думала она, неторопливо вышагивая по проспекту и щурясь на апрельское солнце. – И из-за чего?! Ну не из-за этого же дурацкого случая с испачканными сапогами. А может, как раз из-за него, или, вернее, из-за этого чуднОго парня. Сначала шуганул меня метлой, нагрубил, а потом вдруг повел себя, как рыцарь из куртуазного романа, - (она сильно удивилась, если бы узнала, как созвучны были ее мысли с мыслями этого самого "чудика"). – На колени встал, подумать только. Ну ладно, на одно колено, но все-таки... Что-то мне не встречались парни, которые с такой готовностью падают на колени перед девушкой, чтобы отчистить ее сапожки. М-да. И вообще он чудак. Или чудик. Вот, все вокруг жалуются, что молодежь работать не хочет, а этот улицы подметает. Я-то думала, этим сейчас только алкоголики занимаются, которых никуда, кроме как дворниками, не берут. Или активисты каких-нибудь партий. А он не похож ни на активиста, ни, тем более, на алкоголика. Лицо у него вполне нормальное. И даже симпатичное". Ирина вспомнила большие карие, очень красивые глаза "чудика" и невольно улыбнулась. "Даже обидно становится, когда видишь такие глаза и такие роскошные ресницы у парня. Нечестно!" Она представила себе вполне банальную, худощавую и белобрысую физиономию Артема, представила на этой физиономии большие карие - ("Телячьи, вот как это называется! Слово обидное, но ведь до чего красиво!") - глаза и фыркнула. Картинка получилась уморительная. "А может быть, он вообще нелегальный беженец откуда-нибудь с юга? Их сейчас много в городе. А он как раз смуглый, черноволосый, как южанин. Хотя по-русски говорил очень чисто, без малейшего акцента". Все еще улыбаясь, Ирина поднялась в кофейню, помещавшуюся на втором этаже дома старой постройки. Хозяева кофейни ее не знали, и именно поэтому они с Артемом выбрали именно это место для встреч. Ирину очень забавляла мысль напиться кофе и налопаться тортиков в десять утра. "Будем считать это вторым завтраком, - размышляла она весело. - Ну и что, что калорийный. Зато вкусный. А интересно, что мне Артем хочет сказать? Ведь это он меня сюда заманил". Артем уже сидел за столиком под узким окном, прорезанным прямо в скате крыши. Перед ним стоял высокий тонкий бокал с сине-коричневым полосатым содержимым и с какой-то синей спиральной стружкой, торчащей из него. Артем не стеснялся пить коктейли с утра. Он вообще ничего не стеснялся – с его характером это было немыслимо. - Опаздываешь, - сказал он, легонько постучав пальцем по часам, и встал, чтобы помочь Ирине снять пальто. – Какая ты сегодня... Белоснежка. Новый свитер? Кажется, я его раньше не видел. Красивый. Одной из его черт была удивительная способность запоминать и отличать друг от друга женские наряды. Из своего опыта общения с противоположным полом Ирина вынесла убеждение, что способность эта среди мужчин встречается реже, чем клевер с четырьмя листками вместо трех. В частности, ее отец никогда не видел и, соответственно, не запоминал, во что одета мама. А Артем все видел. К своим вещам он тоже относился неравнодушно и всегда был одет, на первый взгляд, очень неброско, но при этом – очень и очень недешево. И исключительно стильно. Благодаря этому и вопреки довольно ординарной внешности, он исподволь, но неизменно привлекал к себе много внимания. - Что ты будешь заказывать? – спросил Артем, жестом подзывая официантку с меню. Вел он себя, как и всегда, высокомерно, "по-барски", и это у него получалось неосознанно. - Хочу большой кусок торта, - ответила Ирина, полностью охваченная благодушным настроем, и мечтательно добавила: - И чтоб крема побольше. И взбитых сливок. - Эге, - сказал Артем, вздернув белесые брови. – А ты разве не на диете? - С чего ты взял? - Да все девчонки сидят на диете... - А я – нет, - сообщила Ирина, увлеченно просматривая меню. "Господи, да что это со мной? – подумала она удивленно. – Я же шла сказать ему, что между нами все кончено, а теперь собираюсь с ним тортами угощаться!" Но сил отказаться от сладкого у нее не было, да и ругаться с Артемом почему-то уже не хотелось. Хотя не далее как вчера она злобно размышляла о том, что он выбрал ее, вероятно, как соответствующее красивое дополнение к красивой машине и дорогим шмоткам. "Неужели я такая корыстная? – ужаснулась она. – Или просто он мне все-таки нравится?" - Ты так и не объяснила, почему задержалась, - напомнил Артем со своей обычной занудностью. - Всего на пять минут. Стоит поднимать из-за этого бучу? - Я не поднимаю бучу, - возразил Артем. – Мне просто интересно. Едва ли он врал – ему в самом деле было интересно все связанное с Ириной, но интерес это был своеобразный. Собственнический. Он как бы предъявлял на нее права. Обычно ее это страшно бесило, но сегодня не смогло вывести из странно благодушного расположения духа. Она только подумала, что эпизод с сапожками ему не расскажет. Эпизод хоть и вполне безобидный, но черт знает, как расценит его Артем. - Да я ногу натерла, - соврала она. – Сапоги новые и все такое. Наконец ей принесли большой кусок торта со взбитыми сливками и шоколадной крошкой, и большую чашку каппучино. Можно было отвлечься от разговора и переключиться на еду, а заодно послушать музыку – в этом кафе всегда была неплохая подборка композиций. Артем, откинувшись на спинку стула, цедил через трубочку свой полосатый коктейль и рассеянно поглядывал по сторонам. Этакий наследный принц на отдыхе. - Слушай, Ириш, - сказал он вдруг, отодвинув бокал. – Я вот что хотел тебе сказать. - М-м? – заинтересованно приподняла голову от лакомства Ирина. - Я одну поездку запланировал на майские, и хочу, чтобы ты со мной поехала. Что скажешь? Ирина удивленно хлопнула глазами, проглотила торт и сказала: - Для начала спрошу, куда ты собрался ехать. - А есть разница? – высокомерно удивился Артем. Этой фразой он как будто хотел сказать: "Какая разница, куда ехать, если |
Похожие:
 | Тем более стоимость работ при последующем обслуживании. Даже если у вас есть какая-то статистика, говорящая о том, что, например,... | | Ответ: Адрес необходимо внести в формате: область (край), город, улица, номер дома, перечисляя через запятую без пробелов и сокращений... |
| В 1815 году Шарль-Франсуа-Бьенвеню Мириэль был епископом города Диня. Это был старик лет семидесяти пяти; епископскую кафедру в Дине... | | Это был медведь. (3)Я таскал его повсюду и даже в кроватке не расставался с ним. (4)Из всех игрушек ясельного возраста медведь был... |
 | Ведь как только начинались сумерки, Макс не только не открывал дверь, но даже не подходил к ней, как бы настойчиво не звонили в дверной... | | Уже без радости, но с волнением вы показываете его заказчику, от которого вы слышите: «А я думал, что вы меня поняли в прошлый раз.... |
| Курс на импортозамещение был объявлен два года назад, после введения санкций против России. В каком-то смысле на первый план при... | | Вопреки общественному мнению, дети уходят не только из неблагополучных семей. Семья внешне может быть вполне благопристойной и даже... |
| Вы хотите зарабатывать деньги, не выходя из дома? Благодаря бурному развитию сети Интернет это стало возможным. Имея компьютер, подключенный... | | Виктор, улыбаясь, шел навстречу Виктории. Покойный супруг выглядел на удивление бодрым и живым. Вика разозлилась настолько, что даже... |