Президентский центр Б. Н. Ельцина
Скачать 12.46 Mb.
|
| Часть вместо целого. Оборот речи, когда называется часть вместо целого предмета. (Перевод с лат. яз. — Примеч. перев.) московского центра и мест, а опосредованно, через промежуточную инстанцию в виде республиканского НКВД1. В результате комиссариат играл роль посредника, что, однако, принципиально ничего не меняло в процессе выделения лимитов: Москва то поощряла, то обуздывала репрессивное рвение мест, а периферия пыталась добиться одобрения своих, как правило очень высоких, требований или права на перераспределение лимитов между первой и второй категориями по собственному усмотрению. Курсирующее в историографии предположение о том, что в начале октября 1937 г. прошла молчаливая трансформация лимитов в минимальные цифры репрессий, не находит своего подтверждения в украинских материалах и должна рассматриваться как чистой воды спекуляция2. Эта мнимая трансформация лимитов в минимальные цифры репрессий развивается Давидом Ширером в целую систему: проскрипционные списки с октября 1937 г. якобы уже не основывались на учетных материалах НКВД; аресты проводились не в индивидуальном порядке, а массово и «произвольно», частично вообще без каких-либо оснований, частично обосновывались задним числом. Во «многих случаях», согласно Ширеру, арестованные были расстреляны или заключены в лагеря еще до того, как в их отношении было закончено следствие и должным образом оформлено следственное дело, так как последнее было только бюрократической формальностью. Многие из жертв никогда не допрашивались следователем; обвинительному заключению не придавалось большого значения; фальсификация обвинений была «обычным» делом и практиковалась в «массовом порядке». Сведенные в группы, арестованные десятками и сотнями осуждались по одному и тому же унифицированному обвинению3. Но эта репрессивная динамика, характеризуемая Ширером как «бюрократическое неистовство», не находит документального подтверждения не только в украинских материалах, но и в интенсивно изучавшихся следственных делах в архивах Тверской, Кемеровской областей и Алтайского края. При всем имевшем место быть упрощении и ускорении процессов ареста и следствия, приведенные Ширером примеры должны расцениваться все же как исключение из правила и отдельные случаи. Ведь даже в ходе группового следствия всегда осуждалось только обозримое количество лиц. В отношении 1 Так же, как и в Казахской ССР. 2 Данилов В. П. Советская деревня в годы «Большого террора» // Трагедия советской деревни... Т. 5. Кн. 1. С. 45; НаумовЛ. Сталин и НКВД. М, 2007. С. 326,355; Shearer D. Policing Stalin's Socialism. P. 344, 350-352, 358, 364. 3 Shearer D. Policing Stalin's Socialism. P. 287, 299, 351-359. Украины документы доказывают, что среди жертв обязательно присутствовал костяк, состоявший на оперативном учете1. Против них имелся, согласно тогдашним советским правовым представлениям, какими бы сомнительными они объективно не являлись, компромат. Настоящей проблемой для чекистов был растущий дефицит надежных доказательств, усугубленный практически полным развалом агентурной работы. «Решение» проблемы заключалось, как это показывают украинские документы, не столько в фальсификациях и уклонении от предписанных бюрократических процедур, сколько в прогрессирующем «размягчении» критериев арестов и осуждения — при принципиальном формальном соблюдении процедурных правил. Наши исследования в Алтайском крае обнаружили существенно увеличившуюся эластичность механизмов «нахождения врагов», в результате чего аресты теперь затрагивали не только людей, уже состоявших на оперативном учете. Персональный круг потенциальных жертв существенно расширялся как за счет получения чекистами информации от местных учреждений и инстанций (сельский или городской советы, советский и партийный актив), так и за счет использования показаний ранее арестованных, в которых содержались основания для интерпретации поведения их знакомых и близких как «враждебного» или отклоняющегося от нормы2. Массированное «размягчение» критериев ареста и осуждения, привлечение к участию в операции вспомогательных сил, помимо милиции и политической полиции, равно как прогрессирующее упрощение и ускорение уголовного делопроизводства и искусственное объединение жертв в группы означали, без всякого сомнения, явное возрастание степени нарушения законности. Тем не менее такая тенденция не выходила за рамки, установленные приказом № 00447. Речь шла, несмотря ни на что, о сверхбюрократизированном, основанном на разделении труда процессе, который воспринимался и поощрялся московским центром в том виде, в котором он протекал. Не может быть и речи о каком-либо четком повороте к произволу, бесконтрольности или об утрате сотрудниками НКВД и прочими соучастниками и попутчиками, задействованными в операции напрямую или кос См. документы № 14, 69 в настоящем издании. 2 Юнге М., Биннер Р. Справки сельсовета как фактор в осуждении крестьян // Сталинизм в советской провинции: 1937-1938 гг. Массовая операция на основе приказа № 00447 / Сост. М. Юнге, Б. Бонвеч, Р. Биннер. М., 2009. С. 613-623; Юнге М., Жданова Г. Д. Проведение карательной акции в Солтонском районе Алтайского края // Массовые репрессии в Алтайском крае 1937-1938/ Сост. Г. Д. Жданова, В. Н. Разгон, М. Юнге, Р. Биннер. М., 2010. венно, представлений о легитимности операции. Процесс был и оставался бесстрастной бюрократической банальностью. Особое внимание в дальнейших исследованиях должно быть уделено изучению системы арестов времен массовой операции, которое как в Украине, так и в масштабах всего СССР на сегодняшний день не получило достаточного документального обоснования. Так, Давид Ширер констатирует наличие дихотомии между селективными или индивидуальными репрессивными стратегиями партийных, государственных органов и учреждений, с одной стороны, и кампанейским стилем массовой операции в отношении «целых социальных групп населения», разбитых на контингента — с другой. По его мнению, многие жертвы массовых репрессий были арестованы и осуждены по признаку принадлежности к «подозрительной» социальной категории, а не в результате «совершения» ими «специфического» деяния, трактуемого карательными органами как преступление1. Украинские материалы, в особенности статистические выкладки протоколов тройки УНКВД по Харьковской области, на первый взгляд подтверждают это предположение. Все арестованные, как и в ранее публиковавшихся статистических сводках московского центра, были четко отнесены к той или иной социальной категории. Но при более внимательном рассмотрении становится очевидным, что категоризация жертв в краях и областях проводилась с высокой степенью дифференциации, а также имелись случаи освобождения. Кроме того, параллельно велся статистический учет ранних судимостей жертв, а также их актуального социального статуса (места работы). Публикуемые здесь материалы следственных дел лиц, осужденных в Украине в ходе операции по приказу № 00447, не в последнюю очередь доказывают значение индивидуальной «вины». Какими бы вздорными ни были обвинения и доказательства вины, но даже в случаях с преследованиями, которые первично мотивировались социально, оценка персональной лояльности каждого отдельно взятого человека была неотъемлемой составной частью формального обвинения, зачастую подкреплявшегося сведениями об актуальных проступках жертвы2. В конце концов социальная категоризация жертв проявляет себя как органическая составная часть всеобъемлющей системы контроля в виде отчетов, целью которой был надзор московского центра за местными кадрами, что, в свою очередь, органично укладывается в описанный нами бюрократический процесс внесудебных арестов и 1 Shearer D. Policing Stalin's Socialism... P. 286-287, 290, 296,365. 2 Более подробно см.: Юнге М., Бонвеч Б., Биннер Р. Реализация приказа № 00447: Сводный итог // Сталинизм в советской провинции... С. 55-56. осуждений. Решающее отличие между массовыми операциями, такими, как «кулацкая», и осуществлявшимися одновременно, преимущественно публично, чистками элит в большей мере заключается в различной степени затрат труда, который режим и его органы тратили в каждом соответствующем случае на приведение доказательств «контрреволюционной деятельности», а также в том, к какому уровню чистки — индивидуальное дело или массовая операция — оказывалась отнесена жертва. Чем дальше «преступник» стоял от власти и ее привилегий, тем меньше затрат тратилось на обоснование доказательств, тем более грубо, избегая какой-либо огласки, действовали каратели. Таким образом, отличительным признаком является не дихотомия принципов репрессий, а градация практических действий внутри структурно схожей системы арестов, предоставления доказательств и осуждения элит и «низовки». Впечатление, что только социальное происхождение было основанием для преследования жертв массовой операции по приказу № 00447, возникло в ходе реабилитации после смерти Сталина. Вынесение «за скобки» значения индивидуального момента для обвинения в ходе реабилитационных процедур и частичной «десталинизации» послужило подкреплению тезиса, согласно которому в случае с массовыми операциями речь шла о преступном, совершенном по приказу сверху нарушении «социалистической законности», и вся проблема заключалась только в ее восстановлении. По государственным соображениям или по незнанию, но в СССР никогда не обсуждалось то обстоятельство, что массовые осуждения 1930-х гг. вполне соответствовали тогдашнему правовому пониманию, а граждане не были юридически защищены от притязаний со стороны государства на политическую лояльность, степень которой варьировалась в зависимости от ситуации и представлений политических вождей. Еще одним важным результатом изучения украинских материалов является констатация того, что приказ № 00447 перенес социальную чистку в деревню. Так, внутренняя статистика НКВД допускает вывод о том, что операцию можно интерпретировать как поворот от охранения особенно важных для режима городов к социальной и экономической стабилизации деревенского пространства путем карательных мер. Теперь и в деревне жесточайшему преследованию подвергались так называемые социально вредные или социально опасные элементы, которые до этого репрессировались преимущественно из состава городской среды1. Только во время второй фазы 1 См. также: Shearer D. Policing Stalin's Socialism. P. 288, 309, 302,311. проведения «кулацкой» операции снова наметился обратный тренд, что, впрочем, еще нуждается в документальном подтверждении. В настоящее время особенно деликатным и высоко политизированным является вопрос о том, подвергалось ли население Украины в рамках «кулацкой» операции преследованиям по национальному признаку. Уже вследствие направления главного удара операции возникают параллели с дискуссией о специфических последствиях для Украины раскулачивания и особенно голода 1932-1933 гг. Без сомнения, направленная на деревню карательная акция затронула в Украине особенно много этнических украинцев. Но ни для Украины, ни для других республик, ни для СССР в целом не имеется достоверной статистики жертв по этническому признаку. Находящиеся в нашем распоряжении статистические выкладки НКВД, в которых приведены данные о совокупном количестве жертв операции в отдельных регионах или республиках, в любом случае не подтверждают тезис об особенной жестокости репрессий в Украине. Если рассматривать только общее количество жертв, то другие республики и регионы СССР пострадали примерно одинаково, с аналогичными местными отклонениями вверх или вниз по шкале репрессий. Что открывают украинские документы, так это экстремальное пренебрежение законом в результате вынесения приговоров к смертной казни единолично народным комиссаром внутренних дел республики Успенским. В этом случае нарушение действующей «социалистической законности» достигло своего печального максимума. Но эта «застольная юстиция» была следствием особого личного положения Успенского, а не умыслом, специально направленным против Украины. Детальное изучение документов других регионов, в том числе Алтайского края, об участии в репрессиях больших и малых благоприобретателей советской системы, дает возможность скорее предположить, что также и в Украине значительная часть местных элит, какой бы национальности они не были, получила свои выгоды от карательной акции. 10.4. ПОДОПЛЕКА МАССОВЫХ ОПЕРАЦИЙ В историографии до сих идет спор о причинах «Большой чистки» 1936-1938 гг., включавшей в себя преимущественно публичное преследование старых и новых элит как «врагов» народа, а также осуществлявшиеся без какой-либо огласки массовые операции против безымянных советских граждан. Поэтому вопрос о том, способствуют ли украинские документы выяснению «общей политической стратегии чисток» (Давид Ширер), становится весьма актуальным. Прежде всего надлежит выяснять, подтверждают ли они тезис, десятилетиями кочующий из исследования в исследование, согласно которому чистки были реакцией на военную опасность или на страхи, связанные с образованием «пятой колонны» в случае войны. Возможно ли действительно свести эту стратегию только к военной опасности или к опасениям возникновения «пятой колонны»? Была ли военная опасность решающей причиной такого размаха и чрезвычайной жестокости массовых чисток? Не связаны ли с этой аргументацией недооценка или оправдание массовых репрессий внешнеполитическими обстоятельствами? Заключительные выводы из опыта изучения «кулацкой» операции, насколько они могут быть обоснованы также украинскими документами, скорее подтверждают наличие «большой и смелой политической идеи генеральной чистки» (Николай Бухарин) как причины массовых репрессий. Согласно такой идее должны были быть решены быстро, разом и по возможности навсегда все накопившиеся социальные и экономические проблемы и тем самым успешно завершен эксперимент коллективизации. Таким образом, массовые репрессии, начало которым положила начиная с июля 1937 г. деятельность «кулацких» троек, в экстремальной степени усиленные в масштабах всей страны с августа 1937 г. приговорами милицейских троек, могут быть интерпретированы как кульминационный пункт внутриполитического развития и попытки власти энергично выправить ситуацию. Только в отношении «национальных» операций и чистки элит нельзя исключать того, что главную роль сыграла военная опасность. Можно сформулировать следующий тезис: решение московского руководства о начале массовых репрессий 1937 г. было принято только в результате комбинации обострившегося восприятия военной опасности и нарастающих внутренних проблем, а также стремления властей снова действовать в стране активно, а не только реактивно. Однако это только предположения, вытекающие из попытки сформулировать на основании имевших место действий их побудительные мотивы. Имеющиеся документы ничего напрямую не сообщают о подобных намерениях. В гораздо большей степени документы свидетельствуют о том, что власть никоим образом не считалась с основными принципами правового государства и преследовала своими репрессиями лишь слегка завуалированную цель осуществления социальной инженерии («social engineering»), направленной на реализацию идеологических представлений о новом обществе без «врагов» и социальных патологий. Восприятие же реальной военной опасности было по меньшей мере до января 1938 г. весьма далеким от реальных действий против внутренних «врагов». Напротив, имеются четкие многочисленные указания на инструментализацию военной опасности в интересах проведения в жизнь и легитимации внутриполитических мер — фено мен, известный также для конца 1920-х гг., когда властям необходимо было добиться осуществления коллективизации и индустриализации1. Свое документальное обоснование этот тезис находит прежде всего в «докладных записках» о проведении массовых чисток (приказ № 00447 и «национальные» операции) и преследовании элит, подготовленных отдельными областными управлениями НКВД Украины или самим республиканским комиссариатом2. Так, впервые документально подтвержденная доля социальных «преступников» по Харьковской области в размере почти 50 % от общего числа репрессированных (осужденные милицейской тройкой и «уголовный» контингент по приказу № 00447) демонстрирует не только колоссальный размах социальной чистки, но и подкрепляет тезис о важности внутриполитически мотивированной стратегии репрессий. Чистка элит была обеспечена с фланга преследованиями «низовки». Конечно же, все это могло иметь отношение к обостренному восприятию военной опасности, но наличие прямой связи здесь все же необязательно. В случае, если московское руководство, принимая решения, и учитывало военную опасность, то в реальном процессе проведения массовых операций связь между войной и репрессиями была в значительной степени утрачена. Этому не в последнюю очередь также способствовала передача главных карательных полномочий соответствующим республиканским и областным инстанциям. При ответе на вопрос, почему массовые чистки начались именно летом 1937 г., проблема военной опасности также не должна быть неверна истолкована. Возможный правильный ответ вытекает здесь из рассмотрения практиковавшейся в СССР формы решения многочисленных реальных экономических и социальных проблем, возникавших вследствие тотального переструктурирования экономики и общества и имевших характер перманентного кризиса. С конца 1 Boetticher М. Industrialisierungspolitik und Verteidigungskonzeption der UdSSR 1926-1930. Herausbildung des Stalinismus und «аибеге Bedrohung». Dusseldorf, 1979. 2 По поводу инструментализации военной угрозы и ее увязывания с якобы имевшим место объединением внутренних националистических сил с внешним врагом, в интересах ее дальнейшего использования для решения с помощью НКВД экономических и социальных проблем в сельской местности Винницкой области см.: Докладная записка инструкторов сельскохозяйственного отдела ЦК ВКП(б) заведующему отделом Я. Ф. Яковлеву «О результатах проверки колхозов Винницкой области и выявленных фактах вредительства» от [ранее 29 сентября 1937 г.] // ЦК ВКП(б) / Сост. Л. С. Гатагова и др. М., 2009. Кн. 2:1933-1945. С. 285-293. 1920-х гг. эти проблемы не решались, напротив, их игнорировали, откладывали или для них находили краткосрочные решения. В результате они бумерангом и каждый раз со все большей скоростью и интенсивностью ударили сначала в середине, а потом в конце 1930-х гг. Но власть и не думала заниматься антикризисным менеджментом или рассмотреть возможность отступления от выбранного курса. Напротив, требования к обществу были повышены, что привело к возникновению новых трудностей, побороть которые власть также считала своим долгом. К этому добавилось разрастание иерархии внутри партии и государства, устранение конкурирующих кланов внутри властных элит, а также возрастание количества ошибочных решений и трансформация понимания того, кто является врагом государства. Все это привело в 1930-е гг. к динамичному развитию беззастенчивого бюрократического вмешательства с использованием все более жестких репрессивных мер, вплоть до массового уничтожения населения, осуществлявшегося заново структурированным аппаратом государственной безопасности и милиции. Таким образом, надо исходить не из эквивалентности ситуации в начале — середине 1930-х гг. и в 1937 г., а из существования специфической исторической «чересполосицы», генерировавшей радикализацию средств. Переоценка общей ситуации как предвоенной становится в отношении операции по приказу № 00447 очевидной только в начале 1938 г. В Украине этот поворот был совершен под массированным воздействием импульсов из Москвы, исходивших как непосредственно из НКВД СССР, что привело к перенесению центра тяжести на национальные операции, так и лично от Сталина, впервые открыто вмешавшегося в массовые репрессии с требованием усилить чистки на железной дороге и в отношении политических конкурентов. Для приказа № 00447 в Украине это вылилось в вынесение практически только смертных приговоров, в интенсивное преследование «других контрреволюционных элементов» и моментальное изменение тона приказов местных управлений НКВД. Интересно, что на этой фазе явной подготовки к войне социальная чистка на западных границах империи затормозилась, равно как были остановлены широкие репрессии в отношении элит1. При переносе этой тенденции на Советский Союз в целом уголовные преступления и социальная девиация не без проблем переквалифицировались как база для повстанчества и причислялись к потенциальной «пятой колонне». Остается вопрос, 1 Складывается впечатление, что также на восточной границе — в Сибири, в Алтайском крае и Новосибирской области — преследования уголовников и «социально вредных элементов» пошло в 1938 г. на убыль. не стало ли обостряющееся восприятие реальной военной опасности даже одной из причин прекращения «Большого террора»? Более перспективным, чем фиксация на внешней угрозе как главном мотиве «Большого террора», является мультифакторный подход, который в качестве причин чистки выдвигает переход от понятия «классовый враг» к не связанному классовыми рамками «врагу народа» как носителю внутренней угрозы, равно как и в целом изменившееся понимание классовой борьбы, уголовного мира, государства, безопасности и социальной инженерии, а также изменение криминального дискурса. Пионером этого подхода следует считать Давида Ширера, несмотря на то что он по-прежнему чрезмерно выдвигает на первый план военную угрозу1. Воспринять военную угрозу как мотив «великой чистки», о чем не уставали повторять вожди и элиты Советского Союза, очень заманчиво еще и потому, что это придает якобы иначе непонятной карательной акции в отношении собственного народа принципиальный и убедительный смысл, оправдание и даже «надстройку», если конечно попробовать закрыть глаза на специфический сталинский образ действий. Но стоит задаться вопросом, не случилось ли так, что гипотетический конструкт военной опасности, который столь широко применялся властью, чрезвычайно негативно повлиял на способность режима оценивать реальную военную опасность 1939-1941 гг. И не только на это, но и на сокрытые цели массированного и абсолютно беспощадного обращения советского руководства со своим собственным народом был также надолго искажен. 10.5. БЕЛЫЕ ПЯТНА В будущем историкам необходимо продолжить обработку частично сохранившихся в ряде областей Украины документов государственной безопасности и милиции. Сегодня мало известно о том, как осуществлялась коммуникация между областными управлениями и городскими и районными отделами или соответственно оперативными секторами НКВД. Не исследовано в Украине также участие 1 Shearer D. Policing Stalin's Socialism... P. 15,19-63,311. См. также: Hagen-loh P. Stalin's police. Public order and mass repression in the USSR, 1926-1941. Washington DC, 2009, а также см. рассуждения у: Юнге М., Биннер Р. От «социально близкого» до «социально опасного элемента»: преступники и социальная чистка советского общества. 1918-1938 гг. // Сталинизм в советской провинции... С. 459-518; Юнге М. Дело уголовников // Массовые репрессии в Алтайском крае... С. 214-274. в репрессиях представителей местных элит (партия, советы, актив) на уровне городов и районов1. Требуется систематическое изучение следственных дел жертв, хранящихся в региональных архивах страны. Их обработка имеет большое значение, принимая во внимание недоступность для исследователей соответствующих материалов в Российской Федерации. Еще одна большая лакуна — это материалы прокуратуры Украинской ССР. Поэтому при изучении реабилитационных процедур в отношении жертв массовых операций в Украине пришлось практически полностью опираться на документы Москвы и материалы из других регионов СССР. Еще предстоит задача основательного изучения документов 1-го спецотдела государственной прокуратуры Украинской ССР и материалов отдельных областей, хотя они и пострадали в результате войны. Только частично были использованы документы областных и республиканской прокуратур, военных трибуналов войск НКВД и Военной коллегии Верховного суда СССР, содержащие материалы следствия, протоколы допросов, очных ставок и судебные приговоры в отношении сотрудников НКВД Украинской ССР. 1 В отношении Алтайского края первые шаги в данном направлении были сделаны в ходе выполнения проекта. См.: Массовые репрессии в Алтайском крае... М., 2010. |
Похожие:
 | Госдума приняла в пятницу в окончательном третьем чтении президентский законопроект, который решает проблему так называемых "резиновых... | | Федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Уральский федеральный университет... |
| Федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Уральский федеральный университет... |  | Государственного бюджетного общеобразовательного учреждения «Президентский физико-математический лицей №239» |
| Фгаоу впо "Уральского Федерального Университета имени первого Президента России Б. Н. Ельцина" | | «Госдума одобрила в первом чтении президентский законопроект, который убирает «лазейки» для коррупционеров. Вводится серьезное наказание... |
| Устав фгаоу впо «Уральский федеральный университет имени первого Президента России Б. Н. Ельцина» | | Устав фгаоу впо «Уральский федеральный университет имени первого Президента России Б. Н. Ельцина» |
| Уральского федерального университета имени первого Президента России Б. Н. Ельцина | | Краснодарского края «Омега» (нао «Центр «Омега»), именуемое в дальнейшем «Заказчик», в лице генерального директора нао «Центр «Омега»... |