Отечество нам царское село
Скачать 4.87 Mb.
|
4 Наш новый дом стоит на пустыре, на самой окраине города, в районе предвоенных новостроек. У него даже адреса настоящего нет! Что это за адрес: Третий участок семьстроя, дом два, квартира три?! Дом заселён перед самой войной и новосёлы – местные жители своё уплотнение в пользу эвакуированных восприняли без восторга. В первое время «хозяева» квартиры – семья главного бухгалтера одного из местных предприятий - этого и не скрывала. В двадцатиметровую комнату их двухкомнатной квартиры вселились три семьи: семья из Москвы с семилетней Бэллочкой, семья из Колпино с шестилетним Славиком и наша. Комнату сразу поделили занавесками из простыней, наброшенных на натянутые верёвки. Два передних угла с частями окна достались нашим соседям, прямоугольная площадь у входной двери – нам. Посередине комнаты был оставлен совсем узкий проход – место общего пользования. Мебелью в нашей «комнате» первоначально служили только неизменный топчан и стол, сооружённый из двух чемоданов: один был поставлен «на попа», другой заменял столешницу. Платяной шкаф заменяли гвозди, вбитые в стену, посудный – полка на стене в виде доски, висящей на верёвках. Весь набор посуды составляли две кастрюли, три голубых пластмассовых тарелки и столько же стаканов и ложек. Спал я в основном с мамой на топчане, на который вначале стелились пальто, а позже появился матрац, набитый соломой, а когда дома ночевал папа – на полу. Папу я почти никогда до самого окончания войны не видел. Он, если и приходил ночевать, то поздно вечером, когда я уже спал и уходил, - когда я ещё спал! Его выходных дней в военные годы я не помню. Уходя утром на работу, мама кормила меня и оставляла обед: чаще всего хлеб, пару варёных картофелин, кипячёную воду и соль. На всю жизнь запомнилась тюря, которую я самостоятельно готовил себе в то время! В голубую глубокую тарелку я наливал воду, солил её и крошил туда хлеб вместе с картошкой. Тогда это блюдо казалось мне удивительно аппетитным и вкусным! Примерно также жили и наши соседи. На день, до возвращения матерей, нас – детей запирали в комнате, и мы были предоставлены сами себе. Старшей была Бэллочка и мы со Славиком, как говорили мамы, должны были её слушаться, а она - нести ответственность за наши проделки. Бэллочка немного умела читать, и у неё были детские книжки, которые она нам перечитывала много раз. Мы – её слушатели - скоро выучили все книжки наизусть и поправляли нашу наставницу, если она что-то пропускала или искажала. Я не единожды повторил стихи, выученные до войны, которые тоже всем быстро надоели. Но чаще всего мы, конечно, играли в войну. Поделившись на две неравные группы, мы искали спрятавшихся «врагов», гонялись за ними по комнате, стараясь взять в плен, стреляли из воображаемых ружей и пистолетов (игрушек у нас не было никаких). Не редко дело доходило до настоящих схваток, заканчивавшихся синяками, царапинами, слезами и сорванными простынями-стенами. Наверное, «хозяевам» квартиры наши игры не очень нравились, поэтому-то нас и запирали в комнате. Так что остановить нас - разгорячённых «противников» - было совсем некому. Жалобы наши мамы выслушивали по вечерам, но между ними разногласий не существовало и за проказы всем доставалось поровну! Крупным событием в жизни нашей детской общины была покупка мне военной игры. Как сейчас, помню: на листах довольно плотной серой бумаги были отпечатаны зелёные солдатики с винтовками и автоматами, командиры с пистолетами в руках, чёрные матросы, бегущие в атаку со штыками наперевес, казаки на лошадях, танки и пушки, доты и дзоты, заграждения из колючей проволоки и прочие атрибуты войны. Картинки вначале следовало аккуратно вырезать ножницами. Чтобы они могли стоять на столе или на полу, у каждой снизу была предусмотрена подставка в виде полоски бумаги, которую нужно было согнуть под прямым углом. Втроём мы несколько дней тщательно вырезали картинки, стараясь не отрезать руки или головы нашим солдатикам и стволы пушкам и танкам. Часть солдатиков была в форме бойцов Красной армии, другая – в немецкой. Подготовив игру, мы на некоторое время обеспечили себя интересным занятием. Мы выстраивали свои бумажные армии на полу, передвигали живую силу и технику, громкими голосами изображали взрывы, стрельбу и русское «Ура». Играли по очереди двое, третий наблюдал за соблюдением справедливости. Тем не менее, не обходилось без обид, слёз и схваток. Конечно, в наших сражениях всегда побеждала Красная армия, и за немцев обычно никто не хотел играть. Как мы не старались аккуратнее обращаться с бумажной игрой, нам её хватило не надолго. Отдельные оставшиеся картинки я ещё долго бережно хранил, как память о той военной поре. Так прошла зима 1942 – 1943 годов. Летом Бэллочка с мамой уехали в Москву. Через некоторое время и Славика устроили в детский садик. Один я категорически отказывался оставаться запертым в комнате. Не помогали никакие уговоры и угрозы мамы. Несколько дней я устраивал утреннюю истерику перед уходом мамы на работу. Она не показывала своего состояния, но ей тоже было не легко. Пришлось отдать меня под присмотр бабушки, у которой и так были уже двое моих двоюродных братьев. В марте 1943 года родился Кокочка и, как говорили взрослые, совсем не во время. Был он очень маленьким, худым, бледным и болезненным, и я не раз слышал от бабушки, что он не жилец на этом свете. К счастью, прогнозы её не оправдались. Помню, крестить его носили в церковь бабушка, моя мама и я. Было это летом, церковь находилась где-то очень далеко, я быстро устал шагать по жарким, пыльным улицам пригорода и заныл, а мама ругалась и сожалела, что взяла меня с собой. Ребёнок был слишком хилым, поэтому священник не стал его окунать в купель со святой водой, а только помочил ею отдельные места тельца. В церкви никого кроме нас не было и, за неимением другого мужчины, меня (шестилетнего) записали крёстным отцом младенца. Мне, как могли, объяснили, что теперь я несу ответственность перед Богом за его праведную жизнь. Я очень возгордился - меня сочли большим, почти взрослым! Семья моей тёти жила теперь в шлакоблочном бараке – длинном одноэтажном строении из больших шлаковых кирпичей с несколькими сквозными щелями для облегчения. Шлака на заводах от сгоревшего в мартенах каменного угля было предостаточно, вот и научились в войну делать из него кирпичи. Эта временная постройка военных лет имела посередине во всю свою длину узкий коридор с множеством комнат по его сторонам. Дощатый многоместный туалет и колонка для набора воды располагались во дворе, рядом с входом. В каждой комнате было одно окно, плита для обогрева и приготовления пищи, топчаны для сна, стол и скамейки. Вся «мебель» из нетёсаных досок, грубо, на скорую руку, сколоченная. Дети, да порой и взрослые, в ненастье в туалет не выходили. Для неотложных нужд у входа в комнату существовало ведро, закрываемое крышкой. Зимой внешняя стена барака промерзала так, что у окна всегда была видна изморозь или капель во время топки плиты. Плиты топили каменным углём, получаемым по специальным талонам. Дрова были дефицитом и использовались только для растопки. Лёвочке тогда было около трёх лет, Кокочке – полгода, мне – шесть с половиной. Я был «взрослый»! Каждое утро вместе с мамой, которая спешила на работу, я выходил из дома, и в темноте, самостоятельно шёл через огромное, как мне казалось, поле по узкой тропинке к бабушке в шлакоблочный посёлок, расположенный в двух-трёх километрах от нашего дома. Особенно страшно было зимой, когда завывала метель, тропинку заметало снегом, и она была совершенно безлюдна. Мама и бабушка очень за меня переживали. Когда я появлялся на пороге, бабушка всякий раз целовала меня, крестила и говорила: «Ну, слава Богу, пришёл, наконец!» и вздыхала с облегчением. Братья были слишком малы, и играл я в основном с соседскими ребятами в коридоре барака. Благо, в бараке жили только семейные люди и детей здесь моего возраста были десятки. Мы ватагами носились по коридору, играя в пятнашки, в прятки, в казаки – разбойники и, конечно, в войну. Взрослые опасливо пробирались вдоль стен, серьёзно рискуя быть сбитыми с ног ребятнёй. Здесь скучать не приходилось! О детских играх тех лет хочется вспомнить подробнее. Многие из них, по-видимому, навсегда ушли в прошлое. Вряд ли кто из современных детей знает игру в жёстку (в маялку), когда внутренней стороной ступни подбрасывается вверх круглый кусок овчины с пришитой к нему свинчаткой, и играющие соревнуются на приз: кто большее число раз подкинет ногой жёстку, не дав ей упасть на пол. Особые умельцы могли это сделать до тысячи раз! В тёплое время года подростки часто играли в деньги: в чику и в пристенок. В первом случае на черту, проведённую чем-либо острым по твёрдой земле, ставился кон – стопка монет одного достоинства цифрами вверх. Играющие поочерёдно с одного места бросали биту – металлический диск в несколько раз больше и тяжелее обычной монеты - с целью попасть в кон и перевернуть его монеты. Такие монеты считались выигранными. Затем в порядке очереди, игроки ударами биты пытались перевернуть монеты гербом вверх и, таким образом, выиграть их. Число участников игры ничем не ограничивалось. Разве только по повести моего сверстника В. Распутина «Уроки французского» современный подросток знает правила игры в пристенок! О широко распространённых тогда разнообразных играх в ножички сегодня узнать можно, пожалуй, только от ещё живых очевидцев. Только из книг и от немолодых свидетелей теперь можно узнать что-то: об играх в лапту, в попа, в чижа, в чехарду, которые в мои детские годы ещё не были забыты. Эти народные игры достались нам в наследство от наших далёких русских предков. Они были просты, веселы, общедоступны, укрепляли коллективизм и сегодня, как и игры в свайки и в бабки, нашим народом совершенно забыты! Впрочем, как и многое другое исконно русское, что составляет традиции - основу национального самосознания народа! Большой популярностью в тёплое время года тогда пользовалось фигурное катание колеса с помощью крючка из толстой проволоки, катание на самодельных деревянных самокатах; зимой – на самодельных санках, лыжах, коньках (часто на одном) хитроумно прикреплённых к валенкам, самодельных финских санях, выгнутых из старых водопроводных труб. Дети играли дружно, охотно делились санками, лыжами или коньками. «Единоличников» презирали и отторгали, не принимая в компании. Злобных, жестоких ссор или драк я не припомню! В бараке я получал знания о подвигах бойцов и командиров на фронтах и героев – партизан в тылу у немцев, о победах и поражениях Красной армии, о трудовых достижениях в тылу, о щедрых пожертвованиях советских людей на постройку танков, самолётов и кораблей. Радиоприёмников населению СССР во время войны иметь не разрешалось, но радиотрансляция работала исправно даже в бараках. Почти во всех комнатах на стене висела чёрная тарелка репродуктора. Большую часть зимы 1943 – 1944 годов я прожил у бабушки в бараке, домой, да и то не всегда, мама брала меня только на ночь. Хорошо запомнилась атмосфера оптимизма, тесного коллективизма, сплочённости, семейственности, духовной близости его обитателей; доброта, отзывчивость и сострадание людей, волею судьбы попавших под одну крышу из различных городов и сёл европейской части СССР, загнанных войной в эти далеко не тепличные условия. В дневное время в бараке находились только старухи и малые дети. Помню, как эти простые, изработанные, усталые пожилые женщины, накормив и угомонив подопечных детей, тесной семьёй собирались в одной из комнат у топившейся плиты и вели долгие задушевные беседы: о довоенном благополучном житье; о мужьях, детях и внуках; о своих надеждах на послевоенную прекрасную жизнь. Дети постарше притихшие сидели тут же прямо на полу, внимательно слушали разговоры взрослых и сами выглядели при этом маленькими серьёзными старичками. Здесь по много раз читались вслух полученные от мужей и сыновей письма с фронта. Женщины, не смущаясь и не скрывая этого, гордились подвигами своих близких и горько оплакивали погибших и пропавших без вести. Хорошо помню, как слезами и рыданиями весь барак встречал очередную похоронку, и даже самые малые дети переставали шалить, капризничать и плакать, как бы понимая тяжесть известия, а плачущие соседки, сами недавно понесшие подобную утрату, успокаивали в крик рыдавшую мать. И не было равнодушного человека в целом бараке! В холодном, продуваемом всеми ветрами и промерзаемом насквозь бараке, было столько душевного тепла и сострадания, сколько никогда не увидишь в самом комфортабельном особняке! Не помню и жалоб на тяжести жизни, голод, холод и бедность. Люди дружно жили трудом и ожиданием победы над врагом, и в этом единстве была сила и непобедимость нашей Родины! Географию СССР ещё тогда я начал изучать по военным сводкам, и рассказам людей, живших ранее в занятых немцами или освобождаемых городах, в том незабываемом бараке, слушая разговоры у тёплой, шипящей горящим углём железной плиты. Военные сводки, регулярно передаваемые по радио, с нетерпением ожидали все обитатели барака, даже дети. Особенно, конечно, наша семья ждала сообщений о ленинградской блокаде. Ведь там оставались: дедушка Тимофей, бабушка Аня, тётя Галя, тётя Соня и многие другие, менее близкие родственники. К сожалению, большинство из них погибло зимой 1941 – 1942 года. Нам - тем, которые пережили войну, - повезло! Значит, своей жизнью мы были просто обязаны оставить на Земле добрый след не только за себя, но и за них! И большинству из нас не стыдно за прожитые годы! Дети войны рано повзрослели и рано включились в общественную жизнь. Можно с уверенностью сказать, что моё поколение не зря её прожило! Оно активно помогало матерям и отцам восстанавливать разрушенную войной страну, именно оно создало материальную и научную базу для процветания Родины в шестидесятых – семидесятых годах. Но «семья не без урода», нашлись и среди нас немногочисленные подлые предатели, добравшиеся до власти и доведшие страну до нынешнего её состояния. Могли ли те жители военных бараков или солдаты войны даже предположить такой исход?! Естественно, из того периода жизни у меня сохранились в памяти только наиболее яркие воспоминания. Самым сильным после ненависти к фашистам было почти всегда присутствующее чувство голода, постоянная готовность чего-нибудь съесть. Кстати, оно ещё долго оставалось у моих сверстников и после окончания войны. Мы - дети войны – постоянно что-то жевали. Летом это были какие-то травки и листья, корешки и плоды: дикий щавель, чёрные ягоды паслёна, какие-то семена, похожие на очень мелкие помидоры (мы их называли калачиками) и многие другие, которые вспомнить уже не могу. Большим лакомством считался жмых – остатки подсолнечника после выдавливания из него масла, который в обычное время идёт на корм скоту. Маленький кусочек жмыха можно было, вместо конфеты, сосать целый день – он не растворялся и поддерживал во рту приятный вкус подсолнечных семечек! А какой заманчивой казалась жвачка, сваренная из бересты: коричневая, маслянистая, тягучая, со вкусом берёзовой древесины! Мы жевали и вар, которым заливают крыши домов! Хорошо помню походы с мамой в пригородные колхозы за картошкой. Её выменивали у колхозников за водку, выдаваемую рабочим по карточкам, или за остатки нашей довоенной ленинградской одежды. Осенью же, после сбора урожая, эвакуированные горожане толпами тянулись на убранные колхозные поля для их перекопки. Старики, женщины и дети усердно рылись подручными средствами или просто руками в земле (часто в дождь и непогоду) в поисках оставшихся там редких картофелин. В ушах и сейчас стоят восторженные крики детей: «Мама, мама, смотри, какую большую я нашёл!» Как сейчас вижу счастье, написанное на бледном, исхудалом личике пяти – семилетнего ребёнка и нескрываемую гордость матери за своего «взрослого» помощника. Было мне тогда шесть – восемь лет! Разве можно забыть божественный вкус картошки, испечённой в углях костра, разведенного тут же на поле? А вкус картошки, нарезанной тонкими кружочками и испечённой прямо на горячей плите, по возвращении домой?! Картошка использовалась в те годы полностью – без отходов. Картофельные очистки тщательно мылись, пропускались через мясорубку и из них готовились вкуснейшие картофельные котлеты! Только мои сверстники, испытавшие это, могут вспомнить и по достоинству оценить эти экзотические блюда! Думаю, что именно картошка помогла выжить очень многим советским людям! Никогда не забуду и такой случай. Забежал я однажды в одну из комнат нашего барака, к приятелю. Ленинградская семья обедала. За столом сидели все четверо детей, перед ними стояли тарелки, в которые мать раскладывала аппетитную дымящуюся картошку «в мундирах», в каждую - ровно по четыре штуки. Старшим детям доставались картофелины размером побольше. Меня тоже пригласили за стол, и я не отказался. Когда я рассказал об этом бабушке, то она строго наказала мне больше так не поступать: ведь я, скорее всего, оставил без обеда маму того семейства! Мне стало ужасно стыдно за свой необдуманный поступок, я покраснел, заплакал и запомнил тот обед на всю жизнь! О достоинствах картошки тогда даже существовала песня – своеобразный детский гимн этому спасительному продукту: Ах, картошка – объеденье, Пионеров идеал! Тот не знает наслажденья, Кто картошки не едал! Вспоминаются из тех времён и, хотя и не частые, но яркие, походы маминого выходного дня на барахолку. Она была тогда сказочным городом изобилия! Здесь, как мне казалось, можно было увидеть абсолютно всё: от простейших предметов быта и всевозможных продуктов питания, до предметов роскоши и искусства. Здесь шёл не только активный торг, но и непосредственный обмен (чаще всего вещей на продукты). Мы с мамой ходили менять водку на продукты: хлеб, муку или крупу. Я широко раскрытыми глазами смотрел на красивые довоенные игрушки и книжки, и маме приходилось силой тащить меня от их продавцов. Не обходилось, конечно, и без моего кляньчинья, нытья и слёз. Однако чаще всего приходилось довольствоваться только рассматриванием привлекательных предметов - денег на их приобретение у мамы не было. Однажды мама выменяла пол-литровую банку топлёного масла. Жёлтое, мелкими крупинками, с настоящим специфическим запахом и вкусом – оно просто завораживало! Всю дорогу домой мы говорили о том, как на этом чудесном масле поджарим картошки: аппетитной с коричневой хрустящей корочкой и глотали слюни в предвкушении такого редкого тогда яства. Но оказалось, что под тонким слоем настоящего масла в банке был обыкновенный солидол. От огорчения мы даже поплакали! Памятен и такой случай. Однажды нашёл я на улице небольшую стеклянную баночку - грязную и потрескавшуюся – и принёс её домой, как игрушку. Увидев мою находку, мама сказала, что это бывшая маслёнка только без крышки. Она отмыла её и поставила на посудную полку уже в качестве украшения. А когда произошло замечательное событие: на детскую карточку выдали сливочное масло (насколько мне помнится, это был единственный случай за все годы войны), маслёнка нашла своё применение. Принесённый, как огромная драгоценность, из магазина стограммовый кусочек настоящего сливочного масла, мама положила в настоящую маслёнку, и мы почти целый месяц наслаждались почти забытым его вкусом, намазывая тончайшим слоем на хлеб и, представляя, что пьём чай с пирожным! Особенно желанными, как и для всех детей во все времена, для нас - детей военных лет - были сладости, увы, нам почти совершенно недоступные. Сахара по карточкам не выдавали вовсе, лишь изредка заменяя его сахарином или патокой. Сахарин – искусственный сахар – представлял собой кристаллический порошок жёлтого цвета с похожей на марганец структурой. Несколько его кристалликов делали стакан воды очень сладкой на вкус. Густая коричневая, тягучая, как мёд, сладкая жидкость – патока - была, конечно, много привлекательней. Должно быть, это были отходы или полуфабрикат сахарного производства. После окончания войны я его больше никогда не встречал. Если не считать приторность и специфический вкус, то она чем-то напоминала варенье или мёд. Однажды, в отсутствии взрослых, я за день, понемногу – понемногу, съел целую пол-литровую банку этой патоки. Пришедшая с работы мама долго, насильно заставляя пить воду, прочищала мой желудок. После этого случая я без дрожи даже смотреть на патоку не мог! В самом конце войны, или сразу после её окончания, точно не помню, в Челябинске открылись коммерческие магазины. В них без карточек, но значительно дороже, чем в обычных, можно было купить «деликатесы»: сливочное масло, сахарный песок, конфеты-подушечки и даже белый хлеб. В то время я в банке из-под американских консервов, в крышке которой, как в настоящей копилке, была проделана узкая щель, копил деньги для покупки велосипеда. Небольшие суммы с получки для этой цели давали мне мама и папа. Узнал об этом мой тогдашний друг Олег и без особого труда уговорил взломать «копилку» и на имеющиеся там деньги купить в коммерческом магазине сладостей. Так мы и сделали. В банке оказалось около восьмисот рублей (в те годы буханка хлеба на барахолке стоила пятьсот рублей, а одно яблоко – сто!) Этих денег хватило, аж, на целый килограмм жёлтого крупного сахарного песка! Забравшись в глубокую канаву, приготовленную для прокладки труб канализации, мы очень быстро расправились с ним, горстями насыпая его прямо в рот и смакуя божественный вкус. Подобного подвига более я никогда в жизни не повторял! А каким необыкновенно вкусным запомнилось мне суфле – белая, как молоко, сладкая жидкость, выдаваемая изредка по карточкам детям! Правда, это было уже, вероятно, после окончания войны. Позднее, я этого продукта тоже более не встречал, и что это было такое - не знаю! Особо памятны из тех далёких времён, конечно, бабушкины заботы и уроки воспитания. Бабушки вообще обычно бывают по-житейски добрее и отзывчивее матерей, поскольку к моменту появления внуков страсти у человека в основном утихают, процесс самоутверждения заканчивается, и он более полно отдаёт себя внукам, чем в своё время, – детям. Существует версия об эффекте третьего поколения, суть которого в том, что внуков люди любят больше собственных детей. Я верю в эту версию! Во всяком случае, пример моей бабушки не противоречит ей. В самые трудные времена эта шестидесятилетняя женщина была способна пожертвовать всем ради нас – троих своих маленьких внуков. Отрывая от себя последнее, отказывая себе в самом необходимом, она всегда стремилась скрасить хоть чем-то наше не слишком радостное детство. Уходя на рынок или в магазин, как говорили тогда «отоваривать карточки», бабушка часто оставляла младших на моё попечение, строго наказав, как поступать в тех или иных случаях. В это время я не убегаю играть в коридор, осознавая свою ответственность за младших братьев и, как могу, развлекаю их. При этом все мы с нетерпением ждём возвращения бабушки, зная наперёд, что она, как добрая волшебница, хоть чем-нибудь обязательно нас порадует: то мягкой, тягучей, из непропечённой муки с маком, длинной в виде тонкой колбаски, завёрнутой в обрывок газеты, самодельной конфетой на троих; то куском подсолнечного жмыха, то маленькой репкой. Репу мы с большим наслаждением ели во всех видах: сырой, варёной, пареной, в виде компота и киселя. Она заменяла нам все существующие на Земле фрукты. Казалось, что нет ничего лучше пареной репы. Возможно именно в те годы (или подобные) в русском языке появилось сравнение: «Слаще пареной репы!» И сегодня, через шестьдесят лет, у меня непроизвольно выделяется слюна при воспоминании о тех маленьких репках, только что вынутых из кастрюли! Моя бабушка родилась в девятнадцатом веке, училась в церковно-приходской школе и была очень религиозна. В христианском духе она воспитывала и нас – внуков. Учебным пособием служила книга Протоиерея Григория Чельцова «Объяснение Символа Веры и Заповедей», изданная в Санкт-Петербурге в 1914-ом году (сорок третье издание!) По наследству эта книга теперь досталась мне, и я храню её как драгоценную реликвию! Именно из неё в те далёкие годы, благодаря бабушке, я получил первые сведения из Ветхого Завета, о Вере, о молитве, о доброй и богоугодной жизни, о богослужении в Православной Церкви. Ещё тогда у меня сформировались основы понятий добра и зла, справедливости и несправедливости, чести и подлости, которые принципиально не изменились и до сего дня! Прошло много лет. Я вырос, учился в школе, в военном училище, в военной академии, более тридцати лет служил в Советской армии, то есть жизнь, как и у всех Советских людей, протекала в атеистической среде. В среде, где даже простое упоминание о Боге вызывало смех или того хуже – воспитательные меры со стороны комсомола, КПСС или начальства. Но что-то от бабушкиных уроков Закона Божия во мне осталось. И когда у меня родился сын, я не стал возражать, чтобы мама его окрестила. Конечно, тайно, скрыв это даже от близких друзей. Я думал: «Существует Бог или нет его, в данном случае не так важно! Важно, что крещение – старая, добрая традиция моего народа и отступать от неё не следует, ибо на традициях держится общественное национальное самосознание!» Помнится один мой разговор со служителем церкви во времена обучения в академии. Он сказал, опираясь на личный опыт, что все люди рано или поздно приходят к Богу. Тогда я усомнился в его словах, сегодня же думаю: «Он был прав – перед лицом смерти все люди, даже самые отъявленные атеисты, обязательно вспоминают о Боге! Ведь чувство страха смерти присуще всему живому, а религия, священнослужитель, Бог - в какой-то степени избавляют от этого страха. Поэтому власть религии, священнослужителей над людьми будет существовать всегда, до тех пор, пока существует смерть!» Я очень благодарен своей бабушке за её трогательную заботу обо мне в то тяжёлое время, за её безмерную, бескорыстную любовь и долготерпение, за её уроки христианской морали. Она во многом повлияла на всю мою дальнейшую жизнь! Хорошо помню, как тогда, в челябинском шлакоблочном бараке, исполненный благодарности к бабушке, я, семилетний, пообещал: «Вот вырасту большой, выучусь, буду зарабатывать много денег и тогда во всём буду помогать тебе и покупать тебе всё, что ты захочешь!» Каюсь: плохо выполнял я при жизни бабушки своё детское обещание! Судьба забросила меня далеко от родного Ленинграда, где у своей младшей дочери доживала свою непростую жизнь бабушка. Даже и письма-то я писал ей не регулярно, отделываясь в основном поздравительными открытками к праздникам. Всё было некогда, всё куда-то спешил, самоутверждался! И теперь остаётся только сожалеть о том, что мало я уделял ей внимания на закате её жизни. Я даже не был на её похоронах. Жил в это время далеко в Казахстане, готовился к защите диссертации. А ведь мог бы отложить всё и приехать, чтобы отдать ей свой последний долг! Сегодня, кроме памятного «Закона Божия», нескольких фотокарточек, запечатлевших её в последние годы жизни, да фото 1943-го года, на котором она изображена усталой, измождённой, сидящей с двумя внуками на коленях и мной шестилетним, стоящим рядом: стриженным наголо, в курточке, сшитой из серого байкового одеяла, и коротких, до колен штанишках из маминого старого платья, – ничего материального от неё не осталось. Но она живёт в моей душе. Уже много лет прах её покоится на павловском кладбище под Ленинградом, и я своими посещениями и воспоминаниями стараюсь загладить вину перед ней. Ведь существует же поверие, что душа человека не покидает Землю, пока на ней его кто-то вспоминает! Если это так, то и душа моей бабушки витает где-то рядом и радуется тому, что внук не оказался совсем уж чёрствым, бесчувственным и неблагодарным! 5 Памятным утром первого сентября 1944 года мама впервые ведёт меня в школу. «Вот я и вырос, - с гордостью думаю я, - мне уже целых семь лет!» По этому случаю, она получила на работе увольнительную до обеда. Мне немного страшно: новая незнакомая обстановка, новые ребята. Я чувствую себя не совсем уютно. На мне светлая рубашка, перешитая из маминой кофточки, серая скроенная из байкового одеяла курточка с короткими рукавами (я из неё уже вырос), чёрные короткие штаны, застёгивающиеся на пуговицы под коленями, много раз штопаные чулки и далеко не новые, но недавно починенные ботинки. Как и все дети, я подстрижен «под машинку». Через плечо у меня висит небольшой мешочек с лямкой, застёгивающийся сверху на пуговицу, который мама смастерила из рукавов старой папиной толстовки. В нём тетрадь из отработанных синек заводских чертежей (её листы скреплены белыми нитками), простой и химический карандаши и ластик для стирания, ручка (по-ленинградски - вставочка) с пером типа «Рондо» и маленький аптечный пузырёк с разведённой в воде протравой вместо чернил. Школа находится довольно далеко от нашего дома. Мы идём сначала по деревянным мосткам через большой болотистый пустырь, потом незнакомыми мне улицами с недостроенными домами и, наконец, выходим к зданию школы. Мама неоднократно напоминает мне: «Запоминай дорогу: домой будешь возвращаться один!» Школа расположена на некотором удалении от жилых домов. Прямо за ней проходит ветка железной дороги, соединяющая папин завод №200 с товарной станцией «Челябинск». Чем ближе мы подходим к школе, тем чаще вижу спешащих мальчиков разного возраста с мешками, противогазными сумками, портфелями или просто с тетрадями и книгами под мышкой, в одиночку или, как и я, с мамами. Я тороплю маму:
Нас обгоняет мальчишка лет двенадцати и, исказив моё последнее слово до матерного, дразнит меня, высунув язык. Мама пытается поймать его за ухо и отругать, но он, смеясь и кривляясь, убегает.
Мама и не догадывается, что я давно знаю много нехороших слов и даже употребляю их в среде своих друзей, но понимаю, что в присутствии взрослых так говорить нельзя. Перед школой уже построились большим четырёхугольником ребята. Девочек среди них нет: школа мужская. Какая-то тётя машет нам с мамой рукой, приглашая в строй.
В середину четырёхугольника выходит какая-то бабушка и громко поздравляет всех школьников с началом нового учебного года, а самых маленьких – первоклассников – с началом обучения. Она говорит, что своей хорошей учёбой мы должны радовать воюющих на фронте отцов и дедов, что им будет очень горько узнавать о наших плохих школьных оценках. «Отличная учёба – это ваш вклад в Победу над фашистами!» – заключает она. Небольшой кучкой в стороне стоят мамы первоклашек. Кое-кто из них вытирает слёзы. Никаких цветов и никакой праздничности! Затем строй поворачивается и под звуки трубы и барабана вслед за знаменем втягивается в школьные двери. Мы нестройной толпой, стараясь не отстать, идём за нашей учительницей по длинному просторному коридору и заходим в один из множества классов. Всё здесь для нас ново, мы озираемся по сторонам и чувствуем себя скованно. Никто не шалит и не балуется.
Я вижу уже сидящего за одной из парт знакомого мальчика и сажусь рядом. К нам подсаживается ещё один, тоже живущий в нашем доме. Все мы очень маленькие, бледные, дистрофичные и места для троих за партой вполне хватает. Когда не без помощи учительницы все разместились, она выходит к классной доске и говорит, что зовут её Зинаидой Александровной, что учить она нас будет одна до пятого класса, а позже у нас будут и другие учителя. Притихшие, испуганные новизной и официальностью обстановки, мы внимательно слушаем правила школьного поведения: как следует правильно сидеть за партой, где следует держать руки, как следует обращаться к учителю, что можно делать на уроке и чего нельзя, что означает для ученика школьный звонок и т.д. и т. п. Одновременно я разглядываю помещение. Оно почти пустое. Кроме классной доски, разграфлённой в косую, прямую линейку и в клетку; портретов Ленина и Сталина, на стене висит большая карта, усеянная красными флажками. Я уже знаю, что ими обозначена линия фронта. В 1944-м году эти флажки очень быстро день ото дня перемещались в сторону ненавистной Германии. Первый школьный день был посвящён знакомству со школой и школьными правилами поведением. Домой возвращались втроём.
Зинаида Александровна научила нас: писать палочки и крючочки, буквы и цифры - вначале карандашом, а затем и чернилами (до школы никто из нас ни читать, ни писать не умел: учить было некому!) - складывать и вычитать груши и яблоки, которые мы с начала войны не видели; читать по слогам, а потом и слитно, изрядно потрёпанный, доставшийся по наследству от второклассников, букварь. Учебники тогда передавались от старшего поколения школьников к младшему. Порча учебника строго наказывалась. Большинство детей и без этого хорошо понимало трудности времени и к книгам относилось очень бережно. Редко у кого из учеников нашего класса были настоящие тетради в косую линейку и в клеточку. Большинству приходилось вечерами, часто при тусклом свете коптилок, с помощью мам и бабушек чертить эти линейки и клеточки на чистых листах бумаги, чтобы затем в классе учиться правильному написанию букв и цифр. Наша учительница, как и все учителя того времени, писала каллиграфически, того же она требовала и от нас. Нам запрещалось писать перьями, не обеспечивающими начертание букв линиями «с нажимом» и «волосяных», такими как «уточка». Авторучек тогда не знали вовсе. Позднее, правда, мы научились с помощью спиральки из тонкой проволоки, прикреплённой к перу с обратной стороны, создавать небольшой запас чернил. Это, собственно, и был прообраз современной авторучки. Почерк моё поколение испортило позже, вместе с широким распространением вначале авторучек, а затем и шариковых. Ныне, к большому сожалению, даже среди учителей начальных классов не встретишь человека с каллиграфическим почерком. А жаль! Технический прогресс всегда имеет и свои отрицательные стороны! Постепенно мы привыкли к школе, перезнакомились, у нас появились приятели и друзья. Как и свойственно всем детям терпение у нас было весьма ограниченным. На уроках начались шалости, разговоры, проказы и даже потасовки. Но Зинаида Александровна умела держать класс в руках: шалунов она выставляла к доске для всеобщего обозрения, особенно отличившихся – отправляла в коридор охладиться. Но всегда справедливо! Позже были заведены дневники – маленькие самодельные книжечки, куда учительница заносила ежедневную оценку по поведению, замечания и просьбы к нашим мамам. Не редкостью в тот год было, когда на вопрос учительницы: в чём причина ссоры за партой? Следовал ответ: «А Петька описался!» или «А он испортил воздух!» И смех и слёзы! Многие из нас были совсем крохами и совершенно не воспитанными! Вот такое было время! Однако были и такие ребята, которые в столь нежном возрасте уже и покуривали. Как могла, Зинаида Александровна боролась с этим злом. Помню, сидит она во время перемены за своим учительским столом. Возвращающиеся в класс ребята проходят мимо неё.
Недовольно сопя и отворачиваясь, Ваня нехотя вытряхивает содержимое карманов. На столе появляется кучка махорки россыпью, недокуренная «козья ножка», сложенная для закручивания цигарок газетная бумага.
Ваня усовестился. Он начинает хныкать, раскаиваться и уверять, что это был самый последний раз. Зинаида Александровна откладывает уже приготовленную ручку и дневник в сторону. Курение табака тогда считалось признаком зрелости, взрослости, самостоятельности. Детям военных лет очень хотелось, поскорее вырасти, стать взрослыми. В школьных туалетах на переменах дым стоял столбом. Курили старшие ребята почти поголовно. Потехи ради, они давали затянуться махорочным дымом и малышам, а потом долго смеялись, наблюдая, как те кашляют, задыхаются и вытирают выступившие слёзы. Впервые попробовал табак в те годы и я. Курить же по-настоящему начал по тем понятиям довольно поздно – аж в восьмом классе! Некому было следить за нами! Большинство моих сверстников воспитывали себя сами, часто уже в юношеские и зрелые годы. И надо сказать добивались неплохих успехов! Однако в те, теперь такие далёкие, военные времена нас нисколько не удивляло, а вызывало восторг известие о том, что какой-нибудь Васька Петров из шестого «б» класса убежал на фронт. И сколько же было таких Васек и Ванек, ставших сынами полков и кораблей и в свои тринадцать - четырнадцать лет отмеченных боевыми наградами! А с каким благоговением мы смотрели на солдат – фронтовиков да ещё с медалями и орденами на груди! И как же нам хотелось быть хоть чуточку похожими на них! Наверное, у язычников такого чувства обожания и преклонения не вызывал вид их богов! Наступила морозная и ветреная уральская зима. Из той же старой отцовской толстовки мама смастерила мне новое зимнее пальто. Из довоенного, сколько его не переделывай, я окончательно вырос! «Пальто получилось, - вздыхала с грустью мама, - лоскутовым!» Мои сверстники, надеюсь, помнят лоскутовые, сшитые из небольших тряпочек, часто различного цвета, одеяла и половички военных лет! Пальто было утеплено серой технической ватой. Подкладка из выкрашенной медицинской зелёнкой марли не только не скрывала этого, но и легко рвалась, поэтому вата торчала клочьями. Тем не менее, я был рад этому пальто – у многих ребят и такого не было! Кто-то носил ушитую солдатскую шинель, кто-то мамино старое пальто, кто-то солдатскую фуфайку. Из своей зимней, меховой шапки я тоже вырос, и мама вставила, разрезав её сзади, чёрный суконный клин. Мне казалось, что он даже украсил шапку! Под шапку в особо холодные дни я надевал серый солдатский подшлемник – вязаный мешок с прорезью для глаз. Тогда многие их носили. На барахолке мне были куплены подшитые валенки. В таком одеянии я легко добирался до школы в любые морозы. Кстати, случаев отмены занятий я не помню. Школа отапливалась плохо (уголь в первую очередь шёл для нужд военных заводов), и часто в классе мы сидели в пальто и шапках. Свои пузырьки с чернилами, принесённые с мороза, обычно отогревали в карманах. Заветной мечтой каждого из нас была чернильница-непроливайка. Многие из ныне живущих уже не знают: что это такое! Особо холодные школьные дни, когда писать было невозможно, полностью посвящались чтению, разучиванию песен и стихов. Хором пели "Синий платочек", "Землянку", "На позицию девушка провожала бойца…" И, несмотря ни на что, мы учились. Учились грамоте, а заодно и преодолевать и не бояться трудностей! Может быть, именно в те годы во многих из моих сверстников и была заложена любовь к знаниям – любознательность, проявившаяся в огромных достижениях советской науки! На переменах, чтобы согреться, мы «выжимали сало» из одноклассников, толкаясь у стены класса, играли в жёстку (маялку), боролись. Бегать по коридору не разрешали дружинники из старших классов. Дети оставались детьми! Между тем красные флажки на классной карте неумолимо стягивались к Берлину. Стали приходить посылки от фронтовиков, появились игры в фантики (всю войну конфет, завёрнутых в бумажки, мы не видели!), в пёрышки. Самым ценным был выигрыш отечественного пера №86! Всё чаще и взрослые, и дети стали говорить о близкой Победе, об окончании войны, о возвращении в родные места. И, наконец, этот долгожданный День Победы настал. Хорошо запомнилось всеобщее ликование, слёзы радости, духовный подъём, ощущение силы и единства всего народа. В тот день обнимались, целовались, поздравляли друг друга и плакали на груди от счастья совершенно незнакомые люди. Особо ярко запечатлелось в памяти факельное шествие девятого мая 1945-го года. Уже в сумерках, видимо, после окончания очередной рабочей смены, из ворот всех расположенных поблизости заводов стали выходить колонны рабочих с зажжёнными факелами – прикреплёнными к палкам консервными банками, набитыми промасленной ветошью. Над колоннами полыхали пламенем сотни красных знамён и транспарантов с надписями: «Наше дело правое – мы победили!», «Слава товарищу Сталину!», «Слава блоку коммунистов и беспартийных!», «Слава Героям фронта и тыла!»; и портретов вождей, приведших нашу Родину к Победе. Колоны, сливаясь, превращались в одну, извивающуюся по кривым улочкам предместья и удаляющуюся в бесконечность, сопровождаемую множеством мерцающих во тьме огней. Столь грандиозное зрелище мне пришлось видеть единственный раз в жизни! Гремело почти непрерывное «Ура!», в воздух летели головные платки женщин и шапки мужчин. Рядом с колонной бежали возбуждённые стайки ребятишек. Колонна направлялась в центр города на праздничный митинг. На огромной площади собралась многотысячная толпа. Я оказался на самом её краю и никаких слов ораторов разобрать не мог. Слышал только нескончаемые крики восторга, могучее русское «Ура!», гром артиллерийского салюта и из-за спин над головами толпы видел в воздухе множество шапок, красных флагов, портретов и транспарантов. Таким и остался в моей памяти День Победы! Вскоре после этого грандиозного события школа распустила нас на летние каникулы. Мама бережно много лет хранила мой Табель успеваемости за первый класс, помеченный 1945-м годом. На простом тетрадном листе, сложенном пополам, разграфлённом и заполненным рукой Зинаиды Александровны, стоят мои оценки по письму, чтению, арифметике и поведению. Сейчас, глядя на него, я вспоминаю те грозные и суровые годы, добрых и отзывчивых людей, с которыми тогда меня свела судьба, и особенно свою замечательную: мудрую и строгую первую учительницу. И, должно быть, не один я! Вечная ей память! |
Похожие:
 | «Семья и Отечество в моей жизни», посвящённых Международному дню семьи 15 мая, во всех субъектах Российской Федерации | | Об утверждении Административного регламента сельского поселения «село Манилы» по предоставлению муниципальной услуги «Выдача разрешений... |
 | «Об организации государственных и муниципальных услуг» в целях повышения эффективности расходования бюджетных средств, открытости... | | Методических указаний по их применению (Зарегистрировано в Минюсте РФ 01. 02. 2011 n 19658) администрация муниципального образования... |
| Сп «Село Ильинское» муниципальной услуги «Предоставление земельного участка на основании решения органа местного самоуправления в... | | Сп «Село Ильинское» муниципальной услуги «Предоставление земельного участка на основании решения органа местного самоуправления в... |
| Встреча руководителей администрации Красносельского района с населением мо город Красное Село (Красное Село, ул. Освобождения, 29,... | | Территориальный орган местного самоуправления села Лебедкино с подведомственной территорией населенных пунктов: поселок Боровской,... |
| Об утверждении Положения о присвоении, изменении, аннулировании и регистрации адресов объектов недвижимости на территории сельского... | | «Об утверждении Правил благоустройства и содержания территории муниципального образования сп «село Миатли»» |