Отечество нам царское село
Скачать 4.87 Mb.
|
2 Необычайно морозная и снежная зима 1941 – 1942-го года. Эвакуированные из осаждённого Ленинграда, мы с мамой живём в маленькой уральской деревушке на берегу озера, в доме приютивших нас местных жителей. Мы приехали сюда совсем «нагие и босые», как говорят заходящие посмотреть на нас деревенские тёти. Все они долго ахают и охают, услышав от мамы историю нашего бегства под бомбами из Ленинграда. Многие при этом сморкаются в кончики своих головных платков и вытирают влажные глаза. Мне тогда тоже становится очень жалко и самого себя, и свою маму, и я тоже плачу. Тёти дружно успокаивают:
Мне очень хочется, чтобы скорее нашёлся папа. Я верю, что он самый сильный, и самый умный, и самый смелый и может уберечь нас с мамой от всяких бед. Ни денег, ни вещей у нас практически нет - всё утрачено по пути на Урал. В первые дни по прибытии в деревню, мама пыталась рассчитываться с хозяйкой остатками нашей одежды, но тётя Оля с обидой сказала:
Тётя Оля поделилась с мамой и тёплой одеждой - её ленинградское пальто здесь не спасало от холода. Мне же и ходить-то было некуда. Избушка, в которой мы жили, была, как две капли воды, похожа на все остальные в деревне: бревенчатая, покрытая тёсом, с тремя маленькими низкими оконцами, выходившими на улицу и одним - во двор. Вся она представляла собой одну комнату с большой русской печкой в правом углу, деревянным самодельным столом посередине, лавками вдоль стен, полками с посудой и шкафчиком на стене. Из переднего угла, на входящего с потемневшего от времени образа с любовью и нежностью смотрела Богородица. Старинная зелёная лампадка под иконой горела только по праздникам. Здесь жили хозяйка тётя Оля с сыном Васькой и матерью – бабушкой Настасьей. Отец Васьки был на фронте. Никакой живности в доме, даже собаки и кошки, не было. Они и до войны жили не богато, а с уходом хозяина на фронт стало ещё труднее. Тётя Оля работала в колхозе. Всё, что мог и даже сверх того, колхоз отдавал государству, армии, победе над фашизмом. Дома в деревне до половины засыпаны снегом, а в особо вьюжные ночи заметает и двери. Утром я наблюдаю из окна, как соседи помогают друг другу выбраться из снежного плена. Тропинка посередине улицы напоминает траншею. Бегущих по ней в школу детей почти не видно, только иногда мелькают их головы, по самые глаза закутанные поверх шапок материнскими полушалками. Я до школы ещё не дорос и потому целые дни провожу в избе, у окошка, разглядывая причудливые узоры, созданные Дедом Морозом и похожие на диковинные, сказочные растения. Если же немного пофантазировать, то среди этих растений можно увидеть и неведомых животных: зверей, птиц, стрекоз и бабочек. Обычно я сижу прямо на подоконнике и, чтобы видеть улицу, оттаиваю своим дыхание небольшое пятно в изморози. Но оно, к моему глубокому огорчению, вновь быстро затягивается ледком. Опасаясь за моё здоровье, мама с утра укутывает меня дополнительно, поверх одежды, своим клетчатым шерстяным платком с кистями и завязывает его концы у меня на спине. На ногах у меня - большие, старые, подшитые хозяйские валенки и мне совсем не холодно. Вот придёт с работы тётя Оля, натопит большую русскую печку и будет даже жарко. На этой печке мы и спим с вихрастым хозяйским сыном - Васькой. Мама и тётя Оля рано утром уходят на работу и возвращаются поздно вечером, когда на дворе уже темно. Васька учится в школе, он большой, ему двенадцать лет. Васькина бабушка - Настасья, как говорят взрослые, уже очень плоха. Она, почти не вставая, лежит на тёплой лежанке у печи и спит или стонет. Разговаривает она редко. Я всё время прислушиваюсь: не умерла ли? Я боюсь покойников. Хотя мы живём здесь уже несколько месяцев, но с Васькой не дружим. Он говорит, что я слишком мал, и ему не интересно со мной играть. Придя из школы, он делает уроки, выполняет задания мамы по хозяйству и убегает к друзьям. Мы с ним почти не разговариваем. Мои книжки остались в Ленинграде, игрушек у меня нет, вот и остаётся только смотреть в окно, где тоже мало интересного. Я скучаю. Иногда у мамы и тёти Оли бывают выходные дни и тогда в доме куда веселее! Можно поговорить с взрослыми, рассказать выученные ещё до войны стихотворения и услышать в награду их похвалу. Новые стихи я давно не учу - не с кем! В такие дни мы торжественно обедаем все вместе за высоковатым для меня столом. Это тоже весело. После щей и картошки с солёным огурцом долго пьём земляничный чай. На столе стоит большая стеклянная ваза на высокой ножке, а в ней - куски сахара, величиной с куриное яйцо, только не круглые, а очень похожие на камни, которыми усыпано железнодорожное полотно. Странно, но никто из сидящих за столом его не берёт, будто не любят сладкого. Когда я шёпотом спросил об этом маму, она объяснила мне, что сейчас идёт война и ещё неизвестно, когда сахар будет продаваться в магазине. Если этот съесть, то долго его можно вообще не увидеть. Поэтому чай нужно пить сейчас не внакладку, как до войны, а вприглядку. Я сразу всё понял и больше не спрашивал. После обеда сахарница убирается в шкафчик на стене, который запирается от Васьки. «Он озорной, - говорит тётя Оля, - может не удержаться и съесть!» Сам Васька при этом ухмыляется. Я напрасно боялся смерти бабушки, она умерла тихо, ночью. Когда мы с Васькой утром проснулись, она уже лежала на столе, переодетая в своё лучшее синее с белым горохом платье. Голова её была повязана чистым белым платком, руки - связаны на груди полотенцем и в них стояла горящая тоненькая свечка. На глазах у бабушки лежали большие медные пятаки. Оказалось, что покойники совсем не страшны. Я спокойно разглядывал бабушку, лежащую на столе. Она выглядела необычно строгой. Потом пришёл незнакомый дедушка, разделся, сел в изголовье покойницы и стал что-то невнятно бормотать, поглядывая в старую, истрёпанную книжку. Пришли старушки - соседки, когда открылась входная дверь, то показалось, что вместе с ними в клубах снега в дом вошёл Дед Мороз; все расселись на лавках вдоль стен и стали плакать и вспоминать свою молодость и покойницу в то далёкое время. Многие сокрушались о том, что бабушка Настасья умерла зимой, когда стоят сильные морозы и трудно копать могилу. Потом внесли пахнущий сосновой смолой белый некрашеный гроб, переложили в него покойницу и увели на кладбище. Меня туда не взяли. После похорон все вернулись на поминки: замёрзшие и голодные. Ели блины, напечённые соседкой, пили горячий чай, отогревались и говорили много хороших слов об умершей бабушке, вспоминали какая она была работящая, добрая и отзывчивая, и все очень сожалели о её смерти. Когда провожающие разошлись, я спросил у мамы: - Что такое смерть и что происходит с человеком после неё?
Я невольно огляделся вокруг, ища душу бабушки Настасьи, но ничего необычного не увидел.
Я во всём верил своей маме и потому подумал: «Буду чаще вспоминать бабушку Настасью, чтобы душа её оставалась здесь, в доме, и ей не было горько за меня!» Конечно, я хотел быть праведником и несколько дней после этой беседы не перечил ни маме, ни тёте Оле, ни даже Ваське ни в чём! После смерти бабушки днём в доме стало совсем тоскливо и тихо. Даже прислушиваться стало не к чему. Теперь я с нетерпением ждал прихода из школы Васьки - с ним всё же было не так одиноко. От скуки и жалости к себе я часто плакал, но пожалеть меня тоже было некому. Вечерами мама успокаивала меня словами: «Сейчас всем тяжело – война! Вот прогонит наша армия фашистов, вернёмся домой, в Ленинград, и всё будет опять хорошо! Терпи!» И я на некоторое время смирялся со своим одиночеством. Чтобы скоротать время, стал придумывать игры. В основном я «воевал с фашистами», которых изображали поставленные «на попа» поленья. Я стрелял в них из воображаемого ружья или из пушки, или из танка, или бомбил с самолёта, и они падали, поражённые моим метким огнём. Затем я хоронил «убитых фашистов» в тёмном углу за печкой. Так и проходили необыкновенно длинные дни. Когда сильные морозы и метели стали ослабевать, уступая наступающей весне, мне было разрешено днём выходить во двор. Игры мои были всё те же. Теперь я строил из снега «фашистские укрепления» и разрушал их, бросая из воображаемого самолёта бомбы или стреляя из воображаемого танка. Конечно, все мои «бои» оканчивались победой «наших» и полным уничтожением «фашистов». Фашистов я ненавидел: они разрушали наши города и сёла, убивали наших людей, нарушили нашу такую счастливую довоенную жизнь! Я представлял себе их не иначе, как страшными зверями с оскаленными мордами, передвигающимися на двух ногах. Однажды во время «боевых действий» ко мне подошёл мальчик, немного старше меня, и предложил играть вместе. Я очень обрадовался.
Однако ему эта роль тоже не подходила. Мы долго спорили, но так и не смогли договориться - никто не хотел быть «фашистом». Игра в тот раз не состоялась, но мы познакомились, понравились друг другу, и я пригласил его в дом. С тех пор мы стали часто встречаться. Юра был местный, деревенский, нигде дальше ближайшего села не бывал и никогда не видел большого города. Его интересовало всё: какой высоты бывают городские дома, какой ширины улицы, как быстро ездят трамваи и троллейбусы, много ли в городе машин и ездят ли на лошадях? Я с удовольствием рассказывал ему о жизни в Ленинграде, об эвакуации, о бомбёжке нашего эшелона немецкими самолётами, о зверях-фашистах и, не стесняясь, фантазировал, если чего-то не знал и не видел. Потом я слушал его рассказы о здешних местах: деревне, лесах, озёре; о походах за ягодами и грибами, о встречах с волками и медведями. По-видимому, он тоже непомерно хвастался и фантазировал, но нам обоим было хорошо вместе. Мы оба ненавидели фашистов и желали им всем скорейшей гибели, хотя я с ними был знаком немного ближе. Дружба с Юрой существенно скрасила мою деревенскую жизнь. Теперь мы вместе гуляли по деревне, катались с горки на санках, играли в войну с другими ребятами. А однажды юрина мама даже покатала нас на лошади, запряжённой в большие сани. По наезженной за зиму дороге, усыпанной лошадиными катышками, лошадь бежала легко, из её ноздрей валил пар, ледяные брызги из под копыт покалывали лицо, морозный воздух перехватывал дыхание. За нашими санями гнались мальчишки - было необыкновенно интересно и весело. Мама писала много писем, разыскивая наших родных и близких. Война разбросала их по всей стране. И вот, наконец, пришло долгожданное письмо от папы. Он сообщал, что завод, на котором он много лет работал до войны, эвакуирован, что сам он отозван с Дальнего востока и теперь находится в Челябинске, что при первой возможности он приедет за нами. Теперь я ждал папу каждый день. Но проходили дни и недели, а его всё не было. И вот однажды, когда у мамы был выходной день, и она не ушла на работу, я, сидя на подоконнике, наблюдал, как воробьи дерутся около кучки свежего конского навоза. Вдруг на дороге появился молодой мужчина в чёрном овчинном полушубке, меховой шапке и бурках, везущий детские санки. По внешнему виду он не походил на нашего, деревенского. В деревне остались только старики и инвалиды. Обернувшись, я сказал маме:
Мама бросилась к окну и закричала:
Я действительно поначалу не узнал папу: слишком долго не видел его, да и одет он был совсем не так, как раньше, до войны. И только, когда он вошёл в дом, снял полушубок и шапку, я с криком: «Папа, папочка!» бросился ему на шею. Он долго обнимал и целовал меня, взяв на руки, и я отвечал тем же, с наслаждением вдыхая родной запах, и все вокруг - и мама, и тётя Оля, и Васька - плакали и радовались вместе с нами! Шоколадку, как бывало всегда до войны, он на этот раз не принёс; зато достал из мешка, и подарил мне набор фотокарточек: совсем маленьких, собранных в растягивающуюся, как гармошка, маленькую книжечку, на которых были изображены обитатели зоосада. Здесь были львы и тигры, бегемоты и жирафы, зебры и пони, носатые пеликаны и хищные орлы. Я был счастлив таким подарком и потом, всю войну, да и долгое время после её окончания, бережно хранил и с гордостью показывал своим друзьям. Оказалось, что у папы совсем мало времени. В тот же день, тепло, как с родными, распрощавшись с нашими добрыми хозяевами и обменявшись сувенирами на память, мы вначале на лошадях, затем на грузовике, а в конце на поезде - уехали в незнакомый Челябинск, который на целые пять лет стал для меня родным городом. Перед отъездом папа предложил тёте Оле деньги за её заботу и доброту к нам с мамой, но она с негодованием отказалась:
В тот день мы навсегда расстались с той деревней и доброй тётей Олей. Прошло шестьдесят лет, но память о них и по сей день жива во мне! Невозможно забыть душевность, отзывчивость, доброту и щедрость тогдашних настоящих русских людей, оказавших беженцам в те страшные годы самый тёплый приём и гостеприимство, и совершенно бескорыстно делившихся с ними всем, что имели сами! 3 Рабочий посёлок возле Челябинского тракторного завода все называли просто «ЧТЗ». В 1942 году он представлял собой большой и неблагоустроенный массив деревянных бараков, частных неказистых домишек, деревенского типа, с расположенными рядом приусадебными постройками, и просто землянок. Землянки были, по-видимому, наспех построены для размещения прибывающих из европейской части СССР рабочих, либо остались с тридцатых годов от строителей завода. По дороге в Челябинск папа рассказал, что он тоже активно разыскивал родных и близких, а, узнав, что часть Кировского завода из Ленинграда эвакуирована в Челябинск, и, приложив огромные усилия, нашёл моего дядю Фёдора - рабочего этого завода. Дядя Федя был женат на родной сестре моей мамы. Вместе с семьёй дочери эвакуировалась из Ленинграда и моя бабушка. Ютились они теперь в землянке на ЧТЗ. Поскольку папа жил в холостяцком общежитии при своём заводе №200, на другом конце города, то мы с мамой поселились у тёти Тони – моей крёстной матери. Хорошо помню счастливый вечер встречи родных: бесконечные объятия, поцелуи, слёзы радости. Перебивая друг друга, все спешили поделиться своими злоключениями, связанными с войной. Разговоры затянулись до поздней ночи. Бабушка крестилась и благодарила Бога: «Слава тебе, Господи, не забыл ты нас в беде, помог воссоединению! Всем-то вместе легче будет пережить тяжёлую годину! Не оставь своими заботами и мою младшенькую - Галину! Как она там, в блокадном Ленинграде одна? Жива ли? Спаси и сохрани её, Боже милостивый!» Младшая сестра моей мамы, тётя Галя, была активной комсомолкой, и это не позволило ей бросить в беде город революции - родной Ленинград. Она осталась защищать его. Как выяснилось позднее, она, в свои двадцать три года, организовала в блокадном городе детский дом для собранных в квартирах умерших родителей детей, и стала его директором. Многие из спасённых ею тогда детей помнили об этом до самой её смерти. Она была настоящей героиней! Наша землянка была построена по военному образцу. Яма, глубиной в три метра, была покрыта жердями, поверх которых - насыпана земля. Чтобы стены этого жилья не осыпались, их кое-как зашили не струганными досками. Из таких же досок сделали щелястый пол. Под самым потолком светилось маленькое, подслеповатое оконце. Вместо кроватей – топчаны: щиты из досок, положенные на козлы. Такими же примитивными были стол и скамейки. Небольшая кирпичная печка служила и для обогрева, и для приготовления пищи. В помещении и днём стоял полумрак. К входной двери с улицы вниз вели несколько земляных ступенек. Та наша жизнь мне даже нравилась. Была ранняя весна, днём хорошо припекало солнце и теперь я целыми днями «воевал с фашистами» на воздухе. Кроме того, крыша нашей землянки представляла собой прекрасную горку, с которой было так хорошо съезжать на дощечке или прямо на попке! Правда, бабушка, увидев это, ругала меня, но она не имела возможность постоянно наблюдать за мной, - на её попечении был ещё и мой двоюродный брат Лёвочка. Ему было всего два года, и он требовал значительно большего внимания. В моих играх он ещё не мог участвовать, а потому я опять ощутил одиночество: бабушке было чаще всего не до меня. Обычно днём в посёлке царила тишина: взрослые и старшие ребята – на работе, немногочисленные старики и старухи занимаются внуками, дети младшего школьного возраста при наличии одежды – в школе. Но многие эвакуированные подходящей одежды, а главное обуви, не имели и школу посещали не регулярно, больше сидели по домам. Даже собак не было слышно, их в голодные годы не держали. Челябинск тех лет многие называли «ямой» (говорили, что так переводится это слово с татарского языка). Весной и осенью город, по крайней мере, его окраины, вполне оправдывал своё название. Грязь на улицах была такая, что не только дети, но и взрослые с трудом вытаскивали из неё ноги. Наши ленинградские ботинки с калошами совершенно не годились для этих мест. Передвигаться по городу можно было только в русских или резиновых сапогах. Моей голубой мечтой стали самодельные, жёлтые резиновые сапоги с чёрными подошвами, проклеенные на стыках отдельных деталей чёрными резиновыми полосками. Они мне казались такими красивыми! В них не страшны любые лужи, и можно даже ногами месить грязь во дворе! Такие сапоги продавались на имевшейся в посёлке барахолке. Я со слезами умолял маму купить мне резиновые сапоги, но она не послушалась, и купила русские. Они, конечно, тоже были красивыми, но пропускали воду, и мне в самую распутицу пришлось сидеть с бабушкой и Лёвочкой в землянке и наблюдать, как бабушка готовит обед для возвращавшихся поздно вечером с работы мамы, крёстной и дяди Феди. Впрочем, дядя Федя часто не приходил ночевать, рабочие не редко, чтобы не тратить время на дорогу, отдыхали тогда прямо в своих цехах. Вот таким трудом давался выпуск заводом тридцати танков в сутки! Собственно танков в то время, проживая рядом с заводом, я никогда не видел. Они выходили из ворот по ночам и колонной направлялись к железнодорожной станции, а оттуда – прямо на фронт. Когда они шли по посёлку, - земля стонала и дрожала от рёва мощных моторов и скрежета гусениц, с потолка землянки сыпался песок и звенело стекло в нашем единственном окошке. Колеи, оставленные гусеницами, были для меня непреодолимым препятствием, и при необходимости я преодолевал его только на спине мамы. Это случалось не часто, например, когда мы с ней отправлялись в баню (лет до семи она брала меня с собой и была в этом не одинока – многие матери поступали так же). О домашних ванных и, тем паче, саунах, тогда и не помышляли, а отцы воевали на горячем или трудовом фронтах – выходных дней и отпусков у них не было. Насекомых же на всех нас в те годы водилось множество! Танки на улицах города создавали не столько неудобства его жителям, сколько служили доказательством наших успехов в тылу, а, следовательно, и близкой победы на фронте. Люди радовались, когда колонна была необычно большой! Хорошо запомнился один случай из того периода жизни. Рабочие, как я уже упоминал, во время Великой отечественной войны часто и отдыхали между сменами в своих цехах. Не был исключением и мой дядя – токарь высокой квалификации Челябинского тракторного завода. Обычно о своей сверхурочной работе или вынужденной ночёвке на заводе он предупреждал заранее или сообщал с кем-либо из сослуживцев. Тот случай был необычен: он, не сообщив причины, не пришёл домой ни в обычное время, ни позже. В нашей землянке возникла естественная тревога: что случилось? Тётя обежала всех знакомых сослуживцев мужа, но никто не прояснил ситуацию. Не появился дядя ни на второй день, ни на третий. Она обратилась в администрацию цеха, но и там ничего не могли сказать по поводу исчезновения своего рабочего. Все эти дни наше семейство жило в крайней тревоге за судьбу дяди. Хулиганство, бандитизм в посёлке не были редкостью. Возвращались с завода после смены в тёмное время рабочие обычно большими группами. Дядя появился неожиданно, так же как и исчез, и вот что он рассказал. В то утро он, как обычно, ехал на завод в трамвае. Вагон был набит рабочими, и не только сидеть, стоять было негде. Его сильно прижали спиной к стене задней площадки. Дело было ранней весной, и стёкла покрыл слой изморози. При выходе из трамвая, у проходной завода, вдруг кто-то крепко схватил его за руку:
Попутчики боязливо отвернулись и опустили глаза. Было очевидно, что властный мужчина – человек НКВД и шутить с ним не следует. Чекист доставил дядю в своё управление, где его и посадили в камеру до выяснения всех обстоятельств дела. Дядя понял, что его могут обвинить в сочувствие немцами даже в шпионаже, а это в то время грозило расстрелом! В камере он просидел трое суток, пока выясняли его личность, пристрастия и взгляды. Только заступничество начальника цеха и парторга, знавших его, как передовика Кировского завода более десяти лет, спасло от серьёзного наказания «за сочувствие врагу и неблагонадёжность». Такое было тогда время! Пришла, наконец, долгожданная весна, запомнившаяся мне непролазной грязью на улицах и безвылазным нахождением в полутёмной землянке рядом с вечно занятой бабушкой и плаксой Лёвочкой. Затем наступило солнечное жаркое уральское лето, грязь сменилась жарой и пылью. На крыше нашего «дома» появилась мягкая зелёная травка, расцвели жёлтые одуванчики. На пустыре выросла густая жгучая крапива. Теперь она стала для меня играть роль ненавистных фашистов. Верхом на палке я скакал навстречу вражескому войску и «саблей» рубил головы «солдатам». Крапива обжигала мои голые ноги и руки, и это усиливало ярость «сражения». Её вокруг было много и воображаемых врагов мне хватило надолго. Иногда ко мне присоединялись мальчики – соседи из таких же землянок. Игр и разговоров в те дни, не касающихся войны я не запомнил. Не только взрослые, но и дети жили войной! Взрослые говорили только о положении на фронтах (особенно на ленинградском), о приобретении продовольствия и одежды и о работе на заводе. Дети невольно проникались теми же интересами. От оставшихся в Ленинграде родственников никаких известий не было, и это вызывало тревогу. Днём, оставаясь наедине с нами – детьми, бабушка часто плакала, вспоминая свою младшую дочь, и молилась за неё Богу. Неожиданно в конце лета я узнал, что все мы скоро покидаем, ставшую привычной, землянку. Нашей семье и ещё двум семьям рабочих папиного завода заводской комитет выделил одну комнату в квартире местных жителей. Нас заселяют «на уплотнение», в квартиру, расположенную в настоящем кирпичном пятиэтажном доме, а семья дяди переселяется в барак, во вновь построенном шлакоблочном посёлке. Мне было жаль расставаться с друзьями и вольной жизнью на ЧТЗ. |
Похожие:
 | «Семья и Отечество в моей жизни», посвящённых Международному дню семьи 15 мая, во всех субъектах Российской Федерации | | Об утверждении Административного регламента сельского поселения «село Манилы» по предоставлению муниципальной услуги «Выдача разрешений... |
 | «Об организации государственных и муниципальных услуг» в целях повышения эффективности расходования бюджетных средств, открытости... | | Методических указаний по их применению (Зарегистрировано в Минюсте РФ 01. 02. 2011 n 19658) администрация муниципального образования... |
| Сп «Село Ильинское» муниципальной услуги «Предоставление земельного участка на основании решения органа местного самоуправления в... | | Сп «Село Ильинское» муниципальной услуги «Предоставление земельного участка на основании решения органа местного самоуправления в... |
| Встреча руководителей администрации Красносельского района с населением мо город Красное Село (Красное Село, ул. Освобождения, 29,... | | Территориальный орган местного самоуправления села Лебедкино с подведомственной территорией населенных пунктов: поселок Боровской,... |
| Об утверждении Положения о присвоении, изменении, аннулировании и регистрации адресов объектов недвижимости на территории сельского... | | «Об утверждении Правил благоустройства и содержания территории муниципального образования сп «село Миатли»» |