Р. С. Черепанова Проект, представляемый мной сегодня, возник, как это нередко бывает, благодаря случайности. Чуть больше года назад в мое распоряжение попали шесть интервью, взятые студентами у бывших преподавателей о
Скачать 272.37 Kb.
|
| В итоге, заключение о тесной связи картины «большой истории» с самоощущением и самосценарием личности, осталось для меня непоколебленным. На этом уровне «простой» человеческой истории в собранных рассказах присутствуют эпизоды приема в партию (Е., М4.), жалоб на неверного мужа в партком (К2.), вербовки в осведомители КГБ (К2.) и в школу разведчиц (Д.), картины жизни на оккупированных гитлеровцами территориях, сценки закулисной борьбы провинциальных актеров, сведения о молодых годах Александра Пороховщикова или Олега Митяева, штрихи к личностям академиков Тихомирова или Нечкиной, и множество других, ценных для историка повседневности, увлекательных и полных драматизма зарисовок. Достаточно впечатляющими выглядят сообщения о том, как еще в 1930-е годы различались по уровню жизни и по психологии бывшие крепостные и государственные деревни (рассказ М1.); или как в годы войны магнитогорцы настолько не испытывали проблем со снабжением, что выбрасывали на берег получаемую по карточкам камбалу (как рыбу, наказанную богом); или как на рубеже 1950-1960-х годов ЗАГСы подавали в газеты для публичного обнародования список пар, оставивших заявления о разводе, в целях морального воздействия на супругов (по-видимому, власть рассматривала общественное сознание как глубоко традиционное; и, судя по воспоминаниям К2., расчет этот оправдывался). Вторым важным уровнем исследования материала представляется воссоздание характеристик ментальности и психологии различных страт советского общества, или, по крайне мере, одной такой страты - интеллигенции. В первом приближении, начерно, можно выделить несколько таких ее специфических черт. 1. Прежде всего, бросается в глаза ее пресловутая аполитичность. Даже диссидентский бунт Ю. носит не политический, а личностный характер. Маскируемая под «высокий» отказ от «грязных» игр, аполитичность интеллигенции на самом деле, была призвана обеспечить ей выживание в условиях повышенного (по социальным, классовым или национальным причинам) риска. Достаточно высокий процент членов КПСС среди интеллигенции сами респонденты объясняли тем, что чаще всего они вступали в партию из карьерных соображений или занимая пост, который просто обязывал их был партийными; порой и по прямому указанию сверху. Вступление в КПСС «по убеждению» признали за собой лишь около четверти от всех опрошенных интеллигентов-коммунистов. Интересен случай с М., которая настойчиво и по искренним убеждениям несколько раз просилась в партию и каждый раз получала отказ из-за своего импульсивного темперамента и тесной дружбы с кружком еврейской интеллигенции; однажды, утешая жену после очередного такого отказа, муж М., будучи рабочим по специальности, заключил с ней пари, что его самого на другой же день примут хотя бы кандидатом в члены КПСС, и действительно, написал заявление, которое, действительно, тут же было рассмотрено с положительным решением. Так муж М. прошел в партию, а она сама - нет. Опыт «хождения» интеллигенции (старшего ее поколения) в некоммунистические политические и общественные движения последних десятилетий невелик и также сугубо отрицательный («разочаровались»). 2. Так или иначе, под флагом ли коммунистической партийности, или под знаменами аполитичной, нравственной, оппозиционности, но красной нитью в очень многих рассказах проходило «правдолюбие», «правдоискательство» и всяческий подчеркиваемый неуживчивый характер интеллигенции. Тезис: «вот как я пострадал за правду» встречался в разных интервью очень часто. 3. Из других черт ментально-психологического плана удивила меня прослеживающаяся по целому ряду интервью склонность опрашиваемых к старым русским интеллигентским мифам (вроде славянофильских мифов «особого пути» - и это при том, что формально большинство интеллигентов предпочитают позиционировать себя западниками) и мифам традиционного сознания (вроде известного тезиса о том, что «царь хорош, бояре виноваты»). Ценность коллектива и значение, придаваемое ему, в глазах рассказчиков оказались чрезвычайно велики, а изображаемые ими качества интеллигентности (о нынешней утрате которых сожалеют практически все опрошенные) - подозрительно схожи с типическими характеристиками традиционного общества. Так, «настоящий» интеллигент, в представлении рассказчиков, скромен, аскетичен, гостеприимен, имеет твердые нравственные принципы, трудолюбив, не имеет или не привязан к собственности, бесконечно уважает чужую личность, не способен на грубое слово или отстаивание своих индивидуальных интересов, и вообще, умеет смирять личное перед коллективным (даже о лагерном коллективе уголовников вернувшиеся интеллигенты рассказывают с «таким юмором» и «так по-доброму, спокойно»). Отсюда распространенный феномен: «мой отец был простым крестьянином (рабочим), но глубоко интеллигентным человеком». 4. Показательно и то, как часто представители интеллигенции упоминают о своем реальном или мифическом «благородном происхождении», придавая этому обстоятельству особые значение и ценность, подчеркивая свою дистанцию от «пролетарства» («Корни моих дедушек и бабушек восходят к эпохе Ивана Грозного» - рассказчица К3.; «По одной из линий я в пятом поколении учитель» - рассказчица М1.; «Я интеллигент в первом поколении? Хотя нет, выходит, что не в первом?» - рассказчица М3.). Рассказывая о прошедшей жизни, опрашиваемые рисовали общий культурный уровень советского провинциального общества, касались таких тем, как национальный вопрос (еврейский, татарский, немецкий, западноукраинский в России и русский в Прибалтике), демографический вопрос, социальное неравенство (Краснодарский край и Урал, Казахстан и Сибирь, Москва и провинция), волны и направления внутренней и внешней миграции, вертикальной и горизонтальной мобильности, и др. Так, несомненно, прослеживаются мощные «петербургская» и «поволжская» волны довоенной и военной миграции на Урал, сказавшиеся на формировании уральской интеллигенции. Практически все женщины с активной и успешной карьерой жаловались на отсутствие помощи (а иногда и понимания их карьерных амбиций) со стороны мужей; лишь респондентка Н. заявила, что в ее доме практикуется «честное» разделение бытового труда между ней и мужем, причем показательно, что муж ее принадлежит к разряду творческой интеллигенции (большинство других опрошенных женщин-интеллигенток связали свою жизнь с представителями рабочих специальностей). В рассказах более молодого поколения интеллигенции - тех, кому сейчас от 43 до 58 лет - подчеркнуто отсутствуют национальный вопрос и упоминания о любых формах общественной дискриминации, что, на мой взгляд, является типичной «фигурой умолчания». «Молодежь» еще более пассивно относится к политике, ценности самореализации, коллективизма уступают место в их интервью ценностям семьи и общей стабильности. Создание семьи («маленького» общества, где человек может укрыться от потрясений «большого») и ее благополучие, в том числе нравственное, выступают главной заботой людей зрелого возраста. Даже С1. - единственный среди опрошенных мужчина-холостяк, заявил, что более всего сожалеет в своей жизни об отсутствии собственной семьи. Старшее поколение интеллигентов полностью отдавалось работе, и сейчас в их мечтах реже всего встречается прозаическое «понянчить правнуков»; люди «за сорок», напротив, сосредоточены на том, чтобы «поднять» и обучить детей и дождаться своего дедовского счастья. Старшее поколение интеллигенции с ностальгией вспоминает о своем правдоискательстве и брежневской свободе слова; люди среднего возраста о свободе слова, равно как и о современной политической ситуации, предпочитают благоразумно промолчать. В этом отношении, можно сказать, урок предшествующих поколений оказался интеллигенцией полностью усвоен. «Среднее» поколение менее склонно рассказывать о своем детстве (все-таки, это прерогатива старости), менее помнит своих дедов (да и то ходульными образами, скорее в русле семейной мифологии), что, наверное, естественно, поскольку воспитывалось оно уже в рамках нуклеарной семьи и чаще в городе, чем в деревне. По количеству внимания, уделяемого рассказчиками отдельным событиям «большой» истории страны, иерархия важнейших этапов ХХ века в глазах провинциальной интеллигенции выстраивается следующим образом: Великая Отечественная война (несмотря на сдержанно-минорный тон, вспоминается спокойно, эпически); коллективизация и сталинские репрессии (вспоминаются более эмоционально, с интонациями обиды, печали, стыда, осуждения, сопереживания); революция и гражданская война (оцениваются пассивно, как историческая данность: «так уж случилось»); кампания в Афганистане и перестройка (предельно эмоционально); хрущевская «оттепель»(эмоциональные воспоминания стерты позднейшими рационализациями; личная память очень мощно деформирована); ГКЧП и бурные 1990-е годы (наименьшее количество упоминаний; наибольшее стремление «не помнить»). Таковы, в общем виде, мои предварительные наблюдения и размышления по поводу этого, незаконченного еще, проекта. Примечания *Исследование выполнено при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований. Проект РФФИ-Урал 07-06-96018. 1. Впервые это разделение на стратегии было отмечено мной в статье, написанной почти год назад, но только сейчас, при подготовке этого текста, мне бросилось в глаза, насколько это может быть близко к тому разделению, которое отстаивал И.В. Нарский, говоря о насилии в Гражданской войне (см. предыдущую сессию Интернет-семинара). 2. С этой точки зрения, записанные рассказы, несмотря на их краткость, вполне могут рассматриваться как автобиографические. Автобиография, в толковании В.Г. Безрогова, например, это: «основная часть более широкого понятия «автобиографического письма», включающего, помимо нее, письма, дневники, устные рассказы о жизни». См.: Безрогов В.Г. Память текста: автобиографии и общий опыт коллективной памяти// Сотворение истории. Человек «память» текст: Цикл лекций / Отв. ред. Е.А. Вишленкова. Казань: Мастер Лайн, 2001. С. 10. 3. Собственно говоря, сегодня уже «классическим» стало текстуальное восприятие «жизни» и человека в ней, когда личность предстает перед исследователем в облике текста (см.: Валевский А.Л. Основания биографики. Киев: Наукова думка, 1993.), подлежащего раскодировке. Как с обезоруживающей простотой формулирует В.Г. Безрогов, само: «Отстояние нарратора от субъекта действия по времени буквально втаскивает в автобиографию то, что требуется от повествовательных жанров литературы?» (см.: Безрогов В.Г. Память текста. С. 12.). 4. Безрогов В.Г. Указ. соч. С. 13. 5. Валевский А.Л. Указ. соч. С. 28. 6. Работая с термином «персональный миф», Л.В. Борисова отмечает, что он практически всегда структурирован неким базовым архетипом, будь это архетип трикстера, жертвы, героя, или т.п. (См.: Борисова Л.В. Персональный миф в индексально-знаковой картине мира / http://mythrevol.narod.ru/Borisova.html), а Э.И. Мещерякова склонна видеть в создании персонального мифа выражение потребности личности в духовном самоопределении и самореализации (См.: Личность в парадигмах и метафорах: ментальность - коммуникация - толерантность: Всероссийская конференция «Междисциплинарный синтез в методологии гуманитарных исследований». Томск, 2002; http://psy.tsu.ru/bin3.php). Очень показательным представляется воспоминание Андрея Сергеева о том, как Иосиф Бродский незадолго до отъезда из СССР «не нажимая, сказал, что сделает изгнание своим персональным мифом» (Сергеев А. О Бродском // Сергеев А. Omnibus: Роман, рассказы, воспоминания. М., 1997. С. 448). 7. Правда, тут намечается определенный подвох. Когда рассказчица К. сообщает, как легко вписывались в годы войны в их деревенскую русско-татарско-казахскую (Северный Казахстан) общину армяне и немцы, как на равных они вместе работали и находили понимание на бытовом и психологическом уровне (обмен рецептами приготовления пищи, совместная заинтересованность в решении производственных задач), и как не вписывались в эту же общину, продолжали держаться особняком, поддерживать клановые связи и клановые интересы переселенцы с Северного Кавказа и западной Украины, - не вполне ясно, в какой степени это говорит о ментальности и стереотипах сознания самой К., а в какой - о ментальностях и действительных стереотипах сознания упоминаемых ею этнических групп. |
Похожие:
 | Ответ: Да, есть. Учитель начальных классов. Это мое первое образование. Сейчас я совмещаю эти две работы | | Каждый человек, страдающий ожирением или просто имеющий лишний вес, рано или поздно задает себе вопрос: «Что со мной? Почему я не... |
| Пять лет в кги" это не отдельная книга, это годы, на которые пришлось моё обучение в Кемеровском горном институте, взятые из книги... | | Раньше люди знакомились в кино, транспорте или на улице. Сегодня все чаще в интернете. Издержки подобных знакомств известны, наверное,... |
 | Привет! Меня зовут Джонатан Леви и я буду инструктором курса «Как стать суперстудентом». Перед тем, как мы начнем, я хочу вам рассказать... | | Последние летние деньки! Свобода! Совсем не хочется думать о том, что ещё чуть-чуть и в школу. Что уж тут скрывать: начало учебного... |
| Больше двадцати лет назад я увидел по телевизору какую-то странную передачу. Странность ее была в том, что люди, по ту сторону экрана,... | | Мфц, обслуживающие 97 районов, то есть порядка 74% жителей города. При этом уже сегодня абсолютно все москвичи могут получить больше... |
| И в дальнейшем собираетесь продать ее и купить квартиру: чем больше денег потратите, тем значительнее будет сумма. Ведь вычет – это... | | В этом месте Марс задерживается почти на полгода, если считать первое директное прохождение этой дуги, ретроградную фазу, длящуюся... |