Скачать 1.97 Mb.
|
56 — Странный вы человек! — она села напротив, подперла по-бабьи щеку. Чай попахивал сапожной смазкой. — Слоняетесь по городу, сидите в кафе. С нищими на паперти тусуетесь. Устраиваете прилюдное шоу на площади после взрыва. И думаете, вас никто не видит? Человек-невидимка, думаете? Она постучала костяшкой по стойке. — Адрес я узнала в первых числах. Вы же сами отсюда звонили, помните? Думала, друг ваш. Хоть какая-то информация. А тут вы собственной персоной. Правда, пальто с драконами меня сначала, как бы это сказать… — Но зачем, зачем? — кажется, я действительно набирал этот номер. — Мужчина! А если вы мне симпатичны? Я невольно оглядывал плоское некрасивое лицо, мелкие горчичные родинки. Копну черных волос, перехваченных обручем. — Ладно, не делайте страшных глаз. Просто я пишу диплом по вашему театру. Собираю материал о том времени. О той постановке. Хотела расспросить, да не знала, как подступиться. Прочитала про вас на форуме. Что пропали и так далее. А у меня друзья в «Вестях» — подсказали дать фото, номер. Сначала позвонила какая-то сумасшедшая дура, потом вы... Просто я в метро ехала, работал автоответчик. Смотрите! Ссылка вела на Живой журнал. Сначала я ничего не понимал, но потом загрузились фотографии. На первой была моя физиономия на театральной вечеринке, после капустника. Рядом вид в ретуши для объявления. Остальные ссылки вели на тексты пьес, на рецензии. Судя по всему, тут находился целый архив по моей части. — Так это ты? — Что — я? — ...искала меня? — Два часа ему рассказываю… Я пожал плечами, поежился. «Ничего себе». — Кто она? — кивнула на жену. Сказал, что актриса. Играла девочкой в известном фильме. «Все знают». Но она такого фильма не знала. — Хотела сказать — тебе? Взгляд в сторону, смешно жует губами. «Лицо, на котором написано все». — Поужинаем? Крышка компьютера с треском захлопнулась. — Не хочешь — не рассказывай. 57 Я рассказал ей все, что случилось. Ну, или почти все — начиная с острова. Как добирались; как ночью, обкурившись, чуть не разбились. Про вызов, который пришел очень вовремя. Ну и развязка — труп этот, документы. — Потом ты, наверное, знаешь. Суши лежали нетронутыми, чай остыл. Мое пиво нагрелось. Обнажив зубы, влажные и белые, она слушала. Ее лицо оставалось неподвижным, пока я рассказывал про остров. Но как только жена исчезла, она ожила. Теперь каждый поворот сюжета отражался на ее лице, как в зеркале. И с трудом сдерживал улыбку. — Но это же кино, настоящий триллер! Она судорожно пихала в соус хрен, имбирь. — Писатель! Вы это не выдумали часом? Жену? Цунами? Я молча лез в карман, раскрывал два паспорта, мой и его. — Кру-у-у-то! — мычала с набитым ртом. — Ты что, все еще ее любишь? Я молча взялся за палочки. «Молодежная манера задавать вопросы». Она бросила салфетку, вылезла из-за стола. Губы дрожат, на глазах слезы. Доедал в одиночестве. «В конце концов, с какой стати?» Но она не исчезла. Через день «случайно» встретились на улице. — У вас мой компьютер, — тон деловой, смотрит в землю. Снова проводили время вместе. Я ничего не знал о ней. Где живет? Чем зарабатывает? С того дня дверь стояла открытой, и она приходила, когда хотела. Под настроение могла составить компанию выпить, покурить. — Что это за хохлома? — кивала на стену, где висели расписные тарелки. — Почему на часах всегда четверть шестого? — И, спохватившись: — А, ну да. — Ты-то откуда знаешь… Иногда готовила, и я деликатно жевал резиновые куски мяса. Тогда, не говоря ни слова, выхватывала тарелку, швыряла еду в мусор. Шли ужинать в ресторан. Я злился на себя — и ничего не мог поделать. Потому что привязывался к ней все больше. Мне льстило, хотя и казалось странным, что ей интересно наше прошлое. Как будто она знала, что в нем есть что-то важное. То, чего ее поколению недодали. Каким был наш город и люди в нем? Каким был я? Почему все так изменились? Все так стало? Я чувствовал, что эта девушка каким-то образом ощущает во мне опору. Во мне, который двигался по жизни на ощупь, как по зимнему полю, на каждом шагу проваливаясь в снег. Или просто мы были похожи? И ее тоже поглощала пустота? Мы продолжали встречаться. Время от времени, как профессиональный журналист, она подводила разговор к театру. Расспрашивала, что и как там было — перед смертью классика. — Не знаю! — вяло отмахивался. От театра в памяти сохранились только байки. Смешные или пошлые истории. Что стало с театром после смерти классика? Как жил театр? Все прошло мимо. Все пролетело, без следа растворилось во времени. И некого винить, потому что это мы сами — эгоистичные, черствые, самовлюбленные — были во всем виноваты. Всё прошляпили. — Послушаешь тебя, сплошной цирк, — недовольно ворчали из кабинета. Да и что я мог рассказать ей? Насколько жалким стал в конце жизни классик? Как, смертельно больной, лебезил перед зрителем? Как забывал имена артистов, пьесу, которую репетировал? Как реанимировал старые постановки, пока дирекция разворовывала театр? И что лучшие ученики за это время спились? А он, овдовевший старик, все суетился, все не верил, что жизнь — кончилась? — Но почему актеры терпели? Почему не уходили? Ко мне вернулись кошмары, бессонница. Она снова ночевала в кабинете, «на собственном дыхании». Так назывался ее надувной матрасик. Смотрела оттуда, как забитая собака. Иногда, задыхаясь от приступов тошноты, просил ее перебраться ко мне. — Снять? — глухо спрашивала. — Что? Все это время наши отношения оставались невинными. 58 Разом, в ночь, нахлынула апрельская теплынь. Завелась и запела под окном безымянная птица. «Быстрей, быстрей, быстрей», — чирикала. В один из дней улицу затопило водой из канала, и дворникам пришлось выложить дорогу мостками. Когда вода ушла они провели субботник. Вымели и засадили травой газоны, выкрасили бордюры и ограждения бодрой салатной краской. Запустили во дворе фонтанчик. Опасаясь, что озеленители доберутся до грузовика, я решил перепрятать оружие. Но машины между домами не оказалось. Судя по глубоким бороздам и отпечаткам, ее загрузили краном совсем недавно — и увезли в неизвестном направлении. Так из моей «новой жизни» исчез целый эпизод, как будто не существовал вовсе. В другой раз, просматривая свежий выпуск «Вестника Замоскворечья», я наткнулся на некролог, в котором сообщалось, что известный писатель и «почетный житель нашего района» был найден мертвым на «объекте исторической реконструкции». «Его тело обнаружили на дне котлована, который вырыли под автостоянку. Судя по всему, он просто не знал, что за дверью в стене старого особняка — яма». Так закончилась другая «моя история», с писателем. Который нашел свою дверь и стал персонажем. А с моей сцены убрали еще одну декорацию. …Однажды в шутку я предложил ей куда-нибудь съездить. — Куда хочешь, когда скажешь. Она, отсмеявшись, взяла меня за пуговицу. — Что, не дают покоя буржуазные замашки? И, немного подумав: — В Таиланд — слабо? Действительно, со временем идея перестала казаться мне такой уж нелепой. «Вернуться на место преступления. Начать сначала. Тем более что здесь мне делать больше нечего». Но развязка произошла раньше. Я прекрасно помню тот вечер, я мыл окна. Когда зазвонил телефон, от неожиданности я уронил газету. Это был ее мобильный — она забыла его утром. — Включай телевизор! Твоя жена, быстро! Я ответил, что в моем телевизоре, кроме дороги и моря, ничего нет. — Ты считаешь меня конченой дурой? На экране пошла музыка, появился ведущий, немолодой человек с фальшивым прищуром. В первом же кадре я узнал наши театральные кресла. Дали фрагмент спектакля, потом репетиция. И снова премьера, поклоны. «Успех, настоящий успех! — тараторила журналистка. — Такого на сцене легендарного театра еще не было!» Показали портрет классика — знаменитый, со сцепленными пальцами. Следом дали нового режиссера, и я снова поразился, каким пигмеем он выглядит на его фоне. Неужели это он сделал большой спектакль? «Благодаря ей мне удалось вернуться в прошлое… — плакала старуха актриса. — Я так за нее рада, так рада…» Наконец ее показали. Несколько секунд мы молча смотрели в глаза друг другу. «Первым знаменитую актрису поздравляет муж», — голос за кадром. Появился бородач, принял у нее цветы. «Мама в этой роли такая красивая…» — на руках у нее сидела девочка в кудряшках. «Это был трудный период для всей семьи. Жена репетировала до полуночи». По-хозяйски обнимал ее за плечи. Втроем позировали перед камерами. Под занавес дали президента. Ныряющей походкой тот вышел поздравить главного. Теперь на сцене расшаркивались два пигмея. Как только я выключил телевизор, заверещал телефон. Она звонила долго, яростно. Но что я мог сказать ей? Сбросив звонок, я отключил трубку. 59 «Эта история произошла с гардеробщиком нашего театра. Обычным гардеробщиком, имени которого никто не запомнил даже после всего, что случилось. Таких безликих, прозрачных людей — мебельщиков, обувщиков, гардеробщиков — в крупных театрах целая армия. Как правило, на работу они устраиваются по объявлению. И прямо с улицы начинают существовать бок о бок с артистами. Чужие, случайные люди, они входят в “семью”. Становятся частью живого организма. Кто они, что у них на уме? — никто в театре не спрашивает. Тем более что внешность у таких людей неприметная. Да и ведут они себя тихо, вежливо. Смотрят в свободное время спектакли, следят за репетициями. Присутствуют на прогонах. То есть, хочу я сказать, проявляют живой интерес к театру. А потом увольняются — так же внезапно и непредсказуемо. И ни одна душа в театре не замечает их исчезновения, разве что в служебном буфете: вот он сидел в углу — и вот сидеть перестал. Зачем приходил? Неизвестно. А меж тем ответ есть, и об этом рассказ. Он устроился в театр, вылетев из института. Или не учился совсем, а просто решил, что хватит сидеть на шее у матери. Тем более что жизнь на дворе закручивалась новая, интересная. Просто шел вверх по улице и наткнулся на объявление “Театру требуется гардеробщик”. Через сутки получил пропуск. Несколько раз в неделю ему нужно было запустить зрителя в фойе Малой сцены. Раздеть и проводить в зал. Следить за тишиной, поскольку и зал, и фойе были действительно крошечные. А после спектакля сделать то же самое, только в обратном порядке. Он имел с этого семьдесят рублей в месяц плюс контрамарки на второй ярус. “И мир театра, чарующий душу”. Абсолютно бесплатно. В придачу. Он работал исправно и тихо, вел себя осмотрительно. Странным было разве то, что за кулисами он проводил много больше вечеров, чем положено по работе. Что он вообще делал за кулисами большой сцены? Он, гардеробщик Малого зала? Никто в театре не обращал внимания. А между тем уже через полгода многие постановки великого режиссера этот человек знал наизусть. Точнее, некоторые роли. Старушки из большого гардероба посмеивались: “А наш-то, наш — опять побёг”. Высовывали куриные головы из альковов: “Пристрастился к театру парнишка…” А дело было куда проще. Элементарнее. Потому что в театре этот человек околачивался, чтобы видеть ее. Был влюблен, попросту говоря, наш гардеробщик. Его избранница окончила театральное недавно, считалась из молодых. Хотя дебютировала много лет назад, сыграв девочку в детском фильме. Кино было двухсерийное, в фантастическом жанре. Его смотрела вся страна, как сейчас помню. Девчонка из фильма имела боевой характер, была по-мальчишечьи смекалиста и одновременно по-женски элегантно красива. Поэтому все без исключения подростки СССР мечтали с ней познакомиться. Не вышел исключением и наш гардеробщик, тогда еще обычный школьник. Как и все, мечтал с ней дружить, писал на “Детфильм” письма. Жил от одного показа до другого, поскольку видео тогда еще не придумали. Постоянно вел с ней мысленный разговор — как будто она здесь, рядом. И не отвечает только потому, что все понятно и так. Честно говоря, я бы не стал называть его чувство любовью. Нет. Увидев актрису в театре, он с удивлением осознал, что эта девочка — то есть теперь эта женщина — часть его прошлой жизни, и часть довольно существенная. В ней, красивой и взрослой — и в то же время прежней, он разглядел себя, каким был раньше, в годы ранней и самой сладкой юности. На фоне которой настоящая жизнь была пуста и бессмысленна. Она олицетворяла мир, который исчез, — вместе со страной, с детством и юностью. Он видел в ней свои мечты — стать тем, кем он уже никогда не станет. Любить ту, которую любить не сможет. Все сошлось в ее образе! Все в нем ожило, стало возможным! Все обрело смысл! Где-то на задворках сознания он чувствовал, что они похожи. Что она, как и он, живет фантазиями. Много времени проводит там, за чертой реальности. В мире актерских иллюзий. Люди, живущие на два мира, похожи. Поэтому скоро он окончательно стал считать ее своей. Преследовал ее — украдкой, тайно. Подкарауливал после поклонов, когда она, вся в мыле и букетах, выскакивала за сцену. Подсаживался в буфете — он знал, когда она бывает в буфете без компании, — и “равнодушно” тянул кофе. Дожидался, когда она выйдет после спектакля, — и шел следом. А когда она оборачивалась, делал вид, что прикуривает или завязывает ботинок. Что мешало ему заговорить с ней? Что мешало, хочу я сказать, ухаживать за ней по-настоящему? Наверное, инстинкт самосохранения подсказывал ему не разрушать стену, стоявшую между ними, — чтобы не погубить образ, свою последнюю и самую великолепную иллюзию. Или просто был несмелым парнем? В ту пору воровства в театре не было, гримерные не запирались — и однажды он притащил портрет маслом, нарисованный по фотографии. Когда-то его учили живописи, и портрет удался. Во всяком случае, когда он прокрался к ней в другой раз, портрет уже висел на стенке. Он знал, что она замужем. Но поскольку муж, тихий бородач, в театре не появлялся, то и место в сознании занимал малое, вроде рыбок в аквариуме. Можно считать, что его вообще не было, этого мужа. Пока наконец дело не разрешилось следующим образом. Он наткнулся на них за кулисами, в правой подложе. Там она обычно дожидалась выхода на мизансцену. Дверь открывалась беззвучно, дальше портьера — сначала он и сам не понял, кто здесь. Когда глаза привыкли, стало ясно. По жестам, по тихому шепоту. Как она прижимается к его бутафорской сбруе и как по-хозяйски тот обнимает ее декольтированную шею. Любовником оказался актер театра, немногим ее постарше. Не плохой и не великий, обычный. С хорошей фигурой, открытым лицом. Крепкими ровными зубами. Такие актеры пользуются огромным спросом в любом театре. Поскольку идеально подходят на роль второго плана. Друга главного героя или любовника его жены, не важно. Такие актеры играют, как правило, самих себя. Поэтому на сцене кажутся легкими, талантливыми. Но, выходя на поклоны, повергают зрителя в недоумение: “Кого он играл в спектакле?” В тот вечер в душе гардеробщика произошел переворот. Не то чтобы его поразила измена мужу — нет. Это как раз его не смущало, а наоборот, радовало. Но! Приступы слепой ярости вызывало то, что на месте, которое он отводил для себя, оказался заурядный хлыщ. Что женщину, которая заключала для него так много, использует тип, не имеющий представления, кто она в действительности. И он решил защитить ее и себя от вторжения. В то время на Малой сцене доживала свой век пьеса по мотивам “Гамлета”. Любовник играл в спектакле бродячего акробата, которого убивают по ходу пьесы. Фокус, однако, заключался в том, что нож был складным, бутафорским. Лезвие от удара уходило в рукоятку, акробат оставался невредимым. И только изображал предсмертные корчи. Гардеробщик прекрасно знал про сцену с кинжалом. Знал он и то, куда заряжают кинжал реквизиторы. Когда он уволился, ни одна душа не заметила его исчезновения. А спустя две недели, когда шел тот спектакль, он купил билет и попал в театр вместе со всеми зрителями. Зашел за кулисы, которые знал как свои пять пальцев, пробрался на место. Стал ждать. Тем временем на помост вышли герои в сюртуках и шляпах — два шпиона, два придворных. Два маленьких человечка из большой шекспировской драмы. И гардеробщик в сотый раз посмотрел первое, а затем и второе действие. Чем дальше шел спектакль, тем тише, спокойнее становилось у него на душе. Все волнения и страхи позади. Сейчас дело сделается, и они станут свободными. Будут вместе, как прежде. Из угла кулисы он прекрасно видел, как реквизитор, пожилая женщина с платком на пояснице, приготовила сигарету. Эту сигарету выкуривал король в сцене объяснения с принцем. Потом она выложила букет лилий, его бросали в могилу невесты. Наконец в нише оказался кинжал. Гардеробщик выскользнул из укрытия и сделал несколько шагов за сценой. “Мы принадлежим к классической школе, в которой главное — кровь, любовь и риторика!” — на помосте начинался последний монолог любовника. Этого времени хватило, чтобы вынуть из ниши фальшивый кинжал и заменить его точно таким же, но настоящим. И выйти из театра. Через пятнадцать минут, когда он подходил к метро, на улице раздался вой сирены. Звук приближался от театра и вдруг оборвался. Судя по тому, как медленно ехала “скорая помощь”, спешить ей было уже некуда». |