Оглавление вступление воспоминание первое «Человечный человек» иидейная наковальня университета воспоминание второе
Скачать 2.36 Mb.
|
Воспоминание второе. «И всё кругом колхозное, и всё кругом – моё!» 1 Студенческая пора помимо учёбы, сессий, практик, каникул, веселий, любовных историй, походов включала в себя и трудовую созидательную деятельность в студенческих стройотрядах и сельскохозяйственных работах – на благо «горячо любимой социалистической Родины». Сразу после вступительных экзаменов мы, вчерашние абитуриенты, повизжав от восторга у доски объявлений приёмной комиссии при виде своих фамилий в списках зачисленных в университет, тут же наткнулись на скромное объявленьице, гласившее «быть там-то во столько-то» для отправки в сельскую местность. И если о студенческих строительных отрядах (ССО) писано-переписано, сказано-пересказано, пето-перепето, то о таком распространённом явлении студенческой (и не только) жизни, как осенние сельхозработы или, как тогда говорили, обобщая понятие, «колхозы», лично мне ничего познавательного не довелось прочесть ни тогда, ни в последующем. Кто спорит? – Стройотряды – это круто! Романтично! Возвышенно! «По-социалистически»! «По-нашенски»! Я всегда завидовал молодым, весёлым, загорелым ребятам и девчатам с рюкзаками, в стройотрядовской униформе с эмблемой ССО, с мастерком на рукаве. А если к ним добавлялись эмблемы строек с обширной географией, стройотрядовские значки и прочие атрибуты, я чувствовал, как моё «торопится сердце, сердце волнуется». И звали студентов гордо – бойцы стройотрядов!.. А ещё гитары! Пишу, и в голове звучит популярная тогда песня, блистательно исполнявшаяся Александром Градским: Радостный строй гитар, Яростный стройотряд, Словно степной пожар, Песен костры горят! Недаром нынешний президент Дмитрий Медведев, сам бывший боец ССО, не так давно собирал ветеранов советского стройотрядовского движения, поминал добрым словом патриотический порыв и трудовой энтузиазм студенческой молодёжи, указав на необходимость правительству проработать комплекс мер по возобновлению этого движения, с учётом, конечно же, современных реалий… Помню, как комитет комсомола направил меня на встречу с делегацией студентов из ФРГ, и как они, после рассказа (не моего) о движении ССО были впечатлены полученной информацией. Заморские гости восхищались передовой формой организации труда студенческой молодёжи, признавая, что ничего подобного в ФРГ близко нет. Но не всё было однозначным в движении стройотрядов – «хлеба не надо, работу давай!» Конечно же, ехали в ССО, чтобы, в первую очередь, заработать. Но говорить об этом было не принято. Я уже упоминал, как один командир ССО на заседании университетского комитета комсомола, в запале озвучил эту мысль и был немедленно исключён из рядов ВЛКСМ. Это вызвало возмущение со стороны студентов. И я тоже недоумевал по поводу подобного решения «большого» комитета комсомола, хотя мне, как члену факультетского комитета, сомневаться, а тем более осуждать правильность мер вышестоящей инстанции, не полагалось. Однако вернёмся к «колхозам»: существовало одно принципиальнейшее их отличие от стройотрядов – участие в ССО было строго добровольным. Ещё и не каждый желающий мог попасть в тот отряд, в который хотел, в некоторые даже были конкурсы. Вот она – соль вопроса, вот где собака зарыта! Ибо «в колхозы», «в деревню» – посылали или, как выражались многие, «гоняли». Какая там, к чёрту, добровольность?! Иди, давай, помогай стране собирать урожай, выполняй Продовольственную программу, исторически начертанную мудрым решением КПСС, исполняй свой патриотический долг! В добровольно-принудительном порядке. Не скажу, что никто не пытался роптать. Но принародные громкие возмущения могли привести к многозначительно заданному вопросу со стороны как общественных, так и номенклатурных функционеров: вам что – порядки наши не нравятся? А в моём случае можно было запросто «допрыгаться»: как минимум, до исключения из комсомола; как максимум – до отчисления из универа, а там и до «стройной колонной рота идёт» – рукой подать. Посему от публичных высказываний останавливала даже мысль о возможности задавать вопросы. Совсем ничего не бояться мог, наверное, только беспартийный работяга, отслуживший в армии, но Его Величество Рабочий Класс и так в колхозы не гоняли. Безусловно, вопрос «откашивания» от колхозов вполне можно было решить, без огласки, в частном, так сказать, порядке. Не стану говорить про блат, это понятно и так: блатные в колхозы не ездили. В принципе, если ты хорошо учился, занимался общественной работой и, вообще, считался хорошим мальчиком (или девочкой) – можно было поставить перед деканатом вопрос о нецелесообразности твоего участия в сельхозработах. Освобождение от «колхозов» иногда предоставлялось в качестве награды за что-то или за участие в чём-то, например, в выступлениях университетской хоровой капеллы или в каких-то соревнованиях. Разумеется, не ездили на сельхозработы иностранные студенты, хотя в стройотрядах, бывало, работали. Противопоказания по состоянию здоровья тоже принимались во внимание: в конце августа перед деканатом всегда наблюдалось скопление студентов со страдальческими лицами: кто держался за бок, кто за живот, а кто просто подволакивал ножку. Для освобождения от сельхозработ требовалась аргументированная причина. Но и веские аргументы не всегда срабатывали. Как-то мой кореш Рудаль, студент биофака, действительно жестоко «загибался» от обострения аллергии. Однако он так и не получил освобождения от колхоза. Его ещё и в симуляции обвинили. Но ничего, выжил: осенние дожди прибили пыль и пыльцу, и аллергия утихла. Поэтому понятно, что никакой патетики в вопросе «добровольно-принудительных» сельхозработ не могло быть по определению, и если какая-то информация в СМИ (правда, тогда такого понятия ещё не было) редко и бессистемно просачивалась, то как-то всуе, мимоходом и исключительно, как «шефская помощь селу». Собственно говоря, почему – шефская, и почему – помощь? Такими вопросами в то время никто не задавался. Сложилась преинтересная ситуация: работаешь в стройотряде – тебе почёт и уважение, поехал «в колхоз» на сельхозработы – гы-гы-гы! Хотя, по большому счёту, неужели работа на селе – неполноценна изначально? Позвольте, позвольте… Однако спор о равном статусе бойца ССО и посылаемого в колхоз разбивался о железобетонный аргумент в пользу первых: стройотрядовцев ВСЕГДА освобождали от сельхозработ. По сему вопрос о равноправии закрыт, да и подобный спор, справедливости ради, никогда не возникал. Конечно же, боец стройотряда мог изъявить желание поехать по осени в колхоз, но я о таких «идиотах», честно говоря, не слышал ни разу. Как следствие, кроме язвительной песенки Владимира Высоцкого «Товарищи учёные…», советская культура на тему «колхозов», точнее, «шефской помощи селу», в отличие от тематики стройотрядов, ничего не создала. Так и хочется лишний раз процитировать классика: Товарищи ученые, доценты с кандидатами! Замучились вы с иксами, запутались в нулях, Сидите, разлагаете молекулы на атомы, Забыв, что разлагается картофель на полях! Однако эта песенка не то, чтобы была запрещена, но, скажем так, не приветствовалась… Вполне вероятно, у читателя может возникнуть вопрос и ко мне, мол, ты такой умный, а сам-то работал в стройотрядах или «тянуло к земле»? Отвечу. На нашем факультете учебный процесс был организован так, что ежегодно в июле у нас проходила практика. Основной же период работы стройотрядов выпадал именно на июль-август. Поэтому ССО из студентов биофака никогда не формировались. В августе – каникулы, ну, а в сентябре пожал-те в деревню. «А гамма-излучение денёк повременит!» Справедливости ради, нельзя не отметить, что студентов выпускного пятого курса от колхозов освобождали, как-никак – дипломники. Щекотливым был вопрос участия в сельхозработах членов «больших» и «малых» комитетов комсомола. Во-первых, комсомольских комитетчиков разных уровней было многовато. Во-вторых, поголовное освобождение их от колхозов породило бы нездоровую реакцию у менее сознательных рядовых студентов, вести которых за собой к светлым идеалам коммунизма стало бы намного сложнее. Плюс априори считалось, что комитетчик будет служить личным примером в работе для остальных. Ну, и в-третьих… Хотя это, скорее, относилось ко мне или таким же, может быть немногим, как и я… Дело в том, что поначалу я считал своё личное участие в сельхозработах святым патриотическим, комсомольским долгом, поскольку искренне верил в идеалы коммунизма и не сомневался: колхозно-совхозный уклад – вершина организации сельского хозяйства в масштабах всего человечества, первая ступень перехода к коммунистическому труду на земле. И истинность ленинской цитаты «Мы придём к победе коммунистического труда!» у меня не вызывала абсолютно никаких сомнений… Словом, фразу известной песенки из сталинской киноагитки «И всё кругом колхозное, и всё кругом моё!» я, признаюсь честно, воспринимал в буквальном смысле. И верил: нужно лишь немножко помочь труженикам села ввиду неурожайного года или сложной международной обстановки, или просто по случаю новых повышенных трудовых обязательств, принятых ими в обстановке единодушного одобрения в преддверии (или по итогам) очередного исторического Пленума ЦК КПСС. Я уже не говорю о «судьбоносных» для всего человечества съездах КПСС, из коих на время моего студенчества выпал только один – в 1981 году – XXV, начертавший новые грандиозные планы по строительству коммунизма в нашем обществе. А также поведавший миру, что «общий кризис капитализма еще более углУбился». Только не смейтесь надо мной, пожалуйста… 2 Вы можете не верить, но мне нравилось ездить в колхозы. Почему? Ну, отчасти понятно – смена обстановки, свежий воздух, золотая осень, бабье лето, парное молоко… Но и ещё кое-что. Скажем так - нетривиальная возможность дальнейшего познания действительности во всех её проявлениях. Я считал себя пытливым исследователем. Однажды Вера Тимофеевна – преподаватель кафедры ботаники и член комиссии по организации и проведению сельхозработ, предложила, питая ко мне уважение, воспользоваться правом не ехать в колхоз. На что я совершенно искренне ответил: «Ну, как я не поеду? Как без меня наши девчонки? Кто о них позаботится, кто их защитит?» Чем вызвал к себе новый прилив добрых чувств преподавателя. А защищать девчонок приходилось. Наша группа микробиологов состояла из 24-25 человек. Парней в группе было двое – я и Андрей Ширшов. Переиначив классика, я говаривал: «А группа большая, да два человека всего мужиков-то: Андрей мой да я». И посылали на работу нас по принципу: одна академическая группа – одна деревня. Безусловно, приезд такого количества студенток был настоящим событием для деревенских «жегетляр» (в переводе с татарского – «парни, молодцы»). Тут нам с Андреем приходилось выбирать правильную модель поведения, некую золотую середину во избежание конфликтов. Говорить о соотношении сил было просто смешно, а перед своими девчонками падать лицом в грязь не хотелось. Как правило, мы заводили дружбу с кем-то из местных, всегда публично и радостно приветствовали их и, конечно же, никогда ничем не показывали своего интеллектуального превосходства – всё на равных. Этим удавалось сбивать агрессивные намерения у кого-то из местных: дескать, ребята, мы тут все – свои. Такая тактика работала достаточно эффективно. Но бывали и напряжённые моменты, которые преодолевались усилиями обеих сторон. Да и «жегетляр» был вменяемей, трезвей и менее озлобленней, чем городской молодняк. К тому же старших в деревнях слушались. Хотя у других студенческих групп, где и ребят-то было побольше, иногда доходило до мордобоев с местными, даже милицию привлекали. А наши девчонки, честь им и хвала, во время колхозных работ почти беспрекословно слушались нас: «Лицо не мазать, причёски не делать, глазки никому не строить!» К тому же «жегетляр» нередко неважнецки владели русским, потому общения с нашими одногруппницами не получалось. Да и девчонки сами всё прекрасно понимали, хотя их повиновение нам резко контрастировало с постоянно шедшими на младших курсах, неформальными диспутами на тему «кто умней: мужики или бабы». Приглашения на дискотеку в «Культура йорты» («Дом культуры») поступали постоянно, и даже обиды со стороны местных случались, когда мы отказывали. На дискотеках обычно были банальные «скачки» под «Синий-синий иней» или под более продвинутых «Бони М», «Чингис-хан» и итальянцев. Но, в конце концов, зачастую кем-то приносилась гармошка, и молодежь с удовольствием начинала отплясывать родные «Эпипе», «Закария» и другие танцы, что мне нравилось куда больше их неистребимого желания «косить» под городских. Но наши девчонки отказывались ходить на деревенские дискотеки ещё и по другой, чисто женской причине – нечего надеть. В деревнях мои одногруппницы всё время умиляли меня: маленькие (слезли с каблуков), в резиновых сапогах, облепленных жирной осенней грязью, в каких-то замызганных куртёшках, в платочках. Глазки не «нарисованы» и личики такие смиренные-смиренные, послушные-послушные – прелесть! Конечно, уставали, бедняжки, на полях-токах, привычных удобств нет, а хочется к свету, в город, к маме. Ну, как не заботиться о них? Правда, студентки из деревень чувствовали себя, в отличие от городских, вполне нормально. Хотя специфика нашего факультета предполагала определённую полевую подготовку студентов, да учебные станции в лесах под Казанью, на Волге широкой, кое-чему научили, поэтому к деревенским условиям жизни мы были немного подготовлены. Как-то наш декан Анатолий Иванович попросил меня лично присмотреть за своей дочкой – Ниной Голубевой. Отец решил её не баловать, из группы не выделять и, видимо, из общепедагогических соображений, послать вместе с нами, посоветовав дочери «держаться Пети». Но патронажа с моей стороны не получилось: на следующий день, после нашего «расквартирования» в деревне Верхний Налим Заинского района, мне пришлось переехать с половиной группы в соседнюю деревню Сармаш-баш. Однако Нинок ехать отказалась – больно глянулись хозяева, радушно принявшие её с подругами на постой. Поэтому она осталась с другой половиной группы под началом моего боевого друга Андрюши, возглавившего «верхненалимский филиал». Но любовь к хозяевам быстро прошла. Начались дожди. Нинок простыла и, когда я время от времени ходил в гости к Андрею, подолгу плакалась мне в жилетку, смахивая горючую слезу потемневшей от въевшейся грязи рукой. Особенно Нину одолевал шестилетний, не понимавший по-русски хозяйский сынок. И однажды она не выдержала: последней каплей терпения стали гастрономические эксперименты пацанёнка. А дело было так. Отец-хозяин привёз из райцентра лимонад «Буратино», сынок смешивал его с густой домашней сметаной, в которой могла стоять ложка, и долго полоскал полученной смесью горло, «гырча» на весь дом. Потом выплевывал всё добро обратно в стакан. После этого что-то добавлял ещё, встряхивал стакан, как шейкер, чтоб образовалась пена, и с наслаждением пил получившийся «коктейль», подолгу растягивая удовольствие. Бедная Нина, бледнея, отворачивалась, зажимала уши, чтоб только не слышать и не видеть изыски мелкого «бармена». Но после третьего стакана не выдержала: её замутило, и она, опрокинув стул, стремглав метнулась прочь из избы. Однако выскочить не успела, «метнув харч» на пороге. Да, товарищи дорогие, каюсь, виноват: когда, сочувственно покачивая головой, слушал от Нинка эту историю, еле сдерживался от хохота. Надо было видеть её глаза, горящие от негодования и праведного возмущения! А в завершении рассказа прозвучала «добившая» меня коронная фраза, как квинтэссенция протеста и мести: «И не убрала за собой!» И я, все-таки не выдержав, взорвался гомерическим хохотом… К счастью, это был последний для Нины колхоз - папа-декан стал в августе «сажать» дочку в канцелярию приёмной комиссии, что давало законное право на каникулы в сентябре. Не скажу, что «вошедший в историю» хозяйский пацан-шестилетка ставил перед собой какие-то цели в отношении Нины. Нет, ведь он был обыкновенным деревенским мальчишкой. Я и сам в Сармаш-баше в тот год проживал в доме, где было четверо детей, плюс нас, расквартированных, столько же. Да-да-да, размещали нас обычно по домам колхозников. Представляете? И ничего – почти месяц уживались под одной крышей. Наверное, в это сейчас трудно поверить, но тогда такой был народ – в большинстве своём простой и радушный. Помню, младшенький хозяйский сынок по имени Самат, первоклассник, привязался ко мне настолько, что даже спал вместе со мной. Приходя домой, он первым делом спрашивал домочадцев: «Петя Ивановищ (так он меня звал) кайда (где)?» И мы, если я в тот момент не работал на току, сразу начинали с ним бороться. Потом он обедал, затем мы вместе делали уроки, разучивали песенку «Братишка Саматка теперь первоклашка» на мотив «Сестренки Наташки» – больно ему нравилась эта песня. Часто Саматик недоумевал по поводу того, что «Петя Ивановищ» еле-еле говорит по-татарски, но умеет читать (правда, почти ничего при этом не понимая) и писать, что для него самого тогда ещё было заоблачной мечтой. И, несмотря на то, что мы иногда не понимали друг друга (мальчик поначалу совсем не говорил по-русски), друзьями стали закадычными. Мать-хозяйка, Гульсина-апа, не могла на меня нарадоваться. И видя, что мне, ударно вкалывавшему на свежем воздухе, жрать хотелось постоянно, часто подкармливала, угощала чем-нибудь вкусным. У Саматика были три сестры. Старшая, Гулюза, мне очень нравилась – спокойная, налившаяся соками статная молодая женщина. Выпускница Казанского института культуры работала директором местного «Культура йорты». Краем уха я слышал, что ей пришлось пережить какую-то сердечную драму, но это и так было видно невооруженным глазом – Гулюза всегда была тиха и печальна, что ещё больше придавало ей загадочности и шарма. Видать неспроста ей, специалисту с высшим образованием, пришлось вернуться из города домой, где и без неё было - мал-мала меньше. Я рассказал о своей симпатии девчонкам из группы, проживавшим со мной в этом же в доме, и они, «редиски», «сдали» меня её отцу – Суфияну-абый. И тот с радостью воскликнул: «Гулюза, кил монда (иди сюда)!.. Питкя (так меня звали в татарских деревнях), забирай её, а?!» Понятно, всё это было в шутку. Но выдавшие мой секрет одногруппницы-соседки, не доверяя полностью шутливости ситуации, на всякий случай увещевали меня: «Как ты не понимаешь, ей нужен работящий деревенский татарин, зачем ей учёный муж типа тебя?!» А позже выяснилось, что пристальный интерес я вызывал у средней дочери – восьмиклассницы Ильсии. Не стану самообольщаться, скорее всего, я был просто первым молодым человеком, так не похожим на местных «жегетляр», студентом университета, который оказался в непосредственной близости – под одной крышей. За день мы с ней перекидывались парой фраз о чем-то несущественном, иногда я шутил, а она стеснялась. И как же я удивился, когда буквально за день до моего отъезда, Ильсия подошла ко мне и, опустив глаза, еле слышно пригласила на дискотеку. Моя ты матурым (красавица)! Но после трудового дня я был замёрзшим, мокрым, голодным и уставшим, и идти никуда не хотелось. С другой стороны, я понимал, чего ей стоило такое приглашение. «Сходить, что ли? – терзался я. – Но зачем?..» До сих пор, вспоминая этот эпизод, мне становится немного грустно и светло… С Саматиком и его младшей сестрой четвероклассницей Гульсам мы часто ходили в осенний лес, что на пригорочке сразу за деревней. Снимали с цепи «за компанию» пса Шарика – он с лаем носился туда-сюда, как угорелый. Летняя практика по зоологии и ботанике еще была свежа в памяти, поэтому я много рассказывал им про лесных животных и растения. Кстати, к моему отъезду Саматик самостоятельно стал складывать русские слова в довольно осмысленные предложения – в школе начались уроки русского языка. Мне приятно было осознавать, что именно со мной он закреплял свои знания на практике. Впрочем, и я немного улучшил свой татарский, общаясь с детворой. Суфиян-абый всегда был серьёзен и суров. В колхозе он числился передовиком, работал трактористом, в уборочную – от темна до темна. Частенько за ужином, приняв «с устатку» стопочку, рассказывал про потрясшую его воображение Болгарию, поездкой в которую был премирован: «Эх, Питкя, если б не дети, остался бы там!» Так он обычно заканчивал своё повествование. И мой вопрос, какой город лучше – Казань или София, воспринял почти оскорблением, чуть не ругнувшись, ибо ответ изначально угадывался не в пользу родной Казани той поры. Ко мне Суфиян-абый также питал тёплые чувства: из-за Саматика, а сына он боготворил – пацан родился аж с четвёртой попытки; из-за того, что «я – не баба»; а ещё и потому (если это не самое главное), что я, как и вся их семья, был рыжим. Иногда Суфиян-абый, находясь в благостном расположении, обняв меня, говорил: «Вот Питкя – мой родственник – тоже рыжий!» Кстати, когда мы квартировали в деревне Молвино, меня к себе в родственники радостно «записала» ещё одна хозяйка – Альфинур-апа: в девичестве она была моей однофамилицей. Вообще, было интересно понаблюдать, что называется, изнутри, за укладом жизни в деревенских татарских семьях. Да, без сомнения, мужчина в них – величина величин! Мне, взрослеющему молодому человеку, импонировал высокий авторитет мужчины в татарском доме. Спокойствие и уверенность хозяина, послушание ему домашних. Всё-таки у нас в русских деревнях (и не только) женщины любят «потюкать» и «попилить» своих мужичков. И не всегда за дело, зачастую просто так, для порядка. Ничего подобного в татарских патриархальных семьях я не заметил. Однако подобное подчеркнуто-уважительное отношение накладывало на мужчин больше ответственности, что отражалось на самом подходе к жизни. Поэтому, видимо, детей в татарских семьях больше, чем в русских. Меньше разводов. И алкоголь среди татар менее популярен, особенно в деревнях… Мне любопытно было наблюдать, как ужинал Суфиян-абый. Подав пищу, Гульсина-апа не уходила, а стояла рядом. Закончив трапезу, он приглушённо отрыгивал – лицо супруги светлело: муж родной наелся! Нет, друзья, честное слово, нам, мужикам, вне зависимости от национальной принадлежности, такой уклад не может не нравиться! И я не сказал бы, что женщина в татарских семьях ущемлена в правах. Нет. Конечно же, она – равноправная хозяйка дома в полном смысле слова, только придерживается векового уклада. Я тоже, несмотря на молодой возраст, ощущал уважение к себе со стороны прекрасной половины деревни. После августовских горных походов моя физиономия была украшена густой рыжей бородой. В сочетании с очками и крепким телосложением я внешне «тянул», если не на начальника, то на молодого преподавателя – точно. Когда приходила пора затяжных, изнурительных осенних дождей, улицы деревень превращались в непролазную грязь, регулярно взбаламучиваемую снующими туда-сюда тракторами и грузовиками. Вдоль каждой стороны улицы, ближе к домам, натаптывались тропиночки. Но они были такие узенькие, что встречного приходилось пропускать, отодвинувшись чуть в сторонку. Так вот, местные женщины, не говоря уже о девочках и девушках, всегда уступали мне дорогу, не забывая приветствовать: – Исенмесез (здравствуйте). Со временем, я «обнаглел» настолько, что позволял себе отвечать: – Яхшы (хорошо)! Так и ходил по деревне: «исенмесез» – «яхшы», «исенмесез» – «яхшы». Даже привык. Если быть точным, «исенмесез» дословно переводится – «здоровы ли Вы». Вроде, как вопрос. Принято отвечать на подобное приветствие также: «исенмесез» или просто «исенме» («здоров ли ты»), если приветствуемый младше или хорошо знаком приветствующему. А «яхшы» – «хорошо», согласно этикету, отвечая и не интересуясь в ответ здоровьем вопросившего, может позволить себе только пожилой или просто уважаемый (не зависимо от пола) человек, а не «щегол», типа меня. Ну, уж не судите строго выпендрёжника в моём лице. Просто приятно было чувствовать себя уважаемым человеком. Не сложно догадаться, особым уважением пользовались начальники и другие власть предержащие в деревне, в первую очередь, председатель колхоза или директор совхоза. Особенно запомнился случай в деревне Молвино Зеленодольского района. Приехав, я сразу заметил двух «жегетляр», постоянно болтавшихся по деревне, часто в нетрезвом виде. Выяснилось, что двое местных друзей, недавно вернувшихся из армии, никак не могли завершить празднование долгожданного «дембеля». Как-то раз, во время обеденного перерыва, их «подшофе» занесло в колхозную столовую. Недавние армейцы-кореша «докопались» до командированных из города на уборочную шоферов. Водилы не хотели развития конфликта. Но тем что-то не нравилось, и они явно лезли на рожон. Чем бы это закончилось – вопрос. Ситуацию разрядил внезапно подъехавший местный бригадир – здоровый, суровый с виду мужик. Он, мгновенно оценив положение, молча, двумя грамотными ударами свалил дембелей-односельчан на пол, после чего вышвырнул обоих на улицу. «Дембеля» приняли это как должное, мгновенно утухнув, и быстро ретировались. 3 С 1980 года, когда я был на втором курсе, нашему факультету поручили шефство над колхозами двух районов Татарии, соседствующих друг с другом – Заинского и Сармановского. Доставляли туда нас тихоходными речными корабликами типа «Ом», зовущимися в народе «омиками», до пристани Красный Ключ, что неподалёку от Нижнекамска. Оттуда уже колхозными автобусами – по хозяйствам. Один колхоз – одна академическая группа. Отплывали мы днём. К утру были на месте. Честно говоря, такой, менее затратный способ доставки был для нас, студентов, очень неудобным. Если погода стояла хорошая, то было вполне терпимо: народ «растекался» по всему «омику» – по крышам палуб, трапам, шлюпкам. Но в дождь и ветер все, как пчёлы в улей, набивались в помещения верхней и нижней палуб. На середине Камского устья нас обычно покачивало, и некоторых девчонок тошнило. Ночью мы спали, в буквальном смысле, вповалку друг на друге, а потому приплывали в Красный Ключ полуразбитыми и не выспавшимися. Но всё списывалось на молодость. Позже, когда я уже окончил университет, узнал, что доставлять студентов из Казани на места стали автобусами. Что ж, порядок восторжествовал! Заинский и Сармановский сельскохозяйственные районы оказались почти в центре промышленного треугольника между нефтеперерабатывающим Нижнекамском, автостроительными Набережными Челнами и нефтедобывающим Альметьевском. Кстати, Набережные Челны в 1982 году были переименованы в «Брежнев» в честь почившего в том же году генсека. Многие тогда с сарказмом произносили новое название города, переиначив в «Набрежневые Челны». К счастью, позже городу было возвращено историческое имя. В те же восьмидесятые велись многочисленные разговоры о предстоящем строительстве в недалекой Елабуге – родине пейзажиста Ивана Шишкина, месте упокоений поэтессы Марины Цветаевой и кавалерист-девицы Надежды Дуровой – огромного тракторного завода, так и не появившегося на свет Божий. Нетрудно догадаться, что народ в поисках лучшей жизни активно переезжал из деревень в эти города, поэтому на селе был кадровый голод, частично утоляемый в уборочную многострадальными студентами. Тем не менее, оба района были хорошо освоены и плотно заселены: пустующих, заброшенных, зарастающих бурьяном земель я не видел. В Заинске, на реке Зай вращала турбинами построенная в шестидесятые годы ГРЭС, снабжавшая электроэнергией местные предприятия и населённые пункты, а также подключённая к единой энергосистеме. Помню, одна моя одногруппница, разочарованно разглядывая небольшое водохранилище и невысокую плотину станции, недоумённо изрекла: – И чего разговоров – «Зейская ГЭС, Зейская ГЭС»? Я ничего грандиозного тут не вижу! И я, осознавая свою недоработку на политинформациях, поперхнулся: – Ты, что, подруга, какая это тебе «Зейская ГЭС»? – Но название реки Зай по-татарски – «Зей»! – отпарировала она. Пришлось срочно восполнять информационный пробел, рассказав про строительство под мудрым руководством КПСС грандиозного каскада ГЭС на реках Зея и Бурея в Амурской области. Я был дока проводить политинформации в любых условиях, считая это своим святым долгом. Опять прошу, не смейтесь! Спокойный пейзаж районов представлял собой поля и пашни средне всхолмленной равнины с редкими перелесками и узкими речками. Мне довелось изрядно попутешествовать по весям этих районов, ставшими почти родными. Я полюбил их неброскую красоту, напоённую осенним запахом влажной земли, стерни, зерна и опадающих жёлтым хороводом листьев. Причиной первых двух путешествий – на третьем и четвертом курсах – стала, как это ни банально звучит, любовь. Не моя – Ширшовская. Андрюха запал на однокурсницу Лидуську с кафедры ботаники, но, поскольку группы разводили по разным колхозам, они на время сельхозработ оказались разлучёнными. Прошла неделя, минула другая – письма всё не приходили, хотя Лидуська, ответившая на его чувства взаимностью, обещала писать через день. Похандрив некоторое время в ожидании весточек, Ширшов немного «отвлёкся» на другую студентку из нашей группы. И вот, в последнюю неделю нашего пребывания пришли все Лидуськины письма разом. Андрей мгновенно прозрел, осознал неправильность своего поведения, боясь, что его могут «сдать» мстительные одногруппницы. Да и новый прилив чувств нахлынул – влюбленный Андрюша, отбившись от коллектива, всё перечитывал и перечитывал письма, шевеля губами и как-то грустно и отрешённо улыбаясь. Результат подобной «медитации» не заставил себя долго ждать. – Так, Петька, быстро собирайся: мы идём к Лидуське! – решительно сказал Андрей. Мне не очень «катило» двигать по раскисшим дорогам куда-то в соседний район, и я попробовал возразить: – Слушай, Ширшов, солнце высоко, куда идти-то? Охолонь, скоро и так с ней свидишься! – Тогда я один пойду! Понятно, что этого я не мог допустить, поэтому, тяжело вздохнув, стал паковать рюкзак. – Куда идём-то? – В деревню Иляксаз, всего в двух километрах от райцентра Сарманово. – Всего в двух километрах! Ты сперва доберись до этого Сарманово! Мы тогда трудились в деревне Александровская Слобода (местные упрощали название – «Алслобода») Заинского района. Не без труда получили от Аллы Фаттаховой – одной из старших в нашей группе, аспирантки, ныне профессора университета, – короткую «увольнительную», хотя это было нарушением трудовой дисциплины. Но на что только не пойдёшь ради дружбы и любви! Быстро добравшись на попутном автобусе до Заинска, мы узнали, что до Сарманова 55 км. Каково? А день уже повернул к вечеру. И вот на перекладных – где на машине, где на телеге, где пешком – мы добирались до манящего «далёка». Автобусного сообщения между этими райцентрами тогда не существовало. Качество сельских дорог – общеизвестно. Татарстан в то время исключением не являлся – в основном, улучшенные щебнем грунтовые, кое-где был асфальт. Но на границе районов он оборвался: оттуда нас подобрал ехавший на телеге, запряжённой старенькой лошадкой, один бабай, взяв с нас за проезд песнями. Особенно ему понравилась в моём исполнении татарская народная песня «Закария» – он даже подпрыгивал на соломенной подстилке телеги в такт мелодии… Моя прародина по отцу – Кировская область, Вятско-Полянский район. Кстати, мой отец был депутатом Верховного Совета Татарстана первого созыва, принявшего Декларацию о независимости Республики. Итак, родившись и повзрослев в Казани, я естественным образом воспринял татарскую культуру, чуть-чуть понимал язык, хотя специально его никогда не учил. До сих пор люблю многие татарские песни. Моё раннее детство прошло в районе Иске Бисте (Татарская слобода), что на берегу озера Кабан, рядом с единственной действующей в то время в Казани старинной мечетью Марджани. Поэтому до сих пор художественно исполняемые суры из Корана, слышимые мной в детстве, навевают благодушие и умиротворение, вызывая приятные воспоминания. А марш Салиха Сайдашева, под который отправляется и прибывает фирменный поезд «Татарстан» сообщением Казань – Москва, люблю так же, как и «Прощание Славянки». Безусловно, длительное проживание в тесном соседстве с другим народом оказывает большое влияние на формирование человека. Вот и я не стал исключением из этого правила. К тому же моей фамилии присущ национальный колорит, благодаря чему татары часто принимали меня за своего. Было приятно: мне всегда нравился этот жизнерадостный, трудолюбивый народ. А когда требовала ситуация, я и сам не раз успешно «косил» под татарина. И помогало мне в этом одно обстоятельство. В крупных городах республики не все татары, особенно молодёжь, владели своим родным языком, некоторые вообще его не знали. Не припомню, например, чтобы мой друг детства Фархад, будучи чистокровным татарином, говорил на родном языке, хотя и понимал его. Даже своей родной бабушке, плохо говорившей по-русски и обращавшейся к нему по-татарски, всегда отвечал только на русском, несмотря на то, что мама его часто за это укоряла. Я, кстати, был с ней солидарен. А я и сейчас под настроение изредка выдаю что-нибудь на татарском, хотя более чем за четверть века, прошедшую с момента моего переселения в Сибирь, почти всё забыл. «Ах, фремя, фремя». Старею… Итак, в густых сумерках мы с Андрюхой добрались до долгожданного Сарманова. Не без труда нашли человека, показавшего дорогу на Иляксаз – конечный пункт нашего путешествия; мерцая редкими огоньками, деревенька служила надежным ориентиром. Но, пока мы чапали по грязи последние два километра, на улицах деревни не осталось ни души. Хорошо хоть знали, где искать студенток-ботаничек: их во главе с молодым преподавателем, ныне директором ботанического музея университета Сергеем Любарским, разместили в отдельно стоящем здании, используемом колхозом под общагу. Уже в кромешной темноте мы постучали в заветную дверь. В ответ – тишина. Как так? Не та деревня? Или девчата успели, досрочно завершив работы, отбыть восвояси? Постучали громче, ещё раз. И ещё. Наконец, робкий голосок слабо вопросил: «Кто там?» Оказалось, что один из местных «жегетляр», влюбившись в студентку по имени Адиба, слишком переусердствовал в проявлении своих чувств, за что был сдан местному участковому, мгновенно влепившему ему пятнадцать суток. И вот, за день до нашего приезда «пострадавший» от неразделенной любви, отбыв наказание, всё же наведался к Адибе. Присев на краешек табуретки, он, с глубокой укоризной глядя девушке в глаза, только и смог выдохнуть: «Ну, нарса (ну, что)?» Казалось бы, «ученье» пошло впрок. Однако вполне могла произойти смена настроения. Потому-то девчонки боялись не только открывать дверь, но и голос подавать. Но нам были несказанно рады даже ночью. А уж Лидуська сияла! Все ботанички, затаив дыхание, не сводили глаз с почти киношной сцены встречи влюблённых. Девчонки вообще обожают подобные зрелища. Предполагалось, что на следующий день мы тронемся в обратный путь – по крайней мере, так мы договаривались. Какой там! Лишь на третий день, и то по моему твердому настоянию, мы, наконец-то, двинули обратно в «порт приписки». Лидуська провожала нас до конца деревни. Иляксаз запомнился двумя изюминками: над всеми водоразборными колонками были поставлены красиво раскрашенные срубные теремки; а традиционную доску почёта у правления колхоза украшали портреты ударников труда, умело нарисованные пастелью местным Суриковым. Обратно мы добрались быстро и без приключений, удачно поймав попутный грузовик до Заинска. А в Алслободе нас ожидал «втык» от перенервничавшей Альфии Нурлимамовны за нарушение уговора о сроке возвращения. Но блаженно улыбавшегося Андрюшу, да и меня тоже уже ничто не могло серьезно пронять. 4 Всю оставшуюся неделю до конца сельхозработ Андрей, мучимый угрызениями совести, тягостно молчал. Да и после возвращения в Казань не меньше семестра всё ждал, что кто-нибудь из «доброжелательниц» нашей группы бдительно «сольёт» Лидуське компромат. И основания для подобных опасений имелись, ведь та осень в колхозе вошла в историю нашей группы благодаря незабываемой поэтической дуэли… Мы с Андрюхой и ещё тремя студентками оказались тогда расквартированными в доме гостеприимной пожилой русской пары – одиноких дяди Васи и тети Нади. В пристройке к дому квартировал молодой неженатый агроном Фарид, позже влюбившийся в одну из студенток – неприступную Ирочку Скипину, которую мы между собой звали «Скипа». Ну, а мы с Ширшовым попросились на веранду, чтоб иметь хоть какую-то независимость от хозяев. Сентябрьские ночи уже становились холодными, но мы почти не мерзли – выручали наша с ним неприхотливость и добротная туристская подготовка. По вечерам у нас на веранде постоянно сидели три наши подружки – собиралась такая милая дружеская общинка. Мы вели бесконечные задушевные беседы, травили анекдоты, пели под гитару песни Визбора и Никитина и, насколько это возможно, старались не тревожить хозяев, рано ложившихся спать. Но однажды идиллия резко оборвалась. Был банный день, мы купили пару бутылочек красного винца, закуски и решили душевно провести очередной вечер, попарившись перед этим в баньке. Баня у хозяев топилась по-чёрному. Мы с Андрюхой великодушно пустили наших девчонок попариться первыми – меньше сажи, больше жара. И вот, когда мы с ним, напарившись, в предвкушении небольшого пиршества вернулись на свою веранду, оказалось, что наши нечестные подруги всё выпили и съели, не дождавшись нас. Почему они так поступили, я уже не помню, но нас это возмутило до глубины души. Слово за слово, мы вдрызг разругались, а Скипа, в завершение крепкой размолвки, снисходительно выдала: «Спокойной ночи, «квадратные» мальчики!» «Оквадратить» или «квадратнуть» на сленге того времени означало: возбудить интерес и «кинуть» представителя противоположного пола. Наутро был объявлен взаимный бойкот. Точка! Чем мы с Андрюхой могли отомстить своим «неверным» подругам? Только альтернативой им в виде новых пассий! Вот вам! А вы, голубушки, будете ложиться спать вместе с хозяевами в восемь часов вечера – деваться вам некуда! Сказано – сделано. Вскоре с нами по вечерам на веранде стали сидеть две студентки: одна из нашей группы, «инкриминирования» которой со стороны Лидуськи так впоследствии боялся Андрюша; другая, типа, «моя» – из параллельной. Однако в глубине души и я, и Андрей сожалели, что рассорились с тройкой «Скипа и Ко». Но нужно было держать марку – гордость и юношеский максимализм не позволяли сделать первые шаги к примирению. Дальше – больше. Как-то, хлебнув спиртного, мы устроили перед новыми подругами словесную «обструкцию» компании «Скипа и Ко», не особо выбирая выражений. «Бывшие» услышали, точнее, подслушали, и обиделись насмерть. Да и нам самим потом было стыдно за наш нетрезвый трёп, но, как говорится, «слово – не воробей…» Бойкот со стороны девчат стал ещё демонстративней. Более того, триумвират обнародовал содержание нашего «базара». В результате, к бойкоту в отношении нас примкнули ещё некоторые девчонки. Лидуськины письма всё не шли. От хандры Андрей предался довольно распространённому по молодости занятию – поэтическому творчеству, чего за ним никогда ранее не водилось. Свободными минутками Андрюша, грызя карандаш, то улыбаясь, то хмурясь, зачёркивая и переписывая выстраданные в муках творчества слова, строчил их в блокнот. Любительская юношеская романтическая поэзия почти всегда трогательна и примитивна, ее не стоит воспринимать всерьез. Она лишь отражает состояние души и настроение, присущие только той поре жизни. Но один стишок «за жизнь» мне понравился. Известно давно всем, что жизнь – это море, Бескрайнее море счастья и горя, Бескрайнее море встреч, расставаний, Безбрежное море разлук и прощаний. Друзей и подруг, столь тобою любимых, Но также теней недругов незримых. Ты мчишься по этому морю привольно И к цели летишь напрямик, то окольно, Ты гордо стоишь за штурвалом фрегата, И взор свой стремишь вперед, не назад ты. То бурь, ураганов глотаешь ты пыль, А то попадаешь в затишье и штиль. И пусть не пугает тебя вал девятый, Акул ты не бойся, не бойся пиратов, И жизни себе не ищи ты спокойной, Невзгоды и беды пройди ты достойно! Не бойся пройти в жизни лишние метры, И пусть паруса твои будут по ветру. И коль не прельстился ты манною Божьей, И коль не сражен ты изменой и ложью, И если имел ты друзей настоящих, Коль видел врагов, о пощаде молящих, И если с любимой делил своё ложе, Считай, не напрасно ты жизнь свою прожил! Лидуськины письма из района в район шли, похоже, через Рио-де-Жанейро. Тоска продолжала всё крепче сжимать своей ухватистой лапой «израненное» сердце моего несчастного друга. Ко всему прочему, посыпали противные осенние дожди, усилив общий минор восприятия действительности. Даже новые подружки не помогали. Предавшись дальнейшему меланхолично-неспешному осмыслению жизни и втайне сожалея о разладе отношений с триумвиратом «Скипа и Ко», Андрюша начал писать следующий философско-поэтический опус: Как странны отношенья людей, То теплы они, то вдруг хол |
Похожие:
 | Эти законопроекты были внесены в Госдуму. Первое чтение назначено на июнь. По процедурам проект должен пройти первое, второе и третье... | | «О чем вы говорите? Пока мы не будем держать в своих руках прессу всего мира, все, что вы делаете, будет напрасно. Мы должны быть... |
| Изу судебной практики рассмотрения дел о банкротстве (несостоятельности) в части отказа в удовлетворении требований кредиторов о... | | Методические рекомендации по дипломному проектированию и выполнению выпускных квалификационных работ для студентов всех форм обучения... |
| Методические рекомендации по выполнению выпускных квалификационных работ для студентов всех форм обучения (первое и второе высшее... |  | В этом месте Марс задерживается почти на полгода, если считать первое директное прохождение этой дуги, ретроградную фазу, длящуюся... |
| «Об утверждении Инструкции о порядке организации и проведения проверок в уфссп россии по Курганской области» в 2010 году, согласно... | | Коробеев А. И. заведующий кафедрой уголовного права Юридического института Дальневосточного государственного университета, доктор... |
| Коробеев А. И. заведующий кафедрой уголовного права Юридического института Дальневосточного государственного университета, доктор... | | Магистратура университета «Дубна» по направлению «Менеджмент» магистерские программы «Инновационный менеджмент», «Проектное управление... |