Оглавление вступление воспоминание первое «Человечный человек» иидейная наковальня университета воспоминание второе
Скачать 2.36 Mb.
|
| ВСТРЕТИМСЯ НА «СКОВОРОДКЕ» (воспоминания о Казанском университете) ОГЛАВЛЕНИЕ ВСТУПЛЕНИЕ ВОСПОМИНАНИЕ ПЕРВОЕ «Человечный человек» и идейная наковальня университета ВОСПОМИНАНИЕ ВТОРОЕ «И всё кругом колхозное, и всё кругом – моё!» ВОСПОМИНАНИЕ ТРЕТЬЕ Как я нарушал государственную границу, или «наши люди» всюду ВОСПОМИНАНИЕ ЧЕТВЁРТОЕ Месть неудачливого ухажёра………… ВОСПОМИНАНИЕ ПЯТОЕ Памяти Ирины Мисюровой………….. ВОСПОМИНАНИЕ ШЕСТОЕ Как я работал лесником ВОСПОМИНАНИЕ СЕДЬМОЕ Как я защищался ЭПИЛОГ Моим одногруппникам Андрею Ширшову, Елене Ильиной, Ирине Скипиной, Валерии Бойко и Татьяне Клоковой посвящаю Вступление Я – довольно типичный представитель поколения, чья юность и молодость пришлась на 70-е и 80-е годы минувшего века. Уроженец Казани, выпускник Казанского университета, ныне живущий в Сибири и ностальгирующий по родному Татарстану. Однажды я почувствовал неодолимую тягу рассказать о своей студенческой молодости. И вот пишу, что к этому подтолкнуло? Известно: «времена не выбирают, в них живут и умирают…» Поэтому описать своё студенчество – значит описать своё время. Тем более, пять моих студенческих лет выпали на самую последнюю пятилетку «развитого социализма». Менее чем через год после окончания мною университета начнется горбачёвская перестройка, которая похоронит под собой и страну, и строй, затем последуют годы «ельцинских реформ». События тех времён широко растиражированы и общеизвестны. А ведь непосредственно предшествовавшие им годы, наречённые «застойными» и отчасти попавшие в некоторый информационный вакуум, были очень насыщенны и значимы, во многом предвосхитив и обусловив события, последовавшие за ними. Последним и решающим аргументом, заставившим меня напрячь память и взяться за перо, послужил рассказ Андрея Ширшова, моего лучшего друга, единственного однокашника, связавшего свою жизнь с педагогикой. Оказывается, нынешние школьники свято убеждены, что в нашу молодость, которая пришлась на время «мрачного тоталитаризма», ничего светлого, интересного, содержательного и позитивного не было и быть не могло. Вы согласны? Я − нет! И хочу доказать, что это не так. Да и просто захотелось вернуться в ту пору, рассказать о времени «из времени» – ведь я в какой-то мере остался в тех годах. И, похоже, буду «проживать» их всю жизнь. Столько воды утекло после окончания звонкого времени студенчества… Но память не подёрнулась пеплом забвения. В памяти остались какие-то туманные ретроспекции и ассоциации, обрывки воспоминаний, отзвуки песен, смеха или грусти, голосов, звуков того удивительного времени… Даже выражения лиц на чёрно-белых фотографиях той поры другие. И если кто-то из современников, ознакомившись с моими воспоминаниями, скажет: да, это – мы, это – про нас, буду счастлив. Итак… * * * Вот опять я «еду» на учёбу со своего Танкодрома на шестом или восьмом троллейбусе мимо исчезнувшего ныне Питомника, что был напротив Танкового училища и ВДНХ, где мы, школяры, бегали на лыжах на уроках физкультуры. Обширные земли, на которых когда-то подрастали саженцы горзеленхоза, застроены ныне внушительными зданиями государственных учреждений и депо метрополитена. «Мелькают» перед глазами переименованные ныне в Эсперанто и Петербуржскую улицы Жданова и Свердлова. От Суконной Слободы, сохранившей в те годы облик столетней давности, деревянно-резной, патриархальной и захолустной, с яблоньками во дворах и классическими бабушками на скамеечках, сегодня остались лишь несколько каменных зданий и церквей да название станции столь непривычного для меня казанского метро. Вокруг устоявших строений-реликтов Суконки принято решение застраивать освобожденные площади модными нынче новоделами, стилизованными под XIX век. Да и троллейбус, издававший характерный поющий звук, по этим улицам больше не ходит. От перекрестка улиц Артёма Айдинова и Петербуржской, вдоль фасадов невысоких домов, стилизованных под Питер, и далее по Баумана, протянулась пешеходная зона. А на месте «круга» с диспетчерской, где когда-то разворачивался «рогатый», стоит модерновый «Гранд отель Kazan», тянущий ввысь свои многочисленные этажи. Закрываю глаза и мысленно выхожу на конечной остановке «Площадь Куйбышева – Кольцо», и, пройдя мимо большой невысыхающей лужи, взявшейся «по берегам» зеленью, на том месте, где с недавних пор сосредоточенно размышляет о судьбах человечества бронзовый Гумилёв, ныряю в проходной двор. Да-да, того длиннющего, изогнутого, бывшего некогда доходным домом здания, выходившего одной стороной на Кольцо, бывшую Рыбнорядскую площадь, а другой, с аркой противоположного выхода со двора – на неказистый приземистый кинотеатр «Вузовец». И если «Вузовец» почил в бозе ещё в бытность мою казанцем, то доходный дом, в проходном дворе которого всегда витал характерный запах старины, отхожих мест и щей, приказал долго жить уже без меня. На его месте, на Кольце, сверкает огнями и роскошью современный торговый центр «Кольцо» с огромным, натурально гранёным кольцом на крыше. Перейдя улицу Пушкина у «Даров природы», я, поднявшись по мощённой булыжником университетской горке, вхожу в старинный двор Альма-матер – мне, постоянно куда-то опаздывающему, зайти в главное здание было ближе именно со двора. По левую руку оставалось небольшое двухэтажное белое, строгое зданьице в стиле классицизма, где на втором этаже, на кафедре почвоведения, «грыз» гранит наук корефан Олег-Насибулла. Мы его называли «почвоедом» или «почвогрызом». Не упомянуть это здание невозможно, потому, что оно – самое, не побоюсь сказать, знаменитое в Казани. На восьми пролётах между окнами первого этажа – восемь мемориальных плит: «В этом здании»… Создал основы теории органической химии Бутлеров, синтезировал анилин Зинин, открыл сорок первый химический элемент «Рутений» Клаус, творили знаменитые химики Флавицкий, Зайцев, Марковников и Арбузовы, отец и сын. С лихвой для небольшого флигелька, не правда ли? Охватив взглядом полукруглое здание анатомического театра мединститута с выложенными на фронтоне золочёными буквами «Hic locus est ubi mors gaudet succurrere vitae» («Это место, где мёртвые помогают живым»), я пробегаю через довольно запущенный и неухоженный, в те годы, весь в тени от огромных вековых деревьев университетский двор. С другой его стороны, от входа во двор с улицы Ленина, ныне Кремлёвской, всё моё студенчество простояли машин двадцать марки «ГАЗ-66» с пассажирскими будками. Что они там делали, кому принадлежали, почему так долго стояли, я так и не узнал – привык, стоят себе – значит, так и надо. И, распахнув дверь, по крутым с поворотом направо ступеням поднимаюсь наверх, вдохнув лёгкий запах химреактивов, просачивавшийся из-за двери, ведущей в подвал научной лаборатории кафедры физиологии растений. К гардеробщице Нурие – то ли вечернице, то ли заочнице, не помню, и дальше до аудиторий с высоченными старинными, часто лепными потолками. К овладению науками готов! Казань-Казань… Казань семидесятых и восьмидесятых. Разлитая в воздухе патриархальная провинциальность, приправленная лёгким восточным колоритом. Смешение архитектурных стилей и укладов жизни, контраст импозантности дворянских, купеческих кварталов города и захолустья трущоб слобод и околотков, зачастую близко соседствовавших друг с другом в самом центре города. Ширь волжского разлива и простор акватории казанского речного порта со снующими туда-сюда «ракетами», «омиками» и «мошками», пахнущими соляркой. Отдающая сероводородом жаркими летними деньками водяная гладь Нижнего Кабана и захламлённый, поросший камышом узкий Булак – протока от озера к Волге. Старушки-татарочки в длинных белых платках, серьёзные белобородые бабаи в тюбетейках с палочками, в мягких сафьяновых сапожках и русские бабули в традиционных цветастых платочках. Угрюмые гопники в голубых олимпийках, заправленных в широкие, на 2-3 размера больше, штаны и мятые мужички в домашних трико, увлечённо «забивающие козла» в домино за столом под деревьями – обязательном атрибуте любого казанского двора. Городская публика той поры вспоминается мне немного деревенской: сходить до ближайшего магазина в домашних тапочках и даже в майке, почистить рыбу или разрубить мясо около подъезда дома было в порядке вещей. Ещё и ключи от входной двери в квартиру под ковриками на лестничной клетке кое-кто оставлял. А около никогда не запираемых дверей подъездов красовались таблички с поквартирным списком жильцов. Помню однообразные и заунывные дворовые песни укрывшихся в затемнённых местах группок молодняка под звуки гитары – уметь держать в руках шестиструнную деревяшку, зная всего три аккорда, было тогда очень почётно. Культ хоккея и футбола: пацаны каждого двора заливали зимой свою площадку, иногда и не одну, со снежными, как правило, бортами, а уж деревянная коробка была особым шиком. Как самозабвенно болели за завсегдатаев вторых лиг – за футбольный «Рубин», ныне чемпион России, и за хоккейный, как тогда говорили, «СКа-Урицкий», ныне «Ак Барс», и тоже чемпион России. Вот только татар в тех командах, в отличие от нынешних, было по половине состава, поскольку это были по-настоящему городские команды, даже мой одноклассник Эдик Маматов дорос до вратаря «Рубина». Слышу колоритную, немного гортанную татарскую речь, льющуюся отовсюду. И особый, нигде больше не встречавшийся мне казанский акцент русской речи, сохранившийся без изменений до сегодняшних дней. Представляю, как естественно и органично неслось бы над всей этой безмятежной благодатью переплетение переливов колокольного звона и умиротворяющих напевов сур из Корана! Но, к сожалению, колокольни и минареты слились в едином благозвучии, создающем особую, неповторимую ауру родного города, уже после моего отъезда из Казани. Сегодняшнюю Казань я почти не знаю, внешне она, разумеется, смотрится лучше той, прежней. Хотя публика казанская, как мне кажется, внутренне особо не изменилась, лишь стала поцелеустремлённей и порезче. Наверное, ни один город России, в том числе, Москва, внешне не преобразился столь разительно, как Казань Шаймиева, и я считаю её самым красивым городом в стране. Реконструирован исторический центр города, восстановлены и отреставрированы все городские мечети, церкви и монастыри. В Кремле построена самая большая в Европе мечеть «Кул Шариф», а из папских покоев Ватикана после долгой одиссеи наконец-то вернулась восвояси животворящая икона Казанской Божьей Матери. Снесены трущобы, вычищен осветлённый фонтанами Булак, в Кабане вновь водится рыба. Пущено метро, возведён новый мост через Волгу, а всё ближнее Подказанье застроено такими коттеджиками – что твоя Европа. И каждый год я, хоть на пару деньков, стараюсь наведаться в родную Казань, чтобы «свои ладони в Волгу опустить». Но какой город – тот или этот, этот или тот – мне нравится больше, пожалуй, и не отвечу. Скажем так, нравятся оба, и каждый по-своему. Почему? Попробую объяснить. К 200-летию Казанского университета, ныне зовущемуся Приволжским федеральным, вроде бы всё сделали по высшему разряду: восстановили мемориальный ныне актовый зал, лепнину, реконструировали внутренний двор; стены, потолок и лестницы главного здания сверкают великолепием дорогого евроремонта. Одним словом, гостям, особенно из-за «бугра», показать незазорно. Ничего не скажу, всё современно, эстетично и, надеюсь, функционально. Вот только почти полностью выветрился неуловимый дух старого, императорского университета, который я явственно ощущал все пять лет учебы. Гулкие пустые стены, на которых когда-то была размещена интересная информация о кафедрах биофака и его выпускниках, вывешивалась притягивающая, словно магнитом, студентов и преподавателей длиннющая факультетская стенгазета «Бигль», по всей видимости, полностью отвечают новой концепции дизайна и композиции внутреннего пространства. Да и просто так войти в здание, даже мне, выпускнику, не удастся. Потому как пропускной режим, турникеты и бдительные «секьюрити». А ведь я не забыл, что почти ни одно окно универа в бытность мою студентом не было закрыто решётками, даже на первом этаже, и мы нередко лазили в окна аудиторий. Вся «охрана» состояла из старенького седого еврея дяди Бори, старавшегося выглядеть суровым и принципиальным. Его всё равно никто не боялся, и каждый желающий мог свободно зайти в любое здание университета… Застраивает ныне Казань помпезными зданиями и дворцами в викторианском и ампир стилях (любая европейская столица позавидовала бы!) и место, где когда-то торчали трущобы Федосеевской слободки, что под стенами Кремля, и где я когда-то дежурил в составе «добровольной» народной дружины биофака. Казань, пышно отпраздновавшая своё тысячелетие и готовящаяся ко всемирной Универсиаде. Казань, сбросившая обаяние патриархальности, но вспоминающая свою историю – город, в котором сделан неплохой «евроремонт». И именно это, сдаётся мне, стало самым символичным и знаковым. Просто другие времена? Конечно. Другие… Воспоминание первое. «Человечный человек» и идейная наковальня университета 1 Казанский государственный (КГУ), в прошлом Императорский (КИУ), университет, основанный в 1804 году – один из старейших ВУЗов страны. Его имя связано со многими научно и исторически значимыми людьми. Это Лобачевский, Зинин, Бутлеров, Флавицкий, Зайцев, Марковников, Лесгафт, Бехтерев, Энгельгардт, отец и сын Арбузовы, Завойский, Альтшулер, Лев Толстой, Аксаков, Джалиль. Основатель неэвклидовой геометрии Николай Лобачевский более 20 лет был ректором КИУ, восстанавливал университет после сильнейшего пожара, уничтожившего город – именно при нём комплекс старых зданий ВУЗа, включая главный корпус, где находился и находится мой родной биофак, обрёл тот архитектурный облик, который сохранился до наших дней. Активно боролся с эпидемией холеры – университет был островком безопасности среди моря страшной заразы - радел за студентов, одним словом, был достойнейшим из людей, настоящим национальным достоянием и гордостью России. И его, и только его имя обязан был носить наш университет – об этом мы, студенты (преподаватели помалкивали), вполголоса говорили довольно часто. Но университет носил имя вождя мирового пролетариата, «самого человечного человека» – В.И. Ульянова-Ленина. Семнадцатилетний Володя Ульянов в год казни старшего брата, народовольца Александра, покушавшегося на царя, был без экзаменов зачислен на первый курс юрфака Казанского Императорского университета. Добавить к этому, что пенсия его усопшего батюшки Ильи Николаевича, губернского инспектора учреждений народного образования, позволяла снимать немаленький двухэтажный дом в Казани, никогда не работать его вдове и матери Ленина Марии Бланк, содержать целую ораву детей. И даже таскать за собой фамильный рояль, на котором исполнялась «Аппассионата» Бетховена, которую будущий вождь так любил послушать. Проучился на юрфаке КИУ молодой Володя Ульянов неполный семестр, потом подбил студентов на бузу, впоследствии названную исторической «сходкой», за что был исключён из университета. Точнее, официальная историография утверждала, что швырнул свой студенческий билет непокорный Володя сам. Начало петиции «сходки» я, впоследствии не раз водивший экскурсии по ленинскому мемориалу университета, помню до сих пор: «Собрало нас сюда не что иное, как сознание невозможности всех условий, в которые поставлены русская жизнь вообще и студенческая в частности…» Стоит отметить, что начало этой петиции универсально и злободневно в качестве вступления к любому протестному мероприятию, как говорится, вне времени и пространства. За это будущий «гений человечества» получил «страшное» наказание: был выслан под надзор полиции в родовое имение своей матушки, в деревню Кокушкино, позже переименованную в Ленино-Кокушкино, неподалеку от Казани. Надзор заключался в том, что изредка к нему приходил местный урядник, олицетворявший собой, видимо, всю репрессивную машину царского самодержавия, и они-с соизволяли попивать чаёк-с с юным «врагом Отечества», беседуя за жизнь. К тому же Володе в милой уютной деревушке, в отличие от беспокойного губернского центра, уже никто не мешал в беседке, в тени деревьев около речки Ушни изучать «Капитал» Маркса. А произойди всё это не при царе-батюшке, а после Октябрьской революции и Гражданской войны, случившихся в нашей истории не без активного участия Владимира Ильича? Интересно, родной брат террориста Александра Ульянова был бы также гуманно наказан за своё бузотёрство в университете? Вероятнее всего, след Володи затерялся бы в колымских лагерях. А если бы старший брат был обвинён в покушении на товарища Сталина, то младшего наверняка бы поставили к стенке и без «исторической сходки»! Вот ведь какая диалектика… Но вернёмся в пору моего студенчества. Факт кратковременной «засветки» Владимира Ильича в Казанском университете наложил мощнейший отпечаток на всю дальнейшую историю учебного заведения. О том, что нам выпала великая честь учиться в Ленинском университете, твердили кругом денно и нощно, особенно на первом курсе. Дореволюционное существование университета и какие-то непонятные научные достижения в этот реакционный до мозга костей период порой казались нонсенсом, солнце над ним взошло только после учебы Володи Ульянова, и исключительно после Великой Октябрьской Социалистической Революции. Преподавательский состав университета до революции – почти сплошь ретрограды-реакционеры, один ректор Магницкий чего стоил, татар на учёбу почти не брали. Да и Лев Толстой учёбу здесь бросил! Даже Евгений Евтушенко в поэме «Казанский университет» сумел разглядеть у студенток-комсомолок «глаза народоволок», «обласкав» их при этом ныне дико звучащей аллегорией, как дочерей «наивных террористских бомб». На мастерски выкованных дореволюционных воротах во двор университета со стороны улицы Ленина (ныне Кремлевской) у флигеля, где жил когда-то Лобачевский, кто-то очень бдительный потрудился убрать перемычку у буквы И в выкованной аббревиатуре славянских букв КИУ. Ленинский университет по определению не мог быть императорским. Правда, сейчас перемычку к многострадальной букве «И» там все-таки, слава Богу, приварили, но без славянских завитушек. Говоря шире, возврат на место этой современной перемычки воспринимается мной, как символ, хоть и похвального, но, к сожалению, безвозвратно утратившего органичную преемственность сегодняшнего стремления восстановить хоть какие-то исторические традиции. И не только в Казани, но и во всей России. Тем не менее, за попытку – спасибо. «Кто стреляет в своё прошлое из пистолета, рискует получить ответ из пушки» – кажется, так мудро выразился кто-то из классиков. Напротив главного здания университета был поставлен памятник в окружении цветочной клумбы: молодой Володя Ульянов, забросив через плечо сюртук униформы КИУ, с книгой в руке идёт на занятия. За памятником полукругом большая скамья со спинкой на мраморном постаменте. Это место неофициально зовётся «Сковородкой» и очень популярно среди студентов: оно никогда не затенено, за ним небольшой сквер, очень удобный для встреч. Фразу «встретимся на «Сковородке» я слышал и говорил сам несчётное количество раз. У брачующихся студентов университета стало традицией приезжать свадебным кортежем на «Сковородку» и возлагать к памятнику знаменитого студента цветы с обязательным фотографированием. 2 Не сложно догадаться, что преподавание общественных дисциплин, призванных выработать марксистско-ленинское научное мировоззрение у студентов, было особым. Нам предстояло изучить «Историю КПСС» (три семестра), «Марксистско-ленинскую философию» (по семестру на диамат и истмат), «Политэкономию» (семестр – капитализма, семестр – социализма), «Научный атеизм» (один семестр) и, как вершину познания, «Научный коммунизм» (два семестра). По последней дисциплине сдавался единственный государственный экзамен на пятом курсе. Я давно подметил одну закономерность: если научность предмета вызывает некоторые сомнения, это особо акцентируется в самом названии дисциплины, его изучающей. Специфика нашего факультета требовала изучения ещё одной специальной, но, фактически, тоже почти общественной, дисциплины – «Дарвинизм» (эволюционная теория). Но начиналось всё на первом курсе с «Истории КПСС», или, как мы говорили, «истории партии», без уточнения какой, поскольку, в те времена, количество партий, понятное дело, не могло быть больше одной. Читал лекции и вёл семинары преподаватель Михаил Николаевич Софронов – бывший фронтовик. Он ходил с палочкой, манерой говорить и убеждать напоминал мне незабвенного харизматика, некогда второго после Горбачёва человека в партии, Егора Кузьмича Лигачёва – эдакого «Торквемаду» заката эпохи исторического материализма. Свою идейную, почти кержацкую крепость Софронов продемонстрировал сразу, на первом же семинаре, на который было задано изучить и законспектировать «Манифест Коммунистической партии» Маркса и «Три источника и три составные части марксизма» Ленина. Была вызвана отвечать Олечка Караулова – спокойная, худенькая, негромкая студентка из нашей группы, носившая для солидности огромные роговые очки. Она стала довольно складно лепетать что-то в тему. Михаил Николаевич, или Софроныч, как мы его звали, обычно являл собой точный индикатор качества ответа: если звучало то, что надо, он как бы погружался в идеологическую «нирвану», изредка чуть кивая головой, а иногда вообще казался спящим. Но ситуацию он всегда держал под неусыпным контролем, не пропуская ни одного слова отвечавшего, и, если звучало что-то не то, мгновенно сбрасывал ложное оцепенение. Тут уж отвечавшему приходилось несладко – вся группа тоже внутренне поджималась. Но на этот раз вроде бы всё шло нормально: Софроныч в «нирване», лепет, хоть и слабенький, но верный. И вдруг преподаватель мгновенно выпрямился на своём стуле, вытянув шею: Олечкина тетрадь с конспектами выглядела подозрительно потрёпанной – а семинар-то самый первый! Точнее, второй – на первом мы ходили в ленинский университетский мемориал. Бдительный историк партии прервал её: – Тетрадочку, будьте добры, подайте! – Пожалуйста… Тетрадь содержала все конспекты по истории партии на курс вперёд – Олечкина старшая сестра окончила наш факультет в тот же год. Бог ты мой, что тут началось! Софроныч не поленился встать, и, кашлянув, тяжёлым взглядом обвёл группу – все сжались. Началось его получасовое выступление. Чего в нём только не было: и инкриминирование бедной Олечке нежелания овладевать научным марксистско-ленинским мировоззрением, и заигрывание ею с идеологическим противником, и косвенная поддержка империалистов, ревизионистов, оппортунистов, гегемонистов и прочей нечисти. Поминался недобрым словом опальный в те времена академик Сахаров, непростое международное положение и даже, по-моему, неурожайный год. И, в завершение, как приговор: «Вам не место в рядах советских учёных!» На несчастную Олечку было больно смотреть, но, как выяснилось позже, не из-за тяжести вины и не из-за «осознания и просветления». Ей было до слёз жаль столь безвозвратно потерянной тетради старшей сестры. Понятно, что первокурсницу простят и в месте в гипотетических «рядах советских ученых», безусловно, не откажут. Но, что тоже не вызывало сомнений, «пахать» отныне на семинарах по истории партии Олечке придётся за двоих. Нет, за троих: за себя, за невиновную в случившемся сестру и «за того парня». Который на памятнике с сюртучком на плече. Но она, молодчина, с поставленной задачей впоследствии успешно справилась, заработав своим усердием и прилежанием индульгенцию от Софроныча во искупление «первородного греха». Потом её спрашивали на семинарах не чаще и не реже остальных. А вот Андрюшу Ширшова Софроныч невзлюбил сразу: тот, дорвавшись, наконец-то, до вожделенной студенческой вольницы, носил длинную гриву волос, на переменах громко смеялся и имел дурную привычку грызть ногти, в том числе, на семинарах. Позже, заделавшись заправским туристом, на занятия в универ он одевался, как в турпоход. Всё это не вязалось с классическим образом студента ленинского университета. Поэтому от Софроныча Андрей всегда имел твёрдое «удовлетворительно», вне зависимости от качества ответов. Как-то мой глаз подметил ещё одну особенность Софроныча: ему всегда хотелось, чтобы ответ был не просто верным по содержанию, но ещё и убедительным по исполнению. Мои одногруппницы, державшие ответ с колотившимся от волнения сердцем, так прозвучать не могли, а я решил попробовать. Одевался я на занятия в универ традиционно: брючки, пиджачок, правда, галстук не любил, постригался коротко, солидность придавали очки. Позже, тоже увлёкшись спортивным туризмом, я стал часто одеваться, как Ширшов: свитер грубой вязки, потёртые джинсы, на ногах туристские вибрамы. Одногруппница Нинок Голубева – деканская дочка – мне тогда недоумённо выговаривала: «Петя, ты же нормальный парень! Ну что ты одеваешься, как эти голодранцы-туристы! Тебе же есть, что надеть!» Понятно, что туризму в её шкале ценностей места не находилось. Однако про предпочтения Софроныча во внешнем виде я знал и поэтому на его семинарах с туристским прикидом «не выставлялся». Когда звучало моё имя с приглашением ответить, я, резче обычного, вставал и твёрдым шагом шёл к кафедре, даже пару раз пинал по пути чьи-то сумки, типа, не заметил, концентрируясь на подготовке к ответу. Подойдя к Софронычу, я резко поворачивал к нему голову, обдавая стальным взглядом, и пару раз давил на желваки. Прелюдия мне всегда удавалась – Софроныч в предвкушении нужного и по форме, и по содержанию ответа блаженно откидывался на спинку стула. Я начинал: «В своей бессмертной работе |
Похожие:
 | Эти законопроекты были внесены в Госдуму. Первое чтение назначено на июнь. По процедурам проект должен пройти первое, второе и третье... | | «О чем вы говорите? Пока мы не будем держать в своих руках прессу всего мира, все, что вы делаете, будет напрасно. Мы должны быть... |
| Изу судебной практики рассмотрения дел о банкротстве (несостоятельности) в части отказа в удовлетворении требований кредиторов о... | | Методические рекомендации по дипломному проектированию и выполнению выпускных квалификационных работ для студентов всех форм обучения... |
| Методические рекомендации по выполнению выпускных квалификационных работ для студентов всех форм обучения (первое и второе высшее... |  | В этом месте Марс задерживается почти на полгода, если считать первое директное прохождение этой дуги, ретроградную фазу, длящуюся... |
| «Об утверждении Инструкции о порядке организации и проведения проверок в уфссп россии по Курганской области» в 2010 году, согласно... | | Коробеев А. И. заведующий кафедрой уголовного права Юридического института Дальневосточного государственного университета, доктор... |
| Коробеев А. И. заведующий кафедрой уголовного права Юридического института Дальневосточного государственного университета, доктор... | | Магистратура университета «Дубна» по направлению «Менеджмент» магистерские программы «Инновационный менеджмент», «Проектное управление... |