От театра МГСПС к театру имени МГСПС
Правда, пробуя возвратиться к исходным рубежам, Театр МГСПС еще 8 ноября 1924 года, за две недели до «Ревизора», возобновил «Париж» в режиссерской версии И. А. Донатова и декорациях Е. Г. Соколова, ввел в спектакль лучших своих актеров. Рядом с Гурьевым и Прокофьевой (чета Сальва) играл Блюменталь-Тамарин (рабочий Виктор Матис), рядом с Дорошевичем (барон Дювильяр) выступали Кузнецов (Гиацинт, сын Дювильяра), Певцов (журналист Массо), Радин (депутат Дютиль), Розен-Санин (прокурор Амадье), Крамов (аббат Фроман), Демидова (княгиня Роземонда д’Арн). Роль {121} Сильвианы в очередь с Арсенцевой играла Полевая. Но и возобновление, и вводы имели показной, скоропалительный характер. Мастера, исполнявшие обязанность, не увлеченные задачей, считали делом чести играть скверно. Самые масштабы актерских дарований обнажали схематику инсценировки. Блюменталь-Тамарин вел роль на ходульном пафосе и крике, отталкивая зрителей псевдоромантической рисовкой. «Рабочий никогда не говорит с таким пафосом, с каким говорит Блюменталь-Тамарин. У рабочего нет этих неестественных поз и жестов, которыми любит щеголять Блюменталь-Тамарин», — резонно замечал один из рабкоров248.
Степан Кузнецов во всеоружии штампов изображал титулованного вертопраха, сыграв свою эпизодическую роль «легко, весело и моментами блестяще», как писал Эрманс249. Спектакль, призванный подкрепить авторитет Прокофьева, лишь еще больше заставил усомниться в дееспособности руководителя. Акции Прокофьева падали катастрофически.
Театр МГСПС стал мишенью для остряков. В злободневном ревю «Москва с точки зрения…», которым открылся Театр сатиры, исполнялась комическая сценка — экзамен политграмоты:
— Что такое МГСПС?
— Это — такой театр.
— А что значат самые буквы — МГСПС?
— Буквы?.. Это… Гм… Знаю: Московское… государственное… собрание… плохих… спектаклей…
Все отвечало истине, кроме одного: театр был не государственный, а ведомственный, профсоюзный.
Пресса подсчитывала, во что обходится его деятельность. Выяснялось, что постановка «Ревизора» стоила в шесть раз дороже, чем, например, «Эхо» в Театре Революции. А система зрелищных предприятий МГСПС все разрасталась. Теперь туда входила и оперная труппа, недавно образованная в «Аквариуме».
Городецкий расценивал делячество Прокофьева как «скверную аферу». Он писал: «МГСПС серьезно заболел раком. Злокачественная опухоль совершенно задушила здоровую основу театральной работы МГСПС… За право один раз попасть в Большой или Художественный рабочие должны заплатить четырехкратной высидкой на шедеврах Прокофьева плюс Шершеневич или, что еще хуже, в Аквариуме»250.
{122} Требовалось хирургическое вмешательство. В начале 1925 года С. И. Прокофьев был освобожден от всех должностей в системе МГСПС. Он отправился в Красноярск и организовал там Группу художественной агитации, существовавшую в 1926 – 1929 годах как Рабочая театральная мастерская, сокращенно — Рабтемаст. Спектакли открылись 11 октября 1925 года «Праздником св. Иоргена», затем шли другие знакомые пьесы: «Севильский цирюльник», «Доходное место», «Париж», «Овод»251. С этим репертуаром Рабтемаст обслуживал города Красноярского края252. Среди актеров выделялся Н. Г. Колофидин, начинавший там свой путь.
Расставшись с Прокофьевым, МГСПС быстро сворачивал сеть собственных зрелищных предприятий.
В марте 1925 года были распущены Театр имени В. Ф. Комиссаржевской, оперная труппа «Аквариума».
С 1 апреля 1925 года был предоставлен собственной участи и Театр МГСПС. Но этот театр не погиб. Его основные работники организовались на началах трудового товарищества. Возглавил дело Любимов-Ланской.
Корифеи один за другим покидали труппу. Певцов принял приглашение Ленинградского академического театра драмы. Блюменталь-Тамарин возвратился к коршевцам, а в 1930 – 1938 годах возглавлял передвижной Театр имени Мочалова, затем — гастрольный драматический ансамбль. С осени 1925 года Кузнецов перешел в Малый театр. От некоторых актеров коллектив освобождался сам. К маю 1925 года труппа сократилась на 40 процентов. Остались актеры, преданные делу и верившие в нового ответственного руководителя.
Любимов-Ланской оправданно считал, что театр может существовать, если сохранит связи с профсоюзами, с контингентом рабочих зрителей. Действительно, профсоюзы оказали необходимую поддержку. Их посланцы вошли в совет театра, влияли на репертуарную политику и обеспечивали посещаемость спектаклей. Не порывались идейные связи и с культотделом МГСПС: его представитель участвовал в работе художественного совета.
Оставаясь детищем профсоюзов и настаивая на этой своей особенности, преобразованный коллектив открыл первый сезон осенью 1925 года как Театр имени МГСПС.
Реорганизация Театра МГСПС означала крах его гастрольно-коммерческих предприятий и развлекательных уклонов. Она обернулась, в конечном счете, победой его здоровых творческих и общественных начал. Все вставало на свои места.
{123} Это выяснилось уже в начальную пору жизни Театра имени МГСПС. «Шторм» Билль-Белоцерковского в постановке Любимова-Ланского, показанный в декабре 1925 года, обозначил действительный успех публицистической режиссуры на театре.
Подтверждалось, вместе с тем, что живы находки ранних публицистических проб, проведенных начерно и второпях. Практика, теряя наносное, складывалась в традицию, в предвестья советской сценической классики.
Бебутов уже не имел отношения к поискам и находкам Театра имени МГСПС.
После водевильного «Ревизора» стихия веселой зрелищности увлекла за собой Бебутова в объятия жанра, где слились воедино его последние поиски с прежними опытами, начатыми еще в Театре-студии ХПСРО под руководством Ф. Ф. Комиссаржевского. В конце 1924 года Бебутов организовал и возглавил Школу музыкальной (или, иначе, классической) буффонады, преобразованную затем в Театр музыкальной комедии. Его дальнейшие работы блистали занимательной выдумкой, опиравшейся на эрудицию, даровитость, мастерство режиссера. А драматическая сцена отныне осталась для Бебутова сферой эпизодических вылазок, сопровождавшихся разной степенью удачи. С девизами «театрального Октября», с пробами экспрессионистской выразительности было покончено.
От времен мхатовского ученичества Бебутов поднялся к сотрудничеству с Комиссаржевским, с Мейерхольдом, а потом начал самостоятельный спуск. Эволюция, которую можно вычертить в виде треугольника или пирамиды, представляет интерес для истории не в плане личной биографии, а как показательная кривая процесса, как график движения «театрального Октября» с завершающей стадией не то чтобы распада, но спада, не разброда, а самороспуска.
|
