МИЛОСТЬЮ БОЖИЕЙ
Жизнь написавшего и опубликовавшего хоть что-нибудь рано или поздно начинает доставать постоянными вопросами (очень стандартными) любопытствующих: а как вы стали писателем, что вас побудило обратиться к тому или этому, а почему... По кочану! Точного ответа не знает и не может знать никто из увлекшихся писательским ремеслом. С чего, скажем, началось моё стихотворчество для детей? С совершенно случайной публикации в местной газете двух детских стихотворений, которые отчего-то больше понравились читателям, а не автору. В те семнадцать лет я упорно писал любовные стишки, и они меня вполне устраивали. А тут несерьёзность какая-то - стихи для детей. Но уж коль напечатали (честь какая, гордость!), вот вам ещё. И пошло-поехало: областные издания, республиканские, всесоюзные. Скоро вышла первая книжка. В Москве. В центральном издательстве. Меня заметили и подбодрили Сергей Баруздин, Лев Кассиль, Агния Барто... Пригласили на Всесоюзное совещание молодых писателей в Москву. Не сразу и не вдруг, но приняли в Союз писателей СССР.
К сегодняшнему дню набежали книжек двадцать (не считал), с полсотни песен (не все и слышал), либретто балета-мюзикла «Аленький цветочек» (никуда от родных мест не денешься). А единства, в наших гражданских рядах нет. Кто прав? Кто не очень? Творческая деятельность даёт возможность много видеть и слышать, участвовать в значительных событиях и поездках, встречаться с весьма неглупыми людьми. Их мнения, сомнения, терзания - значимый ориентир. К размышлизмам подвигает. Это и продолжим.
«...И НЕ ПИШИТЕ ГЛАДКИХ СТИХОВ»
Поэт Александр Возняк говорил о стихах. Свет скверно отмытого окна гостиницы «Урал» являл миру и городу мятое жизнью лицо, мешковатый пиджак, мало знавшие утюг брюки. Монолог затягивался. Не оживлялся он и цитатами писаного от руки письма именитого Михаила Исаковского к Александру Александровичу, кое он, кажется, никогда из рук не выпускал. Зелёная тоска зелёной ряской почти залила глаза говорящего, как вдруг совершенно спасительно, и для него и для меня, из попахивающих после вчерашнего уст поэта, вырвалось: «Дай три рубля!».
Поиск трёх рублей по моим пустоватым карманам результат дал поразительный - целых пять! Схвачены они были столь стремительно, что я даже слова сказать не успел. Года на два исчез из поля зрения моего Александр Александрович, хотя я, славный житель славного Бугуруслана, в облцентре появлялся регулярно, в том числе на писательских посиделках - партия с комсомолом за творческими порывами молодых (и не очень) присматривали усердно. Ну не молодцы?
Возник Александр Возняк в том же номере той же гостиницы так же внезапно, как и исчез. Выискав взглядом в толпе соискателей членских билетов СП СССР меня, бочком протиснулся, бочком подошёл, вручил свою книжечку «Избранное», сказав: «Там всё...».
Книжку открыл я нескоро - после кончины писателя. И как! Лежать бы ей и лежать в груде сочинений других литераторов, не окажись в моем доме Дим Даминов, тогдашний сотрудник газеты «Южный Урал», и не выуди из завалов труд Возняка, о коем мы тут же и разговорились: дескать, был человек - и нету, был поэт - и не стало. «Да, ещё кой-кому и пятерку остался должен!» - ввернул я.
Дим раскрыл томик, перелистал несколько страниц, и... на пол выпорхнули пять рублей. Дим-Дима понял всё. Я тоже. Уши мои полыхнули.
А впереди было ещё одно открытие добропорядочности человека, поэта, наставника нас, щенят от бумагомарания, - меткое, хлесткое, вечное.
На титульном листе чернильной, авторучкой дрожащим почерком было выведено: «Валерию Левановскому! Больше дерзайте и не пишите гладких стихов. Александр Возняк».
И этим, действительно, было сказано всё.
ВАША ПРАВДА, ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ...
Помянули мы с Димом Даминовым Александра Александровича Возняка по полной программе, что называется, от всей души (и тебе земля пухом и царство небесное, дружище Дим... Извини за православное поминание - мусульманскому не обучен). Володе Никитину, тогдашнему бугурусланскому собкору органа обкома КПСС «Южный Урал» и моему соседу по дому на улице Чапаевской, 73, пришлось даже намекнуть мне, зачинщику нечаянных поминок, на большую неправедность нашего действа. Грешен, Владимир Иванович, грешен... И Ваше признание в том, что во столько-то лет вы дали себе зарок не курить, во столько-то не пить, целиком и полностью одобряю. Ваша правда, Владимир Иванович. Не знаю, как другие, но лично от вас я никогда даже бранного слова не слышал, не то что матерного. Ругаться нехорошо. Но мы не об этом...
Вот, говорят, нет истины в последней инстанции. А правды? Тут чаще слышишь: у каждого своя правда. И это, наверное, правда...
Дед мой по матери, Аким Леонтьевич Ткачев, гончар - золотых рук мастер, не заступись за него вся безлошадная округа, был бы раскулачен лишь за то, что трудился с зари до зари, не забывая о гончарных печах и ночью и не позволяя быть голодными своим детям - двум сыновьям да четырём дочерям. Последние, слава Богу, ушли в мир иной своей смертью. А сыновья пали на фронтах Великой Отечественной: Григорий в самом начале войны, семнадцатилетний Степан, Стёпушка, как звала его мама моя, - в конце. Слава вам, дяди-герои, слава!
Так вот дед мой по матери, не шибко, в общем-то, и пострадавший (есть же просто страшные судьбы!), по причине запрета заниматься любимым ремеслом и отправлять церковные службы - пел басом в церковном хоре - определял канувшие в Лету десятилетия советской власти как ниспосланное свыше за какие-то грехи несчастье, если не сказать дурь. Что до деда по отцу...
Иван Степанович Валентов, милостью божьей кузнец, был сослан в столыпинские времена из Самары в уездный Бугуруслан за участие в марксистских кружках. Мог загреметь и подальше, но наличие трёх малолетних детей дедову судьбу смилостивило - царское правосудие ограничилось масштабами губернии. Пощадило время и детей - отвоевавшие своё сыновья вернулись домой хоть не очень здоровыми, но живыми (ленинградский блокадник, отец до смерти мучился желудком). Как справедливую закономерность, как торжество пролетарских идей воспринимал дед Иван, большевик с дореволюционным стажем, и Великий Октябрь, и всё, что последовало за ним. Кто из дедов моих прав? Я не знаю.
|
