К истории первоначального христианства
В Новом завете есть, однако, единственная книга, время составления которой можно установить с точностью до нескольких месяцев: она была написана, вероятно, между июнем 67 г. и январем или апрелем 68 года; эта книга, таким образом, относится к самым ранним временам христианства и отражает представления тогдашних христиан с самой наивной правдивостью и соответствующим идиоматическим языком; поэтому для установления, чем действительно было первоначальное христианство, она, по моему мнению, гораздо важнее всех остальных книг Нового завета, текст которых, в том виде как он дошел до нас, написан гораздо позднее. Эта книга – так называемое Откровение Иоанна; и так как эта книга, казалось бы самая туманная во всей библии, стала теперь благодаря немецкой критике самой понятной и ясной, то я хочу рассказать о ней моим читателям.
Стоит только бегло познакомиться с этой книгой, чтобы убедиться, как был экзальтирован не только ее автор, но и та «окружающая среда», в которой он действовал. Наше «Откровение» – явление не единственное в своем роде и в свое время. Начиная с 164 г. до нашего летосчисления, когда было написано первое подобное, дошедшее до нас произведение, так называемая Книга Даниила, и чуть не до 250 г. нашего летосчисления, приблизительной даты «Песни» Коммодиана, Ренан насчитывает не менее пятнадцати сохранившихся классических «апокалипсисов», не считая позднейших подражаний. (Я ссылаюсь на Ренана потому, что его книга даже и вне круга специалистов наиболее известна и легче всего доступна.) Это было время, когда даже в Риме и Греции, а еще гораздо более в Малой Азии, Сирии и Египте абсолютно некритическая смесь грубейших суеверий самых различных пародов безоговорочно принималась на веру и дополнялась благочестивым обманом и прямым шарлатанством; время, когда первостепенную роль играли чудеса, экстазы, видения, заклинания духов, прорицания будущего, алхимия, каббала и прочая мистическая колдовская чепуха. Такова была атмосфера, в которой возникло первоначальное христианство, возникло к тому же среди людей такого класса, который больше всякого другого был восприимчив к этим нелепым фантазиям о сверхъестественном. Недаром же в Египте христианские гностики во втором столетии христианского летосчисления, как доказывают, между прочим, и лейденские папирусы, усердно занимались алхимией и вводили в свое учение алхимические представления. А халдейские и еврейские mathematici24, которые, согласно Тациту, дважды – при Клавдии и, вторично, при Вителлии – изгонялись из Рима за колдовство, занимались только такого рода геометрией, которая, как мы увидим, составляет основное содержание Откровения Иоанна.
К этому надо добавить еще следующее. Все апокалипсисы считают себя вправе обманывать своих читателей. Они – как, например, Книга Даниила, Книга Еноха, апокалипсисы Ездры, Баруха, Иуды и др., Сивиллины книги – не только, как правило, написаны совсем другими людьми, жившими большей частью гораздо позднее их мнимых авторов, но вдобавок пророчествуют в своей основной части главным образом о таких событиях, которые давно уже произошли и прекрасно известны действительному автору. Так, автор Книги Даниила в 164 г., незадолго до смерти Антиоха Епифана, вкладывает в уста Даниила, якобы жившего во времена Навуходоносора, предсказание о возвышении и гибели персидской и македонской мировой державы и о начале мирового господства римлян, чтобы этим доказательством своей пророческой силы сделать читателя восприимчивым к заключительному пророчеству о том, что народ Израиля преодолеет все страдания и в конце концов победит. Итак, если бы Откровение Иоанна действительно было сочинением его предполагаемого автора, то оно являлось бы единственным исключением во всей апокалипсической литературе.
Иоанн, за которого выдает себя автор, был во всяком случае весьма уважаемым лицом среди малоазиатских христиан. Об этом свидетельствует тон обращений к семи общинам. Возможно, следовательно, что это – апостол Иоанн, историческое существование которого, правда, не вполне достоверно, по все же весьма вероятно. И если автором был действительно этот апостол, то это лишь подкрепило бы нашу точку зрения. Это было бы наилучшим подтверждением того, что христианство этой книги – действительно подлинное первоначальное христианство. Однако следует попутно отметить, что Откровение определенно не принадлежит тому же автору, которым составлено евангелие или три послания, также приписываемые Иоанну.
...Откровение состоит из ряда видений. В первом видении появляется Христос, облаченный в одежду первосвященника; он проходит посреди семи светильников, представляющих семь азиатских общин, и диктует «Иоанну» обращения к семи «ангелам» этих общин. Здесь уже в самом начале резко проявляется различие между этим христианством и мировой религией императора Константина, формулированной Никейским собором. Святая троица не только неизвестна, она здесь невозможна. Вместо позднейшего одного святого духа мы имеем здесь «семь духов божиих», сконструированных раввинами на основании Книги Исайи, гл. XI, 2. Христос – сын божий, первый и последний, альфа и омега, но отнюдь не сам бог или равный богу; напротив, он – «начало творения божьего», следовательно, существующая испокон веков, но подчиненная эманация бога, как и упомянутые семь духов. В гл. XV, 3, мученики поют на небе «песнь Моисея, раба божия, и песнь агнца» для прославления бога. Таким образом, здесь Христос выступает не только как подчиненный богу, но даже как поставленный в известном отношении на одну ступень с Моисеем. Христос распят в Иерусалиме (XI, 8), но воскрес (I, 5, 18); он – «агнец», принесенный в жертву за грехи мира, и его кровью искуплены перед богом верующие всех народов и языков. Здесь мы находим ту основополагающую идею, благодаря которой первоначальное христианство смогло развиться в дальнейшем в мировую религию. Всем тогдашним религиям семитов и европейцев был присущ общий взгляд, согласно которому богов, оскорбленных поступками людей, можно умилостивить жертвой; первая революционная (заимствованная у филоновской школы) основополагающая идея христианства состояла для верующих в том, что одна великая добровольная жертва, принесенная посредником, искупила раз навсегда грехи всех времен и всех людей. Вследствие этого отпадала необходимость всяких дальнейших жертв, а вместе с этим рушилось и основание для множества религиозных обрядов; но освобождение от обрядности, которое затрудняло или делало запретным общение с иноверцами, было первым условием для мировой религии. И все же обычай жертвоприношения так глубоко вкоренился в нравы народов, что католицизм, восстановивший так много языческого, счел нужным приспособиться к этому обстоятельству введением хотя бы символического приношения даров. Наоборот, относительно догмата о первородном грехе в разбираемой нами книге нет и намека.
Но самое характерное в этих обращениях, как и во всей книге, то, что автору никогда и нигде не приходит в голову называть себя или своих единоверцев иначе, как – иудеями. Сектантам в Смирне и Филадельфии, на которых он обрушивается, он бросает такой укор:
«Они говорят о себе, что они иудеи,
а они не таковы, но сборище сатанинское».
О пергамских сектантах сказано, что они придерживаются учения Валаама, который научил Ваяака вводить в соблазн сынов Израиля, чтобы они ели животных, приносимых в жертву идолам, и предавались блуду. Итак, мы имеем здесь дело не с сознательными христианами, а с людьми, выдающими себя за иудеев; правда, их иудейство является новой ступенью развития по отношению к прежнему иудейству, но именно поэтому оно – единственно истинное. Поэтому при явлении святых перед престолом господним сначала идут 144000 евреев по 12000 от каждого колена, и только потом следует бесчисленная масса язычников, обращенных в это обновленное иудейство. Вот как мало сознавал наш автор в 69 г. христианского летосчисления, что он – представитель совершенно новой фазы развития религии, фазы, которой предстояло стать одним из революционнейших элементов в духовной истории человечества.
Итак, мы видим, что христианство того времени, еще не осознавшее само себя, как небо от земли отличалось от позднейшей, зафиксированной в догматах мировой религии Никейского собора; оно до неузнаваемости не похоже на последнее. В нем нет ни догматики, ни этики позднейшего христианства; но зато есть ощущение того, что ведется борьба против всего мира и что эта борьба увенчается победой; есть радость борьбы и уверенность в победе, полностью утраченные современными христианами и существующие в наше время лишь на другом общественном полюсе – у социалистов.
...В тех двух случаях, где указаны некоторые подробности, обвинение сводится к употреблению в пищу животных, приносимых в жертву идолам, и совершению блуда – два пункта, относительно которых евреи – как древние, так и христиане – вели вечный спор с обращенными в иудейство язычниками. У этих язычников мясо жертвенных животных не только подавалось на праздничных трапезах, на которых отказываться от угощения было неучтиво, да и могло стать опасным, оно продавалось также на общественных рынках, где не всегда можно было разобрать, кошерное оно или нет. Под блудом же евреи понимали не только внебрачные половые связи, но и брак между родственниками, степень родства которых не допускала этого по иудейскому закону, а также брак между иудеями и язычниками; в таком именно смысле обыкновенно истолковывается это слово в гл. XV, 20 и 29 Деяний апостолов. Но у нашего Иоанна есть свой взгляд и на те половые связи, которые разрешены правоверным иудеям. В гл. XIV, 4, он говорит о 144000 пребывающих на небе евреев: «Это те, которые не осквернились с женами, ибо они девственники».
И в самом деле, на небе нашего Иоанна нет ни одной женщины. Он принадлежит, следовательно, к тому нередко встречающемуся и в других произведениях первоначального христианства направлению, которое вообще считало половые связи греховными. И если мы примем еще во внимание, что Рим он называет великой блудницей, с которой творили блуд цари земные, пьянея от вина ее блуда, а их купцы земные разбогатели от ее великого распутства, то мы никак не сможем понимать вышеуказанное слово в том узком смысле, который хотела бы ему придать теологическая апологетика, чтобы таким способом выискать подтверждение для толкования других мест из Нового завета. Напротив, эти места обращений ясно указывают на явление, общее всем эпохам глубоких потрясений, а именно на то, что наряду со всеми другими преградами расшатываются и традиционные запреты половых связей. И в первые века христианства наряду с аскетизмом, умерщвляющим плоть, довольно часто проявляется тенденция включить в понятие христианской свободы и более или менее неограниченные связи между мужчиной и женщиной. Так же обстояло дело и в современном социалистическом движении. Какой невероятный ужас вызвала в тридцатых годах в тогдашней Германии, этой «благонравной детской»25, сенсимонистская «rehabilitation de la chair»26, которая в немецком переводе превратилась в «восстановление плоти» [«Wiedereinsetzung des Fleisches»]! И больше всего пришли в ужас именно те господствовавшие тогда благородные сословия (классов у нас в те времена еще не было), которые как в Берлине, так и в своих поместьях и дня не могли прожить, не занимаясь постоянно восстановлением своей плоти! Что если бы эти достопочтенные люди знали еще и Фурье, который предусматривал для плоти и не такие вольности! По мере преодоления утопизма эти экстравагантности уступили место более рациональным и в действительности гораздо более радикальным понятиям; и с тех пор как Германия из «благонравной детской» Гейне развилась в центр социалистического движения, – над лицемерным негодованием благочестивого высшего света стали только посмеиваться.
Таковы все догматы, содержащиеся в обращениях. В остальном это пламенный призыв к сотоварищам ревностно вести пропаганду, смело и гордо провозглашать себя приверженцами своей веры перед лицом противников, неустанно бороться против внешних и внутренних врагов, – и, поскольку речь идет об этом, эти обращения с таким же успехом могли бы быть написаны каким-нибудь пророчески настроенным энтузиастом из Интернационала.
...Но этот небесный рай вовсе не открывается для верующих прямо после смерти. Мы увидим, что царство божие, столица которого – новый Иерусалим, завоевывается и раскрывается лишь после ожесточенной борьбы с силами ада. Однако в представлении первых христиан эта борьба ожидалась в близком будущем. Наш Иоанн в самом начале характеризует свою книгу как откровение того, «чему надлежит быть вскоре»; вслед за этим, в стихе 3, он возвещает:
«Блажен читающий и слушающий слова пророчества сего, ибо время 6лизко»,
Христос повелевает написать общине в Филадельфии: «Се, гряду скоро». А в последней главе ангел говорит, что он указал Иоанну то, «чему надлежит быть вскоре», и повелевает ему:
«Не запечатывай слов пророчества книги сей, ибо время близко».
Христос же сам говорит дважды (стих 12 и 20): «Гряду скоро». Дальнейшее изложение нам покажет, как скоро ожидалось это пришествие.
Апокалипсические видения, которые теперь раскрывает перед нами автор, сплошь заимствованы, и большей частью буквально, из более ранних образцов. Они заимствованы частью у классических пророков Ветхого завета, особенно у Иезекииля, частью – из позднейших иудейских апокалипсисов, составленных по образцу Книги Даниила, в особенности из Книги Еноха, тогда уже написанной, по крайней мере частично. Критика детальнейшим образом установила, откуда заимствовал наш Иоанн каждую картину, каждое грозное предзнаменование, каждое бедствие, ниспосланное неверующему человечеству, – словом, весь материал своей книги; так что Иоанн не только обнаруживает полнейшее духовное убожество, но и явно показывает, что он даже в воображении не переживал своих мнимых экстазов и видений так, как он их описывает.
Последовательность этих видений вкратце такова. Сначала Иоанн видит бога, сидящего на престоле с книгой за семью печатями в руке, а перед ним – закланного, но ожившего агнца (Христа), который признается достойным снять печати. При их снятии происходят всевозможные грозные чудесные знамения. При снятии пятой печати Иоанн видит под алтарем бога души христовых мучеников, убиенных за слово божие, и они возглашали громко:
«Доколе, владыка, не судишь и не мстишь живущим на земле
за кровь нашу?»
После этого им дают белые одежды и уговаривают их подождать еще немного, так как нужно, чтобы было убито еще больше мучеников. – Итак, здесь и речи еще нет о «религии любви», о призыве: «Любите врагов своих, благословляйте ненавидящих вас» и т. д.; здесь проповедуется месть, неприкрытая месть, здоровая, честная месть гонителям христиан. И так во всей книге. Чем ближе надвигается, кризис, чем чаще обрушиваются с неба бедствия и кары, тем с большей радостью сообщает наш Иоанн, что огромная масса людей все еще не желает покаяться в своих грехах, что еще новые бичи божьи должны обрушиться на них, что Христос должен пасти их жезлом железным и топтать точило вина ярости и гнева бога вседержителя, но что нечестивцы все же будут упорствовать в сердцах своих. Это – естественное, свободное от всякого ханжества ощущение того, что происходит борьба и что a la guerre comme a la guerre27. – При снятии седьмой печать появляются семь ангелов с трубами; каждый раз, как один из них вострубит, свершаются новые страшные знамения. После того как вострубил седьмой, на сцену выходят новые семь ангелов с семью чашами гнева господня, которые изливаются на землю; опять новые бедствия и кары, в основном это большей частью утомительное повторение того, что уже много раз говорилось. Затем появляется жена-Вавилон, великая блудница в багряной одежде, сидящая на водах, упоенная кровью святых и мучеников иисусовых; это – великий город на семи холмах, царствующий над всеми царями земли. Она сидит на звере с семью головами и десятью рогами. Семь голов означают семь холмов а также и семь «царей». Из этих царей пять пали, один есть, а седьмой еще придет, а после него еще придет один из первых пяти, смертельно раненный, но исцеленный |
