· · Межвузовский сборник научных трудов Выпуск седьмой
Скачать 3.76 Mb.
|
КОНЦЕПТУАЛЬНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ЭСТЕТИЧЕСКОЙ ОЦЕНКИ (по данным современной исповедально-мемуарной прозы) Т.В. Романова Поскольку в основе концептов прекрасного, красоты в русском языке лежат в первую очередь зрительно воспринимаемые свойства предметов, то эстетическая оценка объекта – это оценка его «внешних признаков». Общая эстетическая оценка объекта нередко сопровождается перечислением других визуально воспринимаемых признаков, создающих целостный внешний вид предмета. Например: Лицо творящего всегда красиво. Чтобы чем-то заняться, мысленно делаю с него набросок. Портрет Грасса надо, конечно, решать в графике. Мысленно заливаю волосы черным. Когда-то иссиня-черная, крепкая, как конская, волосня его короткой стрижки начала седеть, крепкий горбатый нос поддерживают вислые усы, косые, как грачиное крыло. Все лицо и руки надо протонировать смуглой сепией, сморщив ее кистью у прищура глаз и на лбу, оставив белыми лишь белки глаз, и светлые блики на стеклышках очков с тонкой серебряной оправой, и, может быть, холодный блик на тяжелом серебряном перстне безымянного пальца. Обручальное кольцо он носит на мизинце1. Оценка осуществляется с помощью оценочных предикатов, характеризующих объект с эстетической точки зрения: прилагательными красивый, некрасивый, прекрасный, безобразный, уродливый, существительными красавец, красавица, урод; краткой формой общеоценочного прилагательного хорош, хороша и дериватом с уменьшительно-ласкательным суффиксом хорошенький; ср.: Она была очень красивой женщиной1; чудовищная «Марица», уроды, карлики, дебилы2; формами сравнительной степени прилагательных, например: Боже мой! С какой удивительной отчетливостью вспоминается мне кусок моего детства: паркет, залитый солнцем, голубое стекло окна и мать, поющая «Шумом полны бульвары...». В моем детстве не было ничего более прекрасного, чем «Мюр-Мерилиз», Кузнецкий мост, когда глядишь на него от Рождественки, и этой песни в освещенной солнцем комнате. Есть ли вообще что-либо лучшее, чем воспоминания о молодой матери!3 Семантика частнооценочных предикатов красивый, некрасивый, прекрасный, уродливый и т.д. ориентирована на объект оценки, в оценочных предикатах симпатичный, антипатичный на первый план выдвигается отношение субъекта, они более субъективны и личностно ориентированы, в силу этого менее категоричны в прагматическом плане4, то же самое проявляется в оппозиции красивая / привлекательная; красив / обаятелен. См. примеры: Видимо, притягательная сила квартиры объяснялась тем, что литературу мать любила, понимала, был у нее тонкий вкус и чувство слова. Она была молода, образованна, привлекательна. Среднего роста, кареглазая, темноволосая, тонкокостная, очень стройная – моя мать с ее вздернутым носом и неправильными чертами лица красивой не была. Привлекали в ней ее женственность, мягкая ирония, тихий голос, сдержанность, умение казаться хорошо одетой в перелицованных пальто и перешитых платьях5. Лицо творящего очень красиво <...> Он уверен в себе, несуетлив, полон тяжелого мужского обаяния, обстоятелен6. По этой же причине возможно сочетание вульгарная красота: красота – объективная оценка, вульгарная – субъективная, неприятие субъектом оценки. Эстетическая оценка, как правило, обусловлена этической или подчеркивает этическую оценку: Красота очищает мир. Париж, Лондон, Нью-Йорк выстраивались в очередь за красотой, за билетами на Плисецкую. Как и обычно, мир ошеломляет художник, ошеломивший свою страну. Дело не только в балете. Красота спасает мир. Художник, создавая прекрасное, преображает мир, создавая очищенную красоту. Она ошеломительно понятна на Кубе и в Париже. Ее абрис схож с летящими египетскими контурами. Да и зовут ее кратко, как нашу сверстницу в колготках, и громоподобно, как богиню или языческую жрицу, – Майя7. <…> прекрасное служит опорой души народа1. Важной представляется мысль М. Бахтина о том, что «эстетически формирующая реакция есть реакция на реакцию, оценка оценки»2 (см. об опосредованности оценки ниже). Например: Это настоящая провинциальная интеллигентка3; понравился (благородной наружностью), уважал красоту, считал ее талантом, силой4. Тексты исповедальной прозы с доминантой эстетической оценки по объекту оценки (исходя из частотности) можно объединить в следующие основные группы: 1) оценка человека, 2) природы, ландшафта, 3) произведения искусства, 4) запахов, звуков, красок. Предметом исследуемого нами жанра является, прежде всего, человек, а уже потом концептуальные мировоззренческие понятия и т.д. Тексты исповеди задают много граней бытия, человек в тексте разноместен. Соответственно используются разные наименования человека: лицо, особа, личность, индивид, персона, персонаж, деятель, фигура, номинации по полу и возрасту (см. об этом5). Например: Пастернак – подросток. Есть художники, отмеченные постоянными возрастными признаками. Так, в Бунине и совершенно по-иному в Набокове есть четкость ранней осени, они будто всегда сорокалетние. Пастернак же вечный подросток, неслух – «Я создан богом мучить себя, родных и тех, которых мучить грех». Лишь однажды в стихах в авторской речи он обозначил свой возраст: «Мне четырнадцать лет». Раз и навсегда6. Эстетической оценке подвергается фигура в значении «телосложение, внешнее очертание человека»7, фигура в значении «человек как носитель каких-н. социальных или индивидуальных признаков и свойств» (= личность)8 связана с этической оценкой. Применительно к фигуре человека решающими оказываются следующие факторы: 1) обобщенность формы, 2) ее целостность, 3) ассоциация со зрительным восприятием, 4) корреляция с фоном9. Внешний облик человека, фигура противостоит не столько формирующим образ частям тела, сколько лицу, с которым связывается личностное начало человека. Фигура и лицо получают взаимонезависимые эстетические оценки. Духовная жизнь человека ассоциируется с выражением лица и взглядом, а часто и с голосом. См. пример: Вот оно, значит, что: горе, годы, болезнь. Совсем другая, не та. Расплылась, отяжелела. Лицо полное, рот кажется маленьким между полных щек. Лицо утратило свою четкую очерченность, свою резкую горбоносость, словно и нос сделался меньше и неопределеннее, чем был. Даже руки переменились: огрубели, набухли. А были такие легкие, детские! Десять лет... Только взгляд остался прежний. И голос1. Фактор фона является естественным условием восприятия внешних очертаний объекта: фигуры видятся, вырисовываются, прорисовываются, показываются, выделяются, наблюдаются, бросаются в глаза, делаются заметными на том или другом фоне. Например: Она сидит на диване, раскинув руки, и этот старинный диван с высокой красной спинкой очень идет ей, или она ему2. Зрительное восприятие конкретизирует фигуру, приглашая к ее описанию; фон, напротив, ее схематизирует. Это противоречие снимают сумерки, мешающие разглядеть детали. Действительно, о фигурах говорят обычно в условиях темноты или отдаленности3. Поэтому фигурами чаще называют неопознанных людей. См. пример: Шел А.С. из своего дома в Пушкинский Дом мимо Академии художеств. Кончились какие-то занятия, и студенты гурьбой высыпали из главного подъезда. Увидев проходящую величественную фигуру Орлова в шубе и высокой шапке, студенты замедлили свой шаг, пошли сзади, перешептываясь: «Кто это идет?» А.С. «спиной почувствовал», что они им интересуются, приостановился и торжественно высморкался на обе стороны «по-русски», без платка. «Ну и что же?» – спросил я А.С. в конце рассказа. «Будет им что потом рассказать», – ответил А.С.4 Между именами фон и фигура существует тесная семантическая корреляция. Фон, наряду со своим прямым значением, может обозначать «общую основу, на которой выделяется кто-что-нибудь, обстановку, окружение, где происходит какое-нибудь событие, протекает какое-нибудь явление»5. Фон и фигура образуют пару, и изменение значения одного из этих слов отражается на семантике другого. Сдвигу в значении имени фон соответствует аналогичное изменение в семантике имени фигура (‘телосложение’ → ‘человек как носитель каких-нибудь социальных или индивидуальных признаков и свойств’ = олицетворение). См.: Он [Гриша Левин] и внешне походил – своей легкой летящей фигурой, белыми развевающимися космами, в плаще – на старого поэта из «Снежной маски» Блока, андерсеновских сказок, нордических мифов. Все его звали «Гриша». В нем было что-то от «блаженного Гриши» <...> В каждом поэте должно быть хотя бы немножко Гриши Левина. Помню одинокую, с белыми патлами фигуру сухого Арагона, идущего по ночным Елисейским Полям. Мне вдруг показалось, что мелькнул профиль Гриши Левина. И в Арагоне – на закате его дней – прорезался его нищий, самосожженческий абрис поэта1. Фон очерчивает границы некоторой социальной среды, особого мира, в котором фигуры выполняют свои роли. Фон-экран заменяется фоном-социумом. Фигуры воспринимаются не на фоне неба или пейзажа, а на фоне других людей. Например: ...После того, как и я совершил обряд целования руки в стиле моей страны, насмешник сказал: «А знаете ли, в 1905 году, в пору первой русской революции, она была очень красивой женщиной». Тогда Анне Ахматовой было 16 лет; два года спустя, в 1907 г., появились ее первые стихи, которые привлекли внимание избранных литературных кругов. То были стихи восемнадцатилетней. А сегодня в 76 она принимала чествования в Таормино, она – живое олицетворение целого периода русской истории от Николая II через Керенского, Ленина, Сталина, Хрущева до Брежнева и Косыгина, – все еще непреклонная, все еще величественная, часть самой России среди сицилийских мандариновых деревьев2. В этом случае речь идет об этической или логической оценке. Ср.: Фигура, характерная в своем роде3; Мы знакомы с ним несколько лет. Странно, что этот добродушно-усердный рисовальщик тот самый Грасс, что бросил вызов филистерской морали, до тошноты вывернул наизнанку нутро современности, он, наверно, крупнейшая фигура европейской прозы, он политик, потрясатель устоев, наконец, он европейская совесть на манер русских интеллигентов, но, главное, он художник, черт побери!4. Этимология и значение ставят слово фигура в один ряд с обозначениями отраженных копий лица, такими, как образ, портрет, имидж, а также в ряд со словами личность, натура, характер, поступки. См. пример: А.С. Орлов, как я уже сказал, был натурой артистической. Он не только был академиком, но он и играл в академика, искусно создавая свой образ [= имидж. – Т.Р.] – не просто даже академика, а русского академика, балагура, шутника, ругателя и добряка одновременно <...> В жизни он постоянно играл, приспосабливал свое поведение к своей изуродованной внешности и к своему положению знаменитости. Его чисто внешняя грубость шла от внутренней застенчивости. В сущности, он был добряком и очень печальным человеком. <...> Был он остро наблюдателен – к языку, к стилю, к душевным движениям своих собеседников. В нем сочетались два человека: один постоянно игравший «академика», а другой чуткий и внимательный, не терпевший неискренности, пошлости и лжи, со своеобразными, но несколько старомодными литературными вкусами. Часто он давал «маленькие представления» – чтобы не было скучно, чтобы было что рассказать и вообще потому, что он любил играть, а потом весело рассказывал о своем озорстве1. Оказывается, внешние эстетические проявления, имидж, имеют тоже национальный идеал (см. выше Лихачев), см. также: Он азартно играл взрывателем мировых устоев, я играл кумира московских стадионов2. Представление о красоте человека в русской национальной картине мира связывается с понятием здоровья, с его визуально наблюдаемыми признаками: крепким телосложением, румянцем на лице, блеском глаз, широкими плечами и т.п.: (большой, сильный [о Бродском]3; широкоплечая, мускулистая, порывистая4 – и с понятием «естественной красоты»: Русые косы, собольи брови, дымчатые глаза. Красавица без косметики5. Эстетические представления народа отражены во множестве пословиц, в которых красота связывается со здоровьем и трудолюбием и подчеркивается аксиологический приоритет здоровья над другими ценностями: Болезнь и поросенка не красит; Больная жена и мужу не мила; Здоровье всего дороже... Нужно сказать, что, как правило, указанные признаки не присущи объектам описания исповедальной мемуаристики, представители интеллигенции не соответствуют народному идеалу (исключения: А. Солженицын о А. Твардовском, В. Астафьев о А. Макарове, выходцы из народа). Авторы мемуаров придерживаются идеала аристократической красоты. См.: Дома она всегда была готова к приему нежданных посетителей: прекрасно и изящно одета, собранна, душевно подтянута и приветлива. Парикмахер приходил к ней на дом, чтобы уложить волосы, в которых эффектно выделялась поднимавшаяся ото лба совершенно белая седая прядь. Никто не смог бы застать ее в дурном расположении духа6; непреклонная, величественная, сидит очень прямо, в белой шали и желтом ожерелье, руки были такие легкие, детские, большая, грузная [как признак нездоровья и старости. – Т.Р.]7 некрасивая она [рука], уже натруженная8; высокая, величественная, подобная статуе, царица9. Сравнение со статуей сближает следующие значения слова фигура: 1) телосложение, 2) изваяние, статуя. Часто, описывая внешность, авторы мемуаров подчеркивают ее изменение во времени было – стало: Его новый вид и смысл пронзает мне сердце... Его скоро у нас не будет10. Для мемуаров-исповедей ХХ в. характерна тенденция усиления семантической множественности я-субъекта, другого-объекта: маска, голос, взгляд... . Например: Тембр голоса не дается мужику просто так. Тембр характеризует мужское начало. А если еще и говорит с легким акцентом – просто праздник души1; Сашки нету. Но осталась сердцевина ее – голос, талант, душа...2 Голос Бориса Гребенщикова высокий, странный, с нереальным отсветом, будто белая ночь. Культура Северной Пальмиры стоит за ним3. Я как предмет эстетической оценки тоже разноплановый: я, каким меня видят другие, и я, каким я вижу себя. Например: А через несколько минут с елейным видом и будто бы вскользь сообщил, что, готовясь к встрече со мной, проглядел несколько моих рассказов, конечно, самых маленьких. Я ответил, что он напрасно пренебрег единственной, быть может, возможностью приобщиться к культуре4. Если указанные ипостаси я – совпадают – это зеркальная концепция я (Бахтин). В эстетической оценке природы и искусства выражается взгляд человека на мир, система его ценностей. Например: Погода постоянно обращена к человеку. Она о нем помнит, создает ему настроение5; природа и человек соединились в необыкновенной близости6. Важно, что этические концепты эксплицитно выражаются в эстетическом восприятии действительности. Эстетическая оценка природы выражает мировоззрение личности. Например: На Соловках все говорит о призрачности здешнего мира и о близости потустороннего7; Здесь, в этом мире святости и греха, небесного и земного, природа и человек соединились в необыкновенной близости8. Концептуальное содержание имеют и устойчивые эпитеты, используемые для оценки природных реалий: белеющие церкви, голубая тесьма реки9, река величественная, могучая, берега высокие, широкий простор, раздолье Волги и т.д.10. Как правило, все, что наполнено высоким эмоциональным содержанием, изображается «в лучах солнца». Природа оценивается не с точки зрения пользы, а с точки зрения эстетического удовольствия, что само по себе является нравственно ценным. Я... и смотрел, и слушал, и дышал11; Одним словом, этот белый цвет – белая земля и белое небо – что-то производит в моей душе люди покоряют спокойствием и уверенностью, кажутся величественными (природа – фон для оценки человека. – Т.Р.)1. Для рассматриваемого типа оценки характерна опосредованность оценки, языковыми маркерами которой являются глаголы с семантикой восприятия и ощущения; существительные, обозначающие реакцию на что-то: глядеть, наслаждаться, поражает, напоминает, кажется, предстает (перед вами предстает), воспринимается, чувствуешь, открываются, прослеживается, создает (атмосферу), возникает, чувство (это рождает чувство), впечатление (впечатление сознается), ощущение (создающим ощущение, испытывать ощущение); глагольные определения кажущаяся; сравнительные союзы как бы, как, как будто. Субъект восприятия часто обобщен: вошедший, человек, вы, зритель – или обезличен. Отсюда – обобщенно-личное или безличное повествование, пассивные конструкции (трудно передать; оказываешься; перед вами предстает; нельзя судить; чувствуешь; чувствуется; прослеживаются; воспринимается). Косвенной, иногда скрытой, эстетической и эмоциональной оценкой изображаемой действительности являются те запахи, краски, звуки, которые ассоциируются у писателя с изображаемым: Она [Юнна Мориц] и в жизни особая. Не алкогольная сирена, а кофейница. Черный кофе, двойной, в турочке, особо варят ей в ЦДЛ на песке. Черный цвет – любимый цвет, автоцвет нашего поэта. В нем все оттенки черной гаммы. Еще задолго до того, как с легкой руки инфернального Версаче он стал самым модным цветом планеты, цветом джинс, рокеров, киллеров и актерских долгополых кашемировых пальто, она одела и обула свою музу в обугленный цвет. Я – черная, буду я черной землицей, Ты – белая, будешь черемухой виться И черную землю сосать. Это не летучий черный цвет Лорки, а плотный, густой, это голландская сажа. Как многоголос этот черный – от бархатной каймы бабочки махаона до “черных дней, где трудно отшутиться”. Но это не цвет монашества, схимы, в нем таится тот стон, запредельный взлет, как в лучшем, может быть, ее стихотворении с рефреном: “Я черная птица, а ты – голубая!” Этот черный только подчеркивает праздничную голландскую живопись жизни. Как хищен и цепок взгляд живописца, как роскошна и гобеленно остра вышивающая игла!2 То, как воспринимает писатель окружающую действительность, через какие звуки и запахи, – показатель его менталитета. Если говорить об эстетическом восприятии действительности через запахи, звуки, краски, то оно у авторов мемуаров происходит как сопоставление тогда – теперь, в пользу тогда. Это, во-первых, объясняется тем, что тогда – это детство, а детская память, конечно же, колодец, и колодец со светлой водой, в которой отражается не только небо, не только все самое яркое, но прежде всего поразившее воображение1. Во-вторых, объясняется этическим неприятием нынешней жизни на фоне прошлой. Ярким примером этого являются «Воспоминания» Д.С. Лихачева. См. гл. «О Петербурге моего детства»: противопоставление Петербург – Ленинград. Тогда: чистота «двери содержатся в чистоте; стекла всегда чистые; тротуары чисто метут; они украшены...; дворники в белых передниках; швейцары в синих с золотом ливреях; свежий воздух; витрины сверкают чистотой; зажигаются лампы; солнечная сторона; бриллианты сверкают, переливаются»; красота: «теперь асфальт, раньше – тротуары из известняка, а мостовые булыжные, красиво; еще красивее огромные гранитные плиты на Невском; красота и удобство»; «Петербург был городом не только трагической, но и скрытой (во дворцах и за вывесками) красоты»2. Цвет конок и трамваев легко забудется. Цветной фотографии еще не было, а на картинах они не так часто изображались: поди ищи! Конки были довольно мрачные по цвету: темно-сине-серые с серыми деталями. А трамваи очень оживляли город: они были покрашены в красный и желтый цвет, и краски были всегда яркие и свежие3. [Цвет: зеленый, синий, желтый, красный, солнечный (= яркий. – Т.Р.).] Годы 1917 – 1950-е запомнились мне своими темными и скучными красками. Дома если и красились, то уже в один цвет, орнамент не выделялся цветом, да и не чинился. Не стало красивых форм у военных. Люди ходили оборванные и во всем старом, хотя бы и имели новое, но новое было носить опасно – как бы не приняли за «буржуев». По этой же причине не носили белых воротничков <...> Я запомнил его [Шаляпина] не потому, что впервые увидел «знаменитость», а потому, что бекеша Шаляпина было необычного цвета – синяя. Когда в тридцатых годах мне рассказали, что за границей легковые автомобили имеют разные цвета и можно встретить даже красные, желтые, голубые, я как-то не мог себе это представить – настолько я привык ко всему черному в автомобильном хозяйстве4. Как указывает М.А. Дмитровская, понятия сознания и самосознания являются в известной степени тождественными: с одной стороны, невозможно осознать окружающий мир, не осознавая себя в нем, с другой стороны, невозможно осознание себя без осознания себя в мире5. При воспоминании прошлое как бы переносится в настоящее и созерцается одновременно двумя я: нынешним я человека и его прошлым я непосредственного участника или наблюдателя былых событий. Важнейшим условием памяти является ощущение человеком тождественности этих двух я: человек идентифицирует себя в прошлом и настоящем как одно лицо. При воспоминании человек снова осознает себя в мире, который этим воспоминаниям соответствует. Воспоминание, проходя через серию различных состояний сознания, «материализуется в актуальном восприятии <...>, где оно становится состоянием наличным и действующим; когда нам «рисуется наше тело»1. Поскольку нынешнее я отделено от прежнего я, человек может видеть самого себя в прошлом как бы со стороны, и в то же время за счет тождественности этих двух я человек может проживать фрагмент своего прошлого заново. Выражение Как сейчас вижу / помню лишний раз подчеркивает, что воспоминание имеет место не сейчас2. ТИПЫ ДИСКУРСА В КОНТЕКСТЕ СОЦИАЛЬНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ Л.М. Салмина Во второй половине двадцатого столетия формирование и развитие психолингвистики как теории речевой адаптации к внешней среде (Ч. Осгуд, Дж. Кэролл, Т. Шебек), теории речевых актов, поставившей во главу угла понятие речевого действия (Дж. Остин), теории речевой деятельности, основным объектом исследования которой стала динамика речевого процесса (А.А. Леонтьев) послужили мощным толчком к изучению языка как посредника между личностью и окружающей действительностью и способствовало бурному расцвету таких научных направлений, как социолингвистика, прагмалингвистика, новая психолингвистика (так называемая третья школа), когнитивная лингвистика, этнолингвистика. В настоящее время можно говорить о вполне сложившейся научной парадигме, открывающей перспективы для комплексного многоаспектного изучения языковой коммуникации как деятельности членов данного социума, в том числе такого коммуникативного явления (Р.А. Каримова), как дискурс. Спектр употребления этого термина весьма широк, а понимание существенным образом различается: иногда под дискурсом подразумевается текст, иногда поток речи, иногда речемыслительная деятельность, включающая в себя как собственно лингвистические, так и экстралингвистические компоненты. Отправной точкой предлагаемой нами трактовки дискурса как макроструктуры коммуникативной деятельности послужило понятие процесса, который не раскладывается на элементы, но поддается фрагментации: непрерывность, а следовательно, недискретность процесса не препятствует тем не менее экстрагированию его отдельных фрагментов, локализованных во времени и пространстве, характеризующихся временной протяженностью, детерминированностью другими фрагментами (в том числе некоммуникативными) и внутренней организованностью. В качестве макроструктуры коммуникативного процесса дискурс, на наш взгляд, представляет собой совокупную коммуникативную деятельность взаимодействующих сторон в пределах коммуникативной ситуации. Вопросы структурирования дискурса и определения его границ также не имеют однозначного решения. Так, одним из традиционных критериев, который можно назвать собственно лингвистическим, является тема, однако, как отмечают многие исследователи, в некоторых ситуациях этот критерий оказывается бесполезным. Т. ван Дейк решает проблему границы дискурса, опираясь на прагматический критерий, в терминах общего намерения или цели: "...письмо, взятое в единстве всех своих частей, может выполнять роль угрозы, инструкции или запрещения". 1 Действительно, общение побуждается деятельностью, в структуре которой оно развертывается, и осуществляется ради целей этой деятельности, представляя собой не что иное, как способ их достижения. Подтверждение тому можно найти еще в античной риторике: предназначение речи состоит в изменении представления человека о существующем положении дел или формировании такого представления по воле говорящего, а следовательно, необходимо обратить самое пристальное внимание на систематизацию реакций адресата как на результат оказанного воздействия. Таким образом, понимание дискурса как коммуникативной деятельности в контексте социальной деятельности неизбежно предполагает учет и рассмотрение таких его неотъемлемых социо-психологических характеристик, как мотивированность, целенаправленность и результативность: мотив предпосылает целевую установку, реализация которой обеспечивает результат. Впервые факторы цели и результата речевого действия были учтены теорией речевых актов в понятиях иллокутивного акта (акта реализации цели) и перлокутивного акта (акта воздействия и получения его результата), что во многом способствовало сведению цели коммуникации к воздействию: ср., например, "...во главе иерархии целей (факторов) будет стоять цель воздействия на поведение адресата"; 1 или: "Цель говорящего – оказать некоторое речевое воздействие на слушающего. 2 С такой трактовкой цели, на наш взгляд, нельзя согласиться, поскольку воздействие есть не что иное, как разновидность действия, а следовательно, либо подразумевает какую-либо цель, либо превращается в самоцель: ср. работать, чтобы работать; говорить, чтобы говорить; воздействовать, чтобы воздействовать. Поскольку достижение цели осуществляется в общении за счет и в результате воздействия, считаем необходимым определить цель коммуникативной деятельности как стремление к созданию новой относительно момента общения социальной действительности, удовлетворяющей актуальным потребностям участников (их мотивам), а конечный результат – как порождение новой действительности, удовлетворяющей или не удовлетворяющей (при неуспешной коммуникации) эти потребностям. В этой связи полагаем целесообразным различение внешних и внутренних условий дискурса: так, внешние условия будет представлять собой социальная деятельность, а внутренние будут связаны с организацией коммуникации как системы взаимодействия субъектов определенным способом и определенными средствами. Социальную деятельность можно представить себе как бесконечное множество социальных ситуаций, дифференцирующихся по участникам и их ролевым признакам; по правилам, регулирующим их поведение. Для определения суммы социальной деятельности в социолингвистике cуществует понятие коммуникативного пространства. Коммуникативное пространство распределяется между коммуникативными сферами, отведенными для специализированных видов коммуникации. При том что среди ученых нет единого мнения относительно основания разграничения коммуникативных сфер, равно как и их количества, суть понятия остается неизменной (В.А. Аврорин, В. Барнет, Л.Б. Никольский и др.). Значительно менее определенным оказывается термин коммуникативная ситуация, обозначающий у разных исследователей либо конситуацию (конкретную ситуацию общения), либо коммуникативный акт в целом, либо составную часть языковой ситуации (y В.Барнетa, например). Представляется возможным закрепить этот термин за фрагментом коммуникативного пространства, локализованным на основе факта коммуникативного взаимодействия в контексте социальной ситуации. Коммуникативная ситуация, таким образом, будет представлять собой либо конститутивную (лекция в учебном заведении, исповедь у священника и под.), либо факультативную составляющую социальной ситуации (поездка в общественном транспорте, посещение выставки и под.), которая, выступая в качестве внешних условий, определяет также и внутренние условия коммуникативного взаимодействия: коммуникативные роли участников (адресант, адресат, переменные роли), коммуникативные установки (стратегию и тактику коммуникативного поведения), тип организации дискурса как совокупной коммуникативной деятельности участников (монолог, диалог, полилог) и его характер (конвенциональный или неконвенциональный – стереотипный или клишированный). Так, конвенциональные стереотипные дискурсы развертываются в условиях институционализированных коммуникативных ситуаций, когда коммуникативная деятельность непосредственно обусловлена ситуативными социальными ролями участников взаимодействия. Допустим, находясь в магазине, мы уже знаем, какие действия мы можем или должны выполнять. Понятие социальной роли было заложено в концепции символического взаимодействия Дж. Мида, решающей вопрос о соотношении социального и индивидуального начал в поведении личности. 1 Американский философ различает две составляющие личности: Me и I (условный перевод – «внешнее» Я и «внутреннее» Я): Me представляет собой позицию обобщенного другого лица; по мнению Дж.Мида, чем больше способность человека рассматривать свое поведение с точки зрения других людей, тем эффективнее оказывается социальное взаимодействие, поэтому составляющую Me он называет адаптирующим компонентом личности; составляющая I имеет характер импульсивный, творческий и проявляется в отношении к другим личностям. Зафиксированное в английском языке разграничение двух личностных начал (каким бы оно ни было) несвойственно русскому языку, что и вызывает естественную сложность в адекватности передачи смысла местоимений Me и I, равно как и понятия Self. Однако, приняв как данность существование некоего Self в составляющих Me и I, можно предположить, что в отношениях с окружающим миром в сознании личности формируется концепция самой себя (Self), совмещающая в себе идеи своей социальности (Me) и индивидуальности (I) как взаимодействующие составляющие сознания, самосознания и поведения. Идеи Дж. Мида оказали сильное воздействие на американскую социологию: так, в 60-е годы ХХ века уже можно было говорить о теории ролей как о вполне сформировавшейся социологической теории (см., например, работы К. Дэвиса, Э. Томаса и др.), согласно которой роль понимается как динамический комплекс возрастных, личностных, должностных и поведенческих характеристик личности. Действительно, наше сознание несет в себе огромное множество моделей поведения (Э. Берн называет их согласованными поведенческими схемами), которые осознанно или неосознанно актуализируются нами в различных социальных ситуациях, дифференцируются окружающими по характерным признакам и воспринимаются как проявление нашей личности. На этом основании можно дифференцировать жестко или нежестко регламентированные стереотипные дискурсы. Так, жесткая регламентация характерна для коммуникативных ситуаций, в которых развертывание дискурса в полной мере соответствует фазам развития социальной ситуации: установление контакта, обмен взаимно ожидаемыми действиями, результат. Вариативность как социального, так и коммуникативного поведения участников в таких ситуациях определяется конкретными условиями общения. Нежестко регламентированные стереотипные дискурсы характерны для ситуаций светского взаимодействия. Практически каждая национальная культура имеет свой предпочтительный стиль развертывания таких дискурсов: так, в Англии, например, за столом не принято вести беседу по группам, в Испании самые серьезные деловые переговоры предваряются ритуальным обсуждением погоды и т.д.; каждая культура имеет свои предпочтительные либо, наоборот, табуированные темы, к которым чаще всего относятся политика, здоровье, религия, национальные вопросы, доходы, секс. Естественно, что четкой и незыблемой границы между жесткими и нежесткими дискурсами не существует: в конечном итоге все определяется степенью строгости общей системы конвенций того или иного социума, и если Т. ван Дейк утверждает, что в автобусе незнакомым людям предпочтительнее затрагивать темы, связанные с транспортом, 1 то вряд ли кого-то удивит, если в нашем российском автобусе тема транспорта будет развита как тема государственного переустройства. Существуют и более частные конвенции по поводу организации дискурса, устанавливаемые между постоянными партнерами по коммуникации – родственниками, друзьями – однако определение таких дискурсов как стереотипных представляется не бесспорным. Безусловно, конвенции такого рода не могут не соотноситься с конвенциями социума, но социальные роли родственников и друзей все же гораздо более индивидуализированы. Что касается клишированных конвенциональных дискурсов, то они хранятся в памяти "в готовом к употреблению виде" – это этикетные выражения приветствия, прощания, благодарности и под. Любое (в том числе инотонационное) отступление от эталона способно перевести клишированный дискурс в разряд неконвенциональных: (из разговора двух студенток ) – Ну пока! – Пока-пока... – Ты чего? – А что я? – Как будто я тебе доллар должна... – При чем тут доллар?! Чего ты прицепилась? Клишированный дискурс, как правило, представляет собой единичный коммуникативный акт, в котором инициатор взаимодействия побуждает адресата к заведомо известной реакции, а реагент сигнализирует об адекватном восприятии стимула. Самым сложным типом дискурса является неконвенциональный дискурс, характерный для тех ситуаций, когда коммуникативное взаимодействие осуществляется на фоне взаимодействия социального, но не регулируется его правилами: допустим, в магазине, в банке, в ресторане, в общественном транспорте и пр. могут иметь место факультативные коммуникативные ситуации, в которых будут участвовать родственники, знакомые, друзья и т.д., а коммуникативные установки будут определяться предшествующими или последующими ситуациями взаимодействия. Таким образом, при всем разнообразии дискурсов с точки зрения их объема и организации мотив и цель неизменно остаются неотъемлемой составляющей любого вида коммуникативного взаимодействия, а достижение результата можно рассматривать как границу данной макроструктуры. ДЕРИВАЦИОННЫЕ АСПЕКТЫ РАЗГОВОРНОЙ РЕЧИ В СОВРЕМЕННЫХ СМИ |
Похожие:
 | Наука и молодежь: сборник научных трудов студентов и молодых ученых. Вып / Редколлегия: Роговая В. Г., Горин Н. И. – Курган: Курганский... | | Наука и молодежь: сборник научных трудов студентов и молодых ученых. Вып / Редколлегия: Роговая В. Г., Горин Н. И. – Курган: Курганский... |
| Сборник научных трудов по термодинамическим циклам Ибадуллаева // Под редакцией И. К. Камилова и М. М. Фатахова. – Махачкала: днц... |  | Ученые записки. Выпуск Сборник научных трудов Западно-Сибирского филиала Российской академии правосудия (г. Томск). Изд-во: цнти,... |
| Ученые записки. Выпуск Сборник научных трудов Западно-Сибирского филиала Российской академии правосудия (г. Томск). Изд-во: цнти,... | | Ученые записки. Выпуск Сборник научных трудов Западно-Сибирского филиала Российской академии правосудия (г. Томск). Изд-во: цнти,... |
| Музыка и молодежь: теоретические и практические аспекты: сборник научных статей. Саратов: ООО «Издательский Центр «Наука», 2011.... | | Печатается по решению научно-практической конференции студентов Тывинского государственного университета |
| Сборник научных работ. Серия «Государственное управление». Вып. 1 : Экономика и управление народным хозяйством / Донгуу. – Донецк... | | Седьмой заповедью Господь Бог запрещает прелюбодеяние, то есть нарушение супружеской верности и всякую незаконную, нечистую блудную... |