Сборник статей Под редакцией А. В. Турчина Препринт Проект Российского Трансгуманистического Движения Москва 2011
Скачать 8.92 Mb.
|
| «"Растения" с "листьями", которые нисколько не эффективнее сегодняшних солнечных батарей, могут в процессе конкуренции вытеснить настоящие растения, битком набивая биосферу несъедобной листвой. Стойкие всеядные "бактерии" могут вытеснить в процессе конкуренции настоящие бактерии; они могут распространяться подобно развевающейся пыльце, размножаться быстро и превратить биосферу в прах за считанные дни. Опасные репликаторы легко могут оказаться слишком стойкими, мелкими и быстро распространяющимися для того, чтобы их можно было остановить – по крайней мере, если мы никак не подготовились. Мы имеем довольно хлопот, контролируя вирусы и плодовых вредителей». Среди знатоков нанотехнологии эта угроза стала известна как "проблема серой слизи"1. Хотя массы неуправляемых репликаторов не обязательно должны быть серыми или липкими, термин "серая слизь" подчёркивает, что репликаторы способны уничтожить жизнь, при это будучи ещё менее вдохновляющими, чем какой-нибудь вид ползучего сорняка. Они могут превосходить в эволюционном смысле, но это не обязательно делает их полезными. Угроза серой слизи делает совершенно ясным одно: мы не можем позволять себе определённого рода случайностей с размножающимися сборщиками. Серая слизь была бы, конечно, унылым окончанием наших человеческих приключений на Земле; окончанием, гораздо более худшим, чем просто огонь или лёд. И это может произойти от простой лабораторной случайности2. Прежде всего именно из-за силы разрушительного саморазмножения в генетике, нанотехнологии и робототехнике (ГНР) мы должны призадуматься. Саморазмножение является образом действия в генной инженерии, которая использует клеточные механизмы для тиражирования своих конструкций, но главная опасность, лежащая в основе серой слизи, заключается в нанотехнологии. В наших научно-фантастических книгах и кино широко укоренились истории о неистовствующих роботах, вроде Борга, которые воспроизводятся или видоизменяются, чтобы отделаться от нравственной скованности, наложенной на них их создателями. Возможно даже, что процесс самовоспроизведения более фундаментален, чем мы думали и, следовательно, его труднее – или даже невозможно – контролировать. Недавняя статья Стюарта Коффмана в журнале "Природа" ("Nature"), озаглавленная "Самовоспроизводство: даже пептиды это делают"3(36) обсуждает открытие того, что 32-аминокислотный пептид может "автокатализировать свой собственный синтез". Мы не знаем, как широко распространена эта способность, но Коффман замечает, что это может подсказать "путь к самовоспроизводящимся молекулярным системам на базе, гораздо более широкой, чем спаривание оснований по Уотсону и Крику1". Поистине, мы получили на годы вперёд ясные предостережения об опасностях, присущих широкому распространению знаний о ГНР-технологиях – о способности одних лишь знаний создать возможность массового уничтожения. Но эти предостережения не были широко оглашены; публичные дискуссии были явно недостаточными. В оповещении об опасностях нет никакой выгоды. Ядерная, биологическая и химическая (ЯБХ) технологии, применяемые в оружии массового уничтожения 20-го века, были и есть в значительной степени технологии военные, развиваемые в правительственных лабораториях. ГНР-технологии 21-го века в этом плане резко отличаются: они имеют ясные коммерческие применения и развиваются почти исключительно корпоративным предпринимательством. В этот век торжествующего торгашеского духа технология – с наукой в качестве своей служанки – поставляет ряд почти волшебных изобретений, которые по своей прибыльности превосходят всё виденное раньше. Мы настойчиво гонимся за перспективами этих новых технологий в рамках неоспариваемой сейчас системы мирового капитализма с его многочисленными денежными стимулами и давлением конкуренции. Это первый момент в истории нашей планеты, когда какой-либо биологический вид, по своему произволению, стал опасностью для самого себя, а заодно и для обширного множества других видов. Это может быть обычной последовательностью, случающейся во многих мирах – планета, недавно образовавшаяся, безмятежно вращается вокруг своей звезды; жизнь медленно формируется; эволюционирует калейдоскопическая вереница живых существ; появляется разум, который, по крайней мере, до какого-то момента, даёт огромный потенциал выживания, а затем изобретается техника. Им становится ясным, что существуют такие вещи, как законы природы, что эти законы можно открыть с помощью эксперимента и что знание этих законов можно направить как на спасение, так и на отнятие жизней, причём в беспрецедентном масштабе. Они обнаруживают, что наука даёт необъятную силу. В очень короткий отрезок времени они изобретают нечто, способное переделать мир. Одни планетные цивилизации осознают последствия, полагают пределы тому, что можно и что нельзя делать, и благополучно минуют время опасностей. Другие, не столь удачные или не такие благоразумные, погибают. Это написал в 1994-м году Карл Саган в своей книге "Бледно-голубое пятнышко"1, где он изложил своё видение человеческого будущего в космосе. Только теперь я понимаю, как глубока была его проницательность, и как тяжко, что я не слышу и не услышу его голос. Несмотря на всё своё красноречие, статья Сагана не лишена простого здравого смысла – свойства, которого, вместе со скромностью, многим из ведущих сторонников этих технологий 21-го века, похоже, недостаёт. Из своего детства я помню, что моя бабушка была строго против чрезмерного употребления антибиотиков. Она ещё до Первой Мировой Войны работала медицинской сестрой и на основании здравого смысла считала, что принятие антибиотиков, если только они не были абсолютно необходимы, было вредно для вас. Это не значит, что она была врагом прогресса. Она видела много достижений на протяжении почти 70-летней медицинской карьеры; мой дедушка, диабетик, извлёк большую пользу из усовершенствованных методов лечения, которые стали доступны во время его жизни. Но она, как и многие уравновешенные люди, вероятно, думала бы, что сконструировать сейчас робототехнический "замещающий вид" было бы очень самонадеянным для нас. Ведь даже заставляя работать относительно простые вещи, мы прилагаем, очевидно, так много усилий. И так же много усилий мы прилагаем к управлению – или даже пониманию – самих себя. Я ясно понимаю теперь, что она сознавала сущность порядка жизни и понимала необходимость жить с этим порядком и уважать его. С этим уважением приходит необходимая скромность, в которой мы, с нашей гордыней начала 21-го века, нуждаемся при нашей опасности. Взгляд с точки зрения здравого смысла, основанный на этом уважении, часто бывает правильным, предшествуя научной очевидности. Явная слабость и неэффективность построенных нами искусственных систем должна заставить всех нас призадуматься; слабость систем, над которыми я работал, несомненно, смиряет меня. Нам следовало бы извлечь урок из создания первой атомной бомбы и последующей гонки вооружений. Мы не извлекли его тогда должным образом, и параллели с нашей текущей ситуацией тревожат. Работа по созданию первой атомной бомбы возглавлялась выдающимся физиком Робертом Оппенгеймером1. Оппенгеймер, естественно, не интересовался политикой, но он мучительно осознал серьёзную угрозу западной цивилизации от Третьего Рейха. Эта угроза была, без сомнения, серьёзной, из-за возможности того, что Гитлер мог заполучить ядерное оружие. Побуждаемый этим беспокойством, он привёз свой крепкий ум, страсть к физике и гениальное мастерство руководителя в Лос-Аламос и возглавил потрясающую коллекцию великих умов, чтобы быстро изобрести бомбу. Что поражает, так это то, как эта работа продолжалась столь свободно даже после устранения первоначального стимула. На встрече физиков, состоявшейся вскоре после дня победы в Европе, некоторые полагали, что работу, возможно, следует прекратить, но Оппенгеймер доказывал, что надо продолжать. Сформулированный им довод выглядел немного странно: продолжать надо не из-за возможности крупных потерь от вторжения Японии, а потому, что Организация Объединённых Наций, которая вскоре должна была сформироваться, должна быть осведомлена об атомном оружии. Более вероятной причиной, почему проект продолжался, была накопленная движущая сила – первое атомное испытание, "Тринити", было уже на носу. Мы знаем, что в подготовке первого атомного испытания физики действовали, невзирая на большое количество возможных опасностей. Вначале они беспокоились, основываясь на расчёте Эдварда Теллера2, что атомный взрыв может воспламенить атмосферу. Исправленный расчёт уменьшил опасность разрушения мира к трём шансам на миллион. (Теллер говорит, что позже он был способен полностью отбросить перспективу воспламенения атмосферы.) Оппенгеймер, тем не менее, был достаточно обеспокоен результатом "Тринити", так, что он принимал меры для возможной эвакуации юго-западной части штата Нью-Мексико. И, конечно, была очевидная угроза начала гонки ядерных вооружений. Не прошло и месяца после первого успешного испытания, как две атомные бомбы уничтожили Хиросиму и Нагасаки. Некоторые учёные предполагали, что бомба предназначалась просто для демонстрации, а не для сброса на японские города – говоря, что это значительно улучшило бы возможности военного контроля после войны – но это ничего не дало. Поскольку трагедия Пёрл-Харбора3 была всё ещё свежа в умах американцев, президенту Трумену было бы очень затруднительно ограничиться демонстрацией этого оружия, а не применить его, что он и сделал – желание быстро окончить войну и сохранить жизни, которые были бы потеряны при любом вторжении Японии, было очень сильно. Всё же основная истина была, вероятно, очень простой: как позже сказал физик Фриман Дайсон1, "причиной, по которой бомба была сброшена, было просто то, что ни у кого не нашлось мужества или предусмотрительности сказать "нет"". Важно себе представить, как были потрясены физики последствиями бомбёжки Хиросимы 6-го августа 1945-го года. Они описывают ряд волн эмоций: сначала чувство удовлетворения, что бомба работала, потом ужас при мысли об убитых людях и затем убедительное чувство, что ни в коем случае не следует сбрасывать ещё одну бомбу. Но, конечно, ещё одна бомба сброшена была, на Нагасаки, всего лишь через три дня после бомбёжки Хиросимы. В ноябре 1945-го года, через три месяца после атомных бомбардировок, Оппенгеймер решительно встал за научную позицию, сказав: "Невозможно быть учёным, если вы не верите в то, что знания и сила, которую они дают, представляют внутреннюю ценность для человечества, а также в то, что вы их используете для помощи в распространении знаний и вы хотите нести ответственность за последствия". Оппенгеймер, вместе с другими, упорно продолжал работать над докладом Ачесона-Лилиенталя, который, как говорит Ричард Родес в своей недавней книге "Видение технологии"2, "нашёл путь предотвратить тайную гонку ядерных вооружений без обращения за помощью к вооруженному мировому правительству"; их предложение было формой отказа государств-наций от права работ в области ядерного оружия в пользу международного органа. Это предложение привело к плану Баруха, который был представлен на рассмотрение Соединённым Штатам в июне 1946-го года, но так и не был принят (возможно, потому, что, как намекает Родес, Бернард Барух "настойчиво потребовал обременить этот план обусловленными санкциями", тем самым неизбежно обрекая его, даже несмотря на то, что "в любом случае он был бы почти наверняка отвергнут сталинской Россией"). Другие попытки осуществления ощутимых шагов к тому, чтобы поставить ядерную силу под контроль различных стран с целью предотвратить гонку вооружений, проваливались либо из-за политики Соединённых Штатов и внутреннего недоверия, либо из-за недоверия Советов. Удобный случай избежать гонки вооружений был упущен, и очень быстро. Двумя годами позже, в 1948-м, Оппенгеймер, кажется, достиг ещё одной стадии в своих размышлениях, заявив: "В некотором роде грубого смысла, который ни вульгарность, ни юмор, ни преувеличение не могут полностью затмить, физики познали грех; и это знание они не могут потерять". В 1949-м году Советы взорвали атомную бомбу. В 1955-м как США, так и Советский Союз испытали водородные бомбы, пригодные для доставки самолётом. Так началась гонка ядерных вооружений. Около 20-и лет назад, в документальном фильме "День после Троицы", Фриман Дайсон подытожил научные положения, которые привели нас к ядерной пропасти: "Я сам это почувствовал. Блеск ядерного оружия. Он неотразим, если вы подходите к этому оружию как учёный. Почувствовать, что оно в ваших руках, освободить энергию, питающую звёзды, позволить ей исполнять ваши приказания. Совершить эти чудеса, поднять миллион тонн булыжника в небо. Это даёт людям иллюзию беспредельной силы и до некоторой степени является причиной всех наших тревог. Это то, что можно назвать технической надменностью. Она овладевает людьми тогда, когда они видят, что они могут делать силой своего разума"1. Теперь, как и тогда, мы являемся создателями новых технологий и судеб воображаемого будущего. В данное время нас побуждают крупные денежные вознаграждения и мировая конкуренция. Мы не взираем на явные опасности, едва ли оцениваем, на что это может быть похоже – попробовать жить в мире, являющемся практическим результатом того, что мы сейчас создаём и воображаем. В 1947-м году "Бюллетень учёных-атомщиков" начал помещать на своей обложке "Часы конца света"2. В течение более чем 50-и лет они показывали оценку относительной ядерной угрозы, к которой мы стоим лицом, отражая изменения международной обстановки. Стрелки на этих часах двигались 15 раз и сегодня, показывая без девяти минут полночь, отражают сохраняющуюся и реальную угрозу от ядерного оружия. Недавнее добавление в список ядерных держав Индии и Пакистана увеличило опасность провала задачи нераспространения ядерного оружия, и эта опасность в 1998-м году была отражена движением стрелок ближе к полуночи. С насколько большей опасностью мы стоим лицом к лицу в наше время, не просто от ядерного оружия, а от всех этих технологий? Насколько высок риск вымирания? Философ Джон Лесли изучил этот вопрос и пришёл к выводу, что риск человеческого вымирания составляет, как минимум, 30 процентов1 , в то время как Рэй Курзвейл верит, что у нас есть "больше, чем даже шанс, это преодолеть", с предостережением, что его "всегда обвиняют в том, что он оптимист". Эти оценки не только не ободряют, но они и не включают возможности многих ужасных исходов, которые лежат не доезжая до вымирания. Некоторые серьёзные люди, столкнувшиеся с такими оценками, уже внушают, что мы просто как можно быстрее переселимся за пределы Земли. Мы, дескать, будем заселять Галактику, применяя космические зонды фон-Неймана, которые перепрыгивают от одной звёздной системы к другой и размножаются при этом. Этот шаг станет необходим через 5 миллиардов лет (или раньше, если наша солнечная система погибнет от предстоящего столкновения нашей галактики с галактикой Андромеды в течение ближайших 3-х миллиардов лет), но если мы поймаем Курцвейла и Моравека на слове, то такой шаг может стать необходимым к середине этого столетия. Что отсюда в нравственном плане следует? Если мы обязаны быстро переселиться за пределы Земли для сохранения нашего вида, то кто возьмёт на себя ответственность за судьбу тех (большинства из нас, в конце концов), которые останутся позади? Но даже если мы рассеемся к звёздам, то не является ли вероятным, что мы можем взять наши проблемы с собой или же обнаружить позднее, что они за нами последовали? Удел человеческого рода на Земле и наш удел в Галактике представляются неразрывно связанными. Другая идея состоит в том, чтобы соорудить ряд щитов для обороны от каждой из этих опасных технологий. Стратегическая оборонная инициатива, предложенная администрацией Рейгана, была попыткой сконструировать такой щит против угрозы ядерного нападения Советского Союза. Но как замечает Артур Кларк1, который был заинтересованным лицом в обсуждениях этого проекта, "Хотя это и возможно, при больших издержках, построить местную систему обороны, пропускающую "только" небольшой процент баллистических ракет, пышно разрекламированная идея национального зонтика являлась чушью. Луис Алварез, быть может, величайший физик-экспериментатор этого столетия, заметил мне, что сторонники таких проектов являются "очень весёлыми малыми без капли здравого смысла"." Кларк продолжает: "Заглядывая в мой часто затуманенный магический кристалл, я предполагаю, что абсолютная защита в самом деле может стать возможной в течение столетия или около того. Но вовлечённая технология создала бы, в качестве побочного продукта, оружия настолько страшные, что никто не стал бы возиться с чем-либо таким примитивным, как баллистические ракеты."2 Эрик Дрекслер в "Машинах созидания" предлагает нам соорудить активный нанотехнологический щит – своего рода иммунную систему для биосферы – чтобы обороняться от опасных репликаторов всех родов, которые могут ускользнуть из лабораторий или быть злоумышленно созданы иным способом. Но щит, который он предлагает, сам был бы чрезвычайно опасным – ничто не могло бы предотвратить его от развития аутоиммунных реакций и от поражения самой биосферы3 . Подобные трудности относятся и к построению защиты от робототехники и генной инженерии. Эти технологии слишком могущественны для того, чтобы от них можно было бы защититься в интересующий срок; даже если бы это и было возможным – сделать оборонительные щиты – то побочные эффекты их разработки были бы, как минимум, такими же опасными, как и сами технологии, от которых мы пробуем защититься. Таким образом, все эти возможности либо нежелательны, либо недостижимы, либо и то и другое. Единственной практической альтернативой, которую я вижу, является отказ: ограничить развитие слишком опасных технологий путём ограничения нашего стремления к определённым родам знаний. Да, я знаю, знания хороши, как хороши и поиски новых истин. Мы ищем знаний с древних времён. Аристотель начал свою "Метафизику" с простого утверждения: "Все люди от рождения хотят знать". Мы в качестве основополагающей ценности нашего общества долгое время соглашались с ценностью открытого доступа к информации, и мы признаём проблемы, которые возникают при попытках ограничить доступ к знаниям и ограничить их развитие. В современную эпоху мы пришли к уважению научного знания. Но невзирая на сильные исторические прецеденты, если свободный доступ к знанию и неограниченное развитие знания подвергает всех нас с этого времени ясной опасности вымирания, то здравый смысл требует, чтобы мы пересмотрели даже эти основные, долго удерживаемые убеждения. Именно Ницше1 в конце 19-го века предупреждал нас, что не только Бог мёртв, но и что "вера в науку, которая, в конце концов, бесспорно существует, не может быть обязана своим происхождением исчислению общественной полезности; она должна происходить назло тому обстоятельству, что бесполезность и опасность принципов "воля к истине", "истина любой ценой" то и дело подтверждает это". Это и есть та дальнейшая опасность, с которой мы сейчас сталкиваемся в полной мере – последствия нашего искания истины. Истина, которую ищет наука, несомненно может считаться опасной подменой Бога, если она, вероятно, должна привести к нашему вымиранию. Если бы мы могли, как биологический вид, договориться о том, чего мы хотим, куда мы держим курс и почему, то мы бы сделали наше будущее гораздо менее опасным – мы могли бы тогда понять, от чего мы можем и должны отказаться. В противном случае мы легко можем представить себе гонку вооружений, развивающуюся над ГНР-технологиями, как это было с ЯБХ-технологиями в 20-м веке. Это, возможно, представляет наибольший риск, ибо если однажды такая гонка началась, окончить её будет очень трудно. В настоящее время – в отличие от времени Манхэттенского проекта – мы не воюем, смело встречая непримиримого врага, который угрожает нашей цивилизации; нами вместо этого движут наши привычки, наши желания, наше экономическое устройство и наша соревнующаяся потребность знать. Я верю в то, что все мы желаем, чтобы наш курс определялся бы нашими совместными ценностями, нравственностью и этикой. Если бы мы извлекли больше совместной мудрости из нескольких прошедших тысячелетий, то диалог к этой цели был бы более практическим, а неслыханная сила, которую мы собираемся высвободить, тревожила бы в несравненно меньшей степени. Можно было бы подумать, что к такому диалогу нас может подталкивать наш инстинкт самосохранения. Отдельные лица, несомненно, имеют такое желание, но поведение рода человеческого оставляет желать лучшего. Имея дело с ядерной угрозой, мы часто говорили самим себе и друг другу нечестно, тем самым сильно увеличивая риск. Было ли это мотивировано с политической точки зрения, или потому, что мы решили не задумываться, или потому, что когда мы сталкивались с такими мрачными угрозами, мы, будучи вне себя от страха, действовали нелогично, я не знаю, но такой образ действия не сулит ничего хорошего. Новые генетические, нанотехнологические и робототехнические ящики Пандоры1 почти открыты, но мы, похоже, вряд ли уведомлены об этом. Идеи нельзя положить обратно в ящик; в отличие от урана или плутония, их не нужно добывать и подвергать очистке и их можно свободно копировать. Раз уж они выпущены, значит, они выпущены. Черчилль в своём знаменитом сомнительном комплименте заметил, что американский народ и его руководители "неизменно делают правильную вещь после того, как они проверят все другие альтернативы". В данном случае, однако, мы обязаны действовать с большим предвидением, так как сделать правильную вещь лишь напоследок – это, быть может, потерять шанс сделать её вообще. Как сказал Торо, "мы не ездим по железной дороге; она ездит по нам"2; и это есть то, с чем мы обязаны в наше время бороться. Вопрос на самом деле в том, кто должен быть главным? Переживём ли мы наши технологии? Мы движемся в этот новый век безо всякого плана, без управления, без тормозов. Спустились ли мы уже по этой тропе слишком далеко для того, чтобы можно было изменить курс? Я не верю в это, но мы так и не пробуем, а последняя возможность взять ситуацию под контроль – отказобезопасная точка – быстро приближается. Мы имеем наших первых любимцев-роботов, а также доступные для приобретения генно-инженерные методики, и наша наноразмерная техника быстро развивается. Несмотря на то, что развитие этих технологий происходит через множество шагов, последний шаг в испытании технологии вовсе не обязательно является крупным и трудным – как это случилось в Манхэттенском проекте и при испытании "Тринити". Прорыв к необузданному саморазмножению в робототехнике, генной инженерии или в нанотехнологии может произойти внезапно, возобновив удивление, которое мы чувствовали, когда узнали о клонировании млекопитающих. И всё же я верю, что мы и впрямь имеем прочную и твёрдую основу для надежды. Наши попытки иметь дело с оружиями массового уничтожения в прежнем столетии предоставляют нам на рассмотрение блестящий пример отказа: односторонний, без предварительных условий, отказ Соединённых Штатов от разработки биологического оружия. Этот отказ произошёл из осознания того, что хотя создание этого страшного оружия и потребовало бы огромных усилий, но после этого его можно было бы легко скопировать и оно могло бы попасть в руки плутовских наций или террористических групп. Очевидный вывод – что мы создали бы для себя дополнительные угрозы от погони за этими вооружениями и что мы были бы в большей безопасности, если бы мы за ними не гнались. Мы воплотили наш отказ от биологического и химического оружия в Конвенции Биологического Оружия 1972-го года и в Конвенции Химического Оружия 1993-го года 3. Что же до сохраняющейся значительной угрозы от ядерного оружия, с которой мы живём вот уже на протяжении более чем 50-и лет, то недавнее отклонение сенатом США Договора по Всеобъемлющему Запрету Ядерных Испытаний делает очевидным, что с политической точки зрения отказ от ядерного оружия не будет лёгким. Тем не менее, с окончанием Холодной Войны мы имеем замечательную возможность предотвратить многополюсную гонку вооружений. Основываясь на биологической и химической конвенциях, успешное упразднение ядерного оружия могло бы нам помочь установить обычай отказа от опасных технологий. (Действительно, избавившись от всех, за исключением 100-а ядерных зарядов, распределённых по всему свету, которые приблизительно составляют совокупную разрушительную силу Второй Мировой Войны, – что является значительно более лёгкой задачей – мы могли бы исключить эту угрозу вымирания1 .) Проверка выполнения отказа будет трудной, но не неразрешимой задачей. Нам повезло: мы уже проделали множество соответствующей работы в связи с Конвенцией Биологического Оружия и другими договорами. Нашей главной задачей будет применить это к технологиям, которые по природе гораздо более коммерческие, чем военные. Существенной нуждой тут является прозрачность, так как трудность контроля прямо пропорциональна трудности отличения запрещённой деятельности от законной. Я искренне верю, что ситуация в 1945-м году была проще, чем та, с которой мы сталкиваемся теперь: ядерные технологии можно было приемлемо разделить на коммерческое и военное применение, а дозиметрическому контролю помогала природа атомных испытаний и лёгкость измерения радиоактивности. Исследования по военным применениям могли выполняться в государственных лабораториях, таких, как Лос-Аламос, с сохранением результатов в тайне как можно дольше. ГНР-технологии не имеют ясного подразделения на коммерческое и военное применение; учитывая их рыночные возможности, трудно предположить, что ими будут заниматься только в государственных лабораториях. При их широком коммерческом распространении принудительный отказ потребует режима контроля, подобного режиму контроля для биологического оружия, но на беспрецедентном масштабе. Это неизбежно поднимет напряжённость между нашей личной приватностью и желанием частной информации с одной стороны и потребностью в контроле для того, чтобы защитить нас всех – с другой. Мы, несомненно, встретим мощное сопротивление этой потере приватности и свободы действия. Проверку отказа от определённых ГНР-технологий придётся проводить как в кибернетическом пространстве, так и на уровне физической аппаратуры. Решающая трудность будет в том, чтобы сделать необходимую прозрачность в мире частной информации приемлемой, предположительно через предоставление новых форм защиты интеллектуальной собственности. Выполнение контроля потребует также, чтобы учёные и инженеры приняли строгий кодекс нравственного поведения, похожий на клятву Гиппократа, и чтобы они имели мужество выступать во весь голос, как необходимо, даже если это им дорого станет. Это стало бы ответом на призыв – через 50 лет после Хиросимы – нобелевского лауреата Ганса Бете1, одного из наиболее старших живущих участников Манхэттенского проекта, чтобы все учёные "прекратили и воздерживались от работ, создающих, развивающих, совершенствующих и производящих ядерное оружие и другие оружия потенциального массового уничтожения"2. В 21-м веке это потребует бдительности и персональной ответственности от тех, кто будет работать как над ЯБХ-, так и над ГНР-технологиями, для того, чтобы избежать реализации оружий массового уничтожения и знаний массового уничтожения. Торо сказал также, что мы будем "богатыми соразмерно количеству тех вещей, которые мы можем позволить себе не трогать"3. Все мы стремимся к счастью, однако представляется дельным вопрос о том, нужно ли нам подвергаться такому большому риску полного уничтожения для того, чтобы получить ещё больше знаний и ещё больше вещей; здравый смысл говорит, что нашим материальным нуждам есть предел – и что определённые знания являются слишком опасными и от них лучше отказаться. Не следует нам также гнаться за почти бессмертием без учёта цены, без учёта соразмерного роста риска вымирания. Бессмертие, может быть даже и подлинное, не является, конечно, единственно возможной утопической мечтой. Недавно мне посчастливилось встретиться с выдающимся писателем и учёным Жаком Аттали, чья книга "Lignes d'horizons" ("Золотой век", в английском переводе)4 помогла вдохновить подход "Java" и "Jini" к грядущему веку распределённых вычислений, как это было ранее описано в данном журнале. В своей новой книге "Общины"1 Аттали описывает, как наши мечты об утопии изменились за время: "На заре общества люди считали свой путь на Земле не более чем лабиринтом страдания, в конце которого стояла дверь, ведущая, через их смерть, в общество богов и в Вечность. С евреями, а потом и греками, некоторые люди отважились освободить себя от богословских запросов и стали мечтать о совершенном Городе, где будет процветать Свобода. Другие, отметившие развитие рыночного общества, понимали, что свобода одних повлечёт за собой отчуждение других, и они стремились к Равенству." Жак помог мне понять, как эти три различные утопические цели напряжённо существуют сегодня в нашем обществе. Он идёт дальше и описывает четвёртую утопию, "Братство", чьим основанием является альтруизм. Только Братство связывает личное счастье с счастьем других, давая залог самоподдержки. Это прояснило для меня мой вопрос касательно мечты Курцвейла. Технологическое приближение к Вечности – почти бессмертие посредством робототехники – не может быть самой желанной утопией, а её преследование влечёт за собой ясные опасности. Нам, быть может, следует пересмотреть наш выбор утопий заново. Где мы можем искать новые нравственные основания для установления нашего курса? Я счёл очень полезными мысли, изложенные в книге Далай Ламы "Этика для нового тысячелетия"2. Как может быть хорошо известно, но мало кто на это обращает внимание, Далай Лама доказывает, что самое важное для нас – это проводить наши жизни в любви и сочувствии к другим, и что нашим обществам нужно разработать более серьёзное представление о всеобщей ответственности и о нашей взаимосвязанности; он предлагает стандарт положительного нравственного поведения для индивидуумов и обществ, который кажется созвучным с утопией Аттали "Братство". Далай Лама утверждает далее, что мы должны понять причину человеческого счастья и признать веские основания того, что ни материальный прогресс, ни стремление к силе знаний не являются разгадкой – что существуют пределы, до которых наука и научные поиски могут сами по себе действовать. Наше западное понимание счастья происходит, похоже, от греков, которые определили его как "тренировка жизненных сил по линиям превосходства в жизни, давая им простор"1 . Несомненно, нам нужно найти достойные задачи и достаточную цель в наших жизнях, если мы должны быть счастливы, что бы ни случилось. Но я полагаю, что мы должны найти альтернативный выход нашим созидательным силам, за пределами культуры вечного экономического роста; этот рост на протяжении нескольких сотен лет был в значительной степени благом, но он не принёс нам чистого, беспримесного счастья, и мы теперь обязаны выбирать между преследованием неограниченного и неориентированного роста через науку и технику с одной стороны и ясными сопутствующими опасностями с другой. Вот уже прошло больше года со времени моей первой встречи с Рэем Курцвейлом и Джоном Сирлом. Я вижу вокруг себя основание для надежды в голосах предостережения и отказа и в тех обнаруженных мною людях, которые так же обеспокоены нашим теперешним положением, как и я. Я чувствую также повышенную личную ответственность – не за ту работу, которую я уже сделал, а за ту, которую я могу ещё сделать при слиянии наук. Однако многие другие люди, знающие об этих опасностях, всё ещё представляются странно безмолвными. Когда же от них требуешь действий, они щеголяют находчивым ответом: "В этом нет ничего нового", – как будто понимание того, что может случиться, нашло достаточный отклик. Они уверяют меня: "В университетах полно специалистов в области биологической этики, которые изучают этот материал день-деньской". Они говорят: "Обо всём этом уже написали, и притом знатоки". Они жалуются: "Ваши тревоги и ваши дискуссии уже устарели". Я не знаю, куда эти люди прячут свой страх. Как создатель сложных систем, я вступаю на этом поприще в качестве лидера. Но должно ли это ослаблять мои беспокойства? Я отдаю себе полный отчёт в том, как много об этом столь авторитетно написано, сказано и прочитано лекций. Но значит ли это, что это дошло до народа? Значит ли это, что мы можем не принимать в расчёт стоящие перед нами опасности? Понимание не является логическим обоснованием для бездействия. Можем ли мы сомневаться в том, что знания стали оружием, которое мы держим в руках против самих себя? Опыт учёных-атомщиков ясно показывает надобность взятия на себя персональной ответственности, показывает опасность, что обстоятельства будут развиваться слишком быстро и демонстрирует способ, которым ход развития может обернуться против нас самих. Мы можем, как сделали они, создать непреодолимые проблемы за почти нулевой временной промежуток. Мы обязаны изображать больше мысли на своём челе, если мы не хотим, чтобы последствия наших изобретений нас подобным же образом поразили и застигли врасплох. Моя продолжающаяся профессиональная работа направлена на повышение надёжности программ. Программное обеспечение – это инструмент, и как разработчик инструментов, я обязан биться над применениями сделанных мной инструментов. Я всегда верил в то, что повышение надёжности программ, учитывая многочисленность их применений, сделает наш мир более безопасным и более хорошим местом; если бы я должен был убедиться в обратном, то я был бы морально обязан прекратить эту работу. Я теперь могу себе представить, что такой день может наступить. Я не сержусь на всё это, но, по крайней мере, становлюсь немного меланхоличным. С этого времени прогресс будет для меня чем-то горьковато-сладким. Вы помните прекрасную предпоследнюю сцену в "Манхэттене", где Вуди Аллен1 лежит на своей кушетке и говорит в магнитофон? Он записывает краткую историю о людях, которые создают для себя нервные и ненужные проблемы, потому что это отвлекает их от более неразрешимых и ужасающих мировых проблем. Он приходит к вопросу: "Почему жизнь представляет ценность?" – и обдумывает, что делает её стоящей для него: Граучо Маркс, Вилли Мейс, вторая часть симфонии "Юпитер", запись "Блюза Картофельной Головы" Луи Армстронга, шведские кинофильмы, "Сентиментальное воспитание Флоберта", Марлон Брандо, Фрэнк Синатра, яблоки и груши Сезанна, крабы у Сэма Воу и, в заключение, лик Трейси, его возлюбленной2. У каждого из нас есть свои дорогие предметы, и поскольку мы питаем к ним интерес, мы определяем местонахождение сущности нашей человеческой природы. В конечном счёте, именно из-за нашей великой способности заботиться я остаюсь оптимистом, веря, что мы будем противостоять рискованным проблемам, которые сейчас перед нами стоят. Моя непосредственная надежда – участвовать в гораздо более широком обсуждении поднятых здесь проблем, с людьми из различных слоёв общества, в атмосфере, не предрасположенной к тому, чтобы страшиться или благоволить технике ради неё самой. В качестве начала, я дважды поднял многие из этих проблем на мероприятиях, организованных институтом Аспена, и внёс индивидуальное предложение, чтобы Американская академия искусств и наук приняла их в качестве расширения своей работы на Пагуошских конференциях. (Они проводятся с 1957-го года для обсуждения контроля вооружений, главным образом, ядерного оружия и для формулировки осуществимой политики.) К несчастью, Пагуошские встречи начались только спустя многое время после того, как ядерный джин был выпущен из бутылки – они запоздали приблизительно на 15 лет. Мы тоже берём запоздалый старт на серьёзную проработку проблем вокруг технологий 21-го века – предотвращение массового уничтожения, вызываемого знаниями – и дальнейшая проволочка представляется неприемлемой. Так что я до сих пор ищу; есть ещё много обстоятельств, которые нужно узнать. Должны ли мы преуспеть или же потерпеть неудачу, должны выжить или же пасть жертвой этих технологий, ещё не решено. Опять я поздно встал – уже почти 6 часов утра. Я пробую представить себе несколько лучшие решения, чтобы избавиться от приступа дурного настроения и развеять неопределённость. |
Похожие:
 | Сборник праворазъяснительных статей разработан во исполнение плана Главного управления Минюста России по Республике Крым и Севастополю... | | Настоящий сборник представляет собой очередной выпуск собрания философской публицистики Е. П. Блаватской. Он включает работы, написанные... |
| Использование и охрана лесов: проблемы реализации законодательства: Сборник статей /Под ред. Боголюбова С. А., Мининой Е. Л. ИзиСП,... |  | Использование и охрана лесов: проблемы реализации законодательства: Сборник статей /Под ред. Боголюбова С. А., Мининой Е. Л. ИзиСП,... |
| С современная поэзия: русская и зарубежная (сборник статей) / Под ред. А. В. Татаринова. Краснодар: zarlit, 2011 | | Рабочая программа по географии для 6-9 классов специальной (коррекционной) школы VIII вида составлена на основе Программы специальных... |
| Современные социально-политические технологии: Сборник научных статей / Под ред. Мерзляковой Г. В., Баталовой Л. В., Берестовой Е.... | | Проект «Общественный контроль за качеством оказания дорогостоящей лекарственной помощи российским гражданам на территории Российской... |
| Настоящий сборник продолжает собрание философской публицистики Е. П. Блаватской. В нем представлены статьи, публиковавшиеся в журналах... | | Российского Союза ректоров «Стратегия развития высшей школы в новых социально-экономических условиях: лидерство, результативность,... |