Боярчиков Александр Иванович (1902-1981)
Скачать 3.38 Mb.
|
В ПИТЕРЕ. ДВЕ РЕВОЛЮЦИИ — СВИДЕТЕЛЬСТВА ОЧЕВИДЦА Получив из уст отца напутствие о смысле жизни, я в начале 1914 года выехал из Воротынска в Петербург учиться шапочно-фуражному делу в мастерской Павла Калиновича Санютина. Там работали четыре мастера и столько же учеников. Мастерская шила меховые шапки и суконные фуражки для Гостиного двора столицы и для Артиллерийского училища на Забалканской улице, а также для прочих граждан города. В те годы мальчиков-учеников не признавали за людей. Их били палками, кулаками, заставляя на голове носить по городу тяжелые корзины с шапками, фуражками на расстояние до трех километров. От непосильной тяжести у мальчиков болели позвоночники и замедлялся общий рост. В тяжелой шкуре ученика я находился четыре с половиной года, которые остались в моей памяти как страшное видение. В день объявления войны в 1914 году в Петербурге начались погромы и пожары магазинов и домов немецких и австрийских подданных. На фронте, как писали все газеты, русские войска продвинулись в Восточной Пруссии до Мазурских озер, однако вскоре там произошло сражение, в котором были уничтожены два русских корпуса, после чего наша армия оставила свои позиции и отдала Варшаву, Львов и Брест-Литовск. Разгром на фронте русской армии уподобился в России похоронному звону. Наш хозяин плакал как ребенок, а хозяйка с дочерью рыдали. Мальчики-ученики не оставались равнодушными к событиям в стране и вместе со взрослыми переживали траур по погибшим русским воинам. Я в первый раз тогда почувствовал себя частицей своего народа, и во мне нежданно пробудился русский патриот. В те дни в столице появились беженцы из Сербии. Они ходили по домам и плача восклицали: «Мы — Сербия! Нашу страну заняли австрияки, а нас прогнали со своей земли. Спасите нас ради Христа!» ...Фронт приближался к Петрограду*. В столице не хватало продовольствия. У булочных за хлебом с вечера стояли длинные хвосты очередей. По Петрограду ходили слухи про какого-то крестьянина из тобольского монастыря, Григория Распутина, лечившего гипнозом заболевшего царевича. В таких неблаговидных слухах, распускаемых по городу, чувствовалась рука германского империализма и других врагов России. Как иллюстрация к такой тяжелой жизни в столице Петрограде прогремели выстрелы. Три дворянина-монархиста— князь Юсупов, Пуришкевич и Шульгин стреляли в Распутина. * В 1914 году с началом Первой мировой войны Петербург был переименован о Петроград. — Примеч. B.C. В ту ночь Петроград проснулся на заре от топота копыт жандармской конницы, бежавшей из столицы от Февральской революции. Жандармы в панике бежали, а городовые занимали чердаки домов на перекрестке, создавая очаги сопротивления восставшему народу. Но против них была устроена облава, в которой наряду с солдатами участвовали женщины — торговки с улиц, знавшие городовых в лицо. Опознанных хватали и немедленно судили судом Линча... А когда в Петрограде наступила тишина и можно было выходить на улицу, мой хозяин решил отправиться к своим заказчикам, которые не расплатились с ним до революции. В такой небезопасный путь по улицам и переулкам города хозяин взял и меня. Напрасно мы ходили по домам и поднимались высоко по лестницам. На наши просьбы отворить нам двери и заплатить долги в ответ мы слышали только ругательства. В то время в городе на магистральных улицах еще встречались мародеры и грабители, которые без сожаления снимали с горожан верхнюю одежду. Нас тоже, видимо, приняли за мошенников и не решались отворять двери. Усталые и огорченные, мы повернули из переулков снова на Невский проспект и подошли к торговке, продававшей детские игрушки. В Петрограде в это время торговля шла под открытым небом: магазины Невского в то время не работали, а галантерейные товары и игрушки разрешалось продавать с лотков на тротуарах. Мой хозяин увидел яркую заморскую игрушку и решил купить ее ко дню рождения своей двухлетней внучки. Но, к несчастью, у него не оказалось столько денег, чтобы расплатиться за покупку — он надеялся на получение долгов с заказчиков и потому не взял с собой лишних денег. Он просил лотошницу снизить цену на игрушку или уступить ему по чести в долг. Однако женщина не соглашалась и сердилась на хозяина. Из-за пустяка начался спор. Мой хозяин не сдержался и обозвал торговку «обиралой». Женщина обиделась и закричала на весь проспект: — Ты — городовой! Я видела тебя с «селедкой» на Гороховой! Ты переодетый «фараон»! Держите «фараона»! Ее слова сверкнули будто молния. Со всех сторон сбежались люди и окружили моего хозяина. Они кричали: — Бей городового! Смерть «фараону»! Какая-то немолодая женщина ударила хозяина ладонью по лицу и сорвала с него каракулевую шапку. Другая женщина стукнула его по голове и сорвала пальто. Толпа росла и жаждала крови... Рядом со мной стояли два солдата. Один вытаскивал из ножен шашку, а другой заряжал винтовку патронами. Готовилось убийство моего хозяина. Когда я это понял, тотчас же бросился к нему на помощь. С мольбой в глазах, испуганным от страха голосом я закричал: — Остановитесь люди! Не убивайте его! Он не «фараон», он мой хозяин — шапошник с Апраксина! Я заплакал. Люди смолкли и испытующе глядели на меня. Мой хозяин, дрожа от холода и страха, прижимал меня к себе. На нас смотрели сотни глаз. И вдруг толпа зашевелилась и засмеялась весело. Со всех сторон неслись слова сочувствия и сострадания. Люди поверили, что он не «фараон». И каждый, наверное, подумал, что вот именно он сейчас спас невинного от смерти. Женщины надели на дрожавшего хозяина его пальто и шапку и сказали, чтобы он молился Богу за своего спасителя. Под радостные крики мы с хозяином пересекли проспект и вышли на Садовое к Апраксину... В те дни на площадях столицы ежедневно происходили митинги, где выступали видные ораторы свободных русских партий: Милюков, Шульгин, Родзянко, Марков, Церетели, Спиридонова, Керенский, Плеханов и другие. Все ораторы клялись народу в верности и обещали защитить его от новой русской тирании. Русский Февраль 1917 года был похож на яркую звезду на чистом небе, от которой людям на земле было неласково и холодно. В канун Октябрьской революции Совет рабочих депутатов Петрограда объявил в столице забастовку на заводах, фабриках и в мастерских... Наша шапочная мастерская тоже не работала из-за отсутствия заказов и призыва в армию всех мастеров и подмастерьев. Наши заказчики — Гостиный двор и Артиллерийское училище — были закрыты и охранялись юнкерами. В те дни в столице на Дворцовой площади жила моя землячка из Воротынска Катерина Бочарова с мужем и тремя детьми. Муж Катерины служил швейцаром в Главном штабе русской армии и жил с семьей в подвальном помещении под штабом. Я давно просил хозяина отпустить меня повидать воротынскую землячку, но он не разрешал. Лишь в тот день, в канун революции, он позволил сходить к ней и узнать, что будет завтра с Петроградом, и Россией, и со всеми нами. Я шел к Дворцовой площади по улице Гороховой, а у Александровского сада повернул направо. У Зимнего дворца я увидел баррикады. Вся площадь была покрыта клетками из дров и круглых бревен и множества мешков с песком, уложенных в штабеля в человеческий рост. За ними находились пушки с пулеметами, готовые к стрельбе, а сзади пушек были юнкера и «смертный женский батальон» из жен погибших на германском фронте русских офицеров. В таком воинственном наряде царственный дворец российских императоров напоминал собой большой блиндаж на фронте, где в последние часы укрылись Временное правительство и верховный главнокомандующий Керенский. Моя землячка была в тревожном настроении. Живя в подвале под казенным домом и боясь в момент штурма Зимнего неотвратимо стать мишенью для орудий и винтовок, она не спала несколько ночей подряд. К боязни прибавилось еще известие из дома о кончине ее отца — Михаила Бочарова, звонаря воротынской церкви, выбивавшего из чугуна и меди на колокольне сорок лет различные мелодии в дни христианских праздников и смерти местных жителей. На углу Гороховой, у телефонной станции, я стал свидетелем кровавого побоища стрелков восставшего латышского полка с отрядом русских юнкеров, стоявших на охране телефонной станции. Латышские стрелки, руководимые большевиком Лашкевичем, подъехали на грузовых автомашинах к телефонной станции и перебили из винтовок всю наружную охрану станции. Потом они по лестнице взбежали на второй этаж, где находился телефонный узел, и завязали смертный бой с охраной юнкеров. Со всех домов, соседних с телефонной станцией, сбежались женщины с подростками и стали спрашивать солдат: против кого они и за кого восстали. Но солдаты-латыши не знали русского языка и молчали. Так уж повелось на матушке Руси, что для ее охраны от внутренних врагов всегда вводили инородцев. По этой роковой привычке главком Керенский приказал ввести в столицу Петроград национальные войска Якутии, Мордовии, Осетии, Чечни, Литвы и Латвии. Однако жизненный опыт показал, что воинские части из нацменьшинств являлись ненадежными защитниками русского народа и его национального правительства. В решающий момент они перебежали от правительства России на сторону своих восставших народов. Когда на телефонной станции послышалась стрельба из пулеметов и винтовок, мы в испуге бросились бежать. Я вплотную прислонился к каменной стене в проеме дома и прислушался. Из всех открытых окон верхних этажей, где размещалась станция, на мостовую падали сраженные солдаты — латыши и юнкера. В момент падения убитых на панель раздавался треск ломающихся костей. Стоявшие со мной рядом женщины взывали к Богородице и плакали. На мостовой, рядом со мной, стоял солдат-латыш, умевший говорить по-русски. Он сказал, что в городе началось вооруженное восстание рабочих и солдат против буржуазного российского правительства. Солдат-латыш следил за окнами верхних этажей, откуда на мостовую падали его мертвые соплеменники и юнкера. В самый разгар сражения вверху, на телефонной станции, послышались панические крики русских женщин-телефонисток. Мы тогда подумали, что латыши глумятся над женщинами, и просили переводчика остановить насилие. Но в это время сверху прогремели выстрелы, и переводчик упал на мостовую замертво. Стоявшие вблизи меня зеваки, женщины и мальчишки-подростки, спрятались в подъезде, где просидели до конца сражения. Когда все кончилось и прекратились выстрелы, мы подошли к убитым юнкерам. Они лежали с окровавленными лицами и разбитыми головами. Мы видели, как их грузили на машины, и слышали команду Дашкевича: свезти покойников к Нече и сбросить их в реку. Это происходило 25 октября 1917 года. В ВИХРЯХ РЕВОЛЮЦИОННЫХ После Октябрьской революции в марте 1918 года к нам в Воротынск из калужского губкома партии приехал инструктор. Он собрал молодежное собрание в волостном исполкоме и сделал доклад на тему «О роли рабоче-крестьянской молодежи в Октябрьской революции». После доклада начались прения, в которых выступали Гриша Зимбулатов, Саша Литятин, Миша Гречанинов и другие. А потом инструктор предложил желающим записаться в Союз молодежи. Из присутствовавших пятидесяти человек в союз вступили только пять, в числе которых был и я, Боярчиков Александр Иванович. Меня тогда крайне удивило и взволновало равнодушие Воротынских ребят к революции, и особенно тех, кто был из бедняцких семейств. Партия звала молодежь строить новое общество, в котором не будет частной собственности и враждующих классов, где все члены общества будут равными и в достаточной степени сознательными и просвещенными. А они колебались, не записывались в ряды союза. Будучи рабочим парнем, испытавшим за четыре года немало горечи от эксплуатации на частнокапиталистическом производстве, мне не терпелось скорее покончить с угнетением человека человеком-собственником, который был социальной опорой врагов революции. Поэтому с большой радостью я включился в ряды Союза молодежи. Время было тревожное. Зажиточные слои деревни, кулаки, вкупе с отвергнутыми царскими полицейскими, жандармами и отбросами старого общества, всякого рода бандитами, подстрекаемыми антисоветскими элементами из партий, поддерживавших Временное правительство Керенского, выступали с оружием в руках против Советской власти. Они сопротивлялись осуществлению советских законов, убивали советских деятелей, поджигали помещения органов власти. Наша молодежная пятерка взяла на себя инициативу по охране помещения Воротынского волисполкома от возможных нападений. Кто-то из ребят раздобыл острую шашку (может, кавалерийскую саблю или полицейскую шашку), и мы ходили с нею по ночам вдоль улицы от школы до мельницы и обратно, наполненные гордостью, что стоим на страже Советской власти. При этом каждый из нас поочередно брал эту шашку в руки и, водрузив ее на плечо обнаженной в боевой готовности, считал себя счастливейшим человеком на свете... Со временем романтические порывы нашей молодежи стали заменяться более зрелым отношением к своему долгу защитника Советской власти. Над страной сгущались военные тучи. Белая гвардия стала собирать кулачье, сынков помещиков и мелкой буржуазии города и деревни против Советской власти. Началась Гражданская война. Меня потянуло на передний край борьбы за новую жизнь, за пролетарскую правду, за справедливость. И тогда шестнадцатилетним юношей я ушел добровольцем в ряды Красной Армии. Моя мать, Анна Максимовна Боярчикова, утирая слезы рукой, благословила меня. И вот наступил 1919 год. Лежу я как-то на снегу под артиллерийским обстрелом противника под Белгородом в качестве разведчика 3-го отдельного батальона лыжников, в котором воевал на первых порах Гражданской войны, и вспоминаю наши первые шаги с шашкой в руках вокруг волисполкома. «Одно дело — охранять помещение Воротынского волисполкома, а совсем другое — защищать всю Советскую власть в рядах Красной Армии», — думал я. В метель и стужу, днем и ночью я ходил в разведку вместе со старыми красноармейцами, опытными разведчиками, и всегда мы возвращались с ценными сведениями о расположении войск противника или приводили вражеского языка из белогвардейского стана. Картина после боя под Белгородом, которую я впервые увидел, потрясла меня до глубины души. Все улицы города были завалены трупами белогвардейцев и бойцов Красной Армии. Я смотрел на убитых и думал, сколько людей русской национальности погибло в этих боях с двух сторон из двух враждующих армий и сколько среди них обманутых белогвардейцами честных людей не только русской национальности. Русский убивал русского. Пуля и снаряд не знали, кто из этих русских обманутый буржуазией, а кто из них ярый классовый враг. По красноармейским звездочкам на шапках убитых узнавались мною люди других национальностей: евреи, латыши, литовцы, украинцы. В то время в рядах Красной Армии латыши, литовцы и украинцы имели свои национальные формирования и по указанию Реввоенсовета Республики воевали на определенно отведенных им участках фронта. В последних боях под Белгородом наш лыжный батальон был сильно потрепан и истощен. Оставшиеся в живых были тяжело ранены, много обмороженных. И у меня оказались обмороженными пальцы на обеих ногах, уши, и весь я был подавлен потерей способности участвовать в дальнейших боях с врагами революции. Вскоре я получил отпуск на родину на 30 дней. Воротынск за год моего отсутствия сильно изменился. Здесь раньше делили мужиков на богатых и бедных, теперь же их делили на врагов Советской власти и друзей ее. Грамотные люди из зажиточных домов Воротынска нигде не работали. Не хотели работать на Советскую власть. Увидев меня б красноармейской форме, они настораживались и на мои приветствия, принятые в русском обиходе, отвечали холодно и сдержанно. Совсем недавно эти люди радостно встречали Февральскую революцию, свергнувшую самодержавие. Теперь они прятали хлеб в ямы и отказывались помогать продовольствием Красной Армии и рабочим промышленных городов. Трудно, очень трудно было работать в Воротынске первым поддержавшим Советы людям, таким, как А.А. Иванова, В.И. Соснов, Г, Кузьмин и др. Мой отпуск подходил к концу. Пришло время возвращаться в ряды Красной Армии. Пришли проститься со мной мои друзья детства: Миша Бочаров, Миша Крылов, Ваня Щелков, Миша Гречанинов, Шура Дитятин, Андрюша Сомов, Коля Халеихин и другие. Я звал их на фронт добровольцами, но Миша Бочаров сказал мне: — Шур, а Шур! Ты не ходи больше на войну, пусть там воюют другие. Ты еще годами не вышел, и тебя не призывали в армию. Оставайся дома. На гулянье вместе с тобой ходить будем. Другой полушепотом, с оттенком боязливости добавил: — Советская власть продержится недолго. Продотделы нас замучили. Не молчали и остальные: — В селе Корекозеве недавно было крестьянское восстание. На подавление приезжали вооруженные курсанты из Калуги... В Козельском уезде тоже зреет бунт... Запуганные и запутавшиеся юноши подпали под влияние врагов революции, и мне не верилось, что мои лучшие друзья — дети бедных крестьян — заговорили языком врагов. Между нами вдруг выросла невидимая стена, разлучившая нас. Смириться с этим было невыносимо тяжело. И я, как умел тогда в семнадцатилетнем возрасте, так и ответил им, с горячностью возражая: — Ребята! Вы наговорили мне много ерунды, которую подслушали у нашего врага-кулака. Я ни за что не поверю, чтобы вы были заодно с врагами Советской власти. Помните, ребята, если вы распространяете среди населения вражескую пропаганду, значит, вы помогаете нашим классовым врагам. Куда вы идете, ребята? Опомнитесь! Остановитесь! Разве ваши отцы кулаки? Нет, они бедняки и батраки. Продотряды отбирают хлеб только у кулаков и зажиточных крестьян и отдают его рабочим, красноармейцам и голодающим детям... Вы просите меня остаться дома, с вами. Хорош бы я был комсомолец, если бы остался с вами в роли кулацкого подпевалы. Мой дед «поселянин» перевернулся бы от этого в гробу, а мой отец проклял бы меня на том свете. Прощайте, ребята! И, не оглядываясь назад, я зашагал по направлению к железнодорожной станции Воротынск, которая расположена в четырех километрах от села. Всю дорогу я думал о ребятах и о сказанных ими словах при нашем расставании. Мне тогда показалось, что в их глазах не было вражды ко мне, а была какая-то ребячья зависть, добрая юношеская зависть. Ребята, возможно, и пошли бы со мной добровольцами на фронт, если бы на них не влияли их робкие бедняцкие родители, многие из которых в те годы стояли на перепутье... — Ничего, — говорил я сам себя вслух. — Время придет, и они сами поймут, где их место в жизни. Они тогда прозреют и в один ряд станут со своим классом, с Советской властью. И это было главное во всем происшедшем в тот день. На душе стало спокойнее за будущее нашей борьбы. Этот эпизод в жизни воротынской молодежи свидетельствовал о том, как противоречиво и трудно проходил процесс политического роста молодого поколения нашего села. Одни выходили на дорогу революции, другие топтались на месте, третьи выжидали: кто победит, перед тем они и шапку снимут. Но были и такие, которые тянули назад, во вчерашний день. |
Похожие:
 | Зам главного инженера по снабжению, секретарь конкурсной комиссии Рубайло Александр Иванович | | Я, Иванов Иван Иванович, 17. 05. 1981 г р., паспорт 6012 123117, выдан 05. 06. 2001 отделом уфмс россии по Ростовской области в г.... |
| Я, Иванов Иван Иванович, 17. 05. 1981 г р., паспорт 6012 123117, выдан 05. 06. 2001 отделом уфмс россии по Ростовской области в г.... |  | Захаров Александр Иванович, доктор психологических наук, кандидат медицинских наук, профессор Российского государственного педагогического... |
| Ермошин Александр Михайлович, Литвиненко Инна Леонтьевна, Овчинников Александр Александрович, Сергиенко Константин Николаевич | | Сергеев Андрей Иванович (паспорт серии 77 07 №123456 выдан 01. 01. 2010 увд г. Москвы, доля в уставном капитале – 60%) |
| Постановлением Государственного комитета СССР по делам строительства от 2 апреля 1981 г. №48 срок введения установлен | | Потребитель Иванов Иван Иванович приобрёл в магазине ООО «Луч» новый утюг, на который установлен гарантийный срок. В течение гарантийного... |
| Это издание является репринтом оригинального издания 1981 г и включает дополнительную ретроспективу за последние 30 лет | | Иван Иванович приобрёл в магазине ООО «Луч» новый товар, на который установлен гарантийный срок. Например, это был утюг. В течение... |