КОНЦЕПТ «ЖЕСТОКОСТЬ» В РУССКИХ НАРОДНЫХ СКАЗКАХ П.В. Пучков
Саратовский государственный университет
Кафедра английского языка и межкультурной коммуникации
В отечественной лингвистической школе термин «концепт» связывают с именем С. Аскольдова-Алексеева, разработавшего в начале прошлого века теорию концепта, которая затем выделялась в самостоятельную отрасль науки – концептологию. В настоящее время существует два основных взгляда на содержание термина «концепт»: лингвокультурологический (С. Аскольдов-Алексеев, Н. Арутюнова, В. Колесов, Д. Лихачев, З. Попова, С. Степанов, И. Стернин) и когнитивный (Е. Кубрякова, К. Менг, М. Минский, Р. Павиленис, Ч. Филлмор). В рамках последнего подхода термин «концепт» синонимичен термину «понятие», практически отождествляясь с ним.
Придерживаясь лингвокультурологического понимания термина «концепт», мы принимаем определение, данное В. Колесовым, который под концептом понимает не “conceptus” (условно переводимое как «понятие»), а “conceptum” – «зародыш, зернышко», из которого произрастают все содержательные формы его воплощения (то есть образ, понятие и символ). Поэтому слово выступает материалом концепта, наряду с его содержательной формой, в виде образа, понятия, символа [1, с. 13–18].
Концепт является феноменом и языковым, и культурным одновременно, поскольку «концептосфера языка – это в сущности концептосфера русской культуры» [2, с. 3–9], которая входит в ментальный мир человека, в его сознание [3, с. 40].
Концепт является более сложным формированием, чем соответствующее ему слово, имеющее так называемое «имя» концепта. Рядом со словом, как правило, находятся семантически связанные слова, которые и определяют специфику национального восприятия концепта. Поэтому при восприятии какого-либо слова, которое является «именем» концепта (вместе с пограничными словами), в сознании человека возникает соответствующий концепт. Таким образом, концепт – это идеальная сущность, квант структурированного знания [4, с. 9], представляющий собой «нежестко структурированную объемную единицу» [4, с. 11], имеющий «многокомпонентную и многослойную структуру» [4, с. 16].
Для выявления национально-специфических черт каждого концепта необходимо обращение к текстам, в которых репрезентирован тот или иной концепт.
Изучению концепта жестокости, особенно использованию его для исследования геронтологического эбьюзинга1, поможет фольклор, в котором преимущественное отражение этого феномена нашло в народных сказках, поскольку «сказка сохранила следы исчезнувших форм социальной жизни» [5, с. 9]. Положение о сказках как источнике изучения исчезнувших из сознания явлений культуры обосновано В. Проппом [6, с. 8].
Обращение к сказке как жанру устного народного творчества вызвано и другой причиной: нам необходимо определить и выявить наиболее древний смысл экзистенциональности концепта «жестокость». Это связано также и с тем, что сказка традиционно считается жанром коллективного творчества, предполагающая «совместную ориентацию духовной активности, совместное думанье, совместное оценивание и т. д.» [7, с. 51]. Поэтому в сказке, как и в других фольклорных жанрах, отражается именно народное, а не индивидуальное восприятие тех или иных нравственных категорий, событий, явлений.
Необходимо иметь в виду, что сказка – одно из самых первых литературных произведений, с которым юное создание знакомится с ранних лет. Сказка очень близка ребенку эмоционально, по мироощущению, так как ребенок ближе к миру сказочных героев. Сказочные сюжеты врезаются в память, наводят на глубокие размышления. Посредством сказки дети получают знания о мире, о взаимоотношениях людей, о проблемах и препятствиях, возникающих у человека в жизни. Через сказки ребенок учится преодолевать барьеры, находить выход из трудных ситуаций, верить в силу добра, любви и справедливости, что может повлиять на характер и мировоззрение человека в будущем, то есть в конечном итоге влияет на его процесс социологизации. Сказка ставит и помогает решать моральные проблемы. В ней все герои имеют четкую моральную ориентацию. Они либо целиком хорошие, либо целиком плохие. Это очень важно для определения симпатий ребенка, для разграничения добра и зла, для упорядочения его собственных сложных и амбивалентных чувств. Ребенок отождествляет себя с положительным героем.
Всякая сказка – это рассказ об отношениях между людьми (посредством введения в сказку сказочных героев – животных, зверей, птиц), и она вводит в круг таких отношений, которых ребенок в реальной жизни не может замечать, через которые ребенок усваивает различные общественные нормы, устои, традиции, правила поведения.
События сказки имеют определенные отличия от мифологического восприятия действия в них акторов – носителей мифологического сознания. Обыватель (им, как правило, бывает ребенок) действительно верит в реальность описываемых в сказках событий, воспринимает сказку не как выдумку, а как высшую форму реальности. С очевидной определенностью можно сказать, что сказовая литература имеет четкие психологические, культуроведческие и исторические предпосылки, зародившиеся в глубокой древности и всегда сохраняющие свою актуальность. Изучение античной мифологии, научных трудов психолога З.Фрейда и древних обрядов многих народов доказали, что элементы агрессии, насилия и жестокости, в некоторой степени садизма, пронизывают многие произведения, в том числе и такой литературный жанр, как сказка.
Взять, к примеру, русские народные сказки, где присутствует мотив жестокого отношения к старости. Так, в сказке «Старая хлеб-соль забывается» аллегорически проступают поступки людей, направленные на избавление старых, ослабших от физической немощности животных: «Я [лошадь] жила у хозяина двенадцать лет, принесла ему двенадцать жеребят. Изо всех сил на него работала, а как стала стара и пришло мне невмоготу работать – он взял да и стащил меня под яр; уж я лезла, лезла, насилу вылезла, и теперь вот плетусь, куда глаза глядят» [8, с. 41]; или: «служила я [собака] хозяину двадцать лет, оберегала его дом и скотину, а как состарилась и перестала брехать, – он прогнал меня со двора, и вот плетусь я, куда глаза глядят» [8, с. 42]; еще один пример: «жил себе мужик, у него была добрая собака, да как устарела – перестала и лаять и оберегать двор с амбарами. Не захотел мужик кормить ее хлебом, прогнал со двора» [9, с. 84]. Или в сказке «Собака и дятел»: «Жили мужик да баба и не знали, что есть за работа; а была у них собака, она их и кормила и поила. Но пришло время, стала собака стара; куда уж тут кормить мужика с бабой! Чуть сама с голоду не пропадает: «Послушай, старик, – говорит баба, – возьми ты эту собаку, отведи за деревню и прогони; пусть идет куда хочет. Теперича она нам не надобна» [10, с. 95].
Нам показалось интересным провести исследование концепта «жестокость» в произведениях, собранных А. Афанасьевым. Выбор темы совершенно не случаен: как правило, сказки этого вида ассоциируются с определёнными понятиями добра, тёплыми воспоминаниями детства, несущими в себе народную мудрость и воспитывающими высокие нравственные качества, такие как трудолюбие, патриотизм и, что немаловажно, доброту, сострадание и гуманизм. Эти сказки и в настоящее время служат прекрасным средством эстетического и морального воспитания детей.
При анализе сказок нами использовался метод контент-анализа, который представляет собой лингвистическую деятельность, заключающуюся в том, чтобы по внешним количественным характеристикам текста на уровне слов и словосочетаний, то есть номинативных единиц, сделать обоснованные предположения о плане содержания текста и на основе этого сформулировать выводы о мышлении и сознании автора (его намерениях, установках, ценностях и т. д.).
Первым этапом работы было исследование на уровне восприятия, что делало наши выводы во многом субъективными, а в дальнейшем мы будем иметь дело с элементами цифрового анализа, которые помогут нам сделать объективный вывод, так ли на самом деле жестоки русские народные сказки, как это воспринимается, возможно, многими читателями (мы не берем во внимание, конечно, детскую аудиторию читателей подобных сказок).
Центральным понятием контент-анализа является так называемая концептуальная переменная (К-переменная). В наших исследованиях мы будем проводить наблюдения над отдельным вхождением в текст языковых представителей данной К-переменной для определения наиболее полного её объёма.
Определение абсолютной частоты К-переменной в тексте является важным моментом в работе. Эта абсолютная частота складывается из суммы встреченных в языке писателя представителей данного понятия. Надо отметить, что цифры, полученные при статистическом анализе вхождений концепта, будут тем весомей, чем точнее и подробнее мы определим весь круг его конкретных представителей.
Кроме того, этот вид анализа всегда предполагает момент сравнения (временное, по хронологической шкале, абсолютных цифр в двух разных типах текстов и т. д.). В нашем случае сравнение будет заключаться внутри самого выбранного текста.
К-переменную мы определяем в соответствии с темой нашего исследования: «жестокость». Чтобы правильно выбрать те языковые единицы, которые входят в объём нужного нам концепта, важно правильно оценить взаимоотношения между частотой их встречаемости и их значимостью. Так, какой-то конкретный представитель К-переменной может встречаться в тексте с такой частотой во многом и потому, что его частота употребляемости высока и в общечеловеческом плане.
Учитывая данное примечание, имеем следующее: в круг концепта «жестокость» входят такие слова и словосочетания: попасть в капкан, мешок, цеп, охотники, злодей, съесть, стать старым, стащить под яр, старая собака, прогнать со двора, молотить, убить до смерти, связать веревками, мозг из всех костей выступал, зарубить, схватить в свои острые когти, скрежет острых зубов, учинить смерть, кости обглоданные, задрать, гвоздить по голове, окочуриться, разорвать, молотить цепом по голове, убить до смерти, разорвать брюхо, зацепить лапой за ребро, ободрать шкуру, рвать мясо, вцепится в морду когтями, предать смерти, отрубить голову, казнь, свариться в молоке и т.д.
Нами был проведен мягкий вариант контент-анализа, при котором учитываются не только явные, эксплицитные вхождения К-переменной, но и имплицитные. Так, если отдельно рассматривать слова «дунуть на огонек и пыхнуть», «хохотать и лопнуть», то их связь с проблемой жестокости неуловима, а в контексте – очевидна.
Обратимся теперь к конкретным числам, полученным в ходе исследования.
Одна страница текста включает примерно двести тридцать семь знаменательных слов (исключая предлоги, союзы, местоимения, числительные и собственные имена). Так, например, стр. 3 – 183 слова, стр. 45 – 272 слова, стр. 101 – 256 слов, т.е. в среднем 237 слов на страницу.
Цикл сказок А. Афанасьева [11] издания 1957 г. занимает 459 страниц печатного текста. Вычислив количество слов, принадлежащих кругу концептуальной переменной «жестокость», и сравнив их с общим числом слов текста, получаем результат, равный девяти процентам. Представим выборочно несколько сказок и определим % концептуальной переменной:
Наименование сказки
|
Кол-во страниц
|
Кол-во слов
|
Представители
К-переменной
|
Употребление, %
|
Старая хлеб-соль забывается
|
1,5
|
152
|
12
|
7,9
|
Звери в яме
|
1,7
|
292
|
27
|
9,2
|
Овца, лиса и волк
|
0,5
|
86
|
7
|
8,1
|
Пузырь, соломинка и лапоть
|
1
|
24
|
4
|
16
|
Итого
|
4,7
|
554
|
50
|
9
|
Итак, 9 % слов, входящих в круг концептуальной переменной, который мы определили заранее, составляют 1/10 часть всех знаменательных единиц сказок А. Афанасьева. Это значение было получено без учёта слов, непосредственно состоящих в связи с данными. Большинство этих слов является прилагательными, обозначающими признаки предмета, вместе с которым они составляют единое целое.
На основе полученных результатов можно сделать вывод, что народные русские сказки А. Афанасьева не отличаются повышенной долей жестокости, что, возможно, данный факт является характерной чертой для всего российского фольклора в целом, поскольку семантика большинства сказок содержит конструктивный выход в идею разума, света и добра.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Колесов В.В. Ментальные характеристики русского слова в языке и в философской интуиции // Язык и этнический менталитет. Петрозаводск, 1995.
Лихачёв Д.С. Концептосфера русского языка // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 1993. Т. 52, №1.
Степанов Ю. С. Словарь русской культуры. М., 1997.
Пулатов Т. Язык, автор, жизнь // Лит. обозрение. 1976. №8 (цит. по: Попова З.Д., Стернин И.А. Понятие “концепт” в лингвистических исследованиях. Воронеж, 1999).
Еремина В.И. Предисловие к книге В. Я. Проппа “Исторические корни волшебной сказки” // Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986.
Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986.
Менг К. Речевое общение, коммуникативная компетенция и понимание // Когнитивные аспекты научной рациональности. Фрунзе, 1989.
Старая хлеб-соль забывается // Афанасьев А.Н. Народные русские сказки: В 3 т. М., 1957. Т. 1.
Медведь, собака и кошка // Афанасьев А.Н. Народные русские сказки: В 3 т. М., 1957. Т. 1.
Собака и дятел // Афанасьев А.Н. Народные русские сказки: В 3 т. М., 1957. Т. 1.
Афанасьев А. Н. Народные русские сказки: В 3 т. М., 1957. Т. 1.
МОДАЛЬНАЯ СИНТАГМАТИКА КАК СТИЛЕОБРАЗУЮЩИЙ ЭЛЕМЕНТ НАУЧНОГО РЕГИСТРА
С.К. Соловьева
Саратовский государственный университет
Кафедра английского языка и межкультурной коммуникации
Изучение стиля научной прозы осложняется неоднородностью материала, которая проявляется в наличии внутри одного функционального стиля большого разнообразия жанров со свойственными им характерными лингвистическими признаками. Были выделены также универсальные типы изложения – повествование, описание, рассуждение, которые, попадая в любой стиль, сохраняют присущие им как типу изложения лингвистические черты.
Многие исследователи, кроме того, наряду с жанровыми подразделениями, говорят о наличии подстилей в отличие от старого научного стиля и указывают, что в них могут варьироваться по объему, сочетаемости друг с другом и чередованию различные типы изложения и различные языковые средства их выражения.
Стиль научного изложения в своем историческом развитии претерпевал сложную и своеобразную эволюцию, прежде всего преодоление многовекового господства латыни в сфере науки, в результате которой сформировался четко ограниченный по своим функциям и языковым характеристикам современный стиль научного изложения.
Одной из основных тенденций в развитии языка науки, для которого в начальный период становления одной из основных характеристик была «иррелевантность», явилось «свертывание и угасание эмоциональности языковых средств, т.е. ригоризация научного стиля» [1]. Эта тенденция привела к постепенному сужению сферы употребления контрастного языкового материала, т.е. эмоциональная оценка высказывания принимает объективные, регулярно повторяющиеся языковые формы. Постепенно такие формы превращаются в стереотипное средство выражения авторской субъективной оценки, которое уже не обладает особенностями индивидуального речеупотребления и начинают входить в устойчивые сочетания языка научного изложения. Таким образом, происходит становление одного из основных свойств функционального стиля научной прозы: автоматизации средств его языкового выражения, их большей или меньшей предсказуемости и приобретение знакового или кодового характера.
Однако в реальных текстах, написанных в стиле научного изложения, системность и кодовость в большей или меньшей степени нарушается, поскольку привнесение эмоционально-оценочного субъективного момента объясняется определенными объективными причинами как внутриязыковыми, так и экстралингвистическими.
Прежде всего, имеются в виду сочетания, объединения языковых элементов двух типов:
свободных, создающихся для данного произведения речи;
устойчивых, воспроизводимых в готовом виде.
В качестве стилеразличительного признака изучается характер синтагматических единиц. Функциональный стиль научной прозы по типу словосочетаний характеризуется явным преобладанием составных терминов и клишированных сочетаний, с одной стороны, и отсутствием абсолютно свободных стилистически окрашенных сочетаний – с другой [2].
Категория модальности в произведениях стиля научного изложения также характеризуется рядом особенностей ее реализации в терминах каллигации и коллокации, так как прагматическая направленность данных текстов указывает на преобладание в них функции сообщения, а не воздействия. Модальные глаголы описываются в специальных работах как отдельные слова как парадигматически, так и синтагматически в составе сочетаний с различными формами инфинитива [3, с. 18].
Анализ публикаций научного характера показывает, что во многих случаях модальные значения «нейтрализуются», выравниваются благодаря общей тенденции к объективности, фактичности изложения. С другой стороны, проявляется другая тенденция к исследованию модальных единиц как средств риторики, средств текстообразующих:
… the men with whom the main bulk of this book is concerned – can be better appreciated if we examine more closely the prevailing atmosphere in the country at this time.
… but who can be and are being easily eliminated, while the people know that all they need is provided by the Government.
It may be useful to recall that fault consists above all in not recognizing facts, in making wishes father thoughts.
This struggle may become a myth and a slogan, but this gives no ground for assuming that …
Не было отмечено случаев какого-либо ограничения для употребления глаголов “can” и “may” с полнозначными глаголами. Они также встречаются в составе сложного глагольного комплекса, реализуя значение возможности, вероятности совершения действия, обозначенного лексическим глаголом. Но наряду с известной свободой сочетаемости модальных “can” и “may”, были и такие случаи, когда предпочтительным оказывается один из указанных глаголов: may seem, may appear, may mean.
Проанализированный материал позволяет заключить, что в научных текстах реализуются не все, а только некоторые значения рассматриваемых глаголов:
The above consideration can help us distinguish, roughly speaking, three groups of people and opinion.
… although each of these groups shades into the next, is crisscrossed by other allegiances and can even function …
Surely this does not mean that we can mechanically adopt all the above approaches.
В данных высказываниях едва ли можно говорить о реализации модальным “can” значений физической или мыслительной способности, возможности или вероятности действия, обозначенного предикатом. Во всех таких случаях сообщается о результатах наблюдений, передаваемая информация по существу констатируется. Модальное значение направлено на снижение категоричности высказывания и является скорее единицей коммуникации, т.е. служит проявлением функции воздействия.
Таким образом, в таком сложном комплексе, каким является сочетание модального и лексического глагола, общее значение комплекса не равно сумме значений его составляющих: функция воздействия и сообщения находятся в данном случае в сложном взаимодействии.
Употребление “can” и “may” в составе более сложных глагольных комплексов отмечено с меньшей частотностью и в тех высказываниях, где реализуются их основные значения. Инфинитив в форме категории временной отнесенности, обозначающий действие предиката, способствует выявлению содержания модального глагола и подчеркивает его актуальность в настоящем:
This legitimate criticism may have explained a certain clumsiness, prolixity and flat-footedness which …
The little that was done in this field may have been comforting to the experts …
Рассмотрение материала показывает, что сочетания с “could”, встречающиеся реже, чем с “can” и преимущественно в контексте, содержащем отрицание, т.е. в тех случаях, когда содержание высказывания оценивается говорящим субъективно или как объективно существующее, как неприемлемое или потерявшее актуальность в настоящем:
No real discussion could possibly take place between two opponents.
Chernyshevsky, haunted as he was by a sense of historical urgency, could not help being struck and shocked by sheer distance …
Что касается фактора зависимости морфосинтаксической и лексико-фразеологической цельности модального глагольного словосочетания от способа выражения субъекта действия, то она также отражает специфику функционирования индикативных глагольных форм, определяемую прагматикой текста. В научном регистре вся парадигма личных местоимений представлена преимущественно местоимениями “it”, “we” или безличным “one”:
It might be possible that one of the prime dangers of all literary criticism and all aesthetic discourse …
Анализ материала показал, что сочетание с модальным глаголом существенно для выделения в речи предельных синтагматических составляющих, т.е. таких единиц, которые легко воспроизводятся как готовые блоки:
At first it may seem that …
There can be no question of arguing …
As can be seen from these examples …
Появление таких устойчивых, воспроизводимых сложных единиц указывает на процесс грамматизации или ослабление лексического значения модальности глагола.
Наряду с модальными глаголами, выражающими различные виды модальных отношений и проявляющих разную степень грамматизации, в научной прозе широко функционирует лексико-синтаксический способ выражения модальности – конструкция «именительный с инфинитивом». Модальное содержание в данном случае выражается не категориальными формами наклонения, а за счет комплексной реализации категориальных именных и глагольных форм составляющих элементов конструкции и рассматривается как индикативная модальность.
Из рассмотренного материала видно, что указанная конструкция позволяет выразить широкий спектр модальных значений преимущественно субъективного характера, т.е. оценку говорящим содержания высказывания с точки зрения его вероятности, возможности, предположительности и т.д. Рассматриваемые конструкции функционируют также в сочетании с модальными глаголами, передавая в пределах одного высказывания сложные модальные значения. Прослеживается зависимость выбора модального глагола от семантики первого компонента инфинитивной конструкции. С наибольшей частотностью в препозиции к таким конструкциям функционирует глагол “may”, при этом возникающее в результате модальное значение поддерживается или варьируется.
Although the fish may seem to be rather insignificant to the casual observer, they are in fact a source of endless fascination to ecologists.
All this may seem to have turned the activity of the Government into mere make-believe and shadow-play.
Значение глагола “to seem” (казаться) усиливается в данных случаях значением “may”, а высказывания приобретают менее категоричный характер, сближаясь со значениями объективной модальности.
При анализе сочетаний “may” с глаголом “to prove” (оказываться) еще более отчетливо прослеживается общая тенденция к выравниванию модального тонуса высказывания с целью создания нейтрального объективного изложения:
If those observations are confirmed on a large number of patients, they may prove to be helpful in the diagnosis.
In a famous memorandum to Alexander on the state of the peasant question he expressed his fear that the gentry might prove to be a formidable obstacle to the Government plans.
Значение модальности категоричности, передаваемое глаголом “to prove” заменяется значением возможности, предположительности.
Очевидно, что основная функция, выполняемая глаголом “may” в подобных случаях, не информативная, а эмотивная, направленная на создание определенного восприятия сообщаемой информации. Важно отметить, что сочетания “may” с глаголами “to seem”, “to prove”, “to appear” в качестве первого компонента инфинитивной конструкции регулярно воспроизводятся как устойчивые сочетания и могут быть рассмотрены в терминах категории клишированности.
Встречаясь в текстах разных жанров и авторов в типичных ситуациях научного общения, глагольная синтагматика подобного рода приобретает репродуктивный, постоянно воспроизводимый характер и может, следовательно, рассматриваться как одна из стилеобразующих характеристик научного регистра.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Наер В.Л. К описанию функционально-стилевой системы современного английского языка // Лингвостилистические особенности научного текста. М., 1981.
2. Чаковская М.С. Функция воздействия и функция сообщения как текстологическая проблема. М., 1978.
3. Palmer F. The Semantics of the English Verb. Lingua, 1967.
|
