Хроника Московской Хельсинкской группы ежемесячный информационный бюллетень №4 (136) апрель 2006
Скачать 0.89 Mb.
|
Пермской гражданской палате 10 лет! 10 апреля 2006 г. Пермской гражданской палате исполнилось 10 лет. Пермская гражданская палата – региональная общественная благотворительная организация, активно содействующая формированию и эффективному функционированию некоммерческого сектора, развитию гражданских инициатив в Пермском крае. При участии Пермской гражданской палаты был создан институт Уполномоченного по правам человека в Пермской области, внедрен механизм реализации социального заказа в регионе. Пермская гражданская палата выступила инициатором проведения общественного контроля в интернатных учреждениях Пермской области. Пермская гражданская палата сегодня помогает некоммерческим организациям и гражданским активистам освоить современные технологии защиты общественных интересов; уделяет особое внимание поддержке гражданских инициатив и коллективных протестных действий граждан; продвигает технологии гражданской экспертизы, гражданских переговоров и гражданского контроля; ведет поиск новых идей, стратегий, технологий и людей в сфере защиты прав человека; разрабатывает проекты и проводит правовую экспертизу федеральных, региональных и муниципальных нормативных актов; издает газету «Личное дело»; проводит обучающие и просветительские мероприятия. За 10 лет в Пермской гражданской палате получили тот или иной вид помощи представители более 300 общественных организаций и инициативных групп. В 1998-2000 годах Пермская гражданская палата провела Программу малых грантов «Новая пермская общественность». Участниками программы стали 154 некоммерческие организации Пермской области. Совместно с Пермским региональным правозащитным центром издано 27 методических пособий и брошюр, предназначенных для решения наиболее злободневных проблем гражданского сектора, общества в целом, а также отдельных граждан. Пермская гражданская палата провела 2 сессии межрегиональной Общественной школы, в рамках которой проводилось обучение гражданских активистов технологиям защиты общественных интересов и взаимодействия общественности с властью. Пресс-служба Пермской гражданской палаты и Пермского регионального правозащитного центра Поздравляем! Правозащитный сайт победил на международном фестивале Интернет-портал «Права человека в России» (HRO.org) стал победителем III Международного фестиваля некоммерческих интернет-проектов в номинации «Правозащитник». Пресс-центр Союза веб-мастеров России сообщает, что аудитория фестиваля составила более 100000 человек из 80 регионов России и 40 стран мира со всех континентов. Цель фестиваля – популяризация информационных технологий и развитие независимого некоммерческого сектора Интернета. Фестиваль предоставляет возможность многим общественно значимым интернет-проектам выйти на широкую аудиторию, помогает молодым специалистам. Участники фестиваля: организации всех форм собственности и частные лица, государственные органы, имеющие некоммерческие интернет-проекты. В состав компетентного жюри фестиваля вошли представители ИТ–компаний, общественных и государственных организаций: Анна Артамонова (Mail.ru), Джан Хан-Магомедов (РОЦИТ), Алексей Дудинов (Союз веб-мастеров России), Андрей Ярных (Лаборатория Касперского), Мариус Лукошюнас (ЮНЕСКО) и другие. Международный фестиваль проводится при поддержке Бюро ЮНЕСКО в Москве, Комиссии Совета Федерации России по делам молодежи и спорту, общественных и коммерческих организаций, Правительства Москвы. Генеральный интернет-партнер фестиваля – холдинг @Mail.ru. Сайт «Права человека в России» Выступления и заявления История и мировоззрение правозащитного движения в СССР и России 2 марта 2006 года в клубе – литературном кафе Bilingua (Москва) в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру» председатель Московской Хельсинкской группы Людмила Михайловна Алексеева выступила с публичной лекцией об истории и мировоззрении правозащитного движения. Лекция вызвала живой интерес у присутствующих, о чем свидетельствовало состоявшееся после нее обсуждение. Предлагаем вашему вниманию текст лекции. Исторически так сложилось, что правозащитное движение было самой значимой частью диссидентского движения (я так считаю не потому, что сама принадлежала к правозащитному движению). Но я буду, в основном, говорить про правозащитников. Книгу о независимых движениях в России, всех, какие были после смерти Сталина в Советском Союзе, я назвала «История инакомыслия в СССР». Но, пожалуй, настоящее инакомыслие, альтернативу советским идеологии и образу мышления предложили как раз правозащитники. Как это получилось – довольно таинственная вещь. Потому что можно выводить нашу идеологию из идеологии российских дореволюционных предшественников, скажем, кадетов или таких знаменитых правоведов, как Кистяковский. Но это сейчас мы их знаем. А тогда, поверьте мне, мы не знали ни их имен, ни, тем более, в чем заключались их идеи. Культурная традиция, развитие были жестко прерваны советской цензурой. Можно подумать, что инакомыслие пришло с Запада. Тем более что у нас начало правозащитного движения, зарождение его идеологии, активности приходится на середину 60-х гг. Как мы знаем, вторая половина 60-х гг. – это студенческие волнения и даже восстания во Франции, в Америке и знаменитый лозунг Кон-Бендита «Будьте реалистами – требуйте невозможного!». Первые правозащитники тоже исповедовали этот лозунг, но узнали о нем гораздо позднее. Какие-то отголоски были, но толком мы не знали, что делается на Западе. И, конечно, не западники были нашими учителями. Просто потому, что мы были не очень грамотными: не знали ни своих предшественников, ни течения западной мысли, и прежней, и современной нам. Что мы, собственно, придумали? Вернее, не придумали, а как-то все получилось само собой. Первый и самый главный принцип, который начали исповедовать правозащитники и который до сих пор очень твердо присутствует в уже российском правозащитном движении – это ненасилие. Даже свои принципы, даже все самое для нас дорогое мы не намеревались утверждать с помощью силы. Почему? Я думаю потому, что существовало отвращение к насилию, порожденное всем тем отрезком советской истории, в котором протекала не только наша жизнь, но и жизнь наших родителей, на детство и юность которых пали Первая мировая война, революция, а потом годы сталинского террора, а потом жестокость советской жизни. Ведь репрессии продолжались до самой смерти Сталина и не прекратились после нее, хотя массовые репрессии прекратились. Но вы знаете, и наша нынешняя жизнь – очень жестокая. Мы очень часто поражаемся жестокости наших соотечественников. Это уже генетическая жестокость, переходящая из поколения в поколение. У нас к жестокости было отвращение. Мы не верили, что путем зла можно дойти до добра, и категорически это отрицали. Несмотря на преследования, которые потом в полной мере пережили участники нашего движения, никогда ни один из них не прибегал к насилию и не проповедовал его. Это очень важный момент и совершенно новый в то время на идеологическом поле. Еще очень важным и неожиданным по сравнению с предыдущими периодами была открытость нашего движения. Слово «гласность» было для нас ключевым. Все делать открыто, не скрываться, что, действительно, очень важно, потому что еще в школе мы учили (может, и вы учите, потому что учебники с тех пор не очень изменились) про подпольные организации, большевиков, «Искру» и т.д., была такая мифология и романтика подполья. Таня-революционерка (чего-то я еще помню)… В первом классе читала рассказ про девочку, которая во время обыска спрятала типографский шрифт, который был у ее родителей, в бидоне с молоком, и таким образом спасла своих родителей. Открытость выглядела как странность и сумасшествие, потому что было очевидно, что это будет преследуемо. И, тем не менее, мы настаивали на открытости. Я не скажу, что все наши действия были открыты, приходилось, конечно, таиться, но это было против принципов. Одной из первых форм такого открытого действия были, казалось бы, очень сервильные действия – письма, индивидуальные или группы людей, официальным лицам, в официальные инстанции, в том числе Генеральному секретарю ЦК КПСС Брежневу, в советские газеты. Эти письма не были анонимны. Самое главное, что их надо было подписать своим именем, написать свой адрес. Мы, конечно, не верили, что, осуждая политический арест, мы сможем убедить власть отпустить человека, или, требуя свободы слова, мы, действительно, ожидали, что наступит свобода слова и прекратится цензура. Конечно, нет. Письма были неким символическим жестом. Тем не менее, люди ставили свое имя, зная, что навлекут на себя репрессии. Выглядело это довольно странно, и так воспринималось окружающими: «А что это вы сами на себя доносы пишете?». Тем не менее, письма в высшие инстанции в то время были очень гражданским поступком. Здесь много молодых людей – им очень трудно, наверно, себе представить то, о чем я говорю, ведь сейчас совсем другая атмосфера в стране. Когда мы начинали, общее правило жизни было такое. Если в сталинское время нельзя было даже подумать о том, за что можно попасть в тюрьму, и находилось очень мало людей, которые между собой обсуждали подобные вопросы, то в хрущевское и брежневское время у людей уже «развязались языки», особенно после XX съезда. Люди начали говорить друг с другом, не только с близкими, не только с теми, кому они доверяли, но даже с малознакомыми людьми стали довольно откровенно говорить, но, конечно, на кухнях, вне официальной обстановки. Тот же человек, приходя на работу или в любое публичное место, уже перерождался, он говорил то, что полагается говорить. И каждый знал, что полагается говорить по любому вопросу. Вот удивительно – каждый знал, что полагается говорить. Существовали такие клише, которые определяли высказывания по какому-нибудь конкретному вопросу буквально всех, начиная с генсека и кончая дояркой на ферме. Люди знали, что нельзя переходить эту границу. Разрешалось говорить только дома, за что уже не преследовали. И эту границу не разрешали переходить. Самым большим мужеством было, если люди не говорили того, что они не думали, а просто молчали в тех местах, где нельзя было говорить правду. Так поступали порядочные люди – они просто молчали. На это тоже иногда требовалось мужество: промолчать, а не кивать и не соглашаться. А тут люди писали, требуя, скажем, свободы слова, зная, что такая свобода не наступит. Мягко говоря, довольно не прагматичный поступок. Уже потом, когда появилось движение, я глубоко в него погрузилась, оно стало основным в жизни, я думала: «А если бы я родилась немножко раньше, и этого открытого движения не было, а были бы подпольные кружки (подпольные кружки всегда были, в любое время, даже в сталинское), решилась бы я пойти в подпольный кружок?». Нет. Просто я не подпольный человек. И движение с самого начала приняла как свое. Что еще было нового в этом движении, кроме того, что мы отказывались от насилия и подпольности? Новым было то, что критика власти велась на языке права, что, действительно, было абсолютной новостью в советской действительности. Потому что все мы знали, что Конституция есть, в Конституции написаны прекрасные вещи, мы поем песни, что человек всегда имеет право на обучение, отдых и на труд, и «ни в одной стране человек так свободно не дышит», как в «широка страна моя родная». Но мы знали, что закон – это одно, а наша жизнь – совсем другое. Я думаю, это очень легко понять и сейчас, потому что, к сожалению, и в нашей нынешней действительности, хоть мы с тех пор заметно продвинулись по соблюдению законов, но, тем не менее, закон – это одно, а наша жизнь – другое, и правила в нашей жизни другие. В своей книге «История инакомыслия в СССР» новейший период, т.е. после смерти Сталина, я назвала датой рождения правозащитного движения 5 декабря 1965 г., потому что в этот день впервые правозащитники вышли на демонстрацию. Мы тогда еще не знали, что мы – правозащитники. Впервые вышла группа людей, которые затем стали правозащитниками. Вышли на демонстрацию с лозунгами: «Уважайте советскую Конституцию!» и «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!». Потому что демонстрация была по конкретному случаю. Были арестованы два московских писателя: Синявский и Даниэль и прошел слух, что суд будет закрытым. И знаменитый наш человек Александр Есенин-Вольпин организовал демонстрацию. Я бы сказала, что он один для нас был тем, чем были энциклопедисты для Французской революции: нашим предтечей, нашим учителем, потому что это он, один-единственный во всей стране, говорил, что надо, чтобы страна жила по законам, надо, чтобы законы были одинаковые и для больших начальников, и для простых смертных, закон для всех един, и что эти законы надо понимать не так, как их трактует начальство, а так, как они написаны, и таким образом их отстаивать. Сейчас скажут – это азбука. А тогда его почитали за чудака: о чем говорит человек, о каких-то законах, к жизни это не имеет никакого отношения. Первую демонстрацию организовал Есенин-Вольпин, и лозунги были инициированы тоже им: «Уважайте советскую Конституцию!», какая бы ни была, она – Конституция, и «Требуем гласности суда!». Он обосновал требование тем, что (это тоже очень наивно звучало) «лучше пожертвовать покоем один вечер и выйти в защиту гласности суда, чем вернуться в сталинские времена, когда тройки, полностью закрытые суды, отправляли на смерть тысячи наших соотечественников». Помню собственные впечатления о том, что происходило. Я дружила с Юлием Даниэлем, потом, после его ареста, подружилась с его женой, Ларисой Богораз. Ее вызывали на допросы. Каждый раз, когда кого-то из знакомых, родственников вызывали на допросы, мы собирались у этого человека дома, ждали, пока он вернется, и жадно расспрашивали его, о чем спрашивали, как он себя вел, какие были ответы, какие были вопросы. Во-первых, нам было интересно, потому что мы хотели понять, что происходит с арестованными. А во-вторых, каждый из нас ждал, что вдруг его вызовут на допрос. А мы все были – московские интеллигенты, не имевшие никакого опыта на этот счет. Я помню, смертельно боялась, что меня вызовут на допрос, они же – профессионалы, они же так меня разговорят, что, не дай Бог, я скажу что-нибудь, что повредит арестованным и кому-нибудь другому. А потом что, самоубийством кончать? И вообще, что делать, если из-за тебя человек пострадал? Поэтому я каждый раз бегала и внимала, старалась чему-то научиться, чтобы придти на допрос хоть как-то подготовленной. И вот входит Лариса с допроса и рассказывает: «Он мне говорит: «Лариса Иосифовна, мы надеемся, что вы будете сотрудничать со следствием, поможете нам, потому что вы же понимаете, что ваш муж виноват…». «Погодите! – говорю я. – Как виноват? Это может решить только суд. Суда еще не было». Вроде бы просто, а тогда мне казалось: ну, надо же, как она потрясающе ответила. А потом следователь ей говорит: «Вы решительно не хотите сотрудничать со следствием. Ведь вы работаете. Мне придется сообщить на работу…». «О чем вы сообщите? Что мой муж арестован? Но ведь он еще не осужден! А потом даже если он осужден. Это ведь муж, а не я. А я здесь при чем? О чем вы сообщите на работу?». И я буквально рот открывала, когда она так отвечала, и именно этому учил Есенин-Вольпин. Это была очень важная школа жизни. Немного отступив, надо сказать, что когда мне все-таки пришлось ходить на допросы, я обнаружила, что не такие уж они профессионалы, что я прекрасно понимаю, что таится за каждым вопросом, и, если не нервничаю и думаю над своими ответами, вполне могу никого не подвести. И надо сказать, что допросов было очень много, не помню, сколько, и я очень горда тем, что ни разу моими словами ни один следователь не воспользовался во вред ни одному подсудимому или кому-нибудь из моих товарищей. Так что не так страшен оказался черт, как его малюют. Но тогда было страшно. Я не знаю, что это – идеология или этика: не поддерживать насилие, не врать в публичных местах и говорить вне дома то же, что ты говоришь дома. Мы объективно разрушали самую основу тех правил, которые были введены советской властью, этого знаменитого оруэлловского двоемыслия. И в какой-то мере нам это удалось. Потому что, если было не так много людей, которые решались говорить правду, то людей, которые перестали говорить ложь, стало гораздо больше. Сейчас проходит 50-летие XX съезда партии, по этому поводу много говорят о «шестидесятниках». Я думаю, что все, кто считал себя «шестидесятником», стали если не говорить вслух то, что они думают, в публичных местах, то во всяком случае не поддерживать ложь. А это было совсем немалое число людей, лучшая часть того поколения. Простые правила, требовавшие не столько ума, сколько просто-напросто мужества, оказались большим кайфом для тех, кто их усвоил. Андрей Амальрик – один из нас, замечательный человек. «Записки диссидента» – так называются его мемуары, еще более знаменито его эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» (он написал его в 1972 г., смотрите, как точно предсказал!). В своих «Записках диссидента» он о правозащитном содружестве сказал, что «эти люди сделали гениально простую вещь: они стали жить в несвободной стране как свободные люди». Это именно квинтэссенция того, что получилось из усвоения правил: отказ от подпольности, насилия и решимость говорить с людьми не по тем понятиям, которые они нам прививали, а по тем законам, которые существовали в стране. И жить как свободные люди даже в несвободной стране очень приятно, поверьте мне. Гораздо приятнее, чем чувствовать себя несвободным человеком. Конечно, в нашем положении был один минус. Для большинства все кончилось арестом. Меня, к счастью, эта доля избежала. Но почти все мои друзья и просто знакомые по движению побывали или в тюрьмах-лагерях или в психиатрических больницах. Мой младший сын, еще совсем маленький, видя, кто приходит в дом, спрашивал: «Мама, а почему все, кто приходят к нам в дом – или каторжники, или сумасшедшие?». Потому что почти все они прошли через лагеря и тюрьмы. Действительно, так было. Эти люди оставались свободными и в тюремных условиях, и в условиях психиатрической больницы. Все зависит от настроя ума. Хотя им было труднее в том смысле, что к ним применяли более суровые правила режима, потом, когда они выходили, они говорили, что и там им было легче от того, что они сохранили чувство собственного достоинства. И, сохраняя чувство собственного достоинства, они каким-то образом передавали это своим тюремщикам. Таких людей тюремщики уважали, даже если мучили. И товарищи их уважали, не только единомышленники, но и уголовники, полицаи всякие. Наше движение не было широким. Как сообщество правозащитное движение существовало только в Москве. Обычно в нем участвовали примерно несколько десятков человек. В пиковые моменты, может быть, за сотню переваливало. Я считаю тех, кто был в Москве, а не в лагерях, психушках или вытолкнут за границу. Во всей советской провинции не было ни одного города, включая Питер, где бы было сообщество таких людей. Существовали отдельные люди, которые тянулись в Москву, приезжали, чтобы глотнуть свежего воздуха, обзавестись самиздатом и поехать обратно в свой город. В других республиках были независимые общественные движения: в Литве, на Украине, позже – в Эстонии, еще раньше, так же как в Литве и на Украине, сразу после войны – в Грузии, в Армении. Но они не были правозащитниками. Это были национальные движения. Они, конечно, были гораздо многочисленнее, чем правозащитное движение. Эти движения и особо сочувствующие люди (если считать не только активно участвующих, а и тех, кто им как-то помогал) – насчитывали уже, наверно, не сотни, а тысячи, может, десятки тысяч человек. В таких республиках, как Армения или Литва, Украина, были независимые общественные движения верующих, в основном протестантские: баптисты, пятидесятники, адвентисты седьмого дня, также католики в Литве и Молдавии (в Молдавии их было поменьше). Это были сообщества одинаково верующих людей, объединенных вокруг своих церквей. Они были довольно близкими нам по идеологии, но у них начиналось так: Господь Бог создал человека по образу и подобию своему и поэтому (дальше, собственно, шла наша идеология) человек имеет право на человеческое достоинство, на уважение, на свободу и т.д. Еще правозащитники были сообществом образованных людей: московская гуманитарная или творческая интеллигенция, у нас почти не было людей без образования. Такие люди, например, как Анатолий Марченко, который окончил 8 классов, был рожден писателем, умница необыкновенный, тоже были, но единицы. А верующие были в основном людьми, скажем, с неполным средним образованием. Не потому, что только такие люди приходят к вере, а потому, что они верующие. В их этику входило не скрывать, что они принадлежат к своей церкви – их не пускали учиться, их детей не пускали учиться в высшие учебные заведения. У них практически не было интеллигенции. Почему я рассказываю обо всех этих движениях. Потому что постепенно получилось, что наше маленькое правозащитное движение, которое за все периоды можно сосчитать в тысячах, породило общую для всех движений идеологию. Случилось это, правда, постепенно, не сразу, примерно к концу 70-х годов. Сначала мы разговаривали друг с другом и обменивались самиздатом. Самиздат – это, конечно, порождение не только нашего круга, это то, что нынешнему поколению принесло поколение шестидесятников. Каждый шестидесятник если сам не готовил самиздат, то уж читал и передавал точно. Это было обязательной функцией людей. Что такое самиздат, я надеюсь, в этой аудитории объяснять не нужно. Материальной базой самиздата была пишущая машинка, потому что тогда, увы, компьютеров не было, а копировальные машины имелись в учреждениях, но строго охранялись, и на них что-нибудь сделать не получалось. Печатали на машинках. Казалось бы, сколько можно напечатать при таком догутенберговском способе распространения? Но, когда в 1974 г. были обыски в связи с распространением «Хроники текущих событий» (информационного бюллетеня московских правозащитников, который начал выходить в 1968 г. и выходил регулярно до 1984 г. с небольшим перерывом в полтора года с 1972 по 1974 гг.), самиздат и, в частности «Хронику», находили и во Владивостоке, и в Хабаровске, и в Калининграде, и в Риге – по всему Советскому Союзу. Почему? Была такая шутливая формула, почему называется «самиздат»: сам пишу, сам печатаю, сам раздаю своим друзьям, ну, а если поймают, сам и отсиживаю за это. Но отсиживали не только авторы, но и те, кто печатали на машинках, и те, кто распространяли, если попадались. А в провинции иногда и за чтение самиздата бывали аресты. Тем не менее, и «Хроника», и другой «самиздат» распространялись. Это означало, что в обществе назрела жажда информации, альтернативной той убогой, рассчитанной на идиотов информации, которой нас кормила советская пропаганда, что люди не ленились понравившееся им произведение перепечатать и распространить, несмотря на риск быть за это посаженным. В слабой технической базе самиздата крылся секрет его качества. Кто станет перепечатывать, рисковать ради какой-нибудь ерунды? Типографским способом можно напечатать бог знает что, особенно если есть знакомства или деньги. А на пишущей машинке можно печатать только то, что человеку интересно, ради чего он готов потратить время, рисковать. Поэтому самиздат был, действительно, квинтэссенцией и художественной, и политической, и общественной мысли того времени и прежних времен. Ведь благодаря самиздату в перестроечное время, когда можно было все напечатать, мы получили то, что могло погибнуть и не остаться до этого времени. Сначала мы печатали стихи, больше те, которые знали на память еще из дореволюционных изданий, которые сохранились в редких домах, от родителей, печатали переводные вещи. А потом в самиздат пошли те произведения, которые не проходили цензуру. И такие писатели, как Солженицын, Войнович, Владимов – лучшие писатели того времени – через какое-то время после того, как им запрещали писать, отказывались печататься в открытой литературе, уходили в самиздат. Распространение самиздата – это историческая заслуга всего поколения шестидесятников. Мы обменивались самиздатом, письмами по поводу политических арестов. У нас был свой, правозащитный самиздат судебных процессов, который начался с 1964 г. Первую запись судебного процесса сделала Фрида Вигдорова на суде над Бродским, и это ходило в самиздате. А начиная с суда над Синявским и Даниэлем записи заседаний стали традицией. Каждый судебный процесс, письма в защиту арестованных и осужденных собирались в сборники, и так формировался правозащитный самиздат. А эссе на правозащитные темы, по поводу необходимости свободы слова, гласности судопроизводства – тоже были довольно объемным самиздатом. Кроме разговоров на кухне и смелого поведения на своей работе (откуда нас всех довольно скоро повыгоняли, мы почти все были безработными, пока нас не арестовывали) мы стали заниматься подготовкой самиздата и его распространением. Людей арестовывали, наши друзья сидели в политических лагерях, психиатрических больницах. Туда к ним на свидания ездили родственники, и они иногда писали письма, пусть и подцензурные, а иногда удавалось передать записочку и неподцензурную, поэтому мы более-менее начинали представлять себе, что там происходит. И очень расширились наши представления о том, что происходит в стране. Например, для меня и всех московских правозащитников было большим открытием, что, оказывается, в политических лагерях полно украинцев, участников национального движения. Кто-то из них был за культурную свободу, свободу украинской культуры, кто-то и за отделение – были разные. Мне это было совершенно непонятно. Какое украинское движение? Половина советского правительства была с украинскими фамилиями. Но, оказывается, это украинская номенклатура, а движение – совсем другое. Они для нас не поленились перевести на русский язык свой украинский самиздат по поводу своих проблем. И мы стали им сочувствовать, потому что выяснилось, что украинские школы закрывают, насаждают русский язык, арестовывают людей, которые проповедуют украинскую культуру и язык и т.д. Мы узнали и о проблемах верующих. Нас буквально распирало от этой информации, нам уже недостаточно было рассказывать об этом друг другу. Поэтому в апреле 1968 г. вышел первый номер «Хроники текущих событий», информационного издания, которое рассказывало и о независимых движениях, и о преследованиях, и о сопротивлении этим преследованиям, советским порядкам и идеологии. А.Д. Сахаров уже потом, в конце 70-х гг. сказал, что, пожалуй, самое важное, что сделали правозащитники, – это информационный бюллетень «Хроника текущих событий». Потому что он, действительно, был независимым изданием. Сначала бюллетень выходил с периодичностью раз в два месяца, потом реже, потому что получались очень толстые сборники, и печатать большой объем на машинке было очень трудно. Он был почище «Колокола», потому что издавался при режиме посуровее николаевского и александровского и не в Лондоне, а в Москве. Несмотря на периодичность примерно в два года редакторы «Хроники» садились за нее в тюрьму, но на их смену приходили другие и «Хроника» продолжалась. Это очень в общих чертах, что можно сказать про наше правозащитное движение. Единственное, что я могу добавить, что наши требования ограничивались гражданскими и политическими свободами. Мы требовали свободы слова, поскольку началось движение с процесса над писателями, и гласности судопроизводства. Потом добавились национальное равноправие, свобода вероисповедания, свобода выезда из страны и возвращения в нее – это все гражданские и политические права. Социальными правами мы не занимались. Во-первых, потому что у нас не хватало на это сил, а во-вторых, потому что мы инстинктивно дошли до идеи, что гражданские и политические права первичны. Потому что, если нет права на объединения, нет свободы слова и печати, то у людей нет возможности защищать никакие свои права, в том числе социальные. Если говорить о нынешнем российском правозащитном движении, меня и забавляет, и огорчает (правда, в последнее время это уже прекратилось), когда журналисты (образованные люди!) в течение многих лет, обращаясь ко мне, говорили: «Ну, вот в советское время было правозащитное движение, а теперь его уже нет». Как так нет? Тогда нас был десяток в Москве, а сейчас это правозащитное сообщество, в базе данных Московской Хельсинкской группы, в которой я имею честь быть председателем, около 2000 правозащитных организаций, они имеются во всех российских регионах, примерно 400-500 из них работают профессионально, т.е. имеют офисы, штат, работают постоянно. Вернусь к советскому периоду, я вам не сказала одну важную вещь. Когда я начала перечислять независимые движения, которые были в России: правозащитные, национальные, религиозные – так оказалось, что наше маленькое движение снабдило общей идеологией те большие движения. Это получилось уже в хельсинкский период, и огромную роль в этом сыграла Московская Хельсинкская группа, которая была создана в 1976 г. и существует до сих пор. Это старейшая правозащитная организация в нашей стране. Поскольку советская Конституция не давала базы для требования политических и гражданских прав, такую базу нашли в гуманитарных статьях хельсинкских соглашений, которые подписали все демократические страны современного мира, в том числе Советский Союз. В этих гуманитарных статьях были перечислены все основные права человека. На их базе была создана Московская Хельсинкская группа. Зарубежные радиостанции, вещавшие на Советский Союз, самиздат, «Хроника» распространяли наши идеи на нашу страну. Хотя в Москве глушили зарубежные радиостанции. Но в маленьких и средних городах, дальше от Москвы, не было такого глушения. Поэтому наши идеи довольно быстро распространялись по всей стране, и их довольно быстро усвоили и активисты национальных и религиозных движений. Усвоили принцип ненасилия и принцип опоры на закон. Скажем, украинские националисты требовали отделения Украины от России на основании советской Конституции, по которой советские союзные республики имели право на выход, хотя Конституция не объясняла, как это право осуществить. Но очень важно, что они усвоили от нас принцип ненасилия, потому что и в Литве, и на Украине, и в Грузии, и в Армении были большие национальные движения, которые ради освобождения допускали возможность применения оружия, террора и насильственных методов. Усвоив нашу идеологию, они от этих методов отказались. Я думаю, что из-за того, что мы 25 лет долбили ненасилие, распад Советского Союза произошел довольно бескровно. И в этом огромную роль сыграло то, что самые активные участники национальных движений (верующие легко усвоили, а национальные движения были нашей большой победой), все стали говорить на предложенном нами (об этом говорил Есенин-Вольпин) языке права, а не революционного насилия. Это был очень важный момент. Но вернемся к российскому современному движению. От нашего оно отличается тем, что не только провозглашает, что человек имеет права (мы тогда ведь на самом деле не могли защищать наших сограждан, мы и себя не могли защитить). Нынешние правозащитники – очень счастливые люди, потому что они занимаются реальной работой по защите своих сограждан от государственных учреждений и чиновников, нарушающих их права. КПД успеха невелик, конечно. Мы берем случаи, в которых действительно права человека нарушены, и закон должен встать на его сторону, и из 10 случаев 3 нам удается выигрывать. Но недавно у меня был очень забавный случай. Я подняла руку, чтобы меня подвезла какая-нибудь машина, остановился Мерседес с тонированными стеклами, сказали «садитесь». Я говорю: «Мне на Арбат». «Ну, мы вас подвезем на Арбат». Я говорю: «Сколько?». «Мы вас бесплатно подвезем». Я тогда поворачиваюсь, смотрю – бандиты. Вы понимаете, сразу видно. Причем обычно машины останавливаются, когда один шофер сидит, а тут и рядом с ним сидят и на заднем сидении. Бандиты. Я не очень испугалась, потому что вряд ли они меня собирались ограбить, старую женщину, поднявшую руку на перекрестке. Мой возраст позволял мне уже не беспокоиться об их поползновениях другого рода. Они мне потом объяснили: «Мы вас знаем, и поэтому мы вас подвезем. Неважно, нам не Арбат, но мы вас подвезем на Арбат». Стали мне объяснять, что они с удовольствием слушают то, что я говорю. «Мы тоже правозащитники». Я говорю: «А как же вы людей защищаете?». «Понимаете, когда какого-нибудь, например, предпринимателя арестуют, мы с ним договариваемся. У нас есть возможность заплатить прокурору или судье, и мы помогаем этому человеку освободиться». Я говорю: «Нет. Мы не платим. Мы так защищаем. Мы принципиально не платим». «И что, у вас получается?». Я говорю: «Ну, не очень получается… Из 10 раз примерно 3». «Это хороший коэффициент!» – сказали бандиты. Так что я убедилась, что напрасно горюю по поводу нашего низкого КПД. Надо сказать, что нынешнее движение отличается не только тем, что нам действительно удается защищать наших сограждан, но и изменением характера дел. Потому что первые правозащитные организации, которые стали возникать в России, уже после принятия новой Конституции – это бесплатные юридические приемные, куда люди, у которых нет денег на адвокатов, смогли бы обратиться за юридической помощью, за консультацией. А если они и после консультации были не в состоянии себя защищать, пытались их защищать и в судах. Но, как правило, подавляющее большинство этих обращений не были связаны с попранием гражданских и политических прав, они были по поводу социальных прав: пенсии, детские пособия, незаконные увольнения с работы, задержки зарплаты, коммунальные платежи. У нас была очень большая дискуссия, когда ветераны правозащитного движения говорили: «Это ведь вообще не наше дело – социальные права. Мы занимается гражданскими и политическими правами. Это не в нашей традиции». Но Московская Хельсинкская группа поддержала организации, занимающиеся социальными правами. Мы решили (перефразируя Анну Ахматову) сказать, что мы должны быть с нашим народом там, где, к несчастью, наш народ оказался. В это время люди нуждались в защите именно социальных прав, вы знаете, что случилось, когда рухнул Советский Союз, в каком положении оказалось большинство наших соотечественников. И наши правозащитные организации до сих пор, конечно, очень много занимаются этими рутинными социальными делами. Есть, конечно, и гражданские дела. Скажем, солдатские матери защищают солдат, которые не в состоянии сами себя защитить, свое человеческое достоинство и даже свою жизнь и здоровье. Это уже все-таки гражданское, а не социальное право – остаться человеком и гражданином, будучи солдатом. С последними выборами в муниципалитеты появилось много обращений в связи с фальсификацией выборов. Вовремя подоспели и новые поправки в законы, запрещающие независимых общественных наблюдателей, чтобы мы не вмешивались в этот процесс и не мешали властям фальсифицировать выборы. Права женщин мы тоже защищаем: насилие против женщин, дискриминация при приеме на работу – это тоже не социальное, а гражданское право. Все-таки мы больше погружены в защиту социальных, чем гражданских прав. Но вместе с нашим обществом, думаю, будем расти и в этом направлении, когда многие из наших сограждан осознают необходимость защиты гражданских прав, и мы будем им в этом помогать. И будем помогать в том, чтобы это осознание пришло быстрее. Спасибо. Людмила Алексеева, Московская Хельсинкская группа Финансовая блокада «Открытой России» – стремление к полному закрытию гражданского общества |
Похожие:
 | На состоявшейся 16-19 ноября 2006 года в Софии Генеральной ассамблее Международной Хельсинкской Федерации (мхф) руководитель программ... | | России вспоминали журналиста «Новой газеты» Анну Политковскую, погибшую от рук наемных убийц в 2006 году |
| Сегодня (21 февраля – ред.) у замечательной писательницы Людмилы Улицкой – юбилей | | Анатолий Марченко был последним советским политзаключенным, погибшим в заключении |
| Когда вы только родились, фонд деловито и охотно взял вас под крыло. И вот мы празднуем ваши 20 лет, которые, по меркам нашего времени,... | | Кракове (Польша) Обществу «Мемориал» была вручена премия имени Серхио Виейры де Мело |
| Галины Старовойтовой – депутата Госдумы рф, советника Президента России, председателя партии «Демократическая Россия», этнопсихолога... | | Дня памяти жертв политических репрессий, сменяя друг друга с 10 утра до 10 вечера, у Соловецкого камня в Москве были прочитаны имена... |
| Станислав Маркелов и Анастасия Бабурова были убиты 19 января 2009 г в Москве у дома №1 по ул. Пречистенка, когда возвращались с пресс-конференции,... | | Федеративной Республики Германия состоялось награждение Людмилы Михайловны Алексеевой Командорским крестом ордена «За заслуги перед... |