Препятствия на пути эффективного расследования нарушений прав человека Секретность спецопераций и анонимность проводящих их сотрудников правоохранительных органов
Одним из наиболее существенных препятствий, с которыми сталкиваются следователи, является секретный характер спецопераций, а также сокрытие личности и ведомственной принадлежности сотрудников силовых структур, участвующих в них. Почти все предполагаемые случаи нарушений прав человека, приведенные в настоящем докладе, совершались неустановленными вооруженными людьми, причем имеются веские основания считать, что они являлись сотрудниками тех или иных силовых структур. Не вызывает сомнения, что сотрудники правоохранительных органов систематически скрывают свои личности и ведомственную принадлежность, часто передвигаются на машинах без опознавательных знаков, задерживают людей и обыскивают частные дома, никак не представляясь и не давая никаких объяснений. Тот факт, что личности предполагаемых виновных установить невозможно, по крайне мере невозможно для потерпевших и потенциальных свидетелей, упрощает отрицание со стороны правоохранительных органов какой-либо причастности к расследуемым событиям, а следователям дает возможность принять на веру их отрицание, как это описано выше.
Европейский кодекс полицейской этики (документ, принятый Комитетом министров Совета Европы, а, следовательно, относящийся и к России) гласит: «Сотрудники полиции при проведении своих операций, как правило, должны иметь возможность продемонстрировать свою принадлежность к составу полиции и свой профессиональный статус».144 Комментарий к этой рекомендации подчеркивает, что это требование тесно связано с необходимостью гарантировать ответственность сотрудников правоохранительных органов за действия и упущения с их стороны, поскольку без возможности установить конкретного сотрудника полиции «личная ответственность становится, с точки зрения общественности, пустыми словами». В комментарии также отмечено, что «идентификация кого-либо из сотрудников полиции не обязательно предполагает разглашение его имени», а также подчеркивается необходимость обеспечить баланс между интересами общественности и безопасностью сотрудников полиции.145
В Кодексе полицейской этики не отрицается, что в определенных случаях могут иметься законные причины для применения особых мер защитны. К примеру, в условиях опасной обстановки на Северном Кавказе сотрудники правоохранительных органов, ведущие борьбу с незаконными вооруженными формированиями, зачастую рискуют жизнью в ходе профессиональной деятельности. Этот принцип может применяться к сокрытию личностей отдельных сотрудников полиции в определенных, строго оговоренных обстоятельствах. Однако полное отсутствие какого бы то ни было отличительного знака, например, нагрудного жетона с индивидуальным номером или эмблемы ведомства, к которому принадлежит данный сотрудник, оправдать крайне сложно, равно как и систематическое применение данной меры, ставшей, по сути, пропуском к безнаказанности.
Эти защитные меры должны применяться лишь в строго ограниченных чрезвычайных обстоятельствах. В противовес им необходимы надежные и эффективные механизмы подотчетности, которые гарантируют полное соблюдение прав человека и законности сотрудниками, которые прибегают к таким мерам. Таким образом, даже если в исключительных обстоятельствах возникает необходимость скрыть личности некоторых сотрудников правоохранительных органов для целей конкретной операции, должна действовать система, которая позволяет следователям установить в последствии их личности в случае поступления жалоб на нарушения прав человека. По всей видимости, ни в Ингушетии, ни в других республиках Северного Кавказа такая система не функционирует. В силу этого сотрудники Прокуратуры, осуществляющей надзор за законностью в ходе силовых операций, а также Следственного комитета, ответственного за расследование сообщений о нарушениях, регулярно заявляют, что не располагают информацией о фактах проведения соответствющих операций, и создается впечатление, что у них нет возможности установить, кем они проводились, на основе записей о мероприятиях предположительно задействованных ведомств — по крайней мере на основе тех записей и документов, к которым, как представляется, у них есть допуск.
Секретный характер спецопераций частично основан на положениях российского законодательства. Правоохранительные органы наделены значительными полномочиями, а ряд законов и подзаконных актов ограждает их от общественного контроля,146 – например, нормативно-правовые акты, регулирующие оперативно-розыскную деятельность и контртеррористические операции. Согласно закону «Об оперативно-розыскной деятельности», такие мероприятия включают в себя негласные операции, проводящиеся соответствующими органами ФСБ, МВД, внешней разведки и рядом других ведомств с целью, помимо прочего, расследования и предупреждения преступлений и выявления виновных, добывания информации о событиях или действиях, создающих угрозу безопасности. В частности, статья 12 классифицирует как государственную тайну сведения, относящиеся к силам, средствам, методам, а также организации и тактике проведения оперативно-розыскных мероприятий. Статья 5 закона «О государственной тайне» относит к этой категории «сведения... в области противодействия терроризму». Органы, осуществляющие оперативно-розыскную деятельность, уполномочены использовать в целях конспирации документы, зашифровывающие личность должностных лиц, их ведомственную принадлежность, а также, помимо прочего, принадлежность используемых ими транспортных средств.147
Прочие законы, регулирующие структуру, функции и деятельность конкретных правоохранительных органов, также предоставляют их сотрудникам дополнительные полномочия и права. Так, закон «О Федеральной службе безопасности» предоставляет ее сотрудникам защиту государства при исполнении служебных обязанностей и исключает возможность их обыска, в том числе обыска используемого ими транспорта (статья 17).
Вместе с тем, законы, регулирующие деятельность по противодействию терроризму, обеспечению безопасности и сбору оперативных данных, включают лишь краткие и довольно расплывчатые описания механизмов подотчетности и контроля над органами, ведущими эту деятельность. Например, статья 20 закона «Об оперативно-розыскной деятельности» гласит:
«Контроль за оперативно-розыскной деятельностью осуществляют Президент Российской Федерации, Федеральное Собрание Российской Федерации, Правительство Российской Федерации в пределах полномочий, определяемых Конституцией Российской Федерации, федеральными конституционными законами и федеральными законами».
В свою очередь, Федеральный закон «О Федеральной службе безопасности» практически слово в слово повторяет эту формулировку (статья 23) за исключением того, что в нем после правительства также упоминаются судебные органы и добавляется, что депутаты российского парламента вправе получать сведения о деятельности органов федеральной службы безопасности «в порядке, определяемом законодательством Российской Федерации».
Оба закона включают несколько более подробные статьи, относящиеся к прокурорскому надзору за соответствующей деятельностью и органами. Его механизмы и параметры подробнее описаны в ряде подзаконных актов, например, в данном случае в Указании Генеральной прокуратуры РФ от 18 апреля 2002 года № 20-27/10.148 Согласно этому документу, уполномоченный прокурор вправе проверять законность действий сотрудников ФСБ, а также «принимать меры к устранению выявленных нарушений закона» и привлечению к ответственности виновных сотрудников ФСБ (пункт 4). Однако это же указание, а также вышеупомянутые федеральные законы подчеркивают ограниченные полномочия Прокуратуры при таких проверках. Так, указание предусматривает, что «сведения об организации, тактике, методах и средствах осуществления контрразведывательной и разведывательной деятельности органов федеральной службы безопасности в предмет проверок не входят» (пункт 2).149
Эффективное расследование дел, в которых подозреваются сотрудники таких влиятельных и порой действующих негласно служб, неизбежно натыкается на ряд препятствий, и одна из первых задач при этом — выяснить, сотрудники какого именно правоохранительного ведомства предположительно участвовали в расследуемых событиях. Сотрудники таких структур зачастую пользуются – в том числе необоснованно – возможностью скрывать свою личность и ведомственную принадлежность, и принадлежность используемых ими транспортных средств. Если силовое ведомство заявляет о своей непричастности к определенной спецоперации либо отрицает осведомленность о ней, то нередко у следователя зачастую остается мало возможностей для исследования правдивости соответствующего заявления,150 – если конечно нет дополнительных убедительных улик, указывающих на причастность этого ведомства. Нередко обоюдно приемлемым исходом таких дел к становится прекращение следствия в связи с «невозможностью установить» лиц, причастных к преступлению.
Отсутствие независимых свидетелей
Многие нарушения прав человека, о которых рассказывается в настоящем докладе, расследовать трудно по определению. Во многих случаях помимо самого потерпевшего и предполагаемых виновных, как правило «неустановленных», других свидетелей события нет. В случаях насильственных исчезновений и подозрений о применении внесудебной казни сами предполагаемые потерпевшие отсутствуют без вести либо мертвы, а нашедшиеся жертвы похищения скорее всего провели все время в неволе с завязанными глазами. Поэтому у следователей практически нет улик, которые они могли бы предъявить, если силовые структуры отрицают свою причастность к инциденту. Однако нельзя констатировать полное отсутствие улик во многих случаях, приведенных в настоящем докладе. Напротив, главной причиной включения их в документ стало то, что нередко имелись свидетели хотя бы некоторых эпизодов из цепи событий, составивших соответствующие предполагаемые нарушения, чьи показания, наряду с прочими обстоятельствами дела, со значительной степенью вероятности указывают на возможную причастность к произошедшему сотрудников правоохранительных органов.
Одной из главных трудностей является то, что свидетели зачастую боятся давать показания следственным органам или суду, не желая идти на большой личный риск. Представителям Amnesty International не раз давали понять, что свидетели не готовы выступить открыто из-за страха мести в связи с предполагаемыми насильственными исчезновениями (например, в делах Илеза Даурбекова и Алисхана Кузикова, или Илеза Горчханова), возможными внесудебными казнями (например, дело Мустафы Муцольгова и Вахи Сапралиева) и другими случаями с предположительным участием сотрудников силовых структур.
Свидетели, готовые дать показания, нередко либо жалуются на запугивание со стороны неких «силовиков», либо свою позицию не поясняют, но даже в отсутствие жалоб с их стороны возникают подозрения, что свидетели напуганы, когда они позже отказываются от своих показаний. Например, в описанном выше деле Зелимхана Читигова, мать потерпевшего жаловалась на поступавшие в ее адрес угрозы. Как сообщалось, некая неизвестная женщина предостерегла ее, что она пожалеет, если даст показания в суде против одного из подсудимых, и что ей лучше «подумать об [остальных] своих детях». Несмотря на эту и предыдущие угрозы, мать Зелимхана Читигова выступила на судебном заседании в качестве свидетельницы. При этом, как сообщил представитель правозащитной организации «Гражданское содействие», посетивший это судебное заседание в начале октября 2011 года, из 13 человек, признанных потерпевшими по этому делу против двоих сотрудников правоохранительных органов, имеено на это заседание в суд явилась только сторона Зелимхана Читигова. Несколько человек отозвали свои жалобы.151 Сообщалось, что позже на судебном заседании другие свидетели обвинения давали показания, противоречащие предыдущим — весьма возможно, по причине страха.152
Люди весьма редко открыто жалуются на угрозы со стороны сотрудников правоохранительных органов. Эту проблему подчеркнул Глава Ингушетии Юнус-Бек Евкуров в интервью СМИ в сентябре 2011 года. В ответ на вопрос журналиста о том, почему никого из сотрудников правоохранительных органов не привлекли к ответственности за такие нарушения прав человека, как насильственные исчезновения и пытки, Евкуров упомянул нежелание людей подавать официальные жалобы, поскольку, как они ему объяснили, они сами опасались стать жертвами насильственных исчезновений.153 При этом он добавил, что люди также не хотят «поднимать шум», зная, что их исчезнувшие родственники замешаны в деятельности незаконных вооруженных формирований. Возможно, это последнее объяснение в ряде случаев соответствует действительности. Тем не менее, состояние потерпевших и их родственников, боящихся прямой мести со стороны «силовиков», в ходе бесед с представителями Amnesty International проявлялось как искренний и оправданный страх. Например, сторонний наблюдатель может предположить, что неустановленные сотрудники силовых структур возможно избили Магомеда Муцольгова в декабре 2011 года с целью заставить его родственников прекратить попытки добиться расследования подозрений о возможной внесудебной казни Мустафы Муцольгова (см. выше). Кроме того, страх мести характерен и для тех свидетелей, среди родственников которых нет предполагаемых участников незаконных вооруженных формирований.
Дело Магомеда Горчханова и Аслан-Гири Коригова (см. выше) — яркий пример такого опасения. Родственники Магомеда Горчханова получили видеозапись, на которой было запечатлено похищение двух молодых мужчин сотрудниками правоохранительных органов. Запись подбросил неизвестный очевидец, сам не являвшийся участником операции (видео снято на мобильный телефон с некоторого расстояния из укрытия, место которого удалось установить делегатам Amnesty International). Телефонная карта памяти с видеозаписью находилась в конверте без подписи и была оставлена у порога дома семьи Магомеда Горчханова.
Российское законодательство предусматривает возможность принятия мер государственной защиты в отношении свидетелей. Меры защиты варьируются от присутствия вооруженного сотрудника полиции до временного помещения в безопасное место и выдачи нового комплекта документов, удостоверяющих личность.154 Представитель Следственного комитета в Ингушетии сообщил делегатам Amnesty International, что эти меры государственной защиты много раз применялись в отношении сотрудников правоохранительных органов, однако, насколько ему известно, никогда не запрашивались свидетелями в Ингушетии, даже несмотря на то, что свидетели всегда ставятся в известность о возможности предоставлении такой защиты.155 Amnesty International известно, что мать Зелимхана Читигова попросила о предоставлении ей государственной защиты в качестве свидетеля, но получила отказ со стороны судьи (правда, это имло место уже после встречи представителей организации со Следственным комитетом). Тем не менее, независимо от того, известно общественности об этой возможности или нет, многие с недоверием относятся к мерам государственной защиты, поскольку их обеспечивают правоохранительные органы, представители которых сами могут иметь отношение к расследуемым инцидентам, либо которые тесно сотрудничают с другими силовыми ведомствами. Это недоверие особенно сильно, когда шансы успешного завершения уголовного преследования по делу невелики.
Недостаточная независимость сотрудников следствия и Прокуратуры
Случаи, приведенные в настоящем докладе, а также другие случаи из республик Северного Кавказа, о которых сообщала Amnesty International и другие правозащитные НПО за последние десять лет, показывают, что расследования нарушений, в которых подозреваются сотрудники правоохранительных органов, задействованные в спецоперациях и деятельности по противодействию терроризму, а также их уголовное преследование почти всегда неэффективны. Ряд причин тому изложен выше. В их числе объективные трудности с преодолением многоуровневой секретности, установление личностей сотрудников правоохранительных органов и их ведомственной принадлежности, а также получение показаний свидетелей. Однако следователи теоретически могут преодолеть эти трудности, по крайней мере в некоторых, если не во всех случаях. Поэтому крайне сложно не прийти к выводу о том, что в большинстве случаев сотрдуники прокуроры и следствия не склонны проводить эффективные и беспристрастные проверки и расследования, и привлекать к уголовной ответственности лиц, подозреваемых в нарушениях прав человека.
Несмотря на формальную независимость обоих органов, Следственный комитет и Прокуратура тесно сотрудничают с правоохранительными органами в ходе борьбы с преступностью, по крайней мере, в том, что касается противодействия незаконным вооруженным формированиям. Трудно надеяться на беспристрастность, когда поступают жалобы на коллег. Учитывая, что независимых источников информации мало; свидетели, как правило, не готовы давать показания; спецоперации носят секретный характер, а система выстроена так, чтобы личности участников спецопераций и их ведомственную принадлежность установить было невозможно, у следователей практически всегда могут найтись основания, чтобы отказать в возбуждении дела, либо приостановить или прекратить следствие, а у сотрудников Прокуроры – не ставить под вопрос их решение. Действительно, именно это, судя по всему, и наблюдается почти во всех известных случаях предполагаемых нарушений прав человека, в совершении которых подозреваются сотрудники правоохранительных органов в Ингушетии.
Рассказы потерпевших о случившемся и предположения о том, кто мог в этом участвовать, можно отвергнуть именно на этом основании — как предположения и домыслы, а не «факты». Это неизменно предлагает для следствия простой, а также безопасный, исход. Подобные «выводы» не вызовут конфликта с другими государственными структурами, часть из которых в реальности представляется более влиятельной, чем Следственный комитет и Прокуратура, в силу имеющихся у них полномочий и средств защиты своих сотрудников. Добрым отношениям с нужными партнерами в таком случае ничто не повредит, и можно будет избежать негативной огласки в СМИ. Личные отношения между профессиональными коллегами, возникновение которых неизбежно в столь маленькой республике, также не пострадают.
Дело Рашида Оздоева — показательный пример как глубины ведомственной солидарности в системе уголовного правосудия на Северном Кавказе, так и опасности, с которой сталкиваются отдельные представители системы, решившиеся пойти против нее.
Дело Рашида Оздоева
Рашид Оздоев, которому во время описываемых событий было 27 лет, работал заместителем прокурора Республики Ингушетия и занимался надзором за деятельностью правоохранительных органов. По словам его отца Бориса Оздоева, Рашида глубоко возмущали нарушения, предположительно совершенные силовиками, в том числе насильственные исчезновения и незаконные убийства, о которых ему стало известно в ходе работы. Он составил досье на ФСБ по Республике Ингушетия и направил его ингушским и федеральным властям, в том числе Генеральному прокурору Российской Федерации. Судя по всему, Рашида Оздоева неоднократно предупреждали об опасности этой затеи, но он отмахивался от предупреждений, настаивая, что его профессиональный долг — бороться с подобными нарушениями. В начале марта 2004 года он находился в Москве и, пользуясь этой возможностью, отнес свое заявление и досье в центральный аппарат ФСБ и депутату Государственной Думы. В последний раз коллеги видели Рашида Оздоева 11 марта 2004 года в городе Магасе (столица Ингушетии), откуда он отправился на своем автомобиле домой в Малгобек. Родственники Рашида с тех пор его больше не видели.
По свидетельствам очевидцев, которых позже удалось разыскать ингушскому судье в отставке Борису Оздоеву, в тот вечер неподалеку от заправочной станции в Верхних Ачалуках (расположенной по дороге на Малгобек) автомобиль ехавшего домой Рашида был заблокирован тремя машинами. 15 марта было возбуждено уголовное дело по статье 126 Уголовного кодекса («Похищение человека»), однако в первые — самые важные дни — эффективного расследования так и не проводилось. Сообщалось, что машину Рашида Оздоева видели на территории ФСБ в Магасе, однако уже на следующий день после требования его отца об официальном досмотре территории следователем машина исчезла — до того, как прибыл следователь. Кроме того, следователь так и не затребовал официальный журнал регистрации въезда в выезда на территорию ФСБ в Магасе. После многократных требований со стороны Бориса Оздоева о проверке журнала, спустя несколько месяцев он получил письмо от главы ФСБ Ингушетии, в котором говорилось, без каких либо объяснений, что все записи за 11 марта 2004 года уничтожены.
Борис Оздоев провел собственное расследование, которое вывело его на местного сотрудника ФСБ. Тот признался в присутствии старейшин, что участвовал в похищении Рашида Оздоева в составе подразделения ФСБ. Аудиозапись его показаний быда передана в Генеральную прокуратуру Российской Федерации и в местные следственные органы. Однако сотрудник ФСБ, чьи показания содержались на аудиозаписи, отказался от своих слов на официальном допросе. Борис Оздоев рассказал, что он направил копию аудиозаписи в на экспертизу за пределами Ингушетии для установления ее подлинности. Несколько месяцев спустя ему сообщили, что копия утеряна, и что найти ее не представляется возможным. Борис Оздоев быстро отправил еще одну копию, но позже ему сообщили, что произошла ее «размагнитизация», и запись, содержавшаяся на ней, не воспроизводится.
27 мая 2004 года независимое российское издание «Новая газета» опубликовало копию письма, предположительно подлинного и, по-видимому, официально зарегистрированного под входящим номером от 12 апреля 2004 года. Письмо было адресовано Генеральному прокурору Российской Федерации и подписано «Онищенко Игорь Н.». Автор письма утверждал, что являлся сотрудником ФСБ и ранее служил в Ингушетии, где участвовал в преступлениях по распоряжению начальства, в том числе в пытках 50 человек и убийстве 35.156 . Он также упомянул, что последней жертвой похищения и пыток с его участием стал «местный прокурор», собравший досье на главу ФСБ Ингушетии. Автор объяснил свои признания тем, что его мучает совесть. Позже Заместитель генерального прокурора публично опроверг эти утверждения, заявив, что по данным ФСБ, такого сотрудника не существовало в природе.
В письме, полученном Amnesty International в мае 2004 года, Прокурор Ингушетии заверил организацию, что следствие отрабатывало несколько версий произошедшего, в том числе версию о связи предполагаемого насильственного исчезновения Рашида Оздоева с его профессиональной деятельностью. Согласно письму, отправленному Генеральной прокуратурой 1 марта 2005 года в адрес Amnesty International, расследование «обстоятельств исчезновения» Рашида Оздоева еще продолжалось. Прошло много лет; дело так и остается нераскрытым.
Некоторые препятствия на пути беспристрастных расследований теоретически можно было бы ослабить, предусмотрев автоматическую передачу производства по соответствующим делам на федеральный уровень – следователям и прокурорам, которым не приходится изо дня в день работать с сотрудниками правоохранительных органов в северокавказских республиках. Иногда это и происходит, если дело становится предметом особого внимания, либо если где-то в системе возникает запрос на положительный результат.157. Однако как показывают приведенные в данном докладе случаи, чаще всего этого не происходит. На встрече с делегатами Amnesty International в июне 2011 года представители центрального аппарат Следственного комитета в Москве не подтвердили, что существуют какие-либо четкие критерии для автоматической передачи дел «наверх», помимо особой важности дела. Однако трудно представить более важные дела, чем те, о которых рассказывается в настоящем докладе: с точки зрения и потерпевшего, и репутации российской системы уголовного правосудия, и долгосрочной стабильности в регионе. Все дела о предполагаемых грубых нарушениях прав человека, которые сами по себе являются тяжкими преступлениями, должны, в порядке строгих правил, передаваться в производство следователям и прокурорам на федеральный уровень. И то, сколь редки такие случаи, может рассматриваться как свидетельство отсутствия на высоком уровне в системе Следственного комитета и Прокуратуры политической воли к искоренению безнаказанности за грубые нарушения прав человека на Северном Кавказе. В тоже время без решимости добиться этого, сложившаяся система будет продолжать давать сбои.
|
